Буксир «Бодрый». О жизни на Усть-Пахачинской косе

Теперь-то разве там, в Николаеве о людях беспокоятся, разве там пенсию реальную будут платить или может лечить без денег в старости, которая давно о себе напоминает и болями в суставах, и ноющей болью в сердце, особенно при физической перегрузке при подъеме на сопки или ходьбе по непроходимой тундре.

Существенно и важно, что все эти политические «драки» на самом верху, а также потеря нравственности наверху как украинской да и российской государственной машины, сказывается, прежде всего на самых низах здесь, там где человек живет ежедневно и ежечасно. И это уже не существенно Усть Пахачинская, Корфская ли коса или берег Днепра у Киева или Буга в Николаеве, или Херсонская степь, а может и благодатное Нечерноземье, куда он собрался переехать. Люди ведь сейчас стали и грубее, и ожесточенное, и черствее, да и, что существенно и еще меркантильнее. Без предварительной оплаты, без денежной смазки ни одного вопроса теперь не решить. А иногда и сами деньги не являются для чиновников действенным стимулом, при решении ежедневных и ежечасных проблем их жизни и даже существования. Да и наш возраст. Сейчас в их возрасте только наша «бесплатная» медицина и «продажная» фармация (на рынке до 12—20% поддельных лекарств) наголо разденут нищего пенсионера, да и как-то еще он ведь и не привык на пенсию жить. Почти всю её отдавал сыновьям и невесткам, а сам-то жил на то, что еще мог заработать. Благо еще силы были.

Решили вот с женой уезжать теперь в среднюю полосу России: Тульская область и поближе к историческим толстовским местам и жить можно на даче в лесу, возле любимой пасеки, как и тогда великий Лев Николаевич Толстой и как живет его родной 1941 года средний брат Иван, и только, что и наблюдать за такой летней неторопливой работой тружениц пчел.

– А сейчас?

А сейчас, его временный на это лето напарник Александр Куликов еще довольно молодой 43-летний и, что самое плохое, так еще и весьма гонористый, да еще и ставленник ставшего московским клерком Игоря Семиколенных, аж из Ставрополя на лето прикомандировали сюда.

Не спеша обдумывал:

– Свои вот городские начальники премию в каких-то десять тысяч рублей жилятся выплатить, а тут более 85 тысяч только на проезд в мгновение ему нашли. И при том, что штрафов сам Тимур Руденков за прошлый сезон собрал почти 750 тысяч рублей и почти на 2,5 млн. рублей конфисковал красной икры у рыбаков в селе Апука. Получается он один рыбинспектор государству доход в 3 миллиона 250 тысяч рублей дал. А получил от того же государства в виде заработной платы, смешно кому-либо сказать, чтобы на севере 23 тысячи рублей в месяц, а уж премия по итогам года всего-то каких-то 17 тысяч рублей. Вот и все доходы Олюторского рыбинспектора, хранителя бесценного биоресурса, бывшего старшины запаса и как-никак войскового ведь разведчика.

Но ведь он и работал последние лет десять уже не только за деньги. Да и не столько за деньги! Уже можно сказать за тридцать пять лет, прожитых здесь на Крайнем Севере втянулся, да и работа на никем не тронутой природе ему невероятно нравилась. Как глянешь на здешние просторы, на бескрайние морские Тихоокеанские дали, а когда красная, стеной прет по рекам и ничто её не останавливает ни быстрое течение, ни перекаты, а только внутренний древний зов этот их «хомминг» ведет здешнюю красную рыбу в верховья тысяч камчатских рек на нерестилища, чтобы один раз в своей жизни отложить в чистый промытый песок несколько тысяч своих золотисто-красных икринок и уж затем легко отдаться на волю течению и неумолимых речных волн затем нисколько не заботясь уже ни о своей дальнейшем жизни, ни о чем более важном, чем продолжение рода – вот это настоящий и вечный, как и сама жизнь естественный как и сама наша жизнь – хомминг. Одно слово – хомминг, а сколько силы, энергии и предназначения созданного самой Великой Природой, не известно как и когда, на каком генетическом ли материале запрограммированного их беспрерывного ежегодного движения, которое как только сойдет первый лед с рек, повторяется и повторяется из года в год, из столетия в столетие, и из тысячелетия в тысячелетие. И столько в этом природном хомминге запредельного, а еще их неимоверного напряжения сил, сколько их настойчивости и такой их целеустремленности по преодолению встречного течения воды, мелких каменистых водных перекатов и преград, что, придя к родному и так знакомому родному нерестилищу, где и сама родилась элитная нерка и чавыча, а не то вездесущая малоценная в этих краях горбуша, нет у неё уже никаких сил даже охранять свои такие беззащитные икринки, нет у неё уже сил отогнать рыскающих рядом злых хищников: гольца и хариуса, желающих своей ненасытной пастью разрыть и повредить драгоценную кладку, наслаждаясь затем её непередаваемым вкусом.

И сколько дней, сколько здешних белых ночей, теряя оставшиеся последние свои силы надо еще стоять, противостоя и сопротивляясь быстрому течению и ежесекундно охранять свою кладку, свой до поры до времени беззащитный рыбий выводок, чтобы тот, невредимыми тысячами и миллионами резвого малька весной мог затем скатиться в бескрайние и необозримые нашим взглядом воды Тихого океана, найдя затем и теплое течение Куросивы, и свой природный корм, и где вольготно можно расти и питаться им, и год, а то и два-три. Когда пришедший как бы ниоткуда хомминг, заставляет каждую особь красницы объединиться в стаю и вновь по бескрайним необозримым нашим тихоокеанским просторам идти к родному дому, а затем и вдоль восточного берега Камчатского полуострова двигаться только до своей родной реки и искать вновь этот рыхлый чистый и еще с весны промытый песок, чтобы природой заданный свой жизненный цикл, свое жизненное предназначение здесь на нерестилище повторить через 3, а может и через 5 лет.

Так и у человека, только у него этот хомминг начинается несколько позже в 17 или в 24 лет проявляется. И действительно: старший сын у Тимура Руденкова рыбинспектора из Корфа женился на 21-ом году, а младший и того позже – аж в 24 лет.

И ведь при этом сама красница всё время, охраняя на нерестилище свою икру ведь не ест и можно сказать образно и ни капли не пьет.

Примерно так же и жители осажденного в 1941 году Ленинграда, когда, голодающая мать сыну или дочери отдавала кусочек своей мизерной военной взглядом пайки, лишь бы те были живы, тот же извечный исторический хомминг, только в нашей человеческой земной жизни.

1.5. Дождь на 4-ой базе.

Быстрое лето, как всегда неизбежно близилось к концу, а первого сентября, как всегда, начинается новый учебный год. Для Геннадия Сазонова 10-й класс и затем сельскохозяйственный института. Он хотел посвятить себя генетике и одновременно ветеринарии. Для Михаила Умьялвихина, который приехал погостить у Анатолия только 9-й класс и затем «фазанка» или вернее ПТУ, а вот для самого именинника – Анатолия Кулычева последний 11-й класс, затем экзамены и поступление в Санкт-Петербурге в мореходное училище им. адмирала Макарова. Ведь он на море сам вырос, на серой морской косе в Пахачах родился, на море и будет затем всю жизнь работать. Вот такая его судьба, как и у его отца – судоводителя буксира «Бодрый» на Пахачинском РКЗ. И будет у них здесь в Пахачах вероятно своя морская династия.

Август этим летом, как никогда ранее выдался и дождливым, и довольно пасмурным. Температура воздуха не поднималась выше 11—12ºС. Погода стояла такая промозглая, что усть пахчинским ребятам, этим летом не удалось хорошо и в волю позагорать, даже в пионерлагере, что выше по течению реки погода как-то не задалась. Да, Анатолий и Геннадий еще ведь и работали весь июнь, часть июля на рыбалке в бригаде, что выше по реке Пахача километров в 15 в сторону села Ср. Пахачи стояла и как другие пахачинские ребята не отдыхали в заводском пионерлагере.

Там они для директора рыбозавода Тихоновича Александра Михайловича и главного инженера Гембского Игоря Петровича под руководством старших почти два месяца «шкерили» рыбу. Споро сеткой на перекате почти полностью перегораживая русло реки Пахача, после чего Средне-Пахачинские чукчи и коряки, что рыбачили, как всегда в верховьях реки уже не могли поймать и мало-мальски себе и семьям на еду красной рыбы этим летом и постоянно жаловались во все вышестоящие инстанции.

А владельцы неводов ничего лучше не придумали, как дать команду вездеходом МТЛБ в нескольких местах «случайно» перебить, где телефонный кабель пересекал русло реки. Такую их команду легко и быстро выполнил Нечаев Степан водитель заводского МТЛБ. За это ему руководство не одну премию выплатило, да и жене в бухгалтерии премиальные, не как всем работницам. Летом владельцев таких речных неводов волновало одно: месяц—два выждать, собрать побольше икры, отгрузить её на рефрижераторы, а там почти полумиллионный Владивосток или девятимиллионная Москва, а если повезет то и почти четырехмиллионный Ленинград, а уж затем и реальные деньги в кармане, и трудов то всего месяц-два здесь на серой косе или в верховьях на реке, а затем уж от трудов летних и праведных, отдыхай в теплом Крыму или благодатном Сочи, где как всегда как в песне темные ночи. Так и здесь летние темные делишки одних не давали жить другим.

Средний по возрасту, Геннадий может быть отличался от ребят своих сверстников тем, что серьезно занимался выращиванием норок с отчимом по специальности ветеринарным фельдшером в Олюторском РКЗ. За два года как они с ним из Москвы с рынка привезли 7 самок и 2-х самцов уже получили приплод больше 45 голов в прошлом году, из которых было 26 самок и в текущем году родилось уже 95 щенков, из которых было 48 самок, так что на следующее лето они с отцом планировали довести поголовье до 300 голов. А это уже кое-что. Отчим с матерью Мариной Александровной откладывали сыну на учебу на специальную его детскую сберкнижку на срочный вклад, а проценты были в текущем году довольно таки не плохие по накопительному с дополнительными взносами срочному вкладу – за год обещали начислить 37,8%.

Они с отцом научились даже выделывать нежные шкурки и теперь в их руках переливался блестя волосками коричневатый ценный мех так, радуя души их обоих

Да и сам Геннадий хоть и был довольно низкого роста, да еще как и все подростки юноши такой худосочный, но вместе с тем серьезно изучал и химию с физикой, и биологию норок, и способы их разведения, селекции, и методы их кормления, и в недалеком будущем хотел, как и его отчим стать, но уже не ветеринарным фельдшером, а ветеринарным врачом и даже учёным генетиком, чтобы заниматься самым серьезным образом их генетикой и не только норок. Он уже знал и со слов отчима понимал, чтобы получить хороший и здоровый приплод, необходимо отслеживать, чтобы не было покрытия со стороны норок «отцом» своих «дочёк». Для этого отчим и привез сразу два самца от разных хозяев. А так на такое как у них количество самок хватило бы и одного самца.

С отчимом они планировали в очередной отпуск съездить в Елизово и там взять еще пару самцов для очередной смены их крови у своего растущего с каждым днем поголовья норок.

Приемный сын Геннадий также помогал отчиму-ветеринару на рыбозаводской ферме и часто засматривался как упитанный бык долго обихаживает своих избранниц, тряся своими чуть ли не по килограмму тестисами, а после, уже принюхиваясь и нежного вылизывая заветные места и учуяв, что самка в охоте, часто высовывал свой острый как кинжал и на удивление Геннадию довольно длинный ярко розовый пенис, из которого затем пульсируя летели во все стороны брызги белесоватой спермы… При этом наблюдая за садкой быка, Геннадий не скрывал своего естественного удивления таким совершенным творением матушки Природы, которая создала вот такое грациозное и довольно умное животное. И весит ведь чуть ли не тонну, а так легко при желании покрывает самку и своевременно узнает когда она доброжелательно примет его ухаживания и ведь по времени практически он никогда не ошибается. И затем уже ранней весной долгожданный отел и настоящее весеннее молоко. Только стальное кольцо толщиной в его палец и усмиряло бычье неистовое буйство в коровьем стаде, когда в одно из лет в июле Геннадий пас стадо на косе из 18 коров.

Да, что этот громадный бык. Вон читал недавно бабочка «Махаон» зовется, так её самец по запаху самку за 8 километров учует и летит туда, где бы она ни находилась или пряталась. Снова тот же вечный естественный – хомминг. Вот где настоящая сверх тонкая химическая рецепция, вот где истинная сила и совершенство матушки Природы к продолжению своего рода своего, вот где настоящий естественный никем не утоленный хомминг.

Этого поголовья 18 коров в их селе Усть Пахачи было достаточно, чтобы обеспечить молоком и участковую больницу на 35 коек, и детский сад на 125 мест,, школу с 214 учениками да и всех жителей села, а еще ведь излишки сметаны и творога отправляли на допотопных самолетах АН-2 или попутных вертолетах МИ-8 и в село Тиличики в райцентр, который был южнее примерно на 175 км от Усть Пахачей.

Еще юному Геннадию этим летом не было трудно пасти такое не большое стадо рыбозаводстких коров, так как Пахачинская коса, потому и называлась косой, что с двух сторон песчаная насыпь была как бы отгорожена водой и стоило только коров выпустить из рыбозаводских сараев, как они, учуяв свежую и сочную на ночной росе настоянную траву, уходили за колючее ограждение аэропорта и даже за пограничную комендатуру, а уж там только сиди да и читай свои новые из сельской библиотеки книги. Да еще и наблюдай за окружающей камчатской природой, и каждый день меняющимися окружающими его пейзажами, да стоящими на рейде разноцветными кораблями и конечно следи за неуклонно, вне его воли и сознания бегущим временем, и чтобы к обеду не опоздать, и чтобы доярки не ругались за их задержку на работе.

Только одни, наверное, комары и мешали Геннадию созерцать прелести окружающих их пейзажей, а когда не было ветра, приходилось чуть ли не через час обновлять ДЭТой защитный её слой на лице и руках от пронырливой комарни, а особенно не вероятно мелкой мошки, которая под осень так досаждала и залезала во все уголки его тела, особенно под рукава рубашки и тогда оставались на его юном теле красные пятная после её укуса, которые хотелось расчесывать буквально до самой крови.

На рыбозаводской ферме доили коров еще по старинке три раза в день, не так как сейчас в крупных промышленных комплексах США, о чем Геннадий читал в журнале «Америка»: там доят коров всего два раза в день рано утром и вечером.

Поэтому-то пахачинским дояркам приходилось вставать в пять часов утра и юного Геннадия мать поднимала в шесть утра, чтобы он, попив быстро чай, ухватив заранее с вечера приготовленный тормозок с компотом и бутербродом, забыв даже почисть зубы или умыться спешил на свою работу. Всё-таки какая никакая помощь в семейный бюджет, да и к школе можно всё затем купить на заработанные хоть и небольшие но свои заработанные деньги.

У Геннадия мать была черноволосая как смоль настоящая татарочка. Звали её Зара Усановна, а первенец и любимец сын был такой белобрысый, был довольно светловолосый, а еще был такой тонкой кости, откуда, и от кого пригнул к нему этот его славянский ген белизны, настоящей белизны его волос и непередаваемой белизны кожи тела он так у матери по малолетству и не допытался, так ему было теперь и комфортно и уютно в её Усть Пахачинском доме. Правда в их семейном альбоме была одна старая уже слегка пожелтевшая от времени фотография молодого солдатика, настолько похожего на юного Геннадия, что если бы родные и знакомые не знали, что Гена еще не служил в армии, не возможно было бы поверить, что это именно не он запечатлен на данной фотографии.

Фотография всё-таки невероятно удивительное изобретение человечества. Человека может уже давно нет на Земле или он уехал далеко, а мы можем видеть его не забываемый облик, явственно воспринимать его красоту, видеть его одежду, даже узнать его достоинства, любоваться пейзажем его окружающим, наслаждаться и восхищаться его не передаваемой личной аурой.

1.5. Воспоминания.

А ведь и у людей также. Вот мать у родного старшего брата, живущего в Пахачах у Егоровича – учителя физкультуры, четырех то сыновей родила, и одна, без помощи мужа троих после смерти его в Великую Отечественную, одна воспитала и поставила их на ноги: старший правда только десять классов осилил, средний – уже техникум в Харькове окончил, а вот самый младший так ведь он получил высшее образование. Младший стал учителем, стал наставником и примером для других и сам вот уже вырастил двоих сыновей – любимых его «орлов», а теперь вот заботился о подрастающих внуках, да и соседке помогал, как мог.

Да и у соседей Воскобой Мартены, ведь тоже осталось трое и при этом в то послевоенное время два получили высшее образование в политехническом в Харькове.

А сегодня находится много очень «грамотных», кто бесшабашно и легко критикует тот их социализм 1918—1980 гг. А ведь те времена не чета дням сегодняшним 1991—1997 гг. Сомневаюсь, что в наши дни они, сироты и дети войны, смогли бы бесплатно получить такое же качественное образование. А затем после окончания ВУЗа еще и бесплатно получить жилье, да еще дать бесплатное высшее образование своим подрастающим детям. И надо заметить, что ведь и образование то в древнем Харькове было великолепным. Полуторамиллионный город с древними учебными традициями, ведь еще и бывшая столица Украины. Университет ведь там открыли еще в 1805 году, а таких как университет сегодня в городе 21 ВУЗ, не считая сотни техникумов и училищ, это уж о чем-то да и говорит.

А его родная мать, мать его Евфросиния Ивановна души ведь в своих сыновьях не чаяла, любила их всех как могла, холила как могла, оберегала, как сегодня бережет нерка и чавыча свою икру в этой быстротечной реке Пахача.

А ведь в её семье была она самая младшая. А как вышла замуж, как отошла от семьи и от своей родной матери Надежды Изотовны, тоже воспитавшей шестерых: двоих дочек своих Орину и Евфросинию, двоих сыновей мужниных Федора и Алексея и двоих прижили вместе с Кайдой Яковом дочь Екатерину и самого младшего Александра. Что их и разнило, так это их отчества. У двоих отцы Иваны, а у четырех Яков.

Так ведь его матери одной пришлось детей в те лихие военные и послевоенные годы на ноги ставить. А ведь как это трудно было после войны. И еще одинокая ведь женщина. А дома вечером ни теплого мужниного совета, ни настоящей опоры на крепкое мужское плечо. А дети ведь младые, один младше другого, а чем их то накормить.

Часто вспоминал, как малыми с матерью да бабушкой прятались от бомбежки в погребе, когда коварный немец, перейдя через Северский Донец в далекие Волгоградские степи направился.

А муж? А любимый муж давно лежит в братской могиле не то в Одесской области, не то в другом месте на юге. Что и сохранилось в сундуке среди бумаг, так это уже пожелтевшая от времени калька с синей печатью воинской части, где фиолетовыми чернилами кратко и четко, и к удивлению каллиграфическим почерком было написано:

«Ваш муж, Левенчук Алексей Андреевич, 05 декабря 1917 года рождения, героически погиб 17.08.1943 года в районе села Ольгино, Одесской области.

Командир ВЧ №2046 подполковник Сидоров И. М. подпись с завитками и синяя печать».

Да разве у неё одной? Вон у соседки Матрены Ивановны Воскобой, такая же коричневая бумажка лежала в сундуке. Правда, жаловалась на днях, что дети куда-то её запропастили и надо было ей теперь вот ехать в районный военкомат в Балаклею, чтобы те нашли копии, и надо было доказать, что она вдова участника войны и что бы ей установили доплату к пенсии за это в размере всего то 10%, а дети её и его теперь сироты, могли без конкурса поступить в тот же политехнический институт.

Вот ведь и всё, что осталось в вечной памяти и сердце её, как эта полуистлевшая бумажка.

А ведь её сердце?

Сердце-то матери ныло и болело почти каждый день, каждый вечер и по ушедшему в необъяснимое никому небытие мужу, и о малых детях войны: один 1939 г., а другой 1941года, о её сиротах войны, которых надо еще поставить на ноги, помочь, как тем птенцам стать на крыло и отправиться в полет этой жизни, над этой многострадальной Землею. А её жизньдающая грудь наливалась по вечерам ожидая, что он вернется, что он прильнет к ней, что он вдохнет её всю, а по её телу такая нега, по её телу давно не видевшему и не ощущающему настоящей мужской ласки такая дрожь ожидания…

И ведь одна её короткая судьба столько вместила: ранее её родного отца Иван Андреевича Якименко в 1919 году, вывели в холодном феврале махновцы в Савинцах на заснеженную землю и, надсмехаясь без всяких угрызений совести легко разрядили свои маузеры в его такую хрупкую грудь и из неё только красные струйки крови стекали по белой холщевой рубашке на белоснежный снег слегка, покрывший метровый тот савинский чернозем. И всё это их надругательство над его жизнью, над всмей нашей судьбою из-за полоски или небольшого надела этой черной но сверхплодородной земли, которая сейчас наполовину савинскими крестьянами заброшена, из которой даже трубы орошения, пронырливый председатель колхоза или ООО, или ОАО «Маяк», да сейчас уже и не важно, но ведь вытащил из натруженной земли, чтобы сдать их на металлом и затем всё это положить в свой бездонный частный карман.

И мы спршиваем сегодня?

– А стоило ли тогда в 1919г., отдать за всё это свою короткую жизнь, оставив своих родных детей, любимых дочерей Арину и Ефросинию без отца, без его постоянной поддержки?

И столько затем еще страданий и этой плодородной земле, и плодам её, детям Гражданской войны, детям Отечественной войны, нынешним детям Горбачевской перестройки и нынешней революции девяностых, сметавшей под своим ураганом всех и вся, ломая все давно, выработанные принципы и не зыблемые человеческие устои, которыми ранее так дорожили и которые сегодня превратились только в отзвуки истории…

Ведь она тогда была еще маленькая, сама то рождённая 5 декабря 1918 года и все это не помнила, только её интуитивные ощущения и такие свежие воспоминания, что из рассказов её матери, а моей бабки Кайда Надежды Изотовны, которая при любом удобном случае долгими вечерами и при молитве вспоминала, и заносила, пополняя в свой коричневый молитвослов их имена, давно ушедших из нашей и её памяти в специальный ранее не понятный мне раздел «За упокой». И знала она и помнила всех, и всех поминала, когда ездила в Изюм в одну оставшуюся церковь, чтобы уже там отстоять длиннющую всеночную на своих давно узловатых так натруженных женских коленях, ставя длинные настоящие восковые свечи у образов святых мучеников по облику похожих на нас самих.

А уж затем и памятная всем ленинско-сталинская коллективизация, и сыпной тиф, и чего только не было в её трудной земной жизни и женской никому не предсказуемой судьбе. И комсомольский призыв в 1947 году и как затем стала трактористкой, и работа в Савинской машинотракторной станции (МТС), на той еще технике, к которой её женские руки зимой легко без рукавиц, прихватывались сильным морозом и какое надо было ей совершить усилие над собой, чтобы её ту то технику еще и завести и затем целый день напряженно работать, совсем не думая о брошенных дома безнадзорных и голодных детях, а может наоборот, только о них и думая дергая рычаги этой стальной техники. Думая о них, выполняя всю дневную норму на пахоте, которую затем в виде карандашной «птички», учетчик мужик сосед без левой руки, утраченной на войне быстро поставит в своей клетчатой тетради в обложке из зеленого коленкора, по которой, затем не возможно будет доказать, что ты работала в колхозе не то «Маяк», не то «Путь к коммунизму», не то «Свет Ильича» так как его не менее пяти, а то и десяти раз за это время переименовали и архивов нет ни здесь в Савинцах, ни в райцентре Балаклее, а они до войны были увезены в Харьков, и сохранились ли там те довоенные архивы, когда фашист жег всё и вся, и она не имея ни тех молодых рано растраченных сил, ни уже реального здоровья, так как после пыльных бурь шестидесятых, что шли с Семипалатинских бескрайних степей, неся радиоактивные осадки от Курчатовских и Сахаровских атомных бомб не можешь получить давно, заслуженную мизерную пенсию по инвалидности как колхозник, отдавший все свои сознательные годы с малолетства на труд для этой артели, для твоего колхоза, в который твоя мать с отцом сколько в колхоз отнесли, для своих селян и людей твоих родных Савинец, они ведь все отдали для блага себя и своей семьи, так как все тогда работали именно так, так как ты работала как и её отец Якименко Иван Андреевич и её прадеды на сырой черноземной матушке земле, которая одновременно наш народ и кормит, и обувает, и даже кров дает.

И сегодня, Тимур Руденков, удивлялся и восхищался, как его мать, будучи еще довольно молодой, закончила курсы трактористов и первой в селе Савинцы на Балаклейщине села за такой неуклюжий из сегодняшнего времени трактор, чтобы после войны, когда, в каждом доме кого-либо из мужчин забрала эта мировая «мясорубка» и не вернула назад, когда поля стояли поросшие бурьяном, да как и сегодня не распаханы, и когда нужна им этим полям, и этой истерзанной врагами черной и плодородной земле, нужна была молодая её сила и такая ведь совсем не женская сила и еще удаль…