скачать книгу бесплатно
По вечерам, обычно разложится в хозяйском кабинете, непременно турецкий халат нацепит с туфлями домашними на босу ногу и шапочку с кисточкой-венчиком. Свои бумаги исписанные, перед собой разместит и начнет дымить сигаретой. До поздней ночи так просидит, потом, устав, так и заваливается спать, прямо в туфлях и шапочке с кисточкой.
Сейчас, глядите-ка, тоже самое: плетется, папку тащит, под ноги смотрит. Пройдет три квартала, шапку снимает, лоб вытрет, дальше двинется. Квартал один проходит, второй, третий. Ноги сами несут.
Это принято так думать.
На самом деле – нет. Когда ноги сами идут, это значит, что как вода течет – в обход препятствий, так и тело движется, по самому очевидному пути. Нет времени обдумать, остановиться, развернуться. Течешь, плывешь себе.
Огибая пешеходов, автомобили и перекрестки, Вукашин забредает на улицу, где потише. Тут не такое движение, не так шумно. А что за улица?
А, точно. Скадарская[10 - Богемная улица в Белграде, расположенная в старинном квартале].
Здесь кафанов еще больше – в оба ряда, и в это время дня уже многие выносят столики на улицу. В ближайшем, слишком много людей, а вот в следующем кафане – почти пусто. Туда и проходит Вукашин, выбирая себе укромное место. Отсюда видна улица в обе стороны, разговоры посетителей из соседнего кафана не слышны, а слоняющиеся прохожие остаются чуть поодаль.
Вукашин на оставшиеся деньги просит себе шливовицу[11 - Сливовая ракия], и кладет папку на осиновый столик. Легкий ветерок пробирается к нему в ноздри, словно дразня черствую корку его души. Вукашин шмыгает носом, чихает. Душа, если она у него и существует, не может обитать в носу. А если да, то бормотание тогда – разговор с душой.
– Нужно собраться, сесть и дописать эту чертову поэму – бормочет себе под нос Вукашин, наблюдая за посетителями. Те сидят парочками, или небольшими компаниями, и весело о чем-то беседуют. – Наверняка, у них есть работа, свой дом и любимые люди. Им не нужно просить помощи у посторонних, им неведомо ощущение собственной бездарности. Почему у меня всегда так?
– Ваша шливовица, пане! – бодро отзываются со спины.
– Хвала.
Выпив пару глотков, и ощутив, как хмель ударяет ему в голову, Вукашин начинает обдумывать продолжение своего злополучного литературного труда, которому и названия-то еще нет (рабочее название сам Вукашин определяет как «Ясное небо Австралии») равно как и определения жанра (Вукашин не разбирается в литературных терминах).
Вообще, как с писаной торбой, так с этой желтой папкой Вукашин таскается уже более полугода по разным издательствам, с целью напечататься хоть в каком-нибудь журнале или газете. Начиная от самых престижных изданий, где его не принимают редактора, дойдя до средних, где его записи не вызывают интереса, Вукашин пробует пробиться сквозь сито бульварного чтива, но даже в таких малоизвестных малотиражных газетенках от автора требуют завершенной работы. В этом вся соль – «Ясное небо Австралии» не закончена, она и наполовину не написана. Ждать когда на Вукашина снова снизойдет вдохновении и идеи, у него нет времени. Продать хотя бы первую главу, денег бы раздобыть, а потом вторую. Ведь пока «Австралию» не печатают, в доме у Вукашина заканчивается хозяйская мебель. Когда деньги будут – можно и третью дописать, и так далее, до конца.
Но это потом. Сейчас главное, ухватить удачу, закрепить успех.
Вукашин отпивает еще глоток, и вдруг слышит:
– Послушай, ты, чертовка, мне не нужны твои головоломки, мне нужна вывеска, как у «Трех Шешир»[12 - Название знаменитого кафана на Скадарской улице]! Только лучше «Трех Шешир»! Мы открываемся, и нам нужны все люди Скадарлии. Ясно тебе? Переделывай!
Вукашин оборачивается на крик. Сзади из самого кафана выходят двое: огромный лысый дядька с рулоном обоев в руках, буквально выталкивает на улицу девушку, повисшей у него на исполинских предплечьях.
– Поймите, на всех кафанах на Скадарской улице вывески срывает ветер с петель и переворачивает их. Поэтому идея с амбиграммой будет привлекать внимание прохожих. Люди смогут узнать ваше заведение, даже если ветер сорвет вашу вывеску, за счет возможности прочитать и вверх ногами и слева направо! Нет, не рвите, это же мой палиндром! – успевает выпалить девица, и на ее глазах, рулон превращается в скомканные части длинного листа склеенных страниц.
– Будешь переделывать столько, сколько я скажу! А теперь пошла вон! – лысый ловко отцепляет девицу, вследствие чего та оказывается на брусчатке, и наблюдает как хозяин кафана, подкинув скомканный комок бумаги, подпинывает его вверх носком башмака, при этом сам башмак его, тоже вслед за рулоном взмывает ввысь и приземляется аккурат в трех шагах от столика, за которым сидит Вукашин.
Глядя на всю эти цирковые фортели со стороны, единственный посетитель этого мрачного заведения, хмурится и внутренне закипает. История этой незнакомки напоминает ему его собственную участь, а вид грозного лысого мужлана —образ надменных редакторов, пороги которых он оббивает последние месяцы.
Лысый же, рассвирепев по поводу своей ноги, лишившейся обуви, краснея, как рак, заковылял в сторону Вукашина, но тот, невообразимо быстро поднявшись с места, опередил хозяина и первым схватил башмак.
Стоптанный, кожаный.
– Давай сюда, – старается говорить мягко лысый, но в его голосе звучит надрыв угрозы. Он протягивает ладонь.
Вместо этого Вукашин, руководствуясь какими-то инородными инстинктами, делает резкий замах, и силой швыряет башмак вверх и в сторону. Втроем: он, лысый хозяин и девица, поднимающаяся с пола, застывают, глядя как обувь, совершив менее чем за минуту второй свой полет в жизни, на этот раз взлетев куда выше, спикировала в конце концов на крышу противоположного кафана. Гулким звуком обозначив свое приземление, башмак возвращает в реальность происходящего троих наблюдателей. Первым приходит в себя Вукашин, которому хватает полсекунды, чтобы инстинктивно, отступить назад на полшага. Потому что вторым включается лысый хозяин, который с раскрытым ртом и доносящейся от туда отборной бранью, оборачивается на Вукашина и начинает движение в его сторону. Вукашин успевает опрокинуть стул, и, вскарабкавшись на столик, перелезает на другую сторону, откуда ему уже открыт путь на выход из заведения. Оборачиваться некогда, но он надеется, что девица-художница успеет воспользоваться секундной проволочкой, и благополучно скроется. По каменной брусчатке у лысого хозяина нет никаких шансов догнать двоих молодых, рассыпающихся прочь от него в разные стороны, к тому же подпрыгивающем в одном башмаке, и теряющим драгоценные силы на исключительно инородный на этой улице лексикон. Улепетывающий вдоль кафанов улицы Вукашин, проскальзывая сквозь силуэты редких прохожих, слышит, как среди брани в его сторону доносится: «держи вора!», и внутренне улыбается, что в довесок к башмаку, он еще и не заплатил хозяину за шливовицу.
Пробежав три квартала, и остановившись в переулке меж домов, с целью отдышаться, Вукашин вдруг с ужасом осознает, что оставил в кафане лысого упыря все, что у него сейчас есть в Белграде, да и во всей жизни – свою желтую папку, с чистой бумагой и двумя с половиной главами «Неба Австралии».
Он поднимает голову, глядя в голубое небо, и оно тут же расплывается, наполненное соленой влагой.
**** **** ****
Et si l’humble garni
Qui nous servait de nid
Ne payait pas de mine
C’est l? qu’on s’est connu[13 - И хоть скромная комнатушка, служившая нам гнездышком, была неказистой, именно в ней мы повстречались]
«Нужно найти средство заработка. Но что я умею? Пожалуй, все, – думает он, затягиваясь папиросным дымом. – А что я хочу делать? Пожалуй, ничего…».
Вукашин выбрасывает окурок, отдергивает занавеску, закрывая окно.
«Интересно, сколько за такие шторы можно выручить? Дней на пять хватит?»
Внезапно в дверь раздается стук. Аккуратный, двоекратный.
Тук-тук.
И тишина.
Вукашин замирает у окна. Ему никогда не стучат в дверь. Ни разу за эти два с половиной года.
И еще раз. Тук-тук.
Вукашин окидывает взглядом полупустую комнату, разом понимая ужас происходящего. Оборачивается на окно, и вновь видя крышу дома напротив, нервно сглатывает.
«Долететь, не долечу, но приземлюсь точно. Может, с ногами».
За дверью послышалось тихое шорканье, и, кажется последний раз: тук-тук-тук. Последний, точно. Дальше будут открывать своими ключами и спрашивать куда подевалась мебель дома.
Вукашин хватается за ручку, и заносит одну ногу на подоконник.
Внизу высота четырех этажей. Через улицу на крышу соседнего дома не перепрыгнуть, да и что бы это дало?
«Может, наоборот, открыть дверь и резко выскочить, пока не опомнились?»
– Извините, я ищу автора поэмы «Ясное небо Австралии», мне сказали, он здесь живет…, – доносится из-за двери тихий голос. Совсем не грозный, даже наоборот – робкий.
Вукашин так и обмяк. Не отпуская ручки, он опускается на подоконник. Пересохшими губами он спрашивает почему-то:
– Какой такой Австралии?
– Ясное небо, – тихо говорят оттуда. И потом твердо добавляют – Ясное небо Австралии.
Сомнений не остается. Это чудо.
– Сейчас, минуту.
Вукашин сползает с окна, наглухо закрыв его и задернув занавеску, с такой силой, что она слетает с двух крайних петель и так и нависает с краю.
Вукашин подходит к двери, и, откашлявшись, открывает ее.
На пороге стоит та самая девица. Художница со Скадарской улицы.
– Слава Богу, это все-таки вы. Я думала, что не найду вас, – улыбается незнакомка.
У нее в руках его желтая папка! Точно, это именно она. Какая улыбка фортуны! Она протягивает ее.
– Вы оставили там…
Вукашин принимает ее, и машинально раскрывает, как будто не ожидая увидеть внутри свои исписанные листы, а нечто другое, удивительно-внезапное. Так и есть. Да, это она. «Австралия». Как аккуратно сложены листы, кажется не так, как он их складывал там, у издателя, наспех. Но, тем не менее, это были они, несомненно! Вот первая глава, почерканная вторая, и недописанная третья. Вот чистые листы тощего очкарика из редакции…
– Спасибо! Я вам так благодарен! – Вукашин спохватывается и протягивает ей руку.
Они обмениваются рукопожатиями.
– А вы как меня нашли? – настороженно задает насущный вопрос Вукашин и воровато заглядывает за плечо девушке в глубину подъезда.
– О, эта целая история. Если вкратце по листам с вензелями. Они уже привели меня сюда. Вы здесь живете? – теперь девушка с интересом заглядывает за спину Вукашину.
– Нет, не совсем. То есть, в какой-то степени да. Но не всегда.
Вукашин смущается. Фирменный вензель редакции, и оставленный там адрес этой квартиры. «Теперь меня можно отыскать по следам», не без тревоги думается Вукашину. Однако, пора о насущном. Приглашать ее в дом глупо – в комнате даже стульев теперь не осталось. Угостить к тому же нечем. Выставлять за дверь – неудобно.
– Уже темнеет, – говорит он, наконец, догадавшись. – Давайте я вас провожу.
– Нет, что вы, не нужно. Я сама доберусь.
– Нет, все-таки пойдемте, – настаивает он, – только одну секунду…
Вукашин оглядывается на комнату, в поисках места, где можно оставить свою находку, в итоге кладет прямо на пол, а сам в два счета натягивает плащ, и они оба оказываются на лестничной клетке.
Спускаясь по лестнице, у них состоится обряд знакомства:
– А вас как зовут?
– Вукашин. А вас?
– Меня Талэйта. – отвечает девушка. – Вукашин Йорич, стало быть?
– Йорич? Нет. А-а…, – он оглядывается назад, – табличка эта… Она прежних владельцев. Я только въехал. Еще вот не успел перевезти мебель. И табличку не сменил.
– Хорошо… – Талэйта улыбается.
– Хорошо?
– Да, я надеялась, что вы не Йорич, потому что иначе оказалось бы, что не вы автор «Неба Австралии».
– А-а-а, – губы Вукашина сами растягиваются в улыбку – так вы прочли?
– Пришлось, иначе бы я вас не нашла.
– И как вам?
– Заинтригована. Необычно так… И название такое замысловатое. Но где же продолжение? Неужели растерялось в кафане дяди Цурры?
– Кого? – переспрашивает Вукашин, но тут дже отвечает с важным видом – Нет, продолжение у меня.
Они уже выходят на первый этаж. Нужно ли придержать дверь, или лучше пропустить девушку вперед? Тогда она может принять этот жест за ухаживания. Черт бы побрал эти условности!
– Дадите прочитать?
– Э-э-э,… продолжение, как бы так сказать… у меня в голове. Сейчас дел много, не успеваю сесть дописать.
– Жаль. Вам бы следовало быть поблагосклоннее к своим читателям.
– П-пожалуй…
Вукашин замолкает. Они выходят из подъезда, он придерживает дверь, пропуская Талэйту вперед, на сумеречный свет улицы. Внимательно оглядывает свою новую знакомую.
Как серьезно и в тоже время непосредственно она с ним говорит и держится. Если ей нравится его писательство, то – как не заискивающе, а свободно она себя ведет. А если не нравится, то – как сдержанно и благородно поддерживает его старания. Вукашину так и не удается с первой попытки разгадать настроение спутницы, и они идут дальше.
– Как же вам удалось оттуда сбежать? – вспоминает Вукашин, невольно улыбаясь.
– Ах, это тот еще анекдот, – беззаботно отвечает ему смехом Талэйта. – Вы когда так стремительно умчались, дядя Цурра – хозяин того кафана, в котором мы встретились, вернулся к столику, и заметил, что вы не… забыли оплатить ему шливовицу. Потом, все так же в одном башмаке, он подошел ко мне и отчитал меня за то, что я привела вас. Не знаю почему, но он принял вас за моего друга, который вступился за меня.
– Вступился? Но я же убежал.
– Вот именно так я ему и сказала.
– А он что?
– Пожал плечами, что такие в наше время рыцари, и взял с меня за шливовицу.
Вукашин еще пристальнее всматривается в лицо Талэйты. На иронию не похоже, но как же непринужденно и легко она держится. Словно они знакомы тысячу лет.
Талэйта не славянка, очевидно. Она не похожа ни на сербку, ни на хорватку, ни на боснийку, ни на албанку. У нее черные, как смоль, волосы, волнами ниспадающие на плечи, но не такой как у других девушек родом из знакомой тебе Шумадии.
И голос. Он, звонкий, отдает послевкусием какой-то детской прямоты, бесстрашия. Талэйта – вот она, идет рядом, перепрыгивает через белградские лужи.
Вукашин, стараясь не выпускать из вида Талэйту, поднимает голову на верхушки домов, обрамленные красным отражением заката, и в ответ улыбается городу.
Ах, Белград…
**** **** ****
La boh?me
?a voulait dire
