Угодный богу

– Благодарю, владыка, – ваятель сдержанно поклонился.

– Но дерево требует совсем иной техники, чем камень, не так ли?

– Да, фараон.

– Неужели этот человек сему научился сам, презрев опыт мастеров?

– О, повелитель, – начал Тутмес. – Он хотел познать секреты ваяния и однажды осмелился просить об этом кого-то из именитых скульпторов, но получил отказ.

– Мне знакомо это, – перебил Эхнатон. – Нищие стремятся вверх, как ростки к солнцу, уповая на чье-то милосердие, и получив помощь, добиваются богатства и признания. Но дети их, выросшие в достатке, забывают о том, что есть кто-то, кому так же нелегко, как когда-то было их отцам. Ты слышал, достославный Тутмес, что рожденный крестьянином должен подчиниться своей судьбе и обрабатывать землю всю жизнь?

– Слышал.

– А говорят, что ваятелем может стать лишь тот, кто родился в семье скульптора. Про таких думают, что они иначе видят краски мира и слышат звуки природы. Согласен ли ты с этим?

– Мне трудно говорить, мой фараон, потому что мой отец был рыбаком. Я жил на берегу моря и мечтал найти человека, который научил бы меня делать из глины живые лица людей. Наверное, дело в тебе самом, а не в окружении. И еще я не поддерживаю тех, кто определяет возраст, при котором рано или поздно учиться. Главное, усердие и способности человека. Например, этот юноша, что прислал тебе трон, только видел со стороны, как работают мастера.

– Покажи мне его, – велел Эхнатон.

Повинуясь словам фараона, Тутмес вышел прочь и вскоре ввел в комнату оробевшего молодого человека, взглядом скользящего по диковинным росписям стен, и увидев фараона, и вовсе окоченевшего от благоговения.

– Вот этот юноша, – смиренно сказал ваятель, отходя в сторону.

Халосет дернулся следом, словно боясь остаться без надежного защитника, но нашел в себе силы остаться на месте. Эхнатон рассматривал вошедшего, и морщины на лбу и вокруг глаз расправлялись; это означало, что молодой человек ему нравился. Халосет же чувствовал себя неловко в чужой одежде, одолженной у Тутмеса, и боялся показаться смешным.

– Кто ты? – прозвучал вопрос фараона.

– Халосет, – отвечал юноша, краснея до ушей, что было не слишком заметно под густым загаром, но сам он ощущал, как пылают щеки.

– Ты сделал это? – Эхнатон жестом руки показал на трон.

– О да, несравненный владыка!

– Как удалось тебе создать столь совершенную вещь? Много ли ты сделал ей подобных?

– Ни одной, – Халосет опустил глаза, Эхнатон с Тутмесом переглянулись, ваятель пожал плечами на немой вопрос фараона. – Это моя первая работа, и я хочу подарить ее тебе, повелитель Египта!

– А может, ты выдаешь за свое то, что сделано не тобой?

– О нет, могущественнейший! – Халосет взглянул на Тутмеса, ища поддержки.

– Я это спросил не для того, чтобы выказать тебе недоверие вместо благодарности. Я хочу, чтобы ты остался во дворце и учился ваянию. Ты заслужил это право, но хочешь ли этого сам?

– О фараон! Я… – у Халосета перехватило дыхание, и он не смог продолжить.

– Достославный Тутмес, – обратился повелитель к начальнику скульпторов. – Готов ли ты взяться за обучение этого юноши, чтобы сделать из него хорошего мастера?

– О, почтеннейший фараон! – сдержанно отвечал ваятель. – Мы уже обо всем договорились между собой. Я буду учить Халосета, даже если он окажется непослушен, ленив, нагловат и не захочет называться моим учеником, как воспротивился стремлению Сменкхары дать ему новое имя.

– Сменкхара в Уасете, – задумчиво проговорил Эхнатон, не замечая иронии Тутмеса. – Я благодарю тебя, преданный юноша! Твой трон не только займет главное место в моем дворце, он станет символом власти фараона Эхнатона, для которого опорой является немху и кому не к лицу сидеть на золоченом троне. Ты получишь деньги и одежду в знак моей признательности.

– Мне не надо! – поспешно сказал Халосет. – Я уже награжден сверх ожидания, ведь я буду учиться ваянию.

– Ты юн и пылок. Душа твоя открыта, но не отвергай того, что дарят от чистого сердца.

Фараон достал из шкатулки несколько золотых слитков и протянул молодому человеку. После некоторых колебаний тот принял их из рук Эхнатона.

– Это только малая часть цены твоей работы. Я назначу тебе постоянное жалованье, которого будет более чем достаточно для твоего пропитания.

– Благодарю тебя, могущественный!

– Ступай; и когда придешь ко мне снова, я хочу, чтобы ты уже был мастером.

Тутмес и Халосет поклонились и вышли из комнаты, и юноша во всех движениях старательно копировал ваятеля.

Оставшись наедине с чудесным подарком, фараон бережно провел рукой по его гладкой поверхности, затем перенес трон поближе к окну и сел на него, устремляя свой взор туда, где блестело рукотворное озеро и где под пенье птиц шелестели зеленые ветви.

А Тутмес и Халосет направлялись к воротам резиденции.

– Ты доволен? – спросил скульптор у молодого человека.

– О, я даже не смогу выразить словами всего, что чувствую! – воскликнул тот.

– Это хорошо. Когда не хватает слов, начинается поиск чувств, того, что составляет основу работы ваятеля, художника, архитектора, музыканта. Человек запечатлевает в подвластной ему форме то, чем живет его душа. Слов нет, есть только чувства. Сейчас они меня переполняют и мне не терпится начать наш первый урок. Надеюсь, ты мне не откажешь? – Тутмес лукаво посмотрел на собеседника. – Мы пройдемся по городу, поговорим о тех вещах, которые важны для скульптора. Как ты на это смотришь?

Халосет смутился:

– О, почтеннейший, это я должен спрашивать тебя, не откажешь ли ты…

– Довольно любезностей, – произнес ваятель, и оставшийся плефр до ворот они прошли молча.

Подойдя к охранникам, Тутмес обратился к самому огромному из них:

– Досточтимый Пхут. Этот юноша, – он указал на Халосета. – С сегодняшнего дня будет приходить сюда, потому что он – мой ученик. И если до меня дойдет, что стража не пускала этого молодого человека или подвергала его насмешкам, в тот же миг об этом узнает фараон. А ему подобные известия не нравятся. Понял ли ты меня, почтенный Пхут? – и Тутмес добродушно улыбнулся начальнику стражи.

– Понял, досточтимый мастер, – ответил тот хрипловатым голосом.

– Этот юноша носит имя Халосет, запомни, Пхут, ведь он так назовет себя, когда в следующий раз постучит в ворота, – добавил ваятель, незаметно подмигивая молодому человеку.

Стражник-гигант тихо крякнул.

– Как, ты говоришь, его зовут?

– Халосет, но это не важно, уважаемый, – сжалился над ним Тутмес. – Вполне достаточно, что ты знаешь его в лицо.

– Халосет, Халосет… – забормотал себе под нос Пхут, стараясь запомнить новое звукосочетание.

Стража открыла ворота, и ваятель с учеником отправились бродить по улицам Ахетатона.

Был разгар дня и многочисленные бассейны, питаемые водой из каналов, связанных с Хапи, не пустовали. Жилые постройки с плоскими крышами составляли основную часть города, площадь которого была поистине велика.

Тутмес привел Халосета к одному из тех рукотворных водоемов, что были окружены зарослями, и жестом предложил сесть на раскаленный камень бортика. Вода в бассейне была искристой, и блики солнца весело скакали по его дну и стенкам. На противоположной стороне от того места, где расположились Халосет и Тутмес, стояли две девушки, одетые во все белое, и смотрели на двух молодых людей, плещущихся в воде и что-то выкрикивающих им. По углам водоема резвились дети, подскакивая и поднимая фонтаны брызг. Всякий раз девушки у бортика вздрагивали и начинали смеяться, если на них попадали брызги. Им тоже хотелось освежиться.

Халосет засмотрелся на эту незатейливую сценку и, не сводя глаз со смеющихся девушек, обратился к скульптору:

– Скажи, учитель, что за люди купаются в этом водоеме?

– До чего же странно слышать, когда ты меня назвал «учителем»! – усмехнулся Тутмес. – Ну что ж, смотри. Вот эти дети предоставлены самим себе, они такие же, каким был ты, дети бедняков и ремесленников. Юноши – достаточно зажиточны, чтобы не работать, но не настолько, чтобы иметь свой собственный бассейн. А эти девушки – наверняка их невесты. Видишь, как соревнуются в ловкости их будущие мужья? Когда они поженятся, подобного уже не будет. Им незачем тогда соревноваться…

Он уловил на себе взгляд Халосета и осведомился:

– Ты думаешь, я знаю этих людей?

Тот молча кивнул в знак согласия.

– Ошибаешься, я их вижу впервые, как и ты. Но я должен уметь видеть и проникать в суть вещей. Это самая начальная ступень для художника. И ты ее быстро осилишь.

– О, учитель, это очень сложно.

– Не говори так, потому что подобными словами ты закрываешь себе путь к развитию. Ты можешь видеть, ибо тебе даны глаза, запоминать, ведь у тебя есть память, и ты способен чувствовать сердцем, – это дано тебе от рождения, твоя работа тому подтверждение.

Они некоторое время сидели, не разговаривая. Девушки с женихами ушли, прибыли новые люди, но среди них не было ни одного крестьянина или ремесленника. Халосет сказал об этом Тутмесу.

– Ты заметил? – восхищенно переспросил тот. – Верно, ни ремесленники, ни крестьяне не бегут к бассейну в разгар дня. Они, пользуясь дневным светом, дарованным Атоном, спешат работать и сделать как можно больше, чтобы прокормить семью.

– Они трудятся, а мы сидим тут… – вдруг уронил Халосет.

– Что ты сказал? – удивился Тутмес.

Юноша не ответил.

И тогда скульптор сдержанно произнес:

– Ты прав, мой ученик. Мы действительно сидим в прохладе в то время, как крестьянин машет кетменем, стоя по колено в едкой воде, а стражник не сходит со своего поста и слепнет от солнца. Мы сидим здесь, но есть земли, где люди убивают друг друга. Где-то на другом конце Египта повальная болезнь уносит человеческие жизни, а мы сидим и смотрим на воду и на купающихся людей, не знающих горя в этот короткий миг. Ты прав, но прав лишь отчасти, ведь в тебе идет кропотливая работа мысли и ощущений, цепь образов и стремление запомнить это навсегда. Ты занят делом, ты трудишься, несмотря на то, что сидишь неподвижно. Думал ли ты об этом?

– Нет, – пробормотал Халосет.

– Конечно! – Тутмес разошелся. – Ты не мог об этом думать, и ты не видишь ничего вокруг. Вон там прекрасный египтянин вышел из воды и сейчас утирается белым полотнищем. Посмотри на его тело. Какие линии! Когда я вижу подобное совершенство, пальцы мои так и просятся запечатлеть в камне эти формы. Нога его, словно вылепленная искусным мастером, еще хранит на себе влагу бассейна. Что может сравниться с красотой человеческого тела? Бронзовая кожа, смягчающая для глаза переплетения чудесных упругих мускулов, игра солнечного света и этот разворот тела! Что может быть прекрасней естественности? Вот почему я порой прихожу сюда и издали смотрю на купающихся. Сверкающее тело – совсем не то, что матовое: выразительнее и весомее становятся все мышцы, каждая форма, объем. Это отличный материал для скульптора, его учеба. Смотри, смотри во все глаза и запоминай!..

– Не знаю, каким образом мне пригодится моя память, – пожал плечами Халосет.

– Это называется иначе – наблюдательностью. Не стремись напрягаться до боли в голове. Нужно уметь просто смотреть, просто видеть, и в необходимый момент твоя память сама преподнесет тебе то, в чем ты нуждаешься. Ваятелю полагается иметь очень большой запас наблюдений; он должен уметь думать и выносить из них полезное для себя и своей работы. Начинай с сегодняшнего дня, копи, думай. Пока ты не одолеешь мышлением скульптора, ты не освоишь и мастерство ваяния. Это не пустые наставления. Ты должен понять, о чем я говорю, и приложить старания.

– А мне еще не поздно учиться? – произнес Халосет.

Скульптор в ответ весело хлопнул его по спине:

– Смотри, как бы мне не пришлось учиться у тебя.

Юноша смущенно улыбнулся.

– Ты многое постигнешь, мой ученик, – продолжал Тутмес. – Ты поймешь, что твоим вечным соперником, врагом и партнером станет камень – холодный, шершавый, коварный и непослушный, готовый в любой момент совершить предательство, раскрошившись от неловкого движения инструмента. Или вдруг обнаружит скрытую в глубине трещину – и тогда пойдет прахом и твой тяжелый труд, и бессонные ночи, и потерянное здоровье. Запомни, Халосет, что более опасного врага, чем камень, невозможно вообразить. Но зато при твоей победе над ним он станет лучшим и преданнейшим другом, хранящим на себе память о скульпторе на долгие годы, века, а может, и тысячелетия.

Юноша слушал его, завороженный.

Тутмес и сам увлекся, а затем вдруг неожиданно спросил:

– А где ты живешь?

– Там же, где и раньше, – смутился Халосет. – Моя деревня примыкает к городу.

– Тебе не будет трудно ходить оттуда во дворец каждый день? Ведь если мы не будем встречаться ежедневно, я не смогу ничему научить тебя.

– Ну, если надо… – Халосет несколько поскучнел.

– Знаешь что, – неожиданно бодро сказал скульптор. – У меня есть время, и мы пойдем к тебе.

– Зачем? – испугался юноша. – О, мастер, не надо!

– Я должен знать о тебе как можно больше, ведь ты мой ученик, – не отставал Тутмес. – Вдруг еще окажется, что ты вор или мошенник. То-то будет радости фараону.

Халосет свесил голову.

– Веди, – велел скульптор. – Я не знаю дороги. И я твой гость.

Молодому человеку ничего не оставалось, как подчиниться.

Они шли по длинным прямым улицам новой столицы Египта, и это шествие напоминало конвой, где Халосет, как заключенный, понуро брел на полшага впереди Тутмеса. Ваятель несколько раз пытался перекинуться с ним шутками и ироничными замечаниями, но в ответ получил молчание и понял, что у парня что-то неблагополучно дома.

Город кончился. Почти сразу пошли маленькие покосившиеся хижины, грязные лачуги, никогда не знавшие счастья и благополучия. Грязные вонючие улочки, заваленные сухим мусором и нечистотами, сломанные и выброшенные двери и обломки стен. Тутмес был очень удивлен, что в двух шагах от прекрасного Ахетатона находится такая нищета. Но это было только началом.

Халосет подошел к одной из хижин и жестом руки пригласил Тутмеса войти. Затем вошел сам.

Здесь царил полный мрак, – так показалось скульптору, зашедшему с солнца. Постепенно глаза его привыкли к темноте и начали выхватывать кое-какие детали деревенского быта.

Окон в хижине не было. Свет попадал из двери и через отверстие в камышовой крыше. Пол, застланный грязной соломой вперемежку с камышом, был усеян черепками, глиняной посудой и каким-то хламом.

Тутмес наклонился и что-то поднял. Это была миска. Он повернулся к Халосету.

– Это твой дом?

Юноша молча кивнул.

– Здесь невесело, – подтвердил ваятель. – Но что тут происходит, расскажи?

Халосет сел прямо на пол:

– Я не люблю жаловаться. Тем более, когда ко мне пришло счастье.

– Что ты, тебе еще не известно, что такое настоящее счастье, – попробовал пошутить Тутмес.

– Может, и так, – уныло продолжал юноша. – Но пока довольствуюсь этим. Оно для меня огромно и неожиданно. Я не думал, что кто-то скажет: «Халосет, ты хорошо поработал, ты достоин самого Юти и, может, даже лучше него!»

– Ты, оказывается, решил потягаться с самим Юти! – усмехнулся Тутмес. – Похвально. Юти – хороший мастер, к такому искусству нужно стремиться. Жаль, что он причинил тебе когда-то боль…

– Я забыл об этом, – поспешно перебил его Халосет. – Я думаю, что ты хотел бы услышать мою историю?

– Я слушаю тебя, – сказал Тутмес, садясь рядом с Халосетом и подворачивая под себя ноги на китайский манер.

– Когда-то мой отец был ремесленником, – начал молодой человек. – Он делал посуду для бедняков: миски, горшки. Меня же это никогда не привлекало. Да и отец понимал, что на жизнь этим не заработаешь. Поэтому работал еще и в оазисе, до которого много часов пути. Он чинил и плел сети, делал лодки. Но то ли над ним не светила счастливая звезда, то ли были другие причины, но золото и счастье не шли ему в руки. Жена его, моя мать, умерла так давно, что я не могу ее вспомнить. Сам же он ушел к богам в тот год, когда был построен Ахетатон. У отца был брат, который умер не так давно, а его жена, старая сварливая женщина, ежедневно упрекает меня в том, что я не зарабатываю на пропитание. Она думает, что я не занят делом, и отказывается меня кормить, позорит перед деревней, выкрикивая девушкам, чтобы они не шли за меня замуж, потому что я бездельник. Все смеются надо мной, я слыву неумехой и недоумком. Мне всякий раз не хочется возвращаться сюда.

– Я понял твою печаль, – сочувственно промолвил Тутмес. – У меня есть одна мысль.

И он уже собрался поделиться ею с учеником, но в этот момент в дверь ввалилась низкорослая высушенная женщина, похожая на насекомое.

– Пришел, бездельник? – с порога задребезжала она неприятным резким голосом. – И зря! У меня для тебя сегодня нет ничего! А если ты думаешь, что тебя обязаны кормить только за твое сумасшествие, ты ошибаешься!

К этому времени глаза женщины привыкли к темноте, и она различила, что в хижине юноша не один.

– Кто это с тобой? – спросила она еще более резко. – Ты уже приводишь в дом гостей? Меня это забавляет! Но сперва скажи своему гостю, чтобы принес что-нибудь с собой, я не люблю нищих и попрошаек.

Она принялась собирать разбросанную посуду:

– Пригодится. Хоть твой отец ничего не умел делать, но такие миски плохо бьются, – она захихикала. – А где твое кресло-то? Что-то я его не вижу. Выбросил или продал кому?

Халосет молчал. Молчал и Тутмес.

Старуха продолжала:

– Если продал, то наверняка задаром, безмозглая голова! Лучше б я ему место определила!

– Благодарение Атону, место трону определено не тобой, – медленно и четко сказал Тутмес, вставая с пола и неторопливо подходя к женщине.

– Кто ты? – испугавшись высокого роста незнакомца и его странного произношения, поспешно спросила старуха. – Халосет, кого ты привел? Кто это?

– Как ты скупа и неумна, женщина! – продолжая наступать на нее, говорил Тутмес. – Ты никого не щадишь, мечтая обрести богатство любой ценой. Теперь я понимаю, куда утекли дебены, заработанные Халосетом на строительстве Ахетатона. Туда же ушла и его праздничная одежда. Благодаря тебе, старуха, он и впрямь похож на нищего!

– Кто это, Халосет? – закричала та.

– Ты хочешь знать? – ядовито осведомился Тутмес. – Я – начальник скульпторов фараона Эхнатона, а этот юноша – мой ученик.

– Он врет, Халосет! – вскричала женщина. – Никогда не поверю, чтобы такой знатный человек оказался в твоей лачуге! Кто этот иноземец? Кто он?

– Скульптор Тутмес, – тихо сказал юноша.

Женщина еще что-то выкрикнула, а потом замерла на полуслове, и в образовавшейся тишине начальник скульпторов фараона Эхнатона обратился к ней:

– Я вижу, этот юноша доставляет тебе, несчастная, одни хлопоты. Он ничего не умеет, ничто его не интересует. Он только и делает, что вытачивает палочки и подгоняет их одна к другой. Он не дает тебе никакой прибыли, в его-то возрасте! Он не стесняется просить еду у тебя, которая работает в поте лица своего! Я вижу твое горе, женщина, и я помогу тебе. Я забираю этого молодого человека подальше от твоего дома, чтобы он более не стеснял тебя своими причудами и не объедал бедный стол твой. Пойдем, Халосет.

С этими словами Тутмес вышел из хижины. Юноша, с опаской глядя на старуху, последовал за учителем.

– Подожди, почтеннейший, – запоздало крикнула женщина, когда Тутмес и Халосет отошли уже на значительное расстояние. – Дай мне выкуп за него! Ты богат!

– Он не раб, чтобы за него платить! – отрезал Тутмес, оборачиваясь. – Он – свободный египтянин!

Потом они шли, и скульптор говорил молодому человеку:

– Мне понравилась твоя выдержка. У тебя есть терпение, а это очень ценное качество для скульптора.

– Я научился молчать, когда болтает тетка, – пробурчал Халосет.

– Вот как? – удивился Тутмес. – Значит, я должен благодарить эту старуху? Спасибо ей, она хорошо воспитала твою волю. А может, и вправду, вернуться и заплатить ей за усердие?

Халосет не отвечал, глядя себе под ноги, и Тутмес весело спросил:

– Мой досточтимый ученик, угадай, куда мы направляемся?

– Не знаю, мастер.

– Да ты же и не пытался угадать! Не хочешь? Ты что, не любопытен?

– Не знаю, – снова повторил Халосет.

– Ты утратил жизнерадостность, но вновь ее обретешь, как только узнаешь, куда мы идем! – Тутмес пытался расшевелить расстроенного юношу. – Если я скажу тебе это, ты не поверишь собственным ушам!

– Да? – уныло улыбнулся молодой человек.

– Конечно, ведь мы направляемся к моему загородному дому.

– Что?! – переспросил Халосет с оттенком ужаса.

– Так я и знал, что ты не поверишь! – торжествовал начальник скульпторов. – У меня хороший дом, почти дворец. Там есть мастерская, сад и бассейн. И даже слуги есть. Они там живут. А вот я бываю там нечасто, но сегодня, ради тебя, посещу это место.

– Ты ведешь меня в гости? – робко спросил Халосет.

– Нет, – ответил Тутмес. – Когда человеку негде жить, его ведут не в гости, а туда, где он поселится.

– Я? У тебя? – казалось, у юноши от волнения перехватило дыхание.

– Да не вздыхай ты! – беспечно бросил ваятель. – Может, тебе еще и не понравится.

Халосет украдкой улыбнулся.

Так, болтая, словно старые приятели, они достигли окраин Ахетатона, где начинались рукотворные сады и где среди этих садов прятался маленький дворец Тутмеса, подаренный ему Эхнатоном.

В доме этом было два этажа, и верхний имел длинный балкон. Возле дворца располагался бассейн, воду в котором регулярно меняли. Все кругом тонуло в тени деревьев. Сад охранялся и был обнесен высокой стеной. В одной из частей дома находилась небольшая мастерская, но она не шла ни в какое сравнение с павильоном во дворце Эхнатона.

Они остановились перед входом.

– Ну что, – Тутмес посмотрел на своего ученика. – Теперь это и твой дом, – и широким жестом пригласил войти.

Халосет шагнул внутрь. За ним следом вошел Тутмес, и пожилой слуга-негр закрыл за ними дверь.

Египет. Уасет.

В этот день у знатного уасетского аристократа Анхота был гость, недавно вернувшийся из Ахетатона и побывавший во дворце самого фараона. Анхот беседовал с прибывшим в саду, где среди ветвей, не раздражая глаз, играло солнце. Собеседники неторопливо прогуливались меж зарослей и степенно вели разговор.

– Я никак не предполагал, почтеннейший, что безумие фараона перерастет в такую форму, которая не поддается описанию, – говорил гость Анхота, сухопарый аристократ с хищным выражением лица и резкими движениями.

– Еще какие-нибудь реформы? – осведомился хозяин, тая улыбку в углах губ.

– Нет, на сей раз иное, но то, что заставило номийскую знать задуматься и насторожиться.

– Что же случилось? – искусственно заинтересовался Анхот, едва сдерживая зевоту.

– В первую очередь, это гонения.

– Да?

– При дворе фараона нет аристократов, кроме этого выскочки Хоремхеба.

– О, поосторожнее, почтеннейший, он – мой зять и очень, очень достойный человек!

Гость на мгновение замер и заметно побледнел.

Потом нашел в себе силы продолжить прерванный разговор:

– Я приношу тебе извинения, досточтимый Анхот, за скоропалительные слова, я лишь повторял мнение других. Но то, что Хоремхеб – зять такого почтенного человека, как ты, целиком меняет мое представление о нем.

– Полно, достославный Раменхаб, – с деланным великодушием воскликнул Анхот, сопровождая свои слова выразительными жестами. – Я готов принять все твои извинения и постараюсь забыть маленькую грубость, допущенную тобой. Я готов дальше слушать твой рассказ, продолжай.

После паузы гость возобновил речь:

– У фараона какое-то странное пристрастие к безродным. Он готов сделать для них все, и уже сделал – новую столицу Египта. Вместо того, чтобы показывать благородные манеры, которым его прекрасно обучили в храме Амона-Ра, фараон, напротив, стремится поскорее сродниться с нищими, принять их образ жизни.

– Что, фараон уже переселился в какую-нибудь лачугу? – сострил Анхот.

– Ты смеешься, почтеннейший? – разозлился Раменхаб. – Нет! Фараон не ходит в одежде бедняка и не спит на улице, он отстроил себе роскошнейший дворец, в котором и принял меня. Сокровища храмов низвергнутых богов он обратил себе на пользу. Но то, что я увидел во дворце, возмутило меня до основания моих ног.

– Какое же чудо держит у себя Амонхотеп IV? – поинтересовался Анхот.

– О, почтеннейший, не забывай, что теперь нет фараона с этим именем.

– Это – новость трехлетней давности, – спокойно ответил хозяин.

– Да, – не смутился гость. – И он регулярно справляет службу своему богу Атону, как его верховный жрец.

– Я слышал об этом. Если властитель тешится, зачем отнимать у него забаву?

– О, почтеннейший, фараон не мальчишка, чтобы резвиться и играть, – вновь разозлился Раменхаб. – Знаешь ли ты, что он, проповедуя Атона, завел собственные порядки при дворе, и первый следует им?