Ночная ведьма

На следующий день взбудораженный Саша позвонил Павлу. Лодыжка удальца еще болела, зато видео имело большой успех. Их уже назвали «зацеперами из Чертанова», этого унылого спального района Москвы, в котором жили они оба.

Зрителям понравилась эффектная концовка видеоряда, реалистичная и жесткая. Их привлекал не столько смелый поступок, сколько желание упиться чужой дрожью. Сначала Павел отверг идею удовлетворять болезненное любопытство диванных фанатов, кайфовавших при виде того, как кто-то балансирует на грани жизни и смерти. Но ведь Саша явно наслаждался ощущением опасности и уверенно ее преодолевал. В ходе нескольких совместных вылазок Сашина застенчивость сошла на нет. Вскоре Павел разрешил приятелю самому вести прямую трансляцию на всех платформах и научил делать видео качественнее, чем у конкурентов. Их трансляции были безупречны и сногсшибательны.

Чем дальше, тем больше Саше хотелось всех поразить, а Павел волновался и мучился страхом высоты.

– Ору с тебя! Умру со смеху! – повторял Саша, видя, как Павел становится белее полотна.

Павел никогда не сердился, его не смущало даже то, что Саша был красивее и сильнее. Павел знал, что для своего роста он тощеват: высок, а в плечах узок. Он утопал в своих джинсах и балахонах, которые всегда были ему широки. Ему казалось, что так он компенсирует свою субтильность. Его никогда не привлекал спорт – в отличие от всего, что имело отношение к информатике.

Впрочем, их дружба всегда держалась на четком распределении ролей. Павел помогал Саше жульничать, чтобы тот не попал в руки ментов. Павел наслаждался, что имеет влияние на мужественного покорителя вершин, к тому же самого красивого парня на районе. Саша же восхищался живостью ума и находчивостью друга, пользовался харизмой Павла. Тот скрывал свою физическую невзрачность за словами и уверенным поведением. Сашины же достоинства тускнели, когда парень смолкал от застенчивости. Вокруг Павла девушки так и роились. Он словно воплощал удачу и успех, и девушки, как светляки, слетались на его «сияние», не смущаясь, что могли и крылышки обжечь. И тогда у них открывались глаза, и они замечали Сашу, который на тусовках всегда держался в стороне.

Последние несколько недель Саша с замиранием сердца наблюдал, как Ирина сближается с их тандемом. Он был уверен, что она положила глаз именно на Павла, и желание ее видеть боролось в нем со страхом стать третьим лишним. Саша пытался заметить сигналы, которыми обменивались Павел и Ирина, уловить зарождение идиллии, которая исключит его из блистательной жизни Павла. Но Ирина не отдавала предпочтение ни одному, ни другому.

Наутро после ночи, проведенной с Павлом, Ирина исчезла, не разбудив его. Павел нашел ее записку, которая неожиданно его ранила. Читая, он нарочито усмехнулся, будто кто-то за ним наблюдал. Но Павел был не так прост. Он не был полностью уверен в своей победе и впервые в жизни ощутил укол ревности.

Глава 7

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

После испытания стрижкой девушек собрали, чтобы они выслушали приветственную речь их командира – Марины Расковой, живой легенды.

По спинам будущих летчиц пробегала восторженная дрожь, девушки перешептывались, что Раскова дружила с самим товарищем Сталиным. Было честью встретиться с женщиной – Героем Советского Союза, ставшей притчей во языцех. В газете «Правда» от 13 октября 1938 года вся страна с волнением прочла о невероятной эпопее трех молодых летчиц. Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина Раскова на самолете АНТ–37 «Родина», разработанном конструкторским бюро Туполева, совершили беспосадочный перелет из Москвы на Дальний Восток, установив мировой рекорд дальности полета среди женщин: более шести тысяч километров за двадцать шесть часов. В статье штурман экипажа Марина Раскова рассказывала о том, как ей пришлось выпрыгнуть с парашютом над лесами Хабаровского края. Десять дней она, проявив стойкость и мужество, шла по тайге, избегая нападений медведей и рысей и имея при себе лишь две плитки шоколада[4]. Четыре года спустя Раскова выглядела все такой же отважной, ее брови были все так же насуплены, как и у многих комсомольцев на разворотах советских газет.

Правда, нескольких девушек – среди них были Оксана и Вера – больше привлекла беседа не с героиней, а с красивым офицером, спасшим их шевелюры. Они с живым интересом услышали, что смогут снова встретиться с ним на фронте, если будут зачислены в истребительный полк. Это стало для девушек лишним поводом трудиться во время учебы на полную катушку, чтобы на распределении блеснуть.

– Он будет моим, – заявила Вера.

– Посмотрим, – возразила Оксана.

Но командир не отозвался ни на подмигивания Веры, огненной брюнетки с роскошными локонами, ни на улыбки пикантной блондинки Оксаны, настолько был поглощен своей миссией. Это еще больше раззадорило молодых женщин.

Наконец, когда животы будущих летчиц совсем скрутило от голода, им предложили скромный обед – теплую пресную кашу, однако ее было достаточно, чтобы впервые за долгие месяцы насытиться.

Затем девушек отослали в металлический ангар, где велели облачиться в мужскую униформу, которую они уже не снимут до конца войны и в которой многим из них предстоит умереть, так и не надев ничего более подходящего их телосложению.

Кладовщик посетовал, что форма девушкам не по росту, грубовата и вряд ли понравится, а затем с сожалением покинул свое рабочее место, чтобы летчицы могли переодеться без посторонних глаз. Понятное дело: крой одежды был рассчитан на мужчин, более рослых и плечистых. О пошиве женской военной формы никто не позаботился. Девушки сняли юбки и платья и облачились в жесткие комбинезоны. Им выдали необъятные гимнастерки и шинели, сапоги (размера на три-четыре больше, чем нужно), а еще портянки, с которыми они не знали, что делать. Прямоугольный кусок ткани, которым обертывали ногу, чтобы не натереть сапогом, нужно было еще уметь намотать так, чтобы портянка не сползала. Холодный ангар заполнился женскими голосами; полуголые девушки рылись в пыльном ворохе одежды, понимая, что мужчины приникли к щелям между металлическими листами, боясь пропустить уникальное зрелище. Но будущие летчицы были так подавлены, что стыдливость в ряду их забот оказалась на последнем месте.

Мало-помалу девушки притихли. Они разглядывали друг друга, пораженные несуразностью и несоразмерностью своего нового облачения. Походка стала нелепой, шутовской. Штаны не держались на талии, и, чтобы высвободить щиколотки и запястья, приходилось подворачивать штанины и рукава. Даже шапки и фуражки сползали на глаза.

Компанию охватил заразительный смех, когда Галина – короткая стрижка придавала ей еще больше развязности – просунула руки в штанины комбинезона и легко схватила себя за пятки, разразившись проклятиями. Вера, в последний миг избежавшая стрижки, весело крикнула:

– Ой, смотрите!

Она взялась за лямки комбинезона и скинула их с плеч. Чудесным образом она осталась в лифчике и трусах, а военная форма просто свалилась, настолько была ей велика.

– Ой, немцы идут! – пискнула еще одна и, как стыдливая девочка, прижала пальцы к губам.

Раздался новый взрыв смеха. Снаружи военные расталкивали друг друга локтями, порываясь взглянуть на девичьи затеи.

«Ну как вообразить нас в битве с врагом, когда мы едва можем сдвинуться с места?» – подумала Аня, которой эта ситуация кое-что напомнила. Когда она работала с Софьей на строительстве московского метро, они носили спецодежду несуразно большого размера. Метростроевки ухитрялись кое-как подпоясать негнущиеся комбинезоны на талии. Многие умели шить и предлагали как-то подогнать комбинезоны по фигуре. А что было делать с тяжелыми кожаными сапогами, в которых девичья ножка плутала, как в лесу? Но они как-то умудрялись выкрутиться.

Аню впервые охватила тревога. Девушки наперебой повторяли: «Это война», едва столкнувшись с малейшими жизненными трудностями: отсутствием туалетов в теплушках, дрянной едой, нехваткой предметов первой необходимости, холодом, недостатком сна. А ведь никто из произносивших эти слова еще не столкнулся с настоящей войной. Даже та, что собрала их здесь, – Марина Раскова.

Оксана бойко выскочила из ангара с зимней летной курткой и сапогами на меху в руках. Будто прочтя Анины мысли, она воскликнула, кивнув на подруг в их нелепом одеянии:

– Ну и ну, в таких нарядах можно делать что угодно, только не воевать! Мужчины хотели нас сконфузить, но не придумали ничего лучшего. Или они надеются, что, глядя на нас, фрицы умрут со смеху?

В тот же вечер Аня написала письмо бабушке. Ее близкие думали, что она до сих пор работает на стройке московского метро. Матери написать Аня не решилась. 8 июля 1941 года вермахт оккупировал Псков, и она боялась даже допустить мысль, что ее родные не успели покинуть дом. Последнее полученное от матери письмо было коротким, будто та торопилась: «Псков бомбят, попытаемся добраться до Якутска».

Без обиняков, будто повязку рывком сорвала, Аня рассказала бабушке, что добровольно пошла учиться летному делу и скоро ее отправят штурманом на фронт. Она не подбирала утешительных слов и написала все как есть. Вложила в письмо прядь своих волос, тайком подобранную после стрижки и спрятанную в кармане.

Я попала в эту авиашколу обманом. Конечно, мне хотелось сделать что-то полезное для страны, спасти нашу Родину. Но я не думала, что окажусь здесь. Благодаря Софье, пока мы были в Москве, я узнала, как управлять самолетом. Теоретически. На собеседовании этого оказалось достаточно. Я говорила очень убедительно. Вообще-то, мне нужно трястись от страха… Ведь я солгала. Если об этом узнают, меня могут расстрелять.

Я чувствую себя очень смелой, несмотря на свой страх, и знаю, что способна на все. Другие девушки тоже. В нас во всех есть эта общая сила… или слепота.

Но мне мало быть штурманом. Я хочу быть летчицей. Мне придется освоить практику тайком, притом за несколько дней. Софья уверяет, что это возможно, она мне поможет. Она мой лучший друг, после Далиса. Мне так его не хватает… Я ничего о нем не знаю с начала войны. Но мне не стоит слишком много думать о грустном и о тех, кого я люблю. Зато можно хранить память о них в глубине сердца, чтобы стать еще сильнее и смелее.

Я пока не чувствую себя на своем месте и должна быть очень осторожной. Отныне я служу в рядах армии. Мы, девушки, должны крепко держаться друг за друга и стараться произвести хорошее впечатление. Это значит, что я должна действовать, мыслить и воевать как мужчина.

Глава 8

Москва,

сентябрь 2018 года

Не один час понадобился Павлу, чтобы собраться с мыслями и взять себя в руки. Его было не узнать: глаза ввалились, лицо потемнело, щеки обвисли.

Он включил ноутбук и был поражен замелькавшими перед глазами страшными картинками. Все это время он прятался от действительности, не желая ничего знать, и теперь она на него обрушилась: на асфальте было распластано искореженное Сашино тело.

Журналист комментировал трагическое происшествие с неизвестным руфером. Павел уловил обрывки торопливых фраз, таких далеких от их с Сашей притязаний: «трагедия от безделья», «молодежь теряет ориентиры».

Слушать это было невыносимо. У Павла скрутило живот, и он едва успел отвернуться, чтобы не заблевать джинсы.

Тело Саши было прикрыто допотопной шерстяной тряпкой непонятной расцветки, наверняка из бабушкиных сундуков. В бедных семьях ничего не выбрасывают. Павел отер рукавом углы рта. Журналисты набежали раньше скорой и объяснили, что случившаяся поблизости пожилая женщина не смогла оставить тело на всеобщее обозрение и вынесла из дома покрывало. «Этот старый кусок шерсти пережил десятилетия советской власти и падение Берлинской стены, а закончил свой путь вот так, укрыв тело руфера», – думал Павел.

Конса выглядела очень грустной. Павел ее узнал, это она хотела на них настучать. Сашины ноги торчали из-под импровизированного савана.

Новый приступ тошноты согнул Павла пополам и толкнул вперед.

Глава 9

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

– Аня, просыпайся! – шепнула Софья, стараясь не разбудить соседок, после первого тяжелого дня все как одна спавших со сжатыми в кулак ладонями.

Девушка с трудом открыла глаза. Два часа назад она забылась сном, выронив из рук книгу. Сделав титаническое усилие, Аня прищурилась и разглядела лицо склонившейся над ней подруги.

– Вставай! Настал час твоего боевого крещения, – заявила Софья и потрясла Аню за плечо.

Казарма расположилась в солидном, типично советском здании. Вероятно, прежнюю мебель из помещения растащили, и убогость обстановки контрастировала с претенциозностью архитектуры. До войны здесь находился Дом офицеров. Сейчас же обстановка была спартанской: в огромных залах с высокими, как в соборах, потолками выстроились рядами узкие железные кровати; к стенам жались обшарпанные письменные столы. Гигантские колонны тянулись к потолку, украшенному изображениями самолетных винтов и красных звезд. Пол был выложен черно-белой мраморной плиткой. Помпезность здания, тронутого патиной времени, облупившаяся роспись и неумолимое действие сырости придавали постройке тревожное очарование корабля, терпящего крушение. Лившийся в окна мертвенный свет белесого неба, на котором, казалось, никогда не сверкнет солнечный луч, и леденящий холод зимы навевали на молодых женщин тоску и ощущение конца времен.

– Я вымоталась, Софья, – пожаловалась Аня, но все же выбралась из теплого кокона одеяла.

Ее била почти болезненная дрожь. Было так холодно, что окна заиндевели, а с губ срывались облачка пара.

– Знаю, Аня, что ты устала, но со следующей недели будет штурманская тренировка. Я заглянула в кабинет Расковой и увидела приколотую на стене программу занятий.

Софья помолчала секунду и вынесла безапелляционный вердикт:

– У тебя три дня, чтобы научиться взлетать и садиться.

Аня вздрогнула, но теперь уже не от холода. Скорость развития событий была головокружительной. Ей казалось, что после встречи с Софьей она впуталась в какую-то жуткую историю и играет с судьбой в опасные игры.

Девушки познакомились на тридцатиметровой глубине под землей, на грандиозной стройке, пробурившей чрево города. Молодежь всего Советского Союза, от Ленинграда до Уральских гор, от Казани до дальних уголков тайги, ринулась участвовать в этом приключении. Новички обучались и быстро двигались по карьерной лестнице, начинали руководить бригадами, параллельно окунаясь в беспокойную жизнь столицы, которая их поглощала. Аня оказалась в женской бригаде, которой руководила Софья. Она была несколькими годами старше Ани, выросла в Москве и получила лучшее образование. Во время их первой встречи Аня в своих не по размеру больших резиновых сапогах и огромном несуразном комбинезоне увязла в грязи и шлепнулась. Сдержанной от природы Софье понравились энтузиазм и отвага девочки, и она тут же решила взять Аню под опеку. А когда Аня узнала, что Софья умеет летать, то упросила поделиться знаниями летного дела.

С тех пор каждый вечер после долгого изнурительного дня в подземном пекле, где рычала работающая техника и трещали отбойные молотки, Софья приобщала подругу к азам летной науки. Долгие недели она давала ей необходимые основы: поляра самолета, фундаментальное уравнение полета при срыве в штопор, согласование параметров в зависимости от доминирующих ветров, теория профилей полета при корректной посадке, много математики, картографии, кое-что из механики плюс чтение карт.

Аня в рекордно короткое время проглотила теорию, так и не приблизившись к самолету, и с таким багажом оказалась в военной авиашколе Энгельса.

Она прекрасно владела русским языком, что было редкостью для девушки из провинции. Этим она была обязана не только матери Далиса, но еще и своему упорству и любознательности. Она жадно читала все попадавшие ей в руки газеты и книги, и Софья помогала ей утолить жажду знаний. Вскоре они поселились вдвоем в комнатушке общежития, и Аня завела привычку обходиться тремя часами сна, остальное время отдавая учебе.

Светила полная луна, и девушки тайком выскользнули из Дома офицеров. Взлетная полоса была покрыта толстым слоем подмерзшего снега, отражавшего голубоватый лунный свет. Софья прикинула, что видимость была достаточной для взлета и посадки. Они тихо подбежали к ангару. Заправка полная, хорошо. Так, ровно полночь. У Ани нарастало волнение, Софья стиснула зубы. Первый вылет пилота крайне важен. Даже если Аня всегда мечтала о полете, она может испугаться высоты и больше никогда не будет летать. Тем более что условия для боевого крещения были далеко не идеальны. Ледяной ветер налетал внезапными порывами, которые могли растрясти самолет. Софья втайне мечтала, что Аня окажется хорошей летчицей. Но сможет ли она, с ее простодушием и прямотой, принимать нужные решения в трудный момент – те, что позволят ей выжить? У пилота нет права на ошибку.

Девушки убедились, что в ангаре никого нет. Софья озабоченно сдвинула брови. Ее тяготила ответственность – за ту науку, которую она преподала Ане, вообще за Анину жизнь. Сегодня подруга должна испытать шок, чтобы позже всегда быть готовой к сражению.

Аня не замечала Софьиного беспокойства, настолько ее покорила машина, которой ей предстояло управлять. Ее охватил восторг, в висках застучала кровь, и голоса Софьи она не слышала.

«Я полечу, я полечу», – без конца повторяла Аня, почти влюбленно глядя на красавца «Поликарпова–2». Биплан был цвета хаки, с красными звездами в белой обводке на борту и на хвосте. Запущенный в эксплуатацию в 1928 году, этот самолет с массивным пятицилиндровым двигателем уже устарел. Обшитый фанерой и полотном, он был двухместным: впереди сидел пилот, за ним – штурман. Софья не теряла времени и быстро преподала Ане ускоренный курс:

– Не забывай: прежде чем сесть в самолет, надо его осмотреть целиком и убедиться, что магнето и батареи отключены. Пусть это обязанность механика, дополнительная проверка никогда не помешает. Магнето должны быть отключены, иначе винты могут заработать самостоятельно и раскрошить тебя на мелкие кусочки. На крыльях не должно быть повреждений и дыр, это самое важное, разумеется. Элероны, руль высоты, киль должны двигаться свободно. Вот элероны, они позволяют выполнить вираж, киль нужен, чтобы держать курс и избегать бокового сноса… Аня, ты меня слушаешь?

– Да, да, верно… Спасибо, Софья. Ты делаешь для меня невероятно много, – бормотала Аня, сунув руки под мышки и прыгая с ноги на ногу, чтобы согреться.

Софью эти слова ничуть не умилили. Наоборот, очередное выражение благодарности показалось ей слабостью. Тут-то Софья и решилась окунуть Аню с головой в воздушные страсти… Реакция подруги на первый полет будет иметь ключевое значение, и Софья должна сразу показать, к чему надо быть готовой.

– Ну что, ты летишь или нет? – бросила она Ане и жестом подозвала подругу.

По–2 был таким легким, что девушки без труда выкатили его на взлетную полосу, используя хвост как рычаг.

Направление ветра было благоприятным, Софья могла взлететь так, чтобы в Доме офицеров ничего не услышали. Она положила на полосу свой карманный фонарик, направив его красный луч вверх. С начала войны светомаскировка была обязательна, чтобы помешать вражеским самолетам ориентироваться, бомбить города и военные базы. Единственным ориентиром при посадке мог служить факел или электрический фонарь.

Без лишних слов Софья заняла кресло пилота, не скрывая своего нетерпения. Она была в шлеме и летных очках.

С неловкостью новичка Аня поспешила за ней и заняла штурманское место, ступая с предосторожностью, чтобы не повредить полотняную обшивку крыла.

Софья не сводила глаз с горизонта; нахмурила брови и нажала на газ. Мотор чихнул и затрещал, Анино сердце бешено застучало.

– Пристегнись!

С помощью переговорной трубки, по которой могли общаться пилот со штурманом, Софья прокричала последние команды, и самолет покатился по обледенелой дорожке. Колеса несколько раз пробуксовали, Аня стиснула зубы. Самолет набирал скорость, Анино сердце колотилось все сильнее. Но вот сильный толчок в груди – и в голове внезапная пустота.

Они оторвались от земли. Резкий взлет, как Софья и планировала, вжал ее напарницу в сиденье. Летчица тут же заложила крутой вираж, так что левое крыло развернулось к земле. Набрав достаточно высоты после нескольких виражей, Софья сделала передышку и перешла к более серьезным вещам.

– Все в порядке? – крикнула она; голос был еле слышен из-за оглушительного рева мотора.

– Да, это так… так… Софья, у меня слов нет!

Софья хотела, чтобы подруга приняла жесткое боевое крещение, и готовилась повеселиться на славу.

Лишь заснеженные просторы позволяли оценить высоту полета, но Софья выполняла фигуры пилотажа одну за другой, и вскоре Аня потеряла ориентацию, да и вообще перестала различать небо и землю.

Внезапно самолет стал пикировать. Белая поверхность земли стремительно приближалась. Ветер оглушительно взвыл, Аня судорожно вцепилась в сиденье. Но этого Софье было мало, она задрала нос самолета и сбросила скорость, потом с силой толкнула педаль вправо, а ручку влево, вводя машину в штопор.

Аня не смогла сдержать крик ужаса. В сотне метров от земли Софья выровняла траекторию, вывела машину из штопора, набрала скорость и на очень малой высоте сделала «бочку», к тому же в кромешной тьме. Летчица пренебрегла элементарными правилами: в каждый момент нужно знать высоту, скорость и курс. Она очень рисковала, даже слишком.

Тебе страшно, Аннушка?

Аня съежилась и втянула голову в плечи, ее мутило, желудок раздирало так, что ей пришлось зажмуриться, мелькание перед глазами было невыносимым. Она изо всех сил стиснула зубы, понимая, что ее вот-вот вырвет. Сердце стучало на разрыв. Аня еле дышала. «Как я научусь этому за неполные две недели?» – думала она.

Привкус желчи немного привел Аню в чувство. К счастью, вскоре пытка закончилась. Когда По–2 приземлился и замер, Аня не успела выскочить наружу, ее вывернуло наизнанку, и она испачкала правое крыло самолета. Когда же, покачиваясь, она ступила на снег, то тут же рухнула на колени. Ноги казались ватными. Аня вцепилась в бока, пытаясь унять спазмы. Потерла снегом лицо, стало легче. Пока она судорожно глотала воздух и боролась с последними рвотными позывами, Софья искоса смотрела на подругу.

– И как? Все еще хочешь летать?

– Еще больше хочу, Софья! – ответила Аня, вытирая рот. – Но зачем ты старалась отбить мне желание летать?

Софья разжала губы, ее деланая суровость вмиг улетучилась.

– Я не хочу отбить тебе желание, Аня. Я хочу тебя закалить! Ты будешь рисковать жизнью каждый день, но ты такая… нежная. Лучше уж я тебя погоняю, чем война тебя погубит.

Воздушное крещение оказалось жутким, почти невыносимым, но Аня мечтала лишь об одном: скорее продолжить. Ее решимость только окрепла.

Они снова полетели, и Софья стала учить Аню необходимым премудростям. На первом уроке Ане предстояло освоить взлет на полном газу, успевая следить краем глаза за параметрами на приборной панели и удерживая курс на скорости, позволяющей оторваться от земли.

– Педаль! – кричала Софья. – Держи самолет на курсе, черт возьми!

После пятой попытки у Ани стало что-то получаться. Но ночной урок не был окончен. Аня училась держать самолет в режиме горизонтального полета, сохраняя курс и высоту, что в ночной тьме было непросто. Она ориентировалась по положению своего кресла и по еле видимым во тьме деталям самолета относительно редких, слабо светящихся точек на заснеженной земле. Когда Софья в первый раз позволила ей взлететь без подсказок, самостоятельно, Аня едва заметила, что колеса оторвались от земли, так она была сосредоточена на параметрах панели управления, глаза метались туда-сюда между указателем скорости и альтиметром. Когда Аня с этим освоилась, она испустила победный крик, и Софья его подхватила:

– У меня получилось! Я его укротила!

Когда горизонт начал светлеть, девушки посадили самолет и тихо пробрались в казарму, еле живые от усталости. Перед дверью Аня дернула Софью за рукав.

– Чего пилот больше всего боится? – неожиданно спросила Аня шепотом.

Она смотрела на подругу широко открытыми глазами – серыми, в обрамлении длинных загнутых ресниц, от которых ее лицо казалось еще нежнее.

– Ты накаркаешь беду! Мы на войне, и об этом ни слова! – одернула ее Софья и резко добавила: – Летчик не боится ничего, иначе он не летает, Аня…

Аня стерла с лица улыбку и попыталась уточнить:

– Софья, я знаю, что ты не боишься смерти, но… Есть же разновидности смерти, которые пугают тебя больше всего?

Софья вздрогнула и опустила глаза.

– Зачем ты задаешь эти вопросы? Неужели тебе не хватило сильных ощущений?