Странный век Фредерика Декарта

Госпожа Фантоцци захотела в тот день испытать свои чары на новом внештатном профессоре, и это ей удалось. Рассказ моей матери позволяет представить, в каком смятенном состоянии находился Фредерик в те последние часы перед высылкой. Я думаю, он держался до последнего мгновения, однако, как только его «конвоиры» вышли из вагона и поезд пересек новую германскую границу, отодвинутую на запад, силы покинули его. Стержень, на котором держалась его личность – вера, дисциплина, любовь к науке, – не сломался, но был основательно расшатан. Только необходимость зарабатывать на жизнь заставляла его вставать с кровати, умываться, одеваться, завтракать, выходить из дома, подниматься на кафедру…

Даже в таком состоянии он бы не стал легкой добычей разрушительных страстей, не тот у него был характер. Но Кьяра Фантоцци налетела, как торнадо, и виновата во всем была, разумеется, не только она. Он сопротивлялся безумию в своей крови несколько долгих недель. За это время успел дочитать курс, на который его пригласили. Наверное, только это его держало, потому что после всех унижений он просто не вынес бы еще одного – быть уволенным с позором за связь с женой попечителя. Едва он стал свободен от университетских обязанностей, сразу пришел к ней с визитом, и по странному выражению его лица она поняла, что победила. На следующий же день они встретились в дешевом отеле за городом.

Так все это началось. Кьяра не была ни доброй, ни умной женщиной, она даже оказалась не в его вкусе – ему не нравился южный тип. Сначала он еще пытался спасти остатки своего авторитета, но потом ему и это стало безразлично. По крайней мере, он делал все, чтобы удержать их отношения в тайне. Зато у Кьяры было семь пятниц на неделе. То она приходила к нему с коробками своих вещей и оставалась ночевать, а потом исчезала, то бесцеремонно шла с ним к его знакомым и вела себя там как его законная жена, то публично осыпала его упреками за то, что он посягнул на честь замужней женщины и разбил ее семью, то пугала бракоразводным процессом, то прощалась с ним «навсегда» и намекала на более молодых и щедрых любовников.

Кошмар длился всего пару месяцев, а ему казалось, что прошел год. Трудно понять, почему Фредерик это терпел. Раньше он и в страшном сне бы не увидел себя героем такой скандальной истории, связь с замужней женщиной претила его принципам, ее истерики выматывали ему нервы. Но он не мог без Кьяры, и ради часов, проведенных с ней, готов был мириться с ужасом, стыдом, отчаянием, в которое его погружали эти отношения. Не буду объяснять, профессор, как это бывает, – бывает, уж поверьте старому человеку.

В итоге господин Фантоцци затеял дело о разводе. Фредерик со дня на день ждал вызова в суд и холодел при мысли, что ему придется навсегда связать себя с этой взбалмошной, истеричной женщиной, которая ему даже не нравилась. Однако в глубине души он испытывал пугающее удовлетворение от осознания, что тогда она уже никуда от него не денется, и приближал эту развязку… К его счастью, родители Кьяры, обнищавшие дворяне, вовсе не хотели, чтобы она оставила мужа-банкира. Они сумели устроить примирение супругов. Госпожа Фантоцци быстро поняла, что ей, как виновной стороне, в случае развода не достанется от мужа ни пфеннига. С бесцеремонностью южанки она заявила Фредерику, что не останется с ним, потому что он не сможет содержать ее так, как она привыкла. Содрогаясь от отвращения к ней и к себе, он сказал: «Будь счастлива. Живи, как тебе нравится. Но ко мне больше не приходи».

Она пришла через пару недель, когда он уже почти справился, напряг все остатки своей воли и ушел в работу над автобиографической книгой, получившей потом название «История моих заблуждений». Кьяра явилась со своими платьями, шляпами и драгоценностями. И все началось бы сначала, если бы Фредерик не ушел от нее сам. Он тайно бежал из города с одним чемоданом вещей и бумаг. Ближайший поезд направлялся в Женеву. Да хотя бы и в Стамбул – профессору Декарту было уже все равно.

До Женевы Фредерик не доехал. В дороге у него началась та же болезнь, от которой он чуть не погиб в ранней молодости, когда лишился отца и сестры. Он был без сознания, когда на маленькой станции его сняли с поезда и перевезли в местную больницу.

Через несколько месяцев он выздоровел, но от пережитого нервного потрясения стал заикаться. Сбережения, и без того скромные, растаяли еще при Кьяре, остатки ушли на лечение, а заработать на жизнь преподаванием он теперь не мог. Да и не только по причине заикания – он был полностью опустошен, любое умственное усилие вызывало у него новый приступ лихорадки. Физическая работа тоже исключалась из-за покалеченной ноги. Он решил, что лучшее для него – попробовать стать журналистом, конечно, не репортером, а аналитиком и популяризатором науки, и переехал в Женеву, где было больше возможностей.

Если не считать трудностей в общении, он быстро справился с непривычным ремеслом: эрудиция профессора Коллеж де Франс позволяла ему браться почти за любые темы. Лишенный возможности говорить публично, он с успехом отточил стиль своего письма. Фредерик задержался в Швейцарии почти на два года. Здесь ему было комфортно. Для новых знакомых вопрос его вины или невиновности не представлял даже академического интереса. Даже когда его заочно поданная апелляция провалилась, он впал в уныние, но не настолько, чтобы капитулировать. Президент Мак-Магон15 предложил ему помилование. Фредерик, поколебавшись, отказался: согласиться было бы равносильно признанию вины. Он понимал, что, если только в ближайшие годы не случится реставрации монархии, у него еще есть надежда вернуться во Францию честным человеком и гражданином.

Постепенно прошло его заикание, и профессор Декарт воскрес, чтобы снова следовать своей судьбе. Он был готов опять преподавать в университете, заниматься настоящей наукой. Что-то звало его вперед и побуждало рискнуть, оставить насиженное местечко ради нового и неизвестного. Не без сожаления он уволился из газеты и уехал через Германию и Бельгию в Англию. Он все еще был хорошо известен в научных кругах и мог рассчитывать на должность если не штатного профессора, то уж профессора«гастролера» наверняка. Так и получилось.

Прошло еще пять лет. На первый взгляд неплохих, даже отмеченных успехами, пусть и не такими громкими, как раньше. Вот только душевное спокойствие окончательно покинуло Фредерика. Жить без гражданства и с клеймом шпиона становилось все труднее. У него не складывались отношения с коллегами, он чувствовал свою неполноценность на фоне этих благополучных, безупречных и благодушных людей. В те годы профессор Декарт решил, что хватит с него одинокой, неустроенной жизни, и сделал предложение сестре своего сослуживца, сорокалетней мисс Элинор Смит, симпатичной и умной женщине. Мисс Смит относилась к нему очень тепло, но вынуждена была отказать. Она терпеливо объяснила, что, во-первых, ее семья не одобрит, если она выйдет за человека, осужденного за серьезное преступление («Лично я верю, что вы невиновны, но поймите, этого недостаточно»). Во-вторых, раз уж она до сих пор не была замужем, и живется ей в девицах удобно и свободно, то вступить в брак имеет смысл только по любви. Но в этом брачном предприятии ни со своей, ни с его стороны никакой любви она не видит. Разве не правда? («Я знаю, вы уважаете и цените меня, и я отношусь к вам как к хорошему другу, но этого тоже недостаточно».) Фредерик должен был согласиться с доводами этой леди. Он расстался с мисс Смит и сохранил до конца жизни уважение не только к ней, но и вообще ко всем англичанкам. Неудачное сватовство он воспринял как живительный щелчок по носу. Нужно было попытаться самому справиться со своими проблемами, как он и поступал всю жизнь, а не рассчитывать, что кто-то его «исцелит» и «спасет». Сказать это себе, по правде, было легче, чем сделать.

Профессор Декарт мечтал о настоящей научной работе, о большой теме, и здесь пока ничего не получалось. Он остался недоволен своим написанным в Англии «Очерком истории парламентских учреждений Европы», хотя пресса эту книгу хвалила. Фредерик считал, что это не исследование, а бойкая и неглубокая публицистика, и каждая новая рецензия приводила его в состояние все растущего раздражения. Ему казалось, что преувеличенные похвалы этой книжке обесценивают его прошлые серьезные труды. К тому же лондонский климат оказался вреден для его здоровья. Две зимы подряд его мучил затяжной плеврит. Профессор стал очень мнителен и полностью уверился, что не только никогда больше не увидит Францию (хотя вместе с надеждами на избрание на новых президентских выборах радикального республиканца Греви16 появилась и надежда на пересмотр его дела и полную реабилитацию), но и что он наверняка умрет, как отец, в сорок восемь лет. Чем ближе была эта дата, тем чернее пессимизм, в который он погружался.

Только работа, как обычно, приносила утешение. Вскоре он опять почувствовал знакомое напряжение мысли и понял, что к нему возвращается собственный голос. В конце 1870х годов он попытался осмыслить то, что происходило в Европе на протяжении жизни его поколения, и опубликовал в «Ревю де дё Монд»17 большой цикл статей о девятнадцатом веке. Это была его первая большая победа за годы изгнания.

Пока путь во Францию был закрыт, Фредерик не раз приглашал Максимилиана вместе с Клеми и Бертраном к себе и в Швейцарию, и в Англию. В том, что справится с собой, был уверен. Но Клеми, видимо, так не думала. Всякий раз под каким-нибудь предлогом она оставалась дома. С 1876 года ей уже не нужны были предлоги, потому что в феврале родился я. Ну а отец несколько раз ездил к старшему брату. Сначала ему тоже трудно было решиться. Он боялся увидеть то, что осталось от великодушного, ироничного и независимого Фредерика после всей этой цепи страшных унижений и потерь. Это было как раз в то время, когда Фредерик едва пришел в себя после фрайбургской истории и тяжелой болезни и только что обустроился в Женеве. В первую встречу все оказалось предсказуемо, то есть очень плохо. В следующие приезды отец увидел, что старший брат сумел сделать свою жизнь если не счастливой, то хотя бы сносной. Правда, с возрастом его характер в эмиграции не улучшался, и общаться с ним было тяжело.

Тетя Шарлотта, в замужестве мадам Эрцог, через три или четыре года после его осуждения и высылки наконец осознала, что она сделала, раскаялась, написала ему письмо, умоляя о прощении, и он ее простил. Отец был неприятно удивлен – он-то последовательно и непримиримо бойкотировал сестру и зятя. Он потребовал у брата объяснений. Фредерик ответил, что обидела Шарлотта в свое время его, а не Макса, и потому ему, а не Максу решать, мириться с ней или нет. Братья наговорили друг другу в переписке немало резкостей, поссорились и замолчали чуть ли не до самого возвращения профессора Декарта.

Марцела

В 1879 году, тотчас после избрания президентом Жюля Греви, профессор Декарт опять подал на апелляцию и по совету своей старинной подруги Колетт Менье-Сюлли нанял надежного адвоката, специалиста по политическим процессам. На этот раз дело было принято к пересмотру, суд его полностью оправдал, и в посольстве Франции ему торжественно выдали французский паспорт. Первым побуждением было немедленно уехать на родину. Так бы он и сделал, если бы перед этим не получил заманчивейшее предложение от Королевского колледжа – одного из двух университетов шотландского города Абердина. Его приглашали штатным преподавателем и заранее были заинтересованы во всех курсах, которые он прочитает. Даже если вы когда-то были профессором Коллеж де Франс, такими предложениями не разбрасываются!

В Шотландии для него вернулось счастливое время. Здесь были горы, лес и холодное бурное море – то, что он любил. Когда в первое же воскресенье он пришел в университетскую церковь, новые коллеги, кальвинисты-пресвитерианцы, расцвели улыбками – его вероисповедание оказалось для них приятным сюрпризом. С нового учебного года он чувствовал себя в ударе и читал лекции с давно забытым блеском и вдохновением. Послушать профессора Декарта студенты приезжали даже из Эдинбурга и Глазго. Фредерик уже подумывал остаться в Шотландии навсегда.

Там, в Абердине, он познакомился с баронессой фон Гарденберг.

Она была родом из города Бреслау, с восточной окраины Германской империи, дочь архитектора Клауса Эйнемана и польской дворянки из рода Потоцких, бездетная вдова барона фон Гарденберга, убитого на франко-прусской войне. Ее звали на польский манер Марцела (здесь это имя, конечно, произносили как «Марси»), и ей было тридцать пять лет. В Абердин она приехала не так давно по приглашению золовки, миссис Эмерсон, которая была замужем за профессором математики. На одном из званых вечеров у Эмерсонов профессор Декарт ее и встретил. Если вы ждете повторения истории с госпожой Фантоцци, то нет, это было совсем другое. Но было и общее в двух эпизодах его жизни: он снова запутался.

Марцела Эйнеман фон Гарденберг была настоящей красавицей: высокая, хрупкая, с античным профилем, копной каштановых волос и широко расставленными загадочными темно-зелеными глазами. Когда я познакомился с ней через тринадцать лет после их первой встречи, она и тогда была еще очень хороша собой. Неизвестно, по какой причине она вдовела целых восемь лет. Ей делали предложения такие мужчины, что она давным-давно могла получить и богатство, и новый титул. Но она почему-то всем отказывала. Только незадолго до встречи с профессором Декартом согласилась выйти замуж за обозревателя «Таймс» Джорджа Мюррея. Он сам был шотландцем из Абердина, но работал в Лондоне и с невестой виделся очень редко. Их свадьба была назначена на май 1880-го.

Если и вы, профессор, вслед за некоторыми биографами Фредерика Декарта представляете Марцелу фон Гарденберг красивой и безвольной куклой, то это не так. Она была очень умна. В то время бы сказали: умна не по-женски. Но сейчас я не рискну так выразиться при своей внучке Соланж – она, если вы понимаете, из тех девчонок, что носятся с книгой «Второй пол» Симоны де Бовуар18 и считают, что среди женщин мало гениев, потому что мужчины веками держали их в детской и на кухне! Внучка так меня распропагандировала, что я с ней уже практически согласен. Ну, ладно. Я только хочу сказать, что Марцела фон Гарденберг очень много знала, была язвительна и точна в своих суждениях, а ее вкус сразу же стал эталоном у абердинских дам. Госпожа фон Гарденберг была талантливой переводчицей. Бьюсь об заклад, вы и не знали, что ей принадлежат до сих пор никем не превзойденные переводы на немецкий язык романов Шарлотты и Эмилии Бронте! Она работала над переводами помногу и всерьез, хотя средства, оставленные мужем и отцом, позволяли ей не думать о хлебе насущном. Проговорив с ней целый час в гостиной Эмерсонов, профессор Декарт был удивлен ее меткими и глубокими суждениями о литературе. Очевидно, она хорошо знала то, о чем говорила, а он таких людей уважал. Теперь на эмерсоновских четвергах они с порога высматривали друг друга в толпе и при первой же возможности уединялись где-нибудь в уголке, чтобы что-нибудь обсудить и поспорить.

Фредерик считал ее просто светской знакомой, хотя она, как выразилась бы нынешняя молодежь, его «зацепила». Она не могла претендовать на место в его сердце, которое было раз и навсегда отдано Клеми. В ней не было ни ее безмятежности, ни ее мягкости. Марцела казалась чуть слишком экзальтированной, нервной, даже немного высокомерной – то, что немцы называют словом arrogant. В ее присутствии Фредерик испытывал волнение, но это было волнение не только и не столько естественного физического свойства, вызванное ее красотой. Он увлекся баронессой фон Гарденберг, потому что его восхитил ее ум, и еще, не в последнюю очередь, из-за ее громкого имени.

Как бы это вам объяснить… Он почти не разбирался в живописи, сам охотно это признавал, однако любил смотреть на нарядные полотна семнадцатого века в тяжелых раззолоченных рамах. К аристократии в целом никакого почтения он не испытывал, в социальных конфликтах всегда брал сторону тех, кто живет своим трудом, а не за счет ренты с собственности, и придерживался довольно левых взглядов, что для его круга было нетипично. Но при этом питал благоговейную слабость к женщинам со светскими манерами, умеющим носить меха и бриллианты, способным поддержать остроумную беседу на любую тему. Маскируя шуткой свою робость, которую он обычно испытывал в обществе таких женщин, Фредерик называл Марцелу «леди Совершенство».

Они встретились на следующем эмерсоновском четверге, потом еще на одном, потом еще на одном. Потом в Абердин приехала венская драматическая труппа, и Фредерик пригласил госпожу фон Гарденберг в театр. Как-никак немецкий язык был родным для них обоих. После спектакля он проводил ее до дома. Прощаясь, она сказала: «Не знаю, как вы, мсье Декарт, а я, наверное, вовсе не усну: у меня перед глазами стоит это страшное, вдохновенное лицо Марии Стюарт». Она негромко повторила начало ее последнего монолога. Фредерик продолжил цитату – и оборвал на полуслове. Недоговоренная немецкая фраза, странный шум в ушах после спектакля, лунный свет, который равнодушно заливал красные крыши Абердина, печаль и одиночество, особенно невыносимые в этот октябрьский вечер… Он вдруг понял, что напрасно воображал, будто стал неуязвим.

Фредерик был внешне спокоен, но внутри бушевала паника. Марцела фон Гарденберг ему очень нравилась, однако совершенно не трогала его сердце. Ему шел сорок восьмой год, он не избавился от своей навязчивой идеи о смерти, которая якобы ждет его по достижении отцовского возраста. О новых отношениях думать не мог без страха. Но если не сделать шага, которого она ждала, если не решиться начать все сначала, как же теперь свести к нулю то, что появилось между ними и развивается по своей собственной логике? Разве что уехать из Абердина во Францию. К этому он пока еще не был готов…

И тут оказалось, что Марцела, зрелая, искушенная женщина, полюбила Фредерика со всей искренностью, силой чувств и бескорыстием, достойным юной девушки. Она была благородна. Не желая ставить своего жениха в унизительное положение «запасного», она попросила его расторгнуть помолвку. Тот приехал в Абердин в ярости. Имени профессора Декарта Марцела не назвала, да ему этого и не требовалось, у него были свои источники. Он знал, что между Марцелой и Фредериком не было ничего предосудительного, но дела это совершенно не меняло. Его невеста увлеклась недостойным человеком, и он готов все доказать. История с высылкой за шпионаж хоть и закончилась оправданием, но там было немало мутных и подозрительных обстоятельств, так что кто знает, кто знает… Зато постыдный роман во Фрайбурге с женой попечителя университета он уж точно не посмеет отрицать. Если недопустимая дружба между ним и Марцелой не прекратится, он, конечно, расторгнет помолвку, но предаст гласности в Абердине все, что узнал об этом так называемом профессоре!

Марцела похолодела при мысли, что профессор Декарт, которого знал и уважал весь Абердин, из-за нее может стать объектом грязных пересудов. Поддаваться на шантаж она, конечно, не собиралась. «Я больше не буду с ним видеться, обещаю, – сказала она. – Но и с вами тоже. Прощайте, мистер Мюррей. Не могу поверить, что такого страшного человека я чуть не взяла в мужья!»

Мюррей уехал в Лондон. Марцела, боясь скандала, отклонила несколько приглашений одно за другим только потому, что там бывал и Фредерик. Встретив его на улице, перед самым его носом резко свернула в переулок. Он сообразил, что она его избегает. Однако вместо облегчения почувствовал досаду и укор совести.

Он написал ей записку – она не ответила. Как бы между делом справился о ней у Эмерсона – рассеянный профессор математики сказал, что с ней, кажется, все в порядке. На четвергах у Эмерсонов она больше не появлялась. В начале марта он услышал, как Ульрика Эмерсон, в девичестве фон Гарденберг, что-то рассказывает о ней двум своим подругам, и волей-неволей остановился. «После того, как она расторгла помолвку с этим Мюрреем, – между нами, не понимаю, зачем она вообще была с ним помолвлена, – с ней творятся непонятные вещи, – донесся до него громкий шепот. – Молчит, худеет и бледнеет, становится все больше похожа на свою мать, которая в двадцать пять лет умерла от чахотки. Вчера я настояла, чтобы она показалась врачу…»

Фредерик вышел из дома незамеченным и отправился прямо к ней. Открыла испуганная горничная. Следом, нетвердо ступая, вышла Марцела фон Гарденберг в теплом халате и наброшенном сверху платке, бледная, с алыми пятнами на щеках. «Уходите! – зашептала она. – Вам нельзя здесь находиться». – «Что сказал доктор?» – он с изумлением услышал в своем голосе умоляющие ноты. «Это не чахотка, – медленно проговорила она. – Я сильно простудилась. Наверное, поправлюсь. Вот только не знаю, для чего мне жить…» И тут она разрыдалась. Она плакала, прислонившись к дверному косяку, ее худые плечи тряслись. Уж на что мало опыта имел Фредерик в любовных делах, но даже он понял, что рыдает она не из-за расторжения помолвки с Джорджем Мюрреем.

Он видел, что самое разумное – позвать горничную, а самому уйти. И не смог. Глядя на нее, чувствовал, что его сердце разрывается от жалости. Фредерик прошел в переднюю, невзирая на ее бессвязный лепет («Не приближайтесь! Вам не поздоровится, если мой бывший жених узнает, что вы были у меня. В соседнем доме у него глаза и уши! Он вас уничтожит!»), обнял ее, усадил на кушетку, погладил по голове. «Но почему я должен его бояться?» – спросил он. «Не разочаровывайте меня, профессор…» – вздохнула Марцела.

Фредерик сам не понял, как это получилось, но того, чего не могла от него добиться победительная и гордая Марцела, легко добилась Марцела больная, бледная, некрасивая, без стеснения плачущая перед ним. Его захлестнули жалость и нежность. «Выходите за меня замуж, баронесса, – сказал он, вкладывая в голос всю свою иронию, чтобы это не прозвучало слишком выспренне. – Хоть я не барон и даже не сын полковника, как мистер Мюррей, но защитить нас с вами от клеветы, думаю, смогу».

На этот брак он решился под влиянием момента, но потом трезво взвесил все его преимущества. Хотя он мог теперь вернуться во Францию, Абердин ему нравился, и перспектива прожить в Шотландии оставшиеся годы не пугала. Во Франции снова ждала неизвестность, а здесь его положение было прочным как никогда. Осложнять отношения с церковью, однако, не следовало: как единоверца, его приняли здесь радушно, но холостяки его возраста доверия обывателям обычно не внушают, и об его дружбе с Марцелой фон Гарденберг толки понемногу шли даже без «разоблачений» Мюррея. Баронесса фон Гарденберг была красива, умна и знатна. Фредерик знал, что она его любит, испытывал искреннюю благодарность, а теперь, когда увидел ее такой уязвимой, чувствовал и другое – почти отеческую нежность, потребность защищать эту хрупкую, отважную девочку-рыцаря. Он легко убедил себя в том, что семья у них получится не хуже, чем у других.

О помолвке они объявили в конце марта. Свадьбу назначили на июнь. Все сплетни сразу утихли. Между Марцелой и Фредериком ничего не изменилось, их отношения после помолвки не потеплели. Виделись они нечасто, и даже разговаривать им теперь словно бы стало не о чем. Непринужденно болтать, как раньше, о книжных новинках и спектаклях теперь мешал их новый статус, необходимость строить и обсуждать хоть какие-то планы на их будущую совместную жизнь. И у обоих это получалось очень плохо. У Фредерика – потому что его эти разговоры утомляли и вызывали внутреннее сопротивление, у Марцелы – потому что она догадывалась, что чувствует Фредерик. Обсудить удалось только minimum minimorum – то, что они обвенчаются в часовне университета, пригласят немногочисленных гостей на скромный обед в ресторане на привокзальной площади, сразу уедут в свадебное путешествие в Париж, а потом вернутся, подыщут себе новую квартиру и заживут семейной жизнью.

К этому все понемногу и шло, но в Париж профессору Декарту пришлось съездить одному, и гораздо раньше, чем он планировал. В начале мая он неожиданно получил письмо от нового ректора Коллеж де Франс. Ректор очень любезно, но настойчиво приглашал его приехать для какого-то конфиденциального и важного разговора. Из намеков следовало, что ему хотят предложить место штатного профессора, собственную кафедру и один из основных курсов с нового учебного года. Все это надо было точно узнать и всесторонне обсудить. Фредерик взял двухнедельный отпуск в университете, простился с невестой и уехал ближайшим поездом.

Профессор новейшей истории

Две парижские недели основательно его встряхнули. Вернувшийся после восьмилетнего изгнания профессор Декарт не узнавал Парижа и сначала держался неловко и подозрительно, как крестьянин на ярмарке, который уверен, что все хотят его обмануть и ограбить. Проталкиваясь сквозь оживленную толпу на вокзале, он заранее решил не принимать никаких предложений от Коллеж де Франс. Зачем ему вся эта суета? Его дом теперь в тихом шотландском городе, а кафедра – в Королевском Колледже. Но приступ слабости длился недолго. Уже на третий день он опять сроднился с городом, где провел юность и то благословенное десятилетие, когда написал свои лучшие книги. Теперь профессор Декарт уже не верил, что мог так долго прожить без французской речи, без старых друзей, без этой густой, наэлектризованной атмосферы интеллектуальной жизни, которая всегда заставляла его напрягать ум и стремиться за пределы своих возможностей.