скачать книгу бесплатно
Я прилагал неимоверные усилия, чтобы сохранить ясность ума, но мой рассудок находился буквально на грани безумия. Нервы скрутились в тугую петлю, эмоциональное напряжение дошло до какой-то точки невозврата. Казалось, сейчас любая мелочь может спровоцировать во мне вспышку, многократно превышающую по силе ядерный удар. Где-то в сознании мелькнуло, что именно так наступает состояние аффекта.
– Он же огромный, – потрясенно шептал Роб. – Нам не справиться с ним даже вдвоем. Нужно убираться отсюда.
– Я вижу, – загоняя в ружейный магазин недостающие патроны, бросил я.
Тяжелое помповое ружье, что в данную минуту судорожно сжимали мои руки, было рассчитано всего на четыре патрона, но обладало нехитрой системой перезарядки, таким же ударно-спусковым механизмом и оттого являлось предельно простым в обращении. Мне повезло, что по какой-то счастливой случайности в сегодняшнюю поездку я взял именно его. Обычно я беру двуствольный обрез, вмещающий лишь два заряда и если бы сейчас мне пришлось стрелять из него – это сильно усложнило стоящую передо мной задачу.
– Уведи Терри, Роб, и подгони машину. Я попробую его отвлечь.
– Уверен?
– Да, уверен, – подтвердил я, хотя уверенности не чувствовал. В последний раз передернув цевье, я посмотрел ему прямо в глаза и повторил: – Главное уведи Терри, ты понял, Роб? Уведи ее отсюда.
Ответив мне долгим испытывающим взглядом, он наконец молча кивнул, затем осторожно, чтобы не привлечь внимания двухметрового бугая, стал пробираться к дереву. Терри все еще стояла подле него. Казалось, ее маленькое тело намертво вросло в его толстый кряжистый ствол, слилось с ним, спаялось – не отдерешь.
– Ну, давай! Иди сюда, чучело! – подзывал я тем временем негра. – Шевелись… Вот так… Ближе, еще ближе…
Медленно переставляя ноги, он послушно брел ко мне. Из его глотки вырывалось бульканье и хрипы, толстые губы кривились в улыбчивой гримасе, а тело сотрясалось от мелких конвульсий. Издали могло показаться, что он улыбается мне, точно родной мамочке, но в то же время я чувствовал исходящую от него нешуточную угрозу.
Я по-прежнему не понимал, с чем мы столкнулись, как не понимал и того, каким образом сумею прикончить его. Тем двоим ружейные заряды были как горошины, а этого мне не забить прикладом – слишком он высок и огромен. Однако паники я, к своему удивлению, не испытывал. Бугай напоминал настоящую гору мышц с повадками голодного бурого медведя, но наряду с тем был неповоротлив и крайне медлителен.
Наблюдая за его приближением, я одновременно следил и за Робом. Тому удалось незамеченным подобраться к Терри, едва ли не насилу оторвать ее от дерева и увести во мрак леса. Я знал, что они идут к стоящей у дороги машине, а потому тянул время.
Подпуская негра ближе, я отступал назад и так почти добрался до границы с пляжем, где споткнулся о ящик с рыболовными снастями, после чего громко выругался и наконец встал на месте. Мой план заключался в бегстве, а уносить ноги по рыхлому песку было бы гораздо сложнее.
Выстрелил я, когда между нами осталось около четырех метров. Выстрелил дважды – первый заряд угодил ему в грудь и не остановил, второй попал прямиком в лоб. Следом, как мне в тот миг показалось, произошло невообразимое – заляпав меня чем-то зловонным, уродливая башка негра разлетелась, как переспевший арбуз. С тяжелым грохотом бугай рухнул в траву.
От его лица ничего не осталось, только месиво из костей и дурно пахнущей жижи. Конечности его еще судорожно дергались, но определенно, с ним было покончено. Ко мне он не дошел всего пару шагов.
«Я убил человека… – мелькнула было мысль, но тут же ее перебила другая: – Он не был человеком. Кем угодно, только не человеком».
От тошнотворного, приторно-тягучего запаха, с силой ударившего в ноздри, желудок стянуло в болезненный ком. В глазах помутнело, к горлу подкатила дурнота. Сплевывая скопившуюся во рту прогорклую слюну, я еще какое-то время стоял, отупело уставившись на распластанное в траве тело. В мыслях как на повторе вертелось: – «Это невозможно. Это невозможно. Невозможно…»
Я стоял так до тех пор, пока где-то рядом не послышался уже знакомый булькающий звук. Возможно, то приближались двое с берега или здесь был кто-то еще, а может, мне это просто чудилось – я уже не знал. Собственно говоря, я и не желал этого знать, а потому испытал облегчение, когда услышал, как Роб завел свой пикап.
Преодолевая рвотные позывы, я размазал по лицу отлетевшие от негра ошметки и побежал на свет фар. Пикап уже ехал в мою сторону, так что в него я запрыгнул практически на ходу.
– Где Терри, Роб? Где она? – заорал я, едва приземлившись на сиденье.
От волнения голос у меня сорвался до тонкого щенячьего писка, вдобавок все тело мелко тряслось, а желудок исходил жестокими волнообразными спазмами. На лице по-прежнему сохранялись остатки вызывающей дурноту склизкой массы. Она источала страшную вонь и, как бы я не оттирал ее с кожи – была повсюду.
– Я здесь, – отозвалась с заднего сиденья Терри. У нее зуб на зуб не попадал и, как и меня самого, всю била нервная дрожь.– Папа, ты убил его?
– Ты в порядке? Он не тронул тебя?
Обернувшись, я наскоро ощупал ее лицо, руки, ноги, живот… Все было целым.
– Кто они такие? Чего им нужно от нас? Папа, кто они такие?
Фразы она не произносила – выкрикивала. Сообразив, что в состоянии близком к истерике мы оба сыпем вопросами, но никак не можем выяснить интересующие нас ответы, я выдохнул и придал голосу твердости:
– Успокойся, детка. Успокойся! Ты цела? – Выстукивая зубами барабанную дробь, она кое-как кивнула. – Хорошо. Я не знаю, кто они. Не знаю. Мы потом в этом разберемся, а пока нужно как можно скорее добраться домой.
Говоря это, я хотел успокоить ее, но сам никак не мог справиться со своими мелко трясущимися руками. Внутри все переворачивалось от одной мысли, что я мог не успеть. Стоило прибежать всего минутой позже и кто знает, что та тварь сделала бы с ней. Стараясь отбросить мысль, что было бы, если бы мне пришлось потерять еще и ее, я как заведенный повторял про себя: «Не думай об этом. Все обошлось. Все в порядке. Не думай…»
– Роб, давай поживее выбираться отсюда, – в изнеможении откинувшись на сиденье, проронил я.
– Уймитесь оба. Сейчас выберемся, но, думаю, лучше сразу ехать в участок. Нужно предупредить всех, что здесь творится какое-то дерьмо.
Освещая путь фарами, он гнал пикап по накатанной грунтовой дороге. Ответить ему я не успел. Как раз в тот момент, когда Роб закончил фразу, посреди дороги выросла фигура недоноска, которому совсем недавно я прострелил живот. Он стоял и скалился, ничуть не боясь несущейся на него груды металла.
От неожиданности Роб снизил скорость и запетлял из стороны в сторону, а я, перекрикивая истошный вопль Терри, заорал:
– Дави его, Роб! Дави, не останавливайся!
Но он уже и сам справился с замешательством. Дернув рычаг передач, Роб вдавил педаль газа в пол, а всего через пару мгновений пикап на скорости влетел в преградившего нам дорогу ублюдка. Последовал гулкий удар, но каким-то чудом тот вцепился в капот, по-видимому, не желая так просто расставаться с нами. Его уродливая физиономия оказалась в нескольких сантиметрах, нас отделяло лишь лобовое стекло и то, что я рассмотрел при свете фар, повергло меня в шок.
Кожа на его лице была опутана сетью почерневших капилляров и вся покрыта темными пятнами. Она имела серый, местами почти синий оттенок. Я заметил это, еще когда Роб зажег свой фонарь, но тогда в его тусклом свете мне примерещилось, будто лица их перепачканы грязью. Теперь же я убедился – это была не грязь.
Разинутый рот обнажал ряд крупных, криво растущих зубов, из-за которых то и дело вываливался до черноты распухший язык. Жидкие замасленные волосы прилипли ко лбу и вискам, на шее проступали лиловые отметины, но самыми страшными были его глаза. Налитые багровым, они светились дикой, безжалостной ненавистью и жаждой убить во что бы то ни стало. Было ясно, что он ни перед чем не остановится, лишь бы дотянуться до нас.
– Я ничего не вижу! Мать твою, Джон, я ничего не вижу! Сними эту дрянь с капота, – не своим голосом ревел Роб.
Он съехал с дороги и петлял между деревьев в попытке сбросить ублюдка с машины, но тот впился в металл поистине мертвой хваткой. Пока мы кружили по лесу, в мозгах у меня проносился целый вихрь мыслей. Роб орал матом, Терри все так же отчаянно визжала, а я как завороженный смотрел на его гнусную рожу и не мог отвести взгляд.
В конце концов я зажмурился, с силой тряхнул головой, затем все еще трясущимися руками открыл боковое окно и выстрелил ему прямо в лоб. Пальцы разжались. Ублюдок скатился под колеса пикапа, оставив на стекле густой буро-черный след.
– Прибавь газу, Роб, – прошептал я. – Вывози нас на хрен отсюда.
Глава 3
Мы втроем сидели в полицейском участке. Добраться к нему удалось без новых происшествий, хотя каждый из нас ждал, что в любую минуту под колеса выскочит очередная злобная тварь. Напрягая зрение до рези в глазах, мы сосредоточенно вглядывались в петляющую сквозь лес ухабистую дорогу, в стоящие у обочин деревья, в малейшее движение, производимое ветром или ночной птицей, даже в саму вибрацию воздуха и только на подъезде к городу смогли более-менее свободно вздохнуть.
По пути Роб и я искали всему объяснение, много и бурно спорили, но сколько-нибудь приемлемой версии о том, кем были те трое, так и не нашли. Нами выдвигались различные, порой самые нелепые предположения, но так же, как и мотив их нападения, это оставалось неразрешимой загадкой.
В итоге мы оба пришли к выводу, что при даче показаний стоит быть осмотрительнее – поверить в нападение на нас банды психов, которых практически невозможно убить, полиции будет непросто. Если бы мне рассказали подобное, я бы точно не поверил. Однако я видел их собственными глазами и даже прикончил двоих.
Прислонившись затылком к холодной, выкрашенной ядовито-синей краской стене, я смотрел на окно дежурного. Впрочем, вряд ли я отдавал себе отчет, куда направлен мой взгляд – я просто смотрел прямо перед собой. Одежда на мне провоняла потом, во всем теле чувствовалась смертельная усталость, а обоняние до сих пор преследовал отвратительный трупный запах. Несмотря на то, что я вымыл лицо и руки, казалось, он плотно прилепился ко мне, впитался в вещи, в кожу, в волосы. Хотелось одного – смыть его с себя, а затем лечь в постель и забыться глубоким сном. Хотелось оставить эту чудовищную ночь позади.
К сожалению, пока о подобном можно было только мечтать – мы дожидались, когда в участке появится шеф местной полиции. С момента нашего приезда прошло уже минут сорок, а он все никак не объявлялся. Обычно меня раздражает долгое ожидание, но сейчас на злость не находилось сил.
Мысли текли вяло, клонило в сон, а временами накатывало ощущение нереальности. Иную минуту мне мерещилось, будто все, что случилось у реки, являлось лишь порождением кошмарных галлюцинаций, но всклокоченный вид Роба, а также Терри, уснувшая в кресле, были живым подтверждением того, что я не сошел с ума.
Терри… Взглянув на ее измученное лицо с разводами высохших слез и на то, как свернувшись в неудобной позе, она спит беспокойным сном, я испытал острый приступ горечи. За минувшие два года слишком многое свалилось на нее. Многое даже для взрослого человека – в восемь лет ей пришлось пережить смерть матери, а вместе с ней и пьяное безразличие отца.
Закрыв глаза, я невольно унесся к тем событиям.
Анна умерла позапрошлой осенью и это стало неожиданностью, сбившей меня с ног. Я не сумел справится с потерей – все, к чему я привык и что любил, ушло вместе с ней. Мир вокруг меня перевернулся и покатился к чертям.
Я пил. Сначала для того, чтобы заглушить боль и не ощущать образовавшейся пустоты, но очень скоро такой способ сбежать от реальности перерос в зависимость. Оглушенный и сломленный ее преждевременной смертью, в первый раз я напился еще в день похорон.
Всего через час после того, как ее закопали в землю, я в пьяном беспамятстве валялся на диване навсегда покинутого ею дома и не желал возвращаться к действительности. Если бы мог, я бы отгородился от нее стеной и, в общем-то, именно так я тогда и поступил. Несколько последующих недель я пил стакан за стаканом, ходил по дому в грязной одежде, практически не ел, много курил и спал. Просыпался, пил и снова проваливался в сон.
Прикладываться к бутылке я начинал с самого утра, а к вечеру доходил до состояния полного ко всему безразличия. Это помогало справиться с насквозь пропитавшим меня ощущением безысходности. Как черная дыра, мощным гравитационным притяжением всасывающая в себя оказавшийся поблизости объект, эта безысходность затягивала меня в бездонную глубину, где не было ни света, ни привычного течения времени.
Мимо меня проходили какие-то события, на пороге появлялись какие-то люди – я ни на что не обращал внимания. Первые два месяца напрочь выпали из моей памяти и сколько бы я потом не пытался восстановить хронологию тех дней, у меня не выходило. Все, что осталось – это воспоминание о непрекращающейся боли и беспросветной тоске.
Позже я неоднократно предпринимал попытки вернуться к нормальному существованию, но все они терпели провал. Стоило взгляду наткнуться на какую-нибудь напоминающую о ней вещь, как боль накатывала с утроенной силой и я вновь хватался за стакан. Так, обнаруживая ее блокнот для записей, в котором она делала пометки, расческу, в которой еще оставались ее волосы, чашку, из которой по утрам она пила кофе или любую другую принадлежавшую ей мелочь, я надолго замирал с ней в руках и не мог поверить, что ее больше нет. Первые месяцы все вокруг выглядело так, будто она ненадолго уехала, но уже завтра возвратится назад и жизнь станет прежней.
В дальнейшем моя сонная апатия начала перемежаться с приступами гнева. Я злился на окружающих, но прежде всего на себя. Себя я винил в ее смерти, а каждого, кто взывал к моему разуму, укорял или тем более жалел – слал к черту. Жалость была невыносимее всего.
По отношению к себе я испытывал ее постоянно, поэтому когда кто-то еще принимался меня оплакивать, буквально взрывался от бешенства. Люди лезли ко мне с советами, помощью, ненужным сочувствием, чего-то требовали, вмешивались в мою жизнь, я же хотел, чтобы меня просто оставили в покое. В какой-то момент дошло до того, что я со всеми прервал общение.
Спустя полгода боль все же немного утихла, я сделал очередную попытку взять себя в руки… и не смог. Пробовал держаться, вернуться к работе, наладить свою исковерканную жизнь, но всякий раз выдерживал максимум пару дней, прежде чем сорваться к бутылке со спасительным зельем. Алкоголь стал моим лекарством, моим другом и собеседником, поддержкой и защитой от свалившегося на меня отчаяния. Когда понял, что не могу прожить без него и дня, прошел год.
За тот год приключилось много разного дерьма, но апогеем стал случай, после которого я кардинально изменил свои взгляды на жизнь. Он произошел прошлой осенью и если бы не то злосчастное стечение обстоятельств, скорее всего, к сегодняшнему дню я стал бы законченным алкоголиком. Мне хорошо запомнилось то сентябрьское утро.
Я находился в привычном, пьяном еще с вечера состоянии, поэтому когда тишину расколол громкий звонок мобильника, не сразу пришел в себя. Звонили настойчиво – резкий трезвон рингтона вызывал раздражение, хлестал по натянутым нервам, противно сверлил в висок, будто некто назойливый решил проделать в моей голове дыру. Желая остановить эту пытку, я нащупал рукой жужжащую трубку и с трудом разлепил глаза.
Высвечивающийся на экране номер не был мне знаком. Я хотел сбросить, но вместо того почему-то прочистил стянутое от сухости горло и наконец ответил. Строгий голос на том конце провода сообщил, что Терри подралась в школе.
В комнате на то время было уже светло. Солнечные лучи пробирались сквозь мутное, давно немытое окно моей спальни, косо рассекали ее на причудливые орнаменты и линии, искрились витающей в воздухе пылью. Я молча лежал с телефоном у уха, обводил затуманенным взглядом потолок, стены, некогда тщательно подобранную Анной мебель и разбросанные по полу вещи, пока не наткнулся им на свои босые ступни.
«Значит, я все-таки добрался до кровати», – шевельнулась в голове вялая мысль.
Голос в трубке между тем становился настойчивей. В категоричной, не принимающей отказа форме он приглашал меня на разговор к директору школы. Догадавшись, что от меня ждут ответа, я промычал что-то нечленораздельное, нажал отбой, а затем, превозмогая головную боль и матерясь на чем стоит свет, кое-как сполз с кровати.
Ехать в школу совсем не хотелось. Череп раскалывался так, что казалось того и гляди взорвется, а на то, чтобы привести себя в порядок, попросту не было сил. Да и выслушивать в который раз от надменной миссис Новак как плохо учится моя дочь, я не желал. Мне и без того хватало ее нравоучений, теперь еще и эта драка.
В те месяцы меня слишком часто приглашали на встречи в директорский кабинет. После смерти Анны у Терри начались проблемы с учебой – низкая успеваемость, конфликты с одноклассниками и учителями, случались даже прогулы. Я ничего не пытался с этим сделать, лишь изредка проводил с ней короткие беседы, пьяно рассуждая о важности образования, но по большому счету мне было плевать. Тогда мне на все было плевать.
До встречи оставалось немногим больше часа и, чтобы унять головную боль, я решил пропустить стаканчик виски. Затем еще один. И еще. Я не заметил, как прикончил всю бутылку.
Чем больше я пил, тем злее становился. На всех вокруг. На школу, на учителей, на Терри, на себя и даже на Анну. Я злился на нее за то, что она ушла, оставив в одиночку расхлебывать все свалившееся на меня дерьмо. Будь я трезв, подобное не пришло бы мне на ум, но в хмельном угаре казалось, что она сделала это намеренно. Казалось, ей теперь все легко и просто, и если есть рай, о котором так любят разглагольствовать святоши, то она должна быть именно там.
Одурманенное воображение тут же услужливо нарисовало ее веселой и очень довольной оттого, что смогла оставить всех в дураках. Она смеялась надо мной. Смеялась, тыкала в меня пальцем и все повторяла: «Я так и знала, что ты не справишься, Джон. Знала. Всегда ты был таким – безответственным и самовлюбленным эгоистом».
Однажды эти слова Анна произнесла во время очередной глупой ссоры и надо же, чтобы именно в том состоянии они всплыли в моей памяти. «А не пошла бы ты! – уперев мрачный взгляд в ее улыбающееся фото, шипел я. – Ты обещала, что больше никогда не уедешь. Выходит, лгала? Лгала! Почему я должен один за все отдуваться?»
В минуты бессилия, жалости к себе или злости я нередко вел с ней пространные беседы. Иногда это были диалоги о наших отношениях и воспоминания о прошлом, иногда слова покаяния и слезные мольбы о прощении, реже нападки друг на друга и взаимные обвинения. Но в тот день меня переполняла злоба. Она копилась внутри, раскаляясь и бурля, точно лава в кратере готового вот-вот извергнуться вулкана и в то же время заглушала привычную и уже осточертевшую жалость к себе.
В таком настроении я и заявился в школу. О том, что там произошло, у меня остались лишь смутные воспоминания, но одно несомненно – я был безобразно пьян. Отрывками помню, как громко кричал, матерился, требовал чего-то от миссис Новак, а в итоге врезал отцу девчонки, которую Терри перед тем оттаскала за волосы. Его жене тоже досталось – ее я назвал шлюхой.
Очнулся в этом же полицейском участке. Я сидел в грязной, провонявшей перегаром камере, когда мне объявили, что Терри больше не будет жить со мной. Органы опеки собирались поместить ее во временный приют и уже начали подыскивать приемную семью, а на меня завели дело за драку, оскорбления и порчу школьного имущества. Это и стало поворотным моментом.
Осознав, что могу больше никогда не увидеть дочь, я словно полетел на дно пропасти. А еще с поразительной ясностью вдруг осознал, что если ее заберут, мне уже не выкарабкаться. Это было так странно, ведь после смерти Анны я ее почти не замечал – она просто была рядом.
Остатки разума и родительских чувств порой подсказывали, что я должен заботиться о ней, должен заниматься ее воспитанием, нести за нее ответственность, но без особого труда мне удавалось отмахиваться и от подобных мыслей, и от своих долгов. В тот год мы с ней будто поменялись ролями – не я заботился о ней, а она обо мне.
Множество раз Терри снимала с меня спящего в алкогольном бреду обувь и переворачивала на бок, чтобы я не захлебнулся собственной рвотой, доводила до кровати, если я вырубался посреди комнаты и собирала разбросанные по дому пустые бутылки, тушила забытые в пепельнице окурки и готовила для меня еду, как могла поддерживала порядок и делала массу других недетских вещей. Если бы не проблемы в школе, она совсем не доставляла мне хлопот. Пока я предавался апатии и саможалению, моя дочь, несмотря на собственную боль, молча и терпеливо переносила все трудности.
Я ничего не замечал. Не заметил как всего за год из жизнерадостного, беззаботного ребенка она превратилась во взрослого с серьезными и умными глазами. Из нас двоих ребенком тогда был именно я, она же стала полностью самостоятельной и очень напоминала мне Анну. Те же светлые волосы, огромные синие глаза и тонкий, слегка вздернутый нос с веснушками.
Так или иначе, но с того дня я больше не пил. Совсем. Осознав, что потеряв жену, я чуть было не потерял и дочь, во мне наконец что-то проснулось. Я вдруг вспомнил, что прежде всегда считал себя сильным, а тогда будто впервые посмотрелся в зеркало.
Я ужаснулся увиденному. Оттуда на меня взирал жалкий, обрюзгший, полуопустившийся трус и слабак, но сильнее меня ужаснуло другое. Этот образ так отчетливо напомнил мне собственного отца, что тут же я решил навсегда завязать с алкоголем. Сравнение с ним подействовало на меня как звонкая оплеуха – до скрежета в зубах я стал отвратителен самому себе.
Позже пришел запоздалый стыд. Ежедневно память воскрешала то воспоминание о том, как упившись вдрызг я ползал на четвереньках по дому (при каждой попытке подняться, пол уходил из под ног, я падал, матерился и опять силился встать), пока Терри не устала от моих бесполезных попыток и не дотащила к дивану, на который я и выблевал содержимое своего изрядно проспиртованного желудка; то, как изливал ей душу, зачем-то рассказывая о вещах, которые ребенку знать вовсе не следует; а то вспоминалось, как чуть не ударил ее. Ни разу я не поднимал руку на дочь, а тем вечером разъярился из-за какого-то незначительного пустяка.
А однажды я обмочился. Проснулся наутро в мокрых штанах и долго соображал, почему лег спать в таком виде. Напрягал мозговые извилины в стремлении докопаться, где промочил их, убеждал себя, что меня кто-то нарочно облил водой, выдумывал, будто сам полез в душ прямо в одежде, а может, угодил под дождь или так сильно вспотел… Я перебирал различные варианты, отказываясь принимать единственно верный ответ.
Когда в комнату вошла Терри, я растерянно хлопал глазами, рассматривая растекшееся подо мной желтое пятно. Это бледно-желтое пятно на белом полотне простыни преследует меня особенно часто, а мысль о том, что Терри тоже помнит о нем, порой сводит с ума. Оно стало для меня отметиной позора, символом унижения и стыда, клеймом, что я собственноручно выжег на наших с ней отношениях.
Наверное, этот стыд перед ней я буду испытывать до конца своих дней. В трудную минуту я подвел ее, оставил одну, а сам спрятался от проблем в алкогольном забытье и безразличии. Оправданий собственной слабости я не ищу. Знаю, что бесполезно.
Впоследствии потребовалось немало сил и терпения, чтобы все исправить – семь долгих месяцев я доказывал органам опеки, что способен встать на путь исправления. Терри я в итоге вернул и при этом получил важный урок. Он дал мне возможность понять, что в жизни у меня не осталось ничего и никого важнее ее.
Год назад я пообещал себе, что впредь не подведу дочь. И еще пообещал, что никогда ей не придется вновь краснеть за своего отца.
Глава 4
От невеселых воспоминаний меня отвлек зычный голос шефа полиции.
– Так, что тут у вас? – раскатисто пробасил он. – Если вы напрасно подняли меня с постели в такую рань, богом клянусь, что закрою вас в камере минимум на сутки!
С шумом ввалившись во входную дверь участка, Билл Томпсон принес с собой всеобщий переполох и суету. Казалось, с его появлением в и без того небольшом помещении холла сделалось еще теснее. Впрочем, он был из тех людей, кто любое, даже самое обширное пространство способен сузить до размеров своей монументальной личности.
Едва завидев его, молодой дежурный, минутой ранее клевавший носом, подскочил, вытянулся по стойке смирно и козырнул. В полиции он работал совсем недавно, поэтому каждый раз при виде начальника испытывал панику, начинал краснеть, бледнеть и нервически заикаться. Услышав его голос, Роб и я тоже непроизвольно поднялись на ноги, одна только Терри почти не отреагировала. Она лишь ненадолго приоткрыла глаза, сонно моргнула и, свернувшись поудобнее в кресле, продолжила спать.
Билл является шефом полиции последние лет тридцать и знает каждого жителя в нашем городе. Сейчас ему, должно быть, уже за шестьдесят, но несмотря на возраст, грузную фигуру и внушительных размеров живот, он все еще сохраняет бычью силу и энергичную резкость движений. В придачу к такой устрашающей внешности он обладает довольно взрывным характером, за что его многие опасаются и не рискуют лишний раз нарушать закон.
За его спиной тенью маячил Том Броуди. Этому худому, высокому парню на вид можно дать около сорока. Своими густыми рыжеватыми бакенбардами он смахивает на горную альпаку и взгляд его карих, задумчивых глаз вместе с заметно выступающей вперед верхней губой значительно усиливает это сходство. Последние десять лет он занимает должность помощника Билла и практически всюду следует за ним по пятам.
– Привет, Билл. – Сделав к нему шаг, я протянул для приветствия руку. – На нас напали у реки. Их было трое.
– Да что ты говоришь? Напали, значит… – проревел он, но тут же огляделся по сторонам, принюхался и заорал: – Дьявол! Откуда такая вонь?
– Это от меня.
– От тебя? Ты что, в скотомогильник свалился, черт тебя подери?
– Нет, хуже, – подошел к нам Роб. Обмениваясь рукопожатием с ним и Броуди, он предложил: – Мы можем поговорить в твоем кабинете? Дело серьезное.
В нашем захолустном городишке серьезные происшествия случаются крайне редко. Он совсем маленький, почти все друг друга знают, поэтому основным занятием местной полиции, состоящей всего из шести человек, являются выписывание штрафов за пьяную езду, разнимание потасовок и расследование пустячных краж. Еще иногда подростки чудят, обдолбавшись наркотой или Терренс, местный алкоголик, напившись, подерется с женой, но в целом у нас все спокойно.
– Надеюсь, что серьезное, иначе… – Увидев спящую Терри, Билл прогудел: – А что здесь делает твоя девчонка, Уилсон? Ты что это, таскаешь ее с собой по ночам?
– Мы были на рыбалке, Билл. С палатками. Может, все-таки обсудим все в более спокойной обстановке?
