скачать книгу бесплатно
Черепаховый гребень упал…
Вот окурки сигар, папиросы,
Вот вина недопитый бокал
Вот другой… Здесь вина не жалели.
Не жалели, как видно, любви,
И кипучим вином подогрели
Жар, давно уж остывший в крови.
Как удушлива вся атмосфера
Как здесь виден цинизм и разврат…
Г. А. Хрущов-Сокольников
Видимо, на такой пирушке и сошлась «гетера» Анна с Александром Чеховым.
С Хрущовыми-Сокольниковыми Александр, уже начавший публиковаться, познакомился через своих друзей-однокурсников Третьяковых, и печатал в журнале Гавриила Александровича разную мелочишку. Зная об их семейных коллизиях, он был не прочь завести интрижку с опытной богатой «барыней» (как называл ее Чехов).
Анне же новый любовник даже внешне напомнил того, «рокового» Александра: высокий, худой, и такой же талантливый и независимый студент. Что-то, видимо, вспыхнуло в памяти.
…Но, как там ни придумывай смягчающие обстоятельства, все же надо сознаться, она порочна.
Чехов. «Вишневый сад»
Позже Александр Чехов, уже несколько лет женатый на Анне и проклинающий свой брак, об умершем сопернике вспоминал зло: «Покойся мирно Покатилло! Ты был умнее меня. Она еще до сих пор помнит то одеяло, под коим ты умер, а от меня, кажется, в ее памяти не останется ничего».
Увлечение сына «пожилой», безнравственной женщиной, и живущим с ней «блудно», вызвало нешуточное возмущение семьи Чеховых. Как ни объяснял Александр, что готов жениться, но церковь запрещает, – никто его не слушал. Александр ушел из дома, и судя по переписке родни, уже в мае 1881 года уехал к Сокольниковой в Тулу, где жили ее дети.
В Москву любовники вернулись вместе, и Александр пристроил Анну Ивановну делопроизводителем в только что созданный журнал «Зритель», где она проработала до февраля 1882 года, а затем опять уехала в Тулу.
Тем временем Александр спешил сдать экзамены: пора было после семи лет учебы окончить, наконец-то, университет.
ИЗ СЕМЕЙНОЙ ПЕРЕПИСКИ
В феврале 1882 года он строго писал своей возлюбленной:
«Милый друг и Бабушка!
Я обещал не писать тебе в виду твоего скорого приезда в Москву и не написал бы, если бы не твое письмо. Теперь слушай в оба уха и наматывай себе на ус.
Ты желаешь знать мои планы. На это я тебе отвечу: тебе они давно известны, но чтобы ты, моя дура, успокоилась – я повторю тебе. Я теперь работаю для того, чтобы обезопасить нас с тобою во время моих экзаменов.
Жить мы будем вместе. Квартиру и стол и прочее будем оплачивать тоже вместе, а как – условимся после. Как только ты приедешь в Москву, тебе сейчас же придется нанимать отдельную квартиру.
Еще раз велю: настраивай свои нервы получше и приезжай, пожалуйста, веселенькая и здоровенькая. Если приедешь плаксой, то лучше там – в Туле. Мне плакса плохая подруга.
Пьянствовать перестал, вплоть до твоего приезда, а когда ты приедешь, то разрешу. Видишь, какой я умник!… Жму твою руку и повторяю: ради всего святого брось все свои опасения и недоверие, и то и другое – неосновательно, а главное – оскорбительно для меня. Помни это. Я думаю, ты не захочешь понапрасну оскорблять любящего тебя человека. Ты по глупости своей обиделась, что я подписываюсь S, а не полной своей фамилией. Чтобы утешить тебя, изволь: АЧехов, АЧехов, АЧехов, АЧехов, Твой АЧехов, Весь твой АЧехов, муж глупой Аньки АЧехов. Довольна теперь?… S. Дура! Сволочь! Жопа!»
Анна отвечала:
«И хочется поговорить с тобой и не знаю что писать. Я в таком состоянии, что если я буду сейчас писать тебе, то что хочется, я знаю, что ты разорвешь письмо. Мне так тяжело… нет лучше ничего не буду писать, лучше подожду от тебя письмо и тогда успокоюсь и напишу другое.
Сегодня я опять ночую у Полонских. Долго в Туле я оставаться не могу, уже по одному тому, что мне негде ночевать – то в одном месте, то в другом.
Как я счастлива, как я довольна, Сашурка, мой милый, сейчас получила от тебя письмо. Одно меня немножко огорчает, что ты не получаешь моих писем, между прочим, я пишу уже четвертое, куда же они деваются, отчего не доходят до тебя.
Как я рада, что ты не забываешь меня, милый, люби меня, и все устроится, если не очень скоро – ничего, я буду терпелива, если буду знать, что что ты меня любишь. Меня немного смущает твой разговор с матерью в каком роде он был, в благоприятном или неблагоприятном?
Здоров ли ты мой дорогой, славный, хороший, большой Шурка. Ужасно скучно тут без тебя. По приезде в Москву постараюсь быть покойной, нервы мои все-таки укрепились. Неужели ты любишь меня, Саша? Какое счастье, мой милый, дорогой. Целую тебя, всего, моего хорошего Сашку и прошу не забыть и не сердиться на Аньку».
В конце июля, так и не получив родительского благословения на «незаконное сожительство», Александр Павлович с Анной Ивановной и ее сыном Шуркой отбыл в город своего детства, где устроился на службу в местную таможню. Анна была беременна.
В Таганроге прибывших встретили с любопытством: слухи о греховной связи бежали впереди их появления. И заткнуть рот обывателям Александр нечем: у него не было свидетельства о венчании!
Положение усугублялось беременностью невенчанной жены: ребенку грозило клеймо незаконнорожденного. Нужно было срочно что-то предпринять. И Александр, недолго думая, решил смастерить фальшивый документ о браке: кто будет разбираться?[28 - В те времена это было несложно: документы переписывались вручную и не всегда строго требовалась на копии печать. Так, например, выглядит хранящаяся в архиве выписка из метрической книги о рождении Николая Чехова, переписанная его собственной рукой и поданная в Училище живописи безо всякой печати.]
В очередной приезд к родителям он стащил у отца его венчальное свидетельство, чтобы по этому образцу сделать фиктивное о, якобы, состоявшемся венчании с Анной Ивановной в Петербурге (такова была легенда).
Впоследствии Александр отнекивался от кражи и старался отшутиться: «Смею заверить обворованного папеньку, что Свидетельство случайно заехало ко мне в Таганрог».
Но оправдание выглядело жалко, и над этой аферой брата частенько посмеивался Антон. Как-то, объясняя, что мать не может ехать без паспорта, съязвил: «Жить же по венчальному свидетельству, как ты жил, она боится». Да и сам Александр спустя много лет признался: «Я без благословения по родительскому венчальному паспорту блудом занимался».
В феврале 1883 года у Чеховых-Сокольниковых родилась дочь Маша (по-семейному Мося). Встал вопрос о крещении незаконнорождённого дитя. Дядя Митрофан, на которого рассчитывал Александр, вдруг начал юлить.
«Я приглашал его, да, кажется, толку будет очень мало», – жаловался Александр Антону. Обиженный, он написал и брату Николаю с обвинениями в адрес не поддерживающей его семьи. Письмо это попало в руки Антона, и тот ответил, ответил жестко, обозначив при этом и свою позицию в отношении Павла Егоровича:
«Не знаю, чего ты хочешь от отца? Враг он незаконного сожительства – ты хочешь сделать его другом? Он, как бы сладко ты ни писал, вечно будет вздыхать, писать тебе одно и то же и, что хуже всего, страдать. И как будто быты этого не знаешь? Странно…
Тебя не поймут, как ты не понимаешь «отца шестерых детей», как раньше не понимал отцовского чувства. Чудны дела твои, Господи!»
Письмо это возымело свое действие. Похоже, что и с родителями Антон провел работу. Так или иначе, но отношения потеплели. И уже в мае Антон написал брату: «Мать сильно просится к тебе. Возьми ее к себе, коли можешь. Отец всем рассказывает, что у тебя замечательная должность. Опиши ему, пожалуйста, свой мундир и приплети хоть один табельный день, в который ты стоял в соборе среди великих мира сего.»
Как устроил Александр свой быт в Таганроге, никто из родных не знал, а сам же он описывал так:
«Большой, не без некоторого вкуса убранный кабинет. Гипсовый бюстик Гёте, портрет дамы с расчесанным пробором в дорогой ореховой раме. У стены два шкафа с книгами. На полу большой ковер, скрадывающий шаги. Рядом – будуар – спальня женщины с расчесанным пробором. Она лежит в постели. У ног ее за кисейной занавеской маленький новорожденный ребенок».
Склонность Александра к вранью, или как выражался Чехов – «брехне», была известна в семье. Но то, что увидела Евгения Яковлевна, приехавшая помочь сыну, повергло ее в ужас:
«Кухарки нет, и не намерены нанимать, держат 12-тилетнюю девочку. Я не могу здесь жить. Ради Бога, пришли деньги, я пропаду здесь. Я не могу видеть Сашиной грязной жизни, если бы вы видели, в какой грязи вся его большая семья, вы дня не могли бы прожить у него. Саша хорошее жалованье получает, да они не по-людски живут».
Когда Евгения Яковлевна вернулась в Москву, за ней последовал и Александр с семьей – погостить. На московских домочадцев Александрово семейство тоже произвело «сильное» впечатление. Антон отреагировал без экивоков:
«Брат наш мерзавец. Извини, голубчик, но будь родителем не на словах только. Чистое белье, перемешанное с грязным, органические останки на столе, гнусные тряпки, супруга с буферами наружу и с грязной, как Конторская улица, тесемкой на шее – всё это погубит девочку в первые же годы. Не бранись вслух, барабанную перепонку у Мосевны запачкаешь своими словесами».
Саша в ответ расхваливал дочь и расшаркивался перед отцом: «Мосевна – чистый бутон. Радует наши родительские сердца и с каждым днем делается все более и более похожей на дедушку, настолько, что мне даже обидно, ведь я отец, а не дедушка. Ну настоящий Палогорч! Не даром он благословил ее».
Но как бы ни расписывал молодой отец родительские радости, его сожительство уже трещало по швам.
Из дневника Ал. П. Чехова все того же 1883 года:
«За ужином я мирно сидел и кушал. Что может быть невинней? Но Анне, видно, захотелось прервать мое хорошее расположение духа. Она теперь настроена на тему, что я люблю ее не так, как прежде и просится в Москву. Дура, не умеющая ценить мужа. Не будь дочки, с какой бы решимостью я…».
А Антону писал: «… ннннеееее-женнись ты голлупбпбпчик Христа ради, и даже Николку ради мнимого его исправления отсоветую pater`ам женить. Сгниет».
Наступил январь 1884 года. Александр ждал ответа на свое прошение о переводе в московскую таможню, Анна снова была в положении, и никто даже помыслить не мог о грядущей трагедии.
Еще 5 января Анна Ивановна счастливо писала в Москву:
«У вас такая умница племянница, что вы все ахнете. Сашка все мешает, вырывает перо…».
20 января «Сашка» сообщил, что у дочки «режутся глазные зубы, вероятно, в силу этого девочка стала хила, скучна, куксива, плачуща, сонно-бессонна».
А через неделю пришла телеграмма:
«Едема Церебри[29 - Отек мозга (лат.)] Безнадежна. Чехов».
Умирала девочка мучительно. Александр описывал Антону душераздирающие подробности ее страданий:
«Мося еще жива, но это уже давно не человек, а конвульсивно содрагающийся ежеминутно трупик, лишенный всякого сознания. Уже два дня левая рука и нога парализованы, зато правые конечности двигаются усиленно, ритмически в одном и том же направлении – к голове и обратно. Сознания – полный нуль. Сегодня явился жар, конвульсии и пульс быстрее 130.
Твоей телеграмме эскулапы не дали смысла и упорно отрицают и теплые ванны. Хотя описанные тобою признаки отчасти и исполнились, но я не дерзнул настаивать на предписанном тобою лечении».
«Сегодня девятые, должно быть, сутки, как весь мир и вся вселенная сосредоточились для меня в маленькой кроватке, на дне которой лежит маленький трупик, стонущий ежесекундно, без перерыва. Агония ужасна, медленна и бесчеловечна. Будь я доктор, я давно убил бы Мосю хлороформом или чем-нибудь смертельно и без мук усыпляющим»[30 - Эту трагическую историю своей жизни Александр отразил в рассказах «Длинный дурак» и «О чем пташка пела». См. Александр Чехов. От Агафопода Единицына до А. Седого. Неизвестные рассказы, водевиль и повесть. Издательские решения. М., 2021].
ИЗ ДНЕВНИКА АЛ. П. ЧЕХОВА
«27 января.
Мося! Без тебя я перестану жить с Анной. Боже мой, как я страдаю. Хоть бы водки выпить!
28 января.
Анна все пристает, чтобы я выпил водки, чтобы успокоиться. Перед постелькой Моси! Эта баба никогда меня не понимала и не поймет. Если Моси не будет, я буду держать ее у себя из сострадания.
Бедный я несчастный! За что я наказан, за чьи грехи? С Анной без Моси я жить не могу. Без Моси Анна немыслима. Я буду говорить ей, что люблю ее, потому что я добр, но любить не могу. Не могу. Стану обманывать, что люблю.
1 февраля Чеховы получили телеграмму:
«Мося умерла Амин Чехов»[31 - Мария Гавриловна Хрущова-Сокольникова (1883 – 1884) похоронена на церковном кладбище в селе Радуговицы Тульской губернии.].
Все бросив и проклиная богопротивный Таганрог, Александр с женой, ее детьми и прислугой предстал перед изумленными родителями.
«Шутка ли собрать такой Кагал и нагло приехать без спросу в нашу семью, нарушать покой и порядок в доме», – возмущался Павел Егорович.
Александр рассчитывал на сочувствие семьи, но родители увидели в случившемся знак свыше. Еще не зная, что Анна вновь ожидает ребенка, Павел Егорович просил Антона:
«Уговори Сашу, чтобы оставил Анну Ивановну, пора уж очнуться от сумасшествия. Он меня никогда не слушал, а ты больше имеешь влияние на него. Вот Бог отнял дитя, которое он любил, следовательно, дела его неудачны. Пора уж одуматься, будет, побаловался, пора и за разум взяться. Разыгрывать комедию и составлять из своей жизни какой-то роман, вовсе не годится».
Что сказал Антон брату остается тайной, но Саша из квартиры семьи съехал.
Однако вся беда состояла в том, что Александр и сам уже одумался и был бы рад закончить этот «какой-то роман», но беременная Анна стала уже судьбой.
Пришлось смириться с этим фактом как родителям, так и самому Александру, сбегавшему теперь от нелюбимой жены при любой возможности.
«25 марта 84. Живя в Москве с Анной и ее детьми, я, благодаря случаю оказался свободен на целый день. Уж и отпраздновал же я этот день! С Фатером целовался искренне и хорошо, и Фатер был весел и забыл свою вражду ко мне за незаконное сожительство. Первый день за сто лет я чувствовал себя довольным. И все это происходило только оттого, что моей жены Анны не было дома», – захлебываясь от удовольствия, писал он в дневнике.
А жене он посвятил стишок, который и опубликовал в журнале.
Ты была моей невестой…
Молчалива и робка,
Сомкнут ротик был прелестный,
В речи – кротость голубка…
Стала ты моей женою…
Вдруг раскрыла ротик твой:
Непрерывною волною
Потекли и брань и вой…
Обманули твои губки
И жемчужный ряд зубов:
У тебя, моей голубки
Уж не ротик – десять ртов…
В Воскресенск, на дачу к Антону, Александр тоже уехал один, а по возвращении жаловался брату:
«Слава моя в номерах растет и растет. Все жильцы-соседи смотрят на меня очами прокурора: подло оставлять бедную женщину. Можешь судить о том, что у меня за расположение духа. В общем, скверно и сил нет вырваться. Боюсь, как бы не запить: до того уж мерзко и постыло».
И он запил, и запил не на шутку. Пришлось Анне обращаться к Антону: «Посоветуйте, что делать? Саша допился до того, что ему везде кажутся мухи и чертики, и совершенно до беспамятства бредит».
ИЗ СЕМЕЙНОЙ ПЕРЕПИСКИ
Павел Егорович:
«Любезный Сын Антоша!
