Угодный богу

– Ты не смеешь так говорить! – зашипел на него первый.

Остальные предпочитали молчать.

– О, мудрый Куш! – с долей иронии сказал второй. – Я чту твои года, но у меня есть подозрения, что все сделанное тобой направлено на пользу Эхнатону и в помощь ему. А если в храме и остались хоть какие-то сокровища, то это не более, чем твоя уловка с целью отвести от себя подозрения в нечестности и предательстве бога, которому ты служишь. А что молчите вы, мудрецы Амона? – обратился он к присутствующим. – Вы не знаете, что сказать, или боитесь Куша?

– Ты клевещешь! – взорвался верховный жрец. – Ты!..

– Я не стремлюсь наживать врагов, – бесстрастно ответил странный собеседник. – Я ничуть не лучше любого из вас. Но мой бог с утра до заката шепчет мне: все, что делается в борьбе с врагами веры, все правильно. Моему и вашему богу необходима помощь, а не глупые мольбы! Вы трусливы и недальновидны! Асахадон, этот оборванец, оказался куда проворнее и хитрее мудрецов Амона-Ра! Где сейчас этот выскочка? Наравне с фараоном правит в Уасете! Он забыл все прежние клятвы своему богу и взял новое имя. Ради своих целей он презрел все! Так что же удерживает вас от борьбы за высшую справедливость?

Десяток глаз устремились на говорившего.

– Амон не простит нам бездействия! – продолжал тот. – Хватит трусить, пора взяться за дело, имя которому – борьба.

– Что ты говоришь! – Вздыхая, возразил Куш. – Мы не в силах. Земля под ногами потеряна. Зачем какие-то нелепые мечты? На кого опираться?

– Хоремхеб, – коротко сказал жрец с колючим взглядом.

– Это глупость! – вспылил бывший верховный. – Что может связывать жречество с человеком, подавившим восстание знати? Ведь ничто не остановило его, даже то, что он один из них. Аристократ по рождению. Нет, – продолжал вслух размышлять Куш. – Лучше набраться терпения и дождаться смерти Амонхотепа…

– А можно ее ускорить, – заметил собеседник.

Среди жрецов послышались возгласы:

– Что ты говоришь! Смерть!.. Хоремхеб!.. Эхнатон…

– Тем лучше для нас. Через Хоремхеба будет легче дотянуться до недосягаемого и оторванного от жизни фараона, запершегося в Ахетатоне. Эхнатон ничего не заподозрит.

– О нет! – Куш опять вздохнул. – Связываться с Хоремхебом? Он чрезвычайно тщеславен и умен. Нам нечем зацепить его, он неуязвим.

– Зачем же так думать? – удивился жрец, зло взглянув на Куша из-под покрывала. – Ты сам сказал, мудрейший, что Хоремхеб тщеславен. А это уже слабость.

– Твоими устами говорит Амон… – изрек Куш, немного поразмыслив.

Злые глаза жреца смеялись в ответ Кушу, но ничто не выдавало подлинных мыслей незнакомца.

– Надо действовать через Хоремхеба. – вкрадчиво сказал он. – Пообещай сделать его фараоном, и он пойдет на все.

– Даже не убийство? – Куш охнул.

Его собеседник не отвечал, и бывший верховный жрец с дрожью в голове договорил вместо него:

– У нас еще недостаточно сокровищ, чтобы осуществить любое дело во благо великого Амона-Ра.

Глава 19.

1360 год до Р. Х.

Египет. Ахетатон.

В столице поселилась предсказательница, способная за несколько лет предвидеть грядущие события, и слухи о ней распространились молниеносно, привлекая к ее нищей хижине толпы людей. Каждый хотел знать свою судьбу и готов был выстаивать в очереди под палящим солнцем хоть целый день, а кто-то приходил уже не в первый раз, в надежде вымолить у прорицательницы иную судьбу.

В один из дней, когда толпа осаждала жилище ясновидящей, среди народа появились люди фараона. Очередь расступилась, давая дорогу полиции, и многие вытягивали шеи, стараясь рассмотреть, что происходит во мраке хижины.

– Фараон хочет видеть тебя! – донеслись до них слова Пхута.

В тот же миг толпа распалась на маленькие группки, которые вначале взялись обсуждать услышанное, а потом и вовсе разбежались в разные стороны.

Знаменитая предсказательница была вскоре доставлена во дворец, и Эхнатон немало удивился, увидев перед собой маленькую хрупкую девочку с огромными черными глазами и копной собственных волос, которые превосходили самые роскошные парики придворных.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга: фараон и крестьянская девочка из Нижнего Египта.

Первым заговорил Эхнатон:

– Приветствую тебя. Великая прорицательница. Слава о тебе достигла моих ушей, и я захотел взглянуть на тебя. Ты удивлена?

– Отчего мне удивляться, если я давно ждала нашей встречи? – ответила девочка мягким глубоким голосом, который показался фараону странно знакомым.

– Это дар предвидения? – стараясь не показать вида, что заинтересовался, произнес Эхнатон.

– Нет, повелитель. У меня есть могущественный покровитель, ведущий меня по жизни. Он время от времени сообщает мне, что ожидает меня впереди. Наша встреча предопределена, и ради нее я совершила долгий переход в Ахетатон от дельты Хапи.

– Ты пришла одна? – удивился фараон.

– Нет, моя мать сопровождала меня.

– Скажи, девочка, неужели ты преодолела этот путь только ради встречи со мной? Не влекло ли тебя что-то иное?

– О, повелитель, – с чрезвычайной простотой отвечала Мааби. – Мне поручено сказать тебе о том, то чего зависит твоя судьба, а вместе с ней участь всего Египта.

– Сколько тебе лет и как твое имя? – словно не замечая слов девочки, спросил фараон.

– Ты интересуешься другими, не стремясь узнать о себе? – она покачала головой и ответила. – Мне тринадцать лет и у меня два имени: Мааби меня назвали при рождении, Маабитури – когда я обрела свой дар.

– Кто же дал тебе второе имя? – скорее из любезности, чем от любопытства, поинтересовался повелитель.

– Мой бог устами человека, спасшего меня от смерти. Кто он, я не знаю, но он хорошо знаком тебе.

– Да?

– Он старик, похожий на жреца, – продолжала Мааби, а фараона на миг пронзил холод от мысли, что она говорит о Хануахете. – Теперь он не здесь, не в Египте, а где-то в чужой, очень далекой стране, расположенный высоко в горах, где всегда так холодно, как никогда не бывает в твоих землях. Человек этот очень далек. Но его влияние я чувствую и поныне, хотя он давно покинул пределы Египта и лишь изредка приходит сюда в призрачном теле, столь плотном, что его можно принять за тело живого человека. Он каким-то образом влияет и на тебя.

Она взглянула на фараона, который в это время пытался отогнать от себя мысли об учителе, который покоился в мастабах близ Уасета.

– Ты сомневаешься о моих словах? – улыбнулась Эхнатону Мааби. – Но я знаю все, о чем говорю. В голову приходит просто понимание, это данность, которую необходимо принять, ведь она все равно свершится.

– Ты так считаешь? – фараон глубоко вздохнул.

– Да, все уже свершилось задолго до нашего рождения.

– Я это понимаю, – кивнул Эхнатон. – То, что ты сказала, напоминает то, что порой чувствую я.

– Да, я это знаю, он говорил мне о тебе, – подтвердила девочка.

– Кто говорил? Тот человек?

– Мой бог. Я часто слышу его рокочущий голос, от которого гаснет пламя и трясутся стены.

Эхнатон едва сдерживался, чтобы не вскрикнуть: «Как? И тебе тоже знаком этот неземной голос?»

Но сказал только:

– У меня порой бывают сны, где я тоже слышу голоса.

– Это способ воздействия на твой разум, повелитель, отражение грядущей опасности, которую можно предотвратить, если действовать правильно.

– Опасности? – Эхнатон вспомнил о чем-то и нахмурился.

– Это случилось несколько лет назад, той самой ночью, когда чуть не свершилось убийство, задуманное твоим злейшим врагом? – спокойно спросила Мааби.

Эхнатон вздрогнул, но привычка скрывать свои чувства и здесь взяла верх.

– О какой ночи ты говоришь? – как ни в чем не бывало, спросил он.

– Мы оба знаем, о чем идет речь. В ту ночь ты спал в ажурной постройке, заплетенной растениями и спрятанной среди огромного сада. Царице грозила опасность, и мне было нелегко сообщить тебе о том, что высокий человек в накидке подкрадывался с ножом к твоей супруге.

– Довольно! – остановил девочку фараон. – Я понял, откуда мне знаком твой голос.

– Мне пришлось позвать тебя.

– Это был сон, внушенный тобой?

– Это был единственный способ воздействия на тебя, могущественный, – Маабитури опустила глаза.

– И на многих ты действуешь подобным образом? – холодно осведомился Эхнатон.

– Нет, только тогда… на тебя, мой повелитель… – казалось, девочка вот-вот начнет всхлипывать. – Это исходило не от меня. Я лишь помогла тебе спасти царицу. Может, мой бог проверял меня или учил тому, что я теперь умею? Не знаю. Но больше подобное не повторялось.

– Да? – фараон оставался серьезен.

– Рядом с тобой человек, кто родился и живет только ради тебя, – она замолчала.

– Кто этот человек?

– Тот, кого в ту ночь мы оба спасали.

Фараон смягчился:

– Ну хорошо, Маабитури, я верю, что вещаешь будущее. Но теперь я хочу услышать то сообщение, ради которого ты пришла в Ахетатон.

– Я уже говорю об этом, – Мааби распахнула на Эхнатона свои огромные глаза. – Ведь ты чувствуешь, что тебя окружают люди, которые охраняют тебя и твое дело? – фараон промолчал на это. – Быть может, я из числа избранных? – девочка вновь взглянула на него и, поклонившись, тихо проговорила. – С детства меня преследует видение: прекрасный город, засыпанный песком, пустынный и заброшенный. Я знала этот город еще до того, как ты построил его, и я смогла его посетить.

– Ты говоришь об Ахетатоне?

– Да, повелитель.

– Продолжай.

– Раньше я думала, что это будущее нельзя исправить, – смахнув слезу с ресниц, сказала Мааби и вновь подняла глаза на Эхнатона. – Но он сказал мне, что можно изменить се, если действовать правильно. Для этого я пришла в Ахетатон, где во дворце фараона сообщу все, что ты должен узнать для принятия верных решений.

– Я слушаю тебя.

– О, повелитель, ничему не удивляйся, только слушай и запоминай… – она закрыла глаза, опустила голову, а потом стала медленно ее поднимать, запрокидывая назад.

Голос ее, сдавленный и неестественный, полился в уши Эхнатона, заставляя сердце содрогнуться:

– Ты правишь мудро и разбираешься в людях. Но однажды ты можешь ошибиться, поменяв местами друга и друга, и угодная богу гармония распадется уже через пять лет и восемь месяцев, неся с собой неслыханные бедствия для тебя и твоего дела, порученного самим Атоном. Не хватит света, чтобы увидеть темные замыслы, уже давно затеваемые вокруг тебя. И ты падешь от руки убийцы, который не будет знать, что он убивает. Тогда все перевернется для земли твоей. Все дела, тобой созданные, будут уничтожены. Город Атона, великий и процветающий, оставят люди и занесут пески. Имя твое нечестивцы сотрут со стен и надругаются над твоей памятью. Враг, которого ты ошибочно приблизишь, как своего друга, будет управлять этой страной, объявив себя сыном отца твоего. Он будет тайно преследовать твоих сторонников, но открыто – защищать их и брать под свою опеку. А друг, который отдалится, останется верен тебе даже на самом далеком расстоянии, он простит тебе твои ошибки и попытается сказать тебе о них, но город… Город уже пустынен, нет людей… смертная тишина поселилась среди прекрасных улиц и садов, высохших от горя и забвенья… – она замолчала; от полузакрытых глаз по щекам пролегли две мокрые дорожки. – Не отдаляй того, чей свет подобен солнцу. Не лишай себя любви и помощи.

– Кто мой друг и мой враг? – сдержанно молвил фараон.

– Ты знаешь это лучше меня, взгляни в свое сердце.

– Как сделать, чтобы не случилось всего того, с чем ты сказала? – опять задал вопрос Эхнатон.

– Не доверяйся мимолетному гневу, он губит людей.

– Как скоро я умру? – неожиданно спросил он.

– Вскоре после того, как совершишь свою страшную ошибку, – бесстрастно ответила девочка, все еще находясь в том необъяснимом состоянии.

– Через пять лет и восемь месяцев, да? – невесело усмехнулся Эхнатон.

– Нет, позже. Но это тесно связано с цепью событий и с теми людьми, которые сейчас тебя окружают. Никто из твоих врагов не способен разорвать магическую гармонию, очерченную вокруг тебя сиянием Атона. Лишь твои неправильные действия…

– Где похоронят меня? – Эхнатон будто нарочно задавал такие вопросы, от которых Мааби начинало лихорадить.

Но она говорила:

– Тела твоего нет среди гробниц Ахетатона, нет его и среди усыпальниц Ипет-Реса и в других городах мертвых. Оно исчезло, его не существует. Я не вижу его. Кто сделал это?

Последние ее слова рассердили фараона.

– Открой глаза и убедись, что я перед тобой! – громким голосом приказал он. – Я жив!

Мааби сильно вздрогнула и открыла испуганные глаза:

– Прости, о, повелитель! Тебя что-то разгневало. Прости, если я наговорила чего-то неприятного, я не отвечаю за свои слова, я их не помню. Только неясные образы… Ты сердит? Что обидело тебя? Мной двигал он – мой бог, ты не можешь на него сердиться.

– Я не разгневан, – ответил Эхнатон, вновь овладевая собой. – Но ты, боюсь, ошиблась, ибо мое тело будет покоиться рядом с Ахетатоном. Там строятся гробницы для меня и моей семьи, лучшие ваятели работают там, чтобы сделать место отдохновения достойным царей.

– Но тебе не лежать там, о, повелитель, – настаивала Мааби. – Тело твое будет изъято из гробницы и уничтожено.

– Это противоречит законам Египта! – воскликнул Эхнатон и после паузы, во время которой взвесил слова девочки, произнес. – Я не хочу с тобой спорить. Тебе лучше знать, что будет, ты – ясновидящая. Но способна ли ты предвидеть, что станет с твоим собственным телом?

– Я знаю, что не доживу до тридцати, – стоически отвечала Мааби.

– И это все? – удивился фараон.

– Я умру во дворце, но не здесь и не в Уасете.

– Где же?

– Возможно, в Менеффере.

– Кто же пустит тебя во дворцы Менеффера, чтобы ты приняла там смерть? – Эхнатон решил подшутить над девочкой, но в ответ прозвучало, как приговор:

– После твоей кончины весь двор переедет в древнюю столицу Египта, и я в его числе.

– Ты хорошо осведомлена, – повелитель покачал головой. – А теперь послушай меня, – добавил он почти зловеще. – Ты наверняка слышала, что я – один из посвященных. И мне под силу умчаться во времени так далеко, как не дано никому из смертных. Так слушай же и смирись.

Мааби взглянула на фараона и невольно отшатнулась, точно ее ударили по лицу.

Он поднял обе руки, согнутые в локтях, ладонями вверх, и устремил свой пронзительный взор в центр лба предсказательницы. Казалось, глаза его прожигали череп насквозь. Мааби почувствовала ломящую боль в этом месте головы. Послышался какой-то суховатый треск, и от ладоней фараона отскочили голубые искорки.

Эхнатон заговорил низким голосом, чем-то напоминающим голос самого бога, и это повергло несчастную в еще больший трепет:

– Маабитури! Я вижу! Тело твое, заключенное в тяжелый ящик из темного дерева, находится в черном туманном море, где маячат в темноте плавающие белые горы. Тебя несет гигантская лодка, сделанная не из дерева, у которой нет весел, и не гребцы дают ей движение. Она плывет навстречу своей гибели и похожа на город, затерявшийся среди ночного тумана. Но вот город тонет, беспомощный в мертвом холоде моря. Ты тонешь, и люди, спасающиеся на маленьких лодочках, не вспоминают о тебе. Города больше нет, как нет и тебя. Лишь мрачное море и белая влага, рассеянная в воздухе.

Эхнатон встряхнул головой, отгоняя видение.

Мааби стояла перед ним, как вкопанная.

– Я видел, как твое тело поглотили волны, – безжалостно сказал он. – Таково будущее. Прости, если я обидел тебя.

Мааби вдруг затряслась всем телом, закрыла лицо руками и стремительно выбежала из зала. Она была потрясена не только тем, что сказал фараон о ее гибели, хотя ее бог не мог ошибаться, и показывал ей совсем иные картины. Но то, что путешествие в Ахетатон и разговор с повелителем не принес желаемого, волновал ее больше, чем мысли о смерти. Насмешливый тон, снисходительные вопросы, – фараон не воспринял ее всерьез, а ведь от слов Маабитури и от этой встречи зависело будущее Египта.

Так думала девочка, сидя на краю бассейна в одной из отдаленных частей дворцового сада, горько рыдая и роняя крупные слезы на ровную поверхность глубокого водоема, в котором отражались блики солнца.

Неожиданно позади себя она услышала негромкие шаги и голоса:

– Смотри, Халосет, какая милая девочка.

– И парик у нее, как у взрослой!

– Какой же это парик! Присмотрись получше!

– О, кажется, она намеревается сделать воду этого бассейна соленой…

Мааби обернулась.

Два египтянина в одеждах придворных стояли перед ней и с нескрываемым интересом ее рассматривали, при этом добродушно улыбаясь ей.

Она тоже принялась их рассматривать, но переведя взгляд на одного из них, беззвучно вскрикнула и всем корпусом подалась назад.

– Осторожнее! – воскликнул тот, хватая ее за руку и удерживая на бортике. – Так ведь можно упасть в воду и утонуть.

– Утонуть? – еле слышно повторила Мааби. – Мне все равно это суждено.

– Конечно, если ты не умеешь плавать! – кивнул тот, кого назвали Халосетом.

– А ты-то умеешь? – подначил его второй, на которого, не отрываясь, смотрела девочка.

Тутмеса не удивило, что его голубые глаза приковали ее внимание, такое случалось с ним повсеместно уже много лет.

– Ты говоришь, тебе суждено утонуть? – обратился к девочке Халосет, оставив без ответа колкость Тутмеса. – Тебе тоже предсказал будущее? Говорят, сегодня к фараону приводили прорицательницу, которая все ему о нем рассказала. Хорошо бы узнать, что тебя ожидает!

– Она взбаламутила своими пророчествами весь город, – возразил Тутмес. – Говорят, она удивительная.

Мааби молчала.

– Не она ли предсказала тебе такое безрадостное будущее? – не унимался Халосет.

– Не она, – все так же тихо ответила девочка, не отрывая глаз от Тутмеса.

– А кто? Ну скажи!

Мааби перевела взгляд на Халосета и, прямо глядя ему в зрачки, ответила:

– Оказывается, я не могу предсказывать собственное будущее. Только сегодня узнала об этом.

– Как? Ты и есть та самая прорицательница? – несказанно удивился юноша.

– Я Маабитури, – она вновь обратила взор на начальника скульпторов.

– Ты мне что-то хочешь сказать? – не выдержал Тутмес.

– Да, я хочу спросить тебя, иноземец, почему ты пришел в Египет, минуя дельту?

Такой вопрос вызвал изумление на лице Тутмеса.

– Ты не знаешь, что ответить? – спросила Мааби, не дожидаясь, пока скульптор соберется с мыслями. – Ты все сделал правильно, но ничего не оставил для себя, – она вздохнула. – Тебе не обрести настоящего, плотского счастья. Ты будешь жить мечтами и надеждами, а все потому, что пошел в Уасет другой дорогой, которая навсегда изменила твою жизнь.

– А я обрету счастье? – встрял Халосет.

Мааби посмотрела на него с тем снисхождением, с которым мать смотрит на провинившегося ребенка.

– Тебе будет казаться, что ты счастлив, – сказала она, грустно улыбаясь. – Но счастье твое окажется мимолетным, ведь твоя женщина не сможет полюбить тебя.

– Почему?

– Потому что создана для другого человека, – Халосет обиженно хмыкнул, а Мааби добавила, ласково глядя на него. – Ты же, хоть красив и умен, к сожалению, не получишь тепла, которого заслуживаешь. Твой выбор предопределен.

– Зачем мне такое счастье? – деланно засмеялся юноша.

– Ты сам этого захочешь, – Маабитури оставалась серьезной.

– А кто та женщина? – опять спросил молодой человек. – Я ее знаю?

– Да, – как в тумане, отвечала Мааби. – К сожалению, это свершилось, – прибавила она, повернувшись к ваятелю.

– Девочка, а почему ты назвала меня иноземцем? – нехотя вымолвил Тутмес. – Тебя смутил цвет моих глаз?

– Ты не египтянин, – сказала та, уставясь в одну точку. – Я знаю, где ты родился. Я вижу огромные пространства голубой пустыни. Нет, это вода.

– Море, – подсказал Тутмес, дивясь проницательности девочки.

– Да, и оно окружает с трех сторон то место на высоком зеленом холме, где под деревьями, названий которым я не знаю, стоит хижина. И хотя там очень хорошо, ты не хочешь возвращаться к этим воспоминаниям. Ты целиком посвятил себя делу, отвергнув все, что мешает.

– Откуда ты знаешь про дом под деревьями? – осторожно спросил ваятель, тогда как Халосет стоял, полуоткрыв рот от изумления.

– Я вижу это. Ведь таковы картины твоего прошлого, – как само собой разумеющееся, пояснила Мааби. – Гораздо труднее видеть будущее. Но оно уже начинает смутно мерцать, обретая четкие очертания, – она задумалась. – Ты проживешь долгую жизнь, я вижу тебя счастливым от чувства выполненного долга среди учеников, которым ты передашь свои знания. Но ты будешь несчастным, потому что тебе никогда не оказаться с той, которая для тебя – сама жизнь. Ты еще очень долго будешь слеп этой любовью, не замечая тех, кто любит тебя. Ты за это поплатишься, и до конца жизни во многих женщинах тебе будет мерещиться она – единственная, идеальная, ради которой ты сломал свою судьбу и сделал несчастной ту, что теперь должна прожить жизнь впустую.

– Ты преувеличиваешь! – воскликнул Халосет. – Зачем так много мрачных пророчеств. Ведь некоторые могут и осуществиться? Ты не боишься?

– Жизнь так печальна, – ответила Мааби, приходя в себя.

Тутмес выглядел смущенным и взволнованным.

– Ты хочешь, чтобы я еще что-нибудь сказала тебе? – обратилась к нему девочка.

– Нет, нет, не надо, – поспешно ответил ваятель. – Я прошу больше не говорить о грядущем, а тем более, о прошлом, оно слишком ранит.

– Я знаю, – с грустью в голосе отозвалась Мааби.

– А я хочу узнать о своей судьбе подробнее! – провозгласил Халосет, присаживаясь на бортик бассейна и готовясь слушать, но девочка объявила ему:

– Я уже не могу, прости.

– Почему? – возмутился юноша.

– Закрылось окно, через которое я смотрю сквозь время.

– Удивительная девчонка! – негромко шепнул он на ухо Тутмесу. – Упрямая!

Но Мааби возразила, словно подслушав его речь:

– Это не упрямство. Но не каждому надлежит знать будущее. Что же касается тебя, то если бы ты знал о грядущем, ты бы держался подальше от фараонов и дворцов. Когда ты поймешь это, будет уже поздно. Но я предупредила тебя.

Улыбка Халосета медленно сползла с его лица.

– Будь благоразумным, – подытожила девочка, а затем обратилась к Тутмесу. – Чего ты смотришь на меня? Ведь моя внешность не столь необычна, как твоя?

Сейчас она казалась самой обычной девчонкой. И то, что происходило у бассейна всего минуту назад, показалось Тутмесу волшебным сном. Он засмеялся тому, как могла эта девочка так всколыхнуть его чувства, вызвав далекие воспоминания детства… Он понял, что проснулся, и засмеялся еще сильнее.

В мастерской Тутмеса Мааби понравилось. Она медленно переходила от одного предмета к другому, подолгу рассматривала каждую работу, точно не желая расставаться с внезапно обретенным другом. Но вот новый объект завладел ее вниманием, и она совершенно отрешилась от всего, что за мгновение до этого было для нее дороже всего на свете. Халосета забавляло выражение лица, с которым девочка смотрела на окружающие предметы. Он видел ее восторженный взгляд, горящие восхищением огромные глаза. И, сам того не ведая, отражал все в своем сердце, чтобы когда-нибудь увидеть ее новыми чувствами. А сейчас Мааби была для него занятным существом, сочетающим в себе наивное и заурядное с непостижимым и необыкновенным. Среди работ Тутмеса затерялись и его работы, сделанные из камня. Но Мааби они не заинтересовали, что вызвало у юноши чувство, подобное детской обидчивости. Тутмес же наблюдал за обоими, поэтому ничто не ускользнуло от его проницательного взгляда. Видя смущение Халосета и его ревнивое недовольство тем вниманием, которым Мааби одаривала работы Тутмеса, не замечая его поделок, скульптор понимал, что это станет подспорьем в учебе, куда более сильным, чем замечания мастера. Мааби здесь было очень хорошо, она ощущала себя свободной и легкой, словно птица, научившаяся летать. Такого она не испытывала с той самой ночи, когда во сне увидела, что царица Египта спасена, а, может, и еще раньше…

Халосет разводил краски в небольших каменных плошках, а Тутмес заканчивал шлифовку одной из статуй. Мааби гладила кота Палия, взгромоздившегося ей не колени, и Тутмес постоянно ощущал на себе ее пронизывающий взгляд, что заставило его торопиться с работой.

– А что там, за перегородкой? – неожиданно спросила Мааби, указывая в дальний угол помещения.

Этот невинный вопрос девочки застал скульптора врасплох. Тутмес почувствовал, что не может ничего сказать, потому что все слова застряли в горле и звук не шел наружу.

Положение спас Халосет, беспечно заявивший:

– Там мусор, – и, к ужасу Тутмеса, с готовностью добавил. – Не желаешь убедиться?