Дело поручика Тенгинского полка

– Знамя над Парижем! – усмехнулся дядюшка, выпуская колечко сизого дыма. – Нет, могущество Франции ушло навсегда. Но Европа тем и славна, что в ней периодически рождаются идиоты с мечтой о мировом господстве. Странный этот персонаж – Наполеон. Сумасшедший? Нет! Но столько стран разрушил, сотни тысяч французов послал на смерть, ещё больше обрёк на нищету, а его эти же французы боготворят. Да и не только они…

– Он подарил миру мечту, – попробовал возразить я. – Мечту о свободе.

– Скорее не мечту, а иллюзию, – поправил меня дядюшка. – Пока на свете существуют деньги, всегда будут сытые и голодные, богатые и бедные, свободные и подневольные. И ни один Бонапарт, каким бы могущественным не был, не исправит порядок вещей. Пока золото блестит – забудь про свободу. Да Бог с ним, с Бонапартом. Что ещё Лермонтов рассказывал о себе?

– Как-то Михаил мне поведал, что род его принадлежит к древнему шотландскому клану Лермонт, кажется, из Лоуленда. Забавная история. Якобы из этого клана происходил легендарный бард Томас Лермонт. Слыхали о таком?

– Конечно. Томас-Рифмач. Припоминаю, что он якобы общался с эльфами, а эти эльфы ему открывали тайны будущего.

– Да, да. Он обладал сладкозвучным голосом, которым очаровал королеву фей. И Томас-Рифмач вовсе не умер, а отправился в волшебную страну к своей возлюбленной королеве в сопровождении фей и белых оленей.

– Какой шотландский клан? Лоуленд? – Дядюшка вновь затянулся. Подумал. – Вообще, фамилия его должна писаться через А: Лермантов. И к тому есть доказательства. Родословная его идет не из Шотландии, а из Испании, от герцога Лерма. Не знал? Вот, я сейчас тебе расскажу. Еще в семнадцатом веке Лерма пригласили в Россию, как знатока пушкарского дела. Имя его было непроизносимое, потому герцога заморского нарекли Юрием. Знаешь же, что у Лермонтовых чрез поколение мальчиков Юрием нарекают. И отец его Юрием был.

Дядюшка ненадолго замолчал, наблюдая чудную картину заката. Солнце пропало за горами. Вершины окрасились в огненно-красный. Причудливые тени от скал напоминали застывших гигантских чудовищ. Из соседского сада доносилось благоухание роз, перебивая запах серы с лечебных источников.

– А ты, Серёжа, задумывались, почему имение Елизаветы Арсеньевой называется Тарханы? Что за Тарханы? Какие такие Тарханы? Откуда взялось столь странное название в Пензенской губернии? Название-то татарское. Тархан – свободный человек по-татарски. А имение это изначально принадлежало Якову Долгорукому, и называлось оно Яковлевское. Потом перешло к Нарышкиным, а те переименовали его в Васильевское. У них его выкупил Арсеньев, дядька мой и твоего папеньки. Он зачем-то его переделал в Тарханы. Отец тебе не рассказывал? Мы, Арсеньевы, из татар. А вот послушай! Дело было ещё при Дмитрии Донском. К Великому князю на службу перешёл тогда Ослан-Мурза Челубей.

–Да что же вы, дядюшка, всё эти байки повторяете! – возмутился я. – Кого не послушаешь, так у нас половина русского дворянства пошла от Челубеев.

– Ничего это не байки! – Дядюшка осуждающе взглянул на меня. – Старший сын Челубея, когда крестился, взял себе имя Арсений. Вот от него и пошли Арсеньевы. Истинно – тебе говорю. Но я не о том всё! О Лермонтове хотел сказать. Вот, ты заметил, что Михаил, как бы деликатно сказать, не походил внешностью на русского человека.

– Объясните! – насторожился я.

– Посуди сами: отец, Юрий Лермонтов, да и все в роду его высокие, светлые. Тетки его, хоть и не блещут красотой, но все статные, дородные. Если линию Арсеньевых взять: бабушка Елизавета Александровна – истинно русская красавица; дед Столыпин – богатырь, аршин в плечах… А Михаил невысок, смугл, глаза чёрные… Странно.

– Ничего странного. Матушка его, Мария Михайловна, была смуглой и с такими же чёрными глазами. Я портрет её видел.

– Да? Ну, хорошо, будь, по-твоему, – замкнулся дядюшка. Он специально так вел беседу, чтобы я его стал упрашивать.

– Нет уж, давайте выкладывайте, что у вас там за пазухой, – потребовал я.

– Да слухи всё это, – отмахнулся он.

– Какие слухи?

– Нехорошие. Я бы даже сказал – мерзкие.

– Я готов их узнать. Говорите.

– Ну, хорошо, – нехотя ответил дядюшка. – Вот дело как было! В тысяча восемьсот одиннадцатом в имение Кропотково вернулся раненый отставной капитан Юрий Петрович Лермонтов. Если бы ты видел, что это за имение! Барский дом разваливается. Крестьяне оголодавшие, половина – безлошадные. В общем, хозяйство запущено. Дохода имение давало ровно столько, чтобы платить по закладным. Да ещё три сестры у этого капитана Лермонтова засиделись в девках. А кто их возьмет без приданного? Надо было как-то поправлять дела. А как? Способ известный для нищих капитанов: посвататься к богатой невесте, что и сделал наш Юрий Петрович. Кто-то его надоумил попросить руки у молодой, красивой девицы из рода Арсеньевых. А мы, Арсеньевы, сам знаешь, род непростой. Дарья Арсеньева при Петре Великом кем была? Правильно – супругой Александра Меньшикова. И, кстати, супруг Елизаветы Алексеевны, бабушки Михаила, был на короткой ноге с братьями Орловыми. А с другой стороны, она в девичестве – Столыпина. Брат её – адъютантом у Суворова служил. Другой брат, Аркадий Столыпин – сенатор. Со Сперанским дружил. Ещё один брат – комендант Севастополя, генерал. А Лермонтов кто? Капитанишка – за душой ни гроша. Елизавета Алексеевна выперла с треском наглого жениха и запретила ему нос показывать на пороге. Да, вот так-то было. Арсеньева намеревалась ехать с дочерью в Москву, дабы там разыскать жениха, как говорят: при чинах и при деньгах. Так этот капитан оказался настойчив. Куда не приедут Арсеньевы: на бал или на приём какой-нибудь, он всюду их преследовал. Тогда Елизавета Алексеевна, ссылаясь на слабое здоровье дочери, отправилась на воды. Хотела до поры до времени спрятать дочь на Кавказе. А там зима настанет. Тогда можно будет переехать в Москву и дела обстряпать. Ты же знаешь, к зиме весь свет из поместий перебирается в города. Закатывают балы. Открывают театральные сезоны. Подыскивают выгодные партии для своих милых дочурок и сыночков…

И вдруг, Елизавета Алексеевна, спустя три месяцев возвращается в Тарханы, вызывает к себе капитана Лермонтова и соглашается на брак. Мало того, берёт на себя все долги его семейства. А долги немалые. Тебе не кажется это весьма странным?

– Нет. Нисколечко. Михаил утверждал, что мать очень любила отца, и со слезами уговорила бабушку не мешать их счастью.

– Красивая история. – Дядюшка неопределённо покачал головой, мол: всякое бывает. – Но многие, кто знал Марию, утверждали, что она была тихой, робкой девочкой и никогда не смела перечить властной матери. Я-то видел кузину Марию всего лишь пару раз в детстве. Ничего сказать не могу. Помню её замкнутой, неразговорчивой. Любила играть на пианино. Но чтобы она уговорила Елизавету Алексеевну на брак с нищим капитаном – никогда не поверю! Это какой настырной надо быть! Железный Бенкендорф – и тот долго не выдерживает, когда к нему на приём является Елизавета Алексеевна. Соглашается на всё! Непреклонный Бенкендорф сдаётся! Но чтобы эта тихая девочка уговорила Арсеньеву выдать её за нищего Лермонтова…. Это ж какая сила любви должна быть? Ромео и Джульетта позавидуют!

– Так что же произошло по-вашему?

– Вот, дальше начинается грязная история, в которую я, сразу признаюсь, ни сколечко не верю. – Дядюшка оживился и заёрзал на диване. – Прямо грязь и грязь…

– Так говорите, наконец!

– А ты готов услышать неподобающие вещи?

– Готов. Не томите. Не ради любопытства. Я хочу понять – что произошло.

– Хорошо. Изволь. Свадьба свершилась, и Мария родила сына. Но родила через шесть, ну, почти через семь месяцев. Как тебе пикантность?

– Действительно, похожа на грязь, – согласился я.

– Нет, это ещё не гряз. Самое мерзкое – дальше. Случилось так: отдыхали они на Кавказе, да ещё в очень неспокойные времена. Кучер у них был из черкесов, молодой, горячий. Ходят слухи, что он похитил Марию и увез её в горный аул.

– Дядюшка! – воскликнул я негодуя. – Да что вы, в самом деле?

– Сам хотел услышать. Я не заставлял.

– Ну, хорошо, – сдался я. – Что дальше было?

– Удалось её выкупить за большие деньги, да ещё в придачу освободили из темницы каких-то абреков. Выкупить-то выкупили, но тут выяснилось, что бедная девушка беременна.

– Да что вы такое говорите! – возмутился я – Ну, это уже ни в какие ворота не лезет!

– Я же твержу – всего лишь грязные слухи. Мне самому в это не верится, потому рассказываю только тебе. Так вот, что было делать Елизавете Алексеевне? Решение: отдать дочь в жёны нищему капитану и заплатить хорошенько, чтобы он помалкивал. Ты же не видели его отца. Извини, но Лермонтов младший ни капельки не похож на старшего. Ты, кстати, знал, что Юрий Петрович частенько бил жену? После брака, как-то сразу вся любовь у него прошла. Пил, кутил, гулял, словно гусар на постое. На Машеньку руку поднимал… И заметь: Елизавета Алексеевна, грозная и властная, не вмешивалась. И ещё одно странное обстоятельство: Михаилу Лермонтову долго не давали дворянское звание. Тебе и это не известно? В Московский университет его не приняли на нравственно-политическое отделение, где обучаются только дети дворянского сословия. Он вынужден был идти на словесное. Словесное, знаешь? На этом отделении принимают дети мещан, духовников и прочей голытьбы. Что на это скажешь?

Я пожал плечами:

– Ерунда какая-то…

–А когда ты учился с ним в юнкерской школе, как он отзывался об отце?

– Не помню. Он вообще о нём старался не говорить. Действительно, когда кто-то заводил речь, какой у него хороший и любящий батюшка, Михаил жестоко осмеивал того или просто вставал и уходил. Но я знаю точно: любил он отца по-сыновьему. Горевал, когда тот умер.

– Расскажу тебе интересный случай. Великий князь, Михаил Павлович как-то был на балу у княгини Дашковой, где заметил Лермонтова. При мне это было. Он отвёл фрейлину Дашкову в тихий угол и сказал ей: «Почему сюда пускают всех, кому не лень? Бал только для дворян». «Не понимаю вас, – удивилась Дашкова. – О чём вы?» «Не о чём, а о ком, – поправил её Великий князь и добавил: – Удалите Лермонтова».

– Постойте! Быть такого не может! Я точно знаю, что Мишель был дворянином, и тому полно доказательств. Я же лично привозил в Нижегородский драгунский полк приказ, где он числился офицером дворянского происхождения. Да он бы тогда в школу гвардейских подпрапорщиков не поступил.

– Дворянином он стал в тридцать втором, как раз перед поступлением в школу. Арсеньевы постарались, – ответил на это дядюшка, тыча себя мундштуком трубки в широкую грудь.

– Вы? Но как?

–Не забывай, где я служу. Третье отделение – это не конторка по выдачи бумажек. Да и ты, Серёжа, помалкивай, что я тебе тут наговорил. Кстати, хочешь о дедушке Лермонтова расскажу, о Михаиле Васильевиче Арсеньеве?

– Расскажите.

– Михаил Васильевич, царство ему небесное, ещё тот был шутник. Человек тихий, даже можно сказать – слабохарактерный. Любил театры, ярмарки, балы, особенно маскарады. Получил невесту – красавицу. Да! Бабушка Лермонтова в юности многим голову вскружила. Кто к ней только не сватался. А он, видишь, как вышло…. Имение Тарханы неплохое: пятьсот душ крепостных. Земля ухоженная. Леса богатые. Чего ещё надо для счастья? Однако невеста была из породы Столыпиных: властная, гордая, в общем – с норовом.

–Да бросьте вы, дядюшка! – не согласился я. – Я много раз с ней встречался. Милая старушка. Добрая, ласковая. Мишеньку своего любила больше жизни. А вы такое о ней говорите.

– Ты эту старушку в молодости не знал. Попробуй ей слово поперёк скажи! Да и сейчас, когда она к Бенкендорфу с просьбой приходит – все разбегаются. Так что Михаил Васильевич оказался, как говорится, под твёрдым каблучком. А тут в соседнем имении жила прекрасная Мансыорва, замечательная барышня, общительная, хлебосольная. Муж у неё находился на воинской службе. Михаил Васильевич, на горе своё, потянулся к ней, да в конце концов угораздило его влюбиться без памяти. Много всяких басней про них навыдумывали. Что на самом деле происходило – покрыто тайной. Но вот однажды, под Рождество боевой офицер Мансыров вернулся домой. Решил подать в отставку и спокойно встретить старость. Арсеньева эта весть сразила наповал. Во время домашнего приёма он призвал дочь Марию и жену в отдельную комнату и говорит: «Машенька, ты готова побыть сироткой? А как тебе, Лизавета роль вдовушки?» Мария с матушкой ничего не поняли. Девочка спрашивает: «Папенька, мы будем Гамлета играть? Ты получил новый перевод?» «Гамлета, милая», – с улыбкой отвечает папенька и уходит в кладовую. Подумали: костюм примереть отправился. Но вскоре его нашли мёртвым, а в руке пузырёк из-под яда.

– Что-то слышал об этом случае, – кивнул я.

–Кто-то Елизавете Петровне скажет, уже потом, когда Машенька умрёт, что дом стоит на проклятом месте. Она снесет его, не задумываясь, и построит на том фундаменте церковь Марии Египетской. А уже рядом с церковью повелит возвести небольшой барский домик с мезонином.

– Но, дядюшка, расскажите, что вы знаете о Юрии Лермонтове? Вы так и не договорили: каков был отец у Михаила?

– Что сказать? Настоящий капитан. Капитаном был, и капитаном остался до конца дней своих. Умел красоваться перед дамами. В карты ему частенько везло. А бывало, спускал всё до копья. Вино любил, и не абы какое. Но барин из него никудышний. Пустоват он в хозяйственных делах. Да мало ли таких капитанов у нас по России. Его под каблук пыталась запихать тёща. Но у Юрия Петровича была капитанская гордость. Он никак не желал в чём-то уступать. Накануне рождения сына, Юрий Петрович заявил, что назовёт первенца Петром. Традиция такая в роду Лермонтовых: или Юрий или Пётр, – и никто ему не указ. Елизавета Алексеевна сунула Лермонтову под нос расписку на восемьсот рублей, которую Юрий Петрович дал князю Севскому, – в карты продулся. Тёща выплатила долг, и первенца назвали Михаилом. После рождения сына, Юрий Петрович загулял пуще прежнего. Как я уже тебе говорил: любовь внезапно и окончательно испарилась. Амуры улетели, так, как боялись, что и их он в карты спустит. Привезёт его кучер на рассвете, в дом внесёт, спать уложит. Проснется, наш отставной капитан, рассольчику хлебнёт и – вон из Тархан, никому ничего не говоря. Так неделями пропадал. Вот таков он был, отставной капитан Лермонтов Юрий Петрович.

Вконец стемнело. Стихло всё вокруг. Город уснул. Где-то в горах слышалось жалобное тявканье шакалов и перекличка казаков из пикетов.

–Пора в опочивальню, – решил Дядюшка и поднялся. – Помолюсь, да вина выпью – и спать.

***

 На следующее утро Меркин доложил о прибытии ординатора Пятигорского военного госпиталя Иоганн Егорович Барклай-Де-Толли.

Высокий, худой, немного не складный доктор обладал чудесной темно-рыжей головой с аккуратной стрижкой и ясными светло-синими глазами – истинный шотландец. Узкий тёмно-зелёный сюртук из армейского сукна подчёркивал его худобу. Он принёс с собой потёртый кожаный портфель с бумагами. Дядюшка пригласил доктора выпить чаю, сам принялся за чтение экспертного доклада об осмотре тела. Читал внимательно. Брови его, то взлетали удивлённо вверх, то сосредоточенно хмурились. Дочитав до последней точки, дядюшка сказал:

– Спасибо вам, Иван Егорович, что приняли в этом деле самое живое участие.

– Это – моя работа, – скромно ответил шотландец на столь неожиданную похвалу.

– Коль ваша работа, то по правилам надо было вскрытие делать, – как бы, между прочим, заметил дядюшка. – Вы же одним внешним осмотром обошлись. Почему?

– Но, Павел Иванович, там и так всё ясно, – уверенно ответил доктор. – Сквозная рана. Пробиты оба лёгких. Потеря крови…. Умер на месте мгновенно. Чего зря усопшего ковырять.

– Извините, Иван Егорович, но мне не всё ясно. Вот здесь, – дядюшка ткнул пухлым пальцем на строчку в середине доклада: – пуля вошла под нижнее правое ребро, пробила оба лёгких и вышла между пятым и шестым ребром в противоположной стороне.

– Так оно и было, – не понял доктор, к чему клонит дядюшка.

– Как Мартынов так умудрился попасть? Он должен был стрелял в него лёжа, снизу вверх. Или Лермонтов сидел на коне?

– Такое случается. Пуля задела кость и сменила траекторию. Когда я осматривал входную рану, нащупал, что нижнее ребро треснуло.

– Но, постойте! Если пуля ударилась в ребро, насколько я разбираюсь в баллистике, она бы отклонилась вниз, но не вверх.

– Ничего сказать не могу, – развел руками доктор. – Я только делал осмотр. Даже если бы вскрыл тело – ничего иного бы не обнаружил.

– А пулю вы нашли?

–Нет. Пулю никто не искал. Зачем? Пули – все одинаковые.

***

После ухода ординатора, дядюшка решил:

– Мальчишек местных мне надо в помощь.

– Знаю одного, смышлёного, – вспомнил я.

Через десять минут перед нами в гостиной, застенчиво переминаясь босыми ногами, стоял белобрысый Прошка.

– Вот! – дядюшка торжественно положил перед ним на стол серебряный рубль.

– Ого! – только и мог сказать мальчик, удивлённо хлопая глазёнками.

– Перкальскую скалу знаешь?

– Само собой! Где господа стрелялись намедни.

– Был там?

– Был, – кивнул мальчик. – Кровь видел.

– Значит, знаешь, где убитый лежал.

– Знаю.

– Найди мне пульку, которой его убили.

– Дак, как же? Ну, вы задачку задали вашбродие! – почесал затылок мальчишка.

– Своих собери, просейте все камушки… Рублик хочешь?

– Хорошо. Сделаю, – кивнул казачонок, не отрывая взгляда от сверкающей монетки.

– И никому не вздумай взболтнуть! – строго погрозил пальцем дядюшка.

– Нем, как могила, – поклялся Прошка.

Меркин выпроводил мальчишку, но тут же доложил, что какой-то господин, по виду из местных чиновников, просит принять его. Якобы, он знает, кто на самом деле убил Лермонтова.

–Интересно! – удивился дядюшка. – Зови этого гуся. Послушаем.

–Что же вы мне хотели такое тайное поведать, сударь? – встретил дядюшка щуплого невзрачного чиновника, лет сорока, в затасканном форменном сюртуке с медными пуговицами. По бегающим глазкам можно было предположить, что он не совсем здоров в душевном плане.

–Убийство! Да-с, господа, хладнокровное убийство! – торжественно произнёс чиновник.

– А вы?

– Ах, простите! Касторов, Иван Дмитриевич. Работаю в почтовом ведомстве, – представился он, краснея.

– Хорошо. – Дядюшка оглядел его с ног до головы. Задержал взгляд на истоптанных туфлях, жирно смазанных ваксой. – Поподробнее об убийстве, пожалуйста, Иван Дмитриевич.

– Я был там, всё просчитал, всё измерил и сделал определённые выводы.

– Так вы были на месте дуэли именно во время дуэли? – попросил уточнить дядюшка.

– Нет. Был на следующее утро. Всё проверил…

– Кто вам позволил? – строго сдвинул брови дядюшка.

–Я…. Я был там уже после осмотра жандармами, – попытался выкрутиться чиновник.

– Бог с ним. Продолжайте, – разрешил дядюшка.

– Я всё прекрасно понял, – обрадованно продолжил Касторов. – Вы заметили то обстоятельство, что пуля попала господину Лермонтову в живот, а вышла через плечо.

– Ну, не через плечо…. А откуда вам это известно?

– У меня в следственной комиссии свой человек.

– Хотелось бы знать, кто?

–Извините, не могу-с.

– Давайте к делу. Так что вы там нашли?

– Лермонтов погиб от пули убийцы. Тот прятался в кустах, под пригорком. Возможно, нанятый казак.

– Почему же остальные присутствующие его не заметили?

– Они разбежались!

– Разбежались? – Дядюшка чуть не подскочил на месте.

– Да! Подумали, что напали горцы, – продолжал уверенно врать почтмейстер.

–Предположим. Но кто, по-вашему, подослал убийцу?

– Князь Голицын.

– Господи, да с чего вы это взяли? – дядюшке такой оборот дела показался забавным.

– Здесь, в Пятигорске имеется банда влиятельных врагов Лермонтова.

–Прямо-таки – банда?

–Уверяю вас! И возглавляет банду генеральша Мерлини, – почти шёпотом закончил чиновник, боязливо косясь на дверь.

– Да что вы такое говорите? – дядюшка изо всех сил сдерживал себя, стараясь не расхохотаться.

– Это они подговорили Мартынова вызвать поручика Лермонтова на дуэль, и подослали убийцу.

–Так, кто убийца?

– Так, Мартынов! Они договорились о встрече у Перкаливой скалы. Лермонтов приехал на коне, а Мартынов выстрелил в него, стоя на земле. Потому траектория пули такая странная. А затем бросился к корнету Глебову, мол, выручай. Скажи, что была дуэль без секундантов. Я его убил.

– Постойте, вы же давеча говорили, что убийца сидел в засаде.

–Я?

–Вы. Точно же, Серж, – повернулся дядюшка ко мне. – Убийца сидел в засаде, выстелил, а все разбежались, испугавшись нападения горцев.

– Не совсем так….

– Пошёл вон! – грозно рыкнул дядюшка.

– Я? – растерялся Касторов.

– Ты! Вон пошёл, пока я тебя тростью не поколотил!

Очень шустро служащий почты, юркнул за дверь.

–Господи, Серёженька, с какими идиотами приходиться иметь дело, – устало произнёс дядюшка. – Нагородит какую-нибудь чушь, следствие запутает, а потом попросит награды: мол помогал, из кожи лез вон. А самое скверное: он сейчас распустит невероятные слухи, в которые, вот, такие же дураки, поверят. – Подумав, сказал: – А не прогуляться ли нам до гауптвахты?

***

Гулять по праздному Пятигорску – сплошное удовольствие. Кругом звучит музыка, весёлые голоса, уличные торговцы…, словно ты на ярмарке или карнавале. Жизнь Водяного общества не сказать, чтобы проходила скучно, но и разнообразием не баловала. Обычно часов в пять утра, с первыми лучами больные тянулись к лечебным источникам. Кто в экипажах, кто пешком, иные верхом. У источников, один из них находился недалеко от дома генеральши Мерлини, обычно дежурил отставной солдат. У солдата имелся ящик со стаканчиками. Он черпал целебную воду и подавал страждущим. Вода имела зловонный серный дух, и вкус у неё был своеобразный или, можно сказать, – отвратительный. То и дело слышались возгласы: «Боже, какая гадость!». «Как можно пить эти помои?» «Уж лучше выпить ведро касторки, чем стакан этой вонючей жижи!» Дамы грациозно окунали свои изящные стаканчики на белых снурочках, нюхали воду и морщили носики. Офицеры, перед тем как выпить, делали мужественное лицо, словно готовились броситься в атаку. Помещики крестились, а когда пили, выкатывали от ужаса глаза.

Водопой продолжался часов до девяти. Больные пили воду стакан за стаканом. В перерывах гуляли по аллеям или сидели в беседках, проводя время за неторопливыми разговорами. После все расходились по домам, иные в ожидании очереди в ванны, другие в ресторацию, утолить голод.

Так тянулись часы до обеда. После обеда, до пяти город погружался в дремоту, но вечером вновь оживал уже совсем другими красками. Повсюду звучала музыка. В ресторации не протолкнуться. На центральной аллее устраивали танцы под духовой оркестр. Появлялись коробейники, предлагая пироги, какие-то сувенирчики, ленты, заколки. Товар в лавках подсвечивали фонарями. Местные девчушки продавали букеты из садовых и полевых цветов. Было весело и как-то свободно. Но курортники ложились рано. Часам к одиннадцати всё смолкало, ведь завтра с рассветом вновь надо подниматься и отправляться к источникам.

***

-Ну, что, к кому первому заглянем: к корнету Глебову или к князю Васильчикову?

– К Глебову надо сперва, – решил я. – Он моложе всех, к тому же, ранен.

– К Глебову, так к Глебову, – согласился дядюшка. – Кстати, как тебе этот Глебов, Михаил Павлович? Миловидный юноша. Не правда ли?

– В школе юнкеров товарищи о нём хорошо отзывались, и на службе проявил себя храбрым офицером.

–Достойный сын своего отца, – с уважением кивнул дядюшка. – Батюшка его честнейший дворянин из Орловской губернии. В войне с Наполеоном участвовал. Маменька богобоязненная милая барышня. Ты знал, Серёжа, что у Глебова шестеро братьев и три сестры?

– Он говорил, – что-то припомнил я. – А папенька, к сожалению, беден. Но всё же Михаилу удалось поступить в школу гвардейских подпрапорщиков.

–И как учился?

– Весьма успешно. По окончанию был принят в Лейб-гвардии конный полк. Не каждого туда берут.

– А на Кавказе он за какие грехи оказался?

– Вызвался добровольцев к генералу Галафееву.

–Надо же! Герой! Сколько ему: двадцать два или двадцать три? Жаль, если карьера столь славного юноши рухнет так рано.

В комендатуре нас встретил военный комендант Пятигорска, полковник Ильяшенков. Грузный, пожилой, начинающий лысеть. От бывшего Лейб-гвардейца мало что осталось в его облике. Он с гордостью носил боевые награды и Георгиевский крест за выслугу лет.

–Мне необходимо побеседовать с корнетом Глебовым, – сказал дядюшка.

–Извольте, – согласился комендант.

–В докладе вы указали, что он сам явился с повинной?