Ночная ведьма

– Видимо, нет, – ответила Аня с полуулыбкой. – Я тоже буду летчицей. Мы будем как два пальца одной руки, – добавила она, соединяя указательный палец с большим.

Софья прошептала, будто произнесенные вслух, эти слова могли принести несчастье:

– Воевавшие пилоты говорят в один голос, что худшая из смертей – выброситься из горящего самолета без парашюта…

Софья на секунду испуганно уставилась в одну точку, будто под властью жуткого видения.

– Вот чего я больше всего боюсь, Аня! Ну, ты довольна? – сердито бросила она.

– А помнишь? Под землей мы боялись, что Москва обрушится нам на голову! – хмыкнула Аня.

Каким далеким казалось им то время! Теперь Аня мечтала только о фигурах высшего пилотажа и думала о том, сколько всего ей надо освоить, чтобы попасть на фронт. Ей осталось девять ночей до того дня, когда она предъявит свои умения Марине Расковой. Первые летные полки уже отбыли, другие еще не прибыли: в части было много свободных самолетов, а значит, девушки смогут летать каждую ночь сколько им вздумается. Софья была неудержима, настоящая сорвиголова, она прекрасно понимала Анино желание летать.

Будущим летчицам уже выдали свод инструкций. Аня жадно кинулась его изучать, не выпуская из рук ночью, после тайных полетов. Окрыленная своими успехами, она чувствовала себя легкой и не знала, что ее ждет впереди, ей казалось, что неукротимое желание летать отодвигает призрак войны.

Когда подруги проскользнули в спальню, где девушки так и спали со сжатыми в кулак ладонями, Софья шепнула на ухо Ане:

– В следующий раз попробуй втянуть живот, это помешает приливу крови к груди. От него-то и хочется блевать…

– Вот гадина! Ты могла бы сказать мне об этом заранее! – воскликнула Аня и рассмеялась в голос, разбудив нескольких девушек и вызвав поток брани.

Глава 10

Москва,

сентябрь 2018 года

Когда Павел решился наконец выйти из своего укрытия, была ночь. На его телефоне высветилась куча непринятых звонков и тревожных эсэмэсок: от матери, от Сашиных братьев Влада и Игоря, от Ирины – конечно, та была в полном отчаянии. И от матери Саши…

Павел был не в силах никому отвечать. На сей раз у него не нашлось подходящей лжи. Он понимал, что в этой истории он не просто трус, а виновник. Каждое сообщение было для него пощечиной. «Где ты?», «Почему ты не спустился?» – возмущались Сашины братья. «Скажи мне, что случилось!» – рыдала в телефон их мать, «Что ты еще натворил?» – всхлипывала его собственная.

Ясно, что в смерти лучшего друга все обвинят его, Павла. Как он ни прокручивал в голове случившееся, Павел не сумел бы представить факты так, чтобы они хоть как-то его оправдали.

Павел не боялся ареста и суда, он знал, что всегда вывернется. Но он думал про непременный шквал в интернете, стыдился той жалости, которую вызовут они с Сашей. Стыдно снова оказаться в тисках бедности, ведь он поклялся себе, что будет сильнее нее, изворотливее своего отца. Они с Сашей решили, что убогое вступление в жизнь должно подстегнуть их на совершение безумных поступков, которые помогут одолеть судьбу. Все дети из неблагополучных семей совершают одну и ту же ошибку. Но Павел не хотел быть как все.

Он не мог думать ни о чем другом. Жизнь перед ними в долгу, значит, она должна исправить недоразумение.

Он отказывался признать Сашину смерть и свой проигрыш. Эти мысли не укладывались в его сознании. Втянув голову в плечи, Павел вышел из подъезда на улицу.

Все, чего он хотел, – остаться в одиночестве. Ему требовалось время подумать. Его вина была слишком велика, чтобы позволить судить о ней другим. Краем глаза он заметил ленту, натянутую там, куда, вероятно, упало Сашино тело. Такие ленты всегда видишь в кино на месте преступления. Павел зажмурился: взглянуть в ту сторону было выше его сил.

Лента, всплывший в памяти рисунок тряпки, которой было накрыто Сашино тело, – эти образы были так невыносимы, что Павла вывернуло на тротуар. Прохожие обходили его стороной и отводили глаза.

Павел вытер рот рукавом; гибель друга всколыхнула еще одно мучительное воспоминание. Павлу было всего пять лет, когда умер отец. Внезапно возникшая пустота когда-то покалечила жизнь Павла. Его существование заполнилось тишиной, состоящей из тьмы и одиночества, и с тех пор он старался заполнить эту тишину словами, ложью, чем попало, лишь бы ей пришел конец.

Только Сашу не могла обмануть его вечная веселость, за ней крылась неисцелимая боль. Павла ранила убогость стен квартиры, в которой он рос один на один с матерью. Мать не пыталась рассказать ему о смерти отца, говорила лишь, что тот получил по заслугам. Она сразу же без обиняков заявила сыну, что отец не вернется и это к лучшему, потому что тот был негодяем.

Вот такая голая правда. Потом мать сидела в кресле, смотрела, как Павлик играет, и плакала, забывая утереть мокрые щеки. А он в эти моменты цепенел, уставившись в телевизор, и без конца смотрел один и тот же эпизод из «Ну, погоди!». Волк с зажатой в зубах сигаретой безуспешно пытался удрать от милиции. Сейчас Павел с пугающей ясностью вспомнил, о чем он тогда, перед телевизором, думал. Его отцу тоже не удалось убежать от тех, кто за ним гнался, и сыну больше никогда не вдохнуть терпкого запаха его сигарет. Каждый раз маленький Павлик затаив дыхание ждал, что волк спасется. Эта призрачная надежда была для него важнее мутного взгляда матери, которая лишь спустя много дней заметила, что сын не меняет кассету, а все время жмет на клавишу перемотки. Малыш понял, что боль утраты должна быть окутана в тишину. Когда он отворачивался от экрана, то играл, шепча себе под нос, а если передвигался по дому, то только на цыпочках.

Траур вошел в их дом, наполнив его замогильной атмосферой, которую Павел вспоминал с дрожью. Однажды тишина в доме была нарушена тяжелыми ударами в дверь, напугавшими обитателей крошечной квартирки. Павел прижался к материнским ногам, увидев на пороге бородатого великана, наверняка выходца из тех же дремучих лесов, где проживает Баба-яга.

С Василием в дом вошли громовые раскаты голоса и громкий стук дверей. И за этот шум Павел полюбил дядю, хотя тот не баловал племянника ни лаской, ни поцелуями, малыш никогда не сидел на дядиных коленях, даже дядина рука ни разу не прошлась по волосам мальчика. Любовь Василия к племяннику была целомудренной, как у великих отшельников, она выражалась не напрямую, а исподволь и порой проглядывала в упреках. Другой любви Павел не знал, но это было лучше пустоты, возникшей после смерти отца. Правда, отец не так уж часто появлялся в жизни сына, но каждое его появление было оглушительным. Он вваливался в дом с грудой дефицитных товаров: телевизором, видеомагнитофоном, микроволновкой или электрочайником, – а мать взирала на эти вещи с опаской, будто те могли принести беду. Потом на многие недели отец исчезал.

В какой-то момент мать поняла, что сын начал забывать отца, смирилась с этим и перестала плакать.

Василий прожил с ними несколько недель. Уладив похоронные дела, он выждал, когда его сестренка оправится, племянник начнет играть шумно, как и подобает малышам, – и уехал…

Не один час Павел прикидывал, как бы ему исчезнуть с радаров, и наконец принял решение. Он не станет отвечать на звонки и сообщения, и о нем постепенно забудут. Не заходя домой, с тем, что есть в его рюкзачке, он рванет на вокзал и купит билет до Ростова-на-Дону, махнет за тысячу с лишним километров к югу от Москвы. Там-то и жил его дядя, единственный человек, которого Павел сейчас был в состоянии терпеть.

Павел включил мобильник только один раз, в поезде, чтобы предупредить Василия о своем приезде и прочесть эсэмэску Владимира, бывшего Ирининого парня: «Я жду денег». Павел нахохлился, втянул шею в воротник. Впервые в жизни у него не было ни слов оправдания, ни ценных идей.

Глава 11

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

Спустя три ночи учебных полетов, за неделю до проверки инструктором-экзаменатором, Аня налетала уже не меньше пятнадцати часов, все в темноте, что осложняло задачу. Они тренировались без передышки, взлетали, садились, снова взлетали. При малейшей возможности девушки старались урвать хоть полчаса сна, то прогуливая тайком занятия по навигации, то опаздывая на теоретический курс под предлогом, что заблудились на территории.

Софья проводила тренировки на пределе Аниных возможностей, ставила подругу в труднейшие ситуации, но Аня обучалась быстро, ее вели верный инстинкт и твердая целеустремленность.

После испытаний первой ночи Аня научилась разворачиваться, удерживая самолет на заданной высоте и скорости, подниматься и спускаться. Еще она тренировалась оценивать скорость машины по напору встречного ветра. Ночью, говорила ей Софья, надо уметь летать по ощущению, почти вслепую. Аня без устали нарезала круги над аэродромом: взлет, поворот на девяносто градусов на высоте ста пятидесяти метров, подъем до трехсот метров, новый поворот на девяносто градусов и полет с попутным ветром, еще два поворота под прямым углом и посадка. Каждую ночь час за часом она повторяла одни и те же маневры, совершая посадку и сразу же взлетая вновь.

Еженощные пятичасовые тренировки дали отличный результат. Зима выдалась особенно холодной и суровой, и Аня смогла освоить взлет при боковом ветре, посадку на обледенелую полосу или на заснеженное поле.

Аня не отступала ни перед какими трудностями, к большой радости Софьи, которая чувствовала, что ученица становится все увереннее и отважнее.

Софья даже подумывала перейти к фигурам высшего пилотажа, которые Аня так тяжело перенесла во время ее боевого крещения.

– Сначала тебе надо освоить основные фигуры, «бочку», мертвую петлю и штопор.

Все, что проделывала Аня до сих пор, казалось ей лихими трюками. Но, узнав с удивлением и радостью, что есть фигуры куда сложнее, она ринулась навстречу новым ощущениям.

Софья руководила ученицей со штурманского места, выкрикивая советы, поощрения и вечные указания: «Еще раз», «Следи за скоростью», «Держи высоту!», «Слишком быстро, сбрось».

– Нужен прямолинейный ориентир, чтобы по отношению к нему держать вертикаль, – предупредила Софья этим вечером. – Что ты предлагаешь?

– Мост между Энгельсом и Саратовом, – тут же ответила Аня.

У них не было возможности изучить местность днем, и единственным ориентиром, заметным в темноте среди заснеженных просторов, был мост между Энгельсом и Саратовом – белая полоса над черной змеистой лентой Волги.

Первая попытка получилась слишком медленной, вторая – суетливой, третья – неровной, поскольку Аня вдруг испугалась, но дальше она стала действовать более осознанно.

– Ну, возвращаемся. На сегодня хватит.

Приземлилась Аня лишь со второй попытки. Первая окончилась бы катастрофой, если бы Софья не завопила и не помогла выправить ситуацию. Когда мотор умолк, Софья перевела дыхание. Обучать пилотированию ночью было невероятно трудно. Когда девушки шли в казарму, Софья заметила разочарованную физиономию подруги: насупленные брови и сердитый взгляд.

– Что с тобой, Аня?

– Я должна быть готова к экзамену во что бы то ни стало. Все должно быть безупречно, а у меня полно промашек, – строго ответила она.

Софья сдержала улыбку. Видя непримиримость подруги к своим ошибкам, она еще раз убедилась, что ее подопечная – крепкий орешек.

– Для экзамена твоих навыков достаточно. Ты уже можешь стать штурманом, инструктор будет за штурвалом, а тебе нужно прокладывать путь, определять траекторию, а в нужный момент сбросить бомбу.

– Я знаю, Софья… но мне хочется не этого! Я хочу стать пилотом! И никак иначе.

– Мы продолжим тренировки, – успокоила ее Софья и обняла за плечи.

Девушки оставили сапоги и куртки при входе в казарму и пошли на цыпочках. Им нужно было поспать хоть пару часов, оставшихся до нового насыщенного учебного дня. Вдруг их остановил резкий окрик:

– Что вы тут вытворяете ночью?

Девушки аж подскочили и невольно прижались к дверям. Сиплый голос Голюка так их напугал, что они онемели. Софью политрук словно не заметил, зато так и впился глазами в Аню. Что-то в ней потрясло Голюка еще в первый день, хотя он не мог определить, что именно. Необычные черты? Юный возраст? Политруку страшно хотелось выяснить, что из себя представляет эта девушка, в чем ее загадка. И вот он потирал руки, поймав ее с поличным: теперь-то он что-нибудь да выведает.

– Отвечайте, товарищи, что вы тут ночью вытворяете?

Деревянным движением куклы-марионетки Голюк поднес руку к лицу и взглянул на часы.

– Сейчас четыре часа утра. Я хочу знать, что вы затеяли?

Он уже терял терпение.

Аня не знала, что соврать, и в эту секунду откуда ни возьмись подскочила Оксана, в наскоро надетом комбинезоне и гимнастерке, и сказала самым будничным голосом:

– Ой, подождите меня! Я тоже хочу немного размяться!

Голюк выпучил глаза.

– Товарищ политрук, нам же не запрещено ночью немного размяться, верно? – спросила Оксана.

У нее был особый статус, ее считали протеже местного начальства, и Голюку, еле скрывая разочарование, пришлось ограничиться выговором.

– Ночью полагается спать, а разминаться будете днем, – буркнул он.

– Но нам так не терпится в бой, товарищ Голюк, что мы теряем сон. А для поддержания формы лучше пробежаться, чем ворочаться с боку на бок, – парировала Оксана.

Все это она проговорила выпятив грудь, торжественно и серьезно, копируя слова и выправку собеседника, когда тот адресовал новобранцам речи, посвященные любимой Родине. Как Голюк ни силился, он не мог взять в толк, движет ли молодой женщиной трогательная искренность или неслыханная дерзость. Но на всякий случай решил, что не стоит наказывать Оксану Константинову, невесту одного из фаворитов Сталина и Жукова.

Политрук взял под козырек и капитулировал.

Аню снова поразила Оксанина самоуверенность. Даже если она из кожи будет лезть, чтобы наловчиться так врать, ясно как день, что она и в подметки Оксане не сгодится.

На самом деле самоуверенность Оксаны коренилась в ее упрямом желании стать летчицей вопреки воле близких, которые препятствовали сначала ее тренировкам в авиашколе, затем – добровольному уходу на фронт.

За три года до войны, в 1938-м, отец Оксаны воспротивился ее желанию учиться в авиашколе. Его прогрессивные идеи по поводу эмансипации женщин натолкнулись на неодолимое препятствие: он не мог вообразить свою любимую дочку на борту бомбардировщика вроде тех, что летали в годы Первой мировой.

Отец Оксаны был железнодорожником, представителем рабочего класса, одним из тех, кому советская власть пошла на пользу. Он поднялся по социальной лестнице и укрепил свое благосостояние, обеспечив семью достатком, до той поры для рода Константиновых немыслимым. Достаток породил кое-какие убеждения, и среди них такое: его дочь может не хуже мужчины освоить любую профессию, но к военному самолету даже близко подходить ей негоже.

В детстве Оксана была не только обласкана вниманием отца – тот ее просто обожал. Строгая мать смотрела косо на то, как ее муж потакает любым дочкиным капризам. Совсем малышкой дочка получила очаровательную драгоценную вещицу – музыкальную шкатулку, без устали игравшую танец Мари и Щелкунчика. Этим подарком девочка дорожила больше всего, навсегда запомнив слова, которые отец со слезами на глазах ей сказал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Twitter и Instagram – продукты компании Meta Platform Inc., деятельность которой запрещена на территории Российской Федерации. Прим. ред.

2

На жаргоне руферов – консьержка. Прим. автора.

3

Книга «Долой неграмотность. Букварь для взрослых» выходила анонимно в 1919–1920 годах. Автором букваря часто называют Дору Элькину, ссылаясь на ее воспоминания. Позднее автором был признан Александр Шнеер. Прим. пер.

4

Самолет «Родина» должен был приземлиться в Комсомольске-на-Амуре, но топлива не хватило, и экипаж вынужден был совершить экстренную посадку машины без выпуска шасси. По приказу командира Раскова выпрыгнула с парашютом, потому что такая посадка была смертельно опасна для сидящего впереди штурмана. Летчиц и самолет нашли и спасли. Они стали первыми женщинами, которым было присвоено звание Героя Советского Союза. Прим. ред.