скачать книгу бесплатно
Трагедия в доме Третьяковых произошла девятого марта 1878 года. Это невероятно, но в один день скончались бабушка Третьяковых, Александра Дмитриевна, и их тётя, Софья Александровна Крепион. Все изменилось в одночасье.
Не случись этой беды, у Третьяковых, да и у Александра с братом Николаем могла быть иная судьба. Но что об этом говорить…
На Ивана с Леонидом рухнуло огромное наследство вкупе с абсолютной свободой. С этим нужно было что-то делать. Ума хватило только на развлечения. Вскоре Александр Чехов переселился к Третьяковым и теперь тоже ездил в университет в экипаже.
Постоянным гостем был в усадьбе и Николай Чехов, он писал для выставки портрет Ивана. «Жаль, что я не окончил портрет Третьякова, рука не готова. Портрет в натуральный рост, сидит за роялью», – сообщал он Антону.
Здесь, в доме Третьяковых, на одном из литературно-театральных вечеров, заведенных еще Александрой Дмитриевной, впервые состоялось публичное чтение водевиля Антона Чехова «Нашла коса на камень», который Александр «выдавал для удобства за свое». Здесь же, у Третьяковых, Александр обсуждал чеховскую «Безотцовщину».
Время на 1-й Мещанской проводили весело. Учеба перемежалась с балами и маскарадами.
«Эту зиму мы с Николаем порядочно покутили, побывали раза четыре в Стрельне… Это роскошный ресторан в глухом лесу в Петровском парке. Побывать в Стрельне – это верх кутежа», – захлебывался от восторга Александр в письме тому же Антону.
Мария Павловна Чехова позже утверждала, что именно Третьяковы приучили старших братьев к пьянству:
«Александр в это время начал заболевать своей страшной болезнью, попав в дурное общество братьев Третьяковых, где пьянствовали с утра до вечера. Николай тогда же последовал старшему брату в том же духе».
Но это не так. Аристократка Александра Дмитриевна держала внуков в строгом комильфо. Скорее Александр «совращал» барчуков. Братья Чеховы любили выпить и до Третьяковых: еще в Таганроге они таскали вино из отцовской лавки, а в Москве, как следует из писем Ал. Чехова, постоянно мотались по дешевым пивным и портерным.
Но в одном М. П. Чехова была права: пьянство у Третьяковых стало бесконтрольным. Алкоголь лился рекой, с него начиналось утро. Развеселую, безалаберную жизнь, которая началась после получения его приятелями наследства, Ал. Чехов с явной ностальгией описал в автобиографической повести «Хорошо жить на свете!»[12 - См. Александр Чехов. От Агафопода Единицына до А. Седого. Неизвестные рассказы, водевиль и повесть. Издательские решения, М., 2021]. Вот несколько цитат.
Про себя.
«Он был то, что на студенческом языке называлось „парень-рубаха“. В университете, в науках, он шел так себе, многих лекций совсем не посещал и серьезно увлекался только одной химией и с большой охотой работал в химической лаборатории».
Про Ивана.
«Явившись на экзамен богословия, взяв билет «о чуде», он смог ответить после долгого размышления только три слова:
– Чудеса бывают различные..
– Совершенно верно, – согласился с ним протоиерей-профессор, – было бы чудом, если бы вы ответили иначе. Приходите экзаменоваться еще через неделю….»
Про Леонида.
«Только он держал хорошо экзамены. И у него были свои недостатки. Он не прочь был иногда выпить – и здорово выпить. Он вполне оправдывал древний тезис: „веселье Руси есть питие“».
Про экзамены.
«Экзамены были на носу, и временем приходилось дорожить… Жизнь завели все трое правильную. Водку за завтраком упразднили. Напивались только за ужином».
Растворяясь в роскошной барской обстановке, Александр Чехов уже и себя мнил дворянским отпрыском. Третьяковы делали ему подарки, таскали за собой по дорогим ресторанам, возили к себе в поместье, везде и всюду платили за него. Он умел быть интересным и остроумным собеседником, горячо вести философские споры, но, главное, мог славно посмешить компанию, покривляться, отмочить какую-нибудь шуточку, словом, как он сам говорил: «поломать из себя дурака».
« – А, Фомка запропащий! Отчего не показывался? Ты точно переродился. Совсем шутом перестал быть», – так обращались к нему Третьяковы.
Александр и не заметил, что на самом деле превратился в забавника для богатых мальчиков.
Двадцати лет Степан Головлев кончил курс в одной из московских гимназий и поступил в университет. Но студенчество его было горькое. Во-первых, мать давала ему денег ровно столько, сколько требовалось, чтоб не пропасть с голода; во-вторых, в нем не оказывалось ни малейшего позыва к труду, а взамен того гнездилась проклятая талантливость, выражавшаяся преимущественно в способности к передразниванью; в-третьих, он постоянно страдал потребностью общества и ни на минуту не могоставаться наедине с самим собой. Поэтому он остановился на легкой роли приживальщика и pique-assiette’а и, благодаря своей податливости на всякую шутку, скоро сделался фаворитом богатеньких студентов. Но богатенькие, допуская его в свою среду, все-таки разумели, что он им не пара, что он только шут, и в этом именно смысле установилась его репутация. Ставши однажды на эту почву, он естественно тяготел все ниже и ниже, так что к концу 4-го курса вышутился окончательно.
Салтыков-Щедрин. «Господа Головлевы»
Когда-то первокурсник Ал. Чехов, выстраивая сценарий своей жизни, писал отцу: «Буду защищать диссертацию на степень доктора математики. Вот мои планы», и Павел Егорович молился за сына: «Саша, милый сын наш, дай Бог, чтобы так было на самом деле».
Но Саша сценарий переписал.
Следствием кутежей стал повторный отказ Александра от переводных экзаменов на третий курс и новое прошение ректору:
«Имею честь покорнейше просить сделать распоряжение об оставлении на 1879/80 акад. год на том же курсе».
Резолюция: «недоимок нет, разрешено».
Своим человеком у Лаптевых был также Киш, прозванный вечным студентом. Он три года был на медицинском факультете, потом перешел на математический и сидел здесь на каждом курсе по два года.
Чехов. «Три года»
«Когда мы Сашу дождем, что он добьется конца..», – сокрушался Павел Егорович. Он не находил себе места: уж четыре года минуло, а Саша всё студент 2-го курса!
И заклинал Антона:
«Когда будешь в Университете учиться, учись как в Гимназии добросовестно. Переходи каждый год из курса в курс, невзирая ни на какие окружающие предметы. Друзья и приятели найдутся угостить в трактире ужином и винца выпить сколько душе угодно. Главное и первое дело для молодого человека ученье, и ученье, а последнее после всего можно – и Бог благословит».
«Столица имеет много хорошего, а больше еще худого. Для слабого человека есть гибель, который нетвердостью ума сейчас совратится с товарищами. Университет рассадник Своеволия без строгого контроля всякого Студента».
Любопытна перекличка этой мысли Павла Егоровича с высказыванием Льва Толстого:
«Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что, чему меня учили».
Наступил 1881 год. Из Таганрога Митрофан Егорович просит передать «племяннику Сашеньке поздравление с окончанием курса». Однако, как и другие члены семьи, дядя был введён в заблуждение: курс еще не был окончен, так как на осень оставались «хвосты», и Саша Чехов пока лишь студент 4-го курса.
– Неужели вы все еще студент?
– Должно быть, я буду вечным студентом.
Чехов. «Вишневый сад»
Тем не менее, свое последнее лето у Третьяковых в Жизлово Александр провёл прекрасно:
«Сегодня день моего рождения. По этому поводу был устроен большой парадный обед и собралось очень много гостей. Обед прошел весьма торжественно, и между прочим Малышев предложил такой тост: „Пью за здоровье тех счастливых людей, для которых наш новорожденный – сын и брат“. Гости крикнули „ура“ и стали в свою очередь произносить тосты», — тщеславился он в письме сестре.
Праздник, видимо, и правда, удался на славу: подняться после застолья Александр не смог, не смог он и вернуться вовремя в университет. Пришлось обращаться к знакомому врачу, тот дал справку, что у больного Ал. Чехова воспаление плевры, высокая температура и что «до конца сентября месяца, ему нельзя будет предпринять никакой поездки без явной опасности для его здоровья».
А «больной» в это время пишет Антону следующее:
«Мерзавец! Что же ты не едешь? Деньги, кажется, давно высланы тебе. Кстати, сообщаю, что Леонид не особенно доволен тем, что ты, высказав желание ехать, не едешь. Имеюще мозг, мысли!»
Антон, разумеется, не приехал, а уж тем более, что – «Леонид не особенно доволен». Заносчивость Л. Третьякова коробила Чехова: «не он один только барин», – резко заметил он однажды брату.
Но вот уже вернулись в Москву Третьяковы, а у Александра опять всё не слава Богу. 25-го сентября он пишет Антону:
«Отче Альтон Е! Будь анафема, вышли поскорее мой паспорт с продолженным отпуском: меня „несколько“ теснит становой. Я, не имея паспорта, не могу выехать из Жизлова».
Что ж, профессора не читают лекций, небось всё ждут, когда приедешь!
(Чехов. «Вишневый сад»)
Когда Александр Павлович, наконец-то, появился в университете, время переэкзаменовок прошло.
Но рано или поздно всему приходит конец. 1881/1882-й учебный год для студентов университета выпуска Ал. Чехова – дипломный.
Иван и Леонид Третьяковы, как и следовало ожидать, закончили Университет со степенями кандидатов. Сразу после Татьяниного дня получили аттестаты и разъехались[13 - Иван, женатый еще с 1879 года, с женой и двумя детьми зажил помещиком в имении Жизлово. Он – мировой судья, земский гласный, член училищного совета, депутат от дворянства г. Кром. Иван дослужится до статского советника. Умрёт в 1910 году. Леонид, талантливый математик, будет преподавать в Учительском институте математику и физику, заменив в этой должности умершего директора института, знаменитого А. Ф. Малинина. Некоторое время Леонид с Александром будут переписываться, но переписка быстро сойдет на нет. Известие о смерти друга от чахотки в 1892 году Александр Павлович получит от Антона.]. А вот Александр…
В «Речи и отчете, читанных в торжественном собрании Императорского Московского Университета 12 января 1882 года»[14 - Чтение «Речей…» Чехов язвительно описал в «Скучной истории».] поименно названы все выпускники 1882 года – и кандидаты, и действительные студенты. Но фамилии Александра Чехова там нет. Увы! В число выпускников 1882 года он вообще не включен![15 - Имя Ал. Чехова появится в списках университетских выпускников только за 1883 год.]
Татьянин день проходит в Москве особенно весело. Это такой день, в который разрешается напиваться до положения риз даже невинным младенцам и классным дамам. В этом году было выпито все, кроме Москвы-реки, которая избегла злой участи, благодаря только тому обстоятельству, что она замерзла… Пианино и рояли трещали, оркестры не умолкали, жарили «Gaudeamus», горла надрывались и хрипели.
Чехов. «Осколки московской жизни»
Попьянствовал, несомненно, и Александр. Но что чувствовал он, не получивший вожделенного диплома?
После бездумного пьяного вихря он вдруг очнулся и обнаружил, что имеет несданные зачеты да беременную любовницу, из-за которой в клочья разругался с семьей[16 - Подробнее об этом в главе «Антоша, не женись!»].
Была еще слабая надежда на привычное покровительство дяди Третьяковых – В. П. Малышева. Но Малышев хлопотать не стал. К тому времени их отношения окончательно испортились. Василий Павлович, наблюдая загулы племянников, с прискорбием убеждался, что от амбиционных «профессорских» мечтаний Александра не осталось и следа. А тот обидевшись и зачеркнув все былые благодеяния Малышева, впредь будет упоминать его имя лишь с издевкой.
Только 13 июля 1882 года Ал. Чехов получил пока лишь временное свидетельство о сдаче «надлежащего испытания на звание действительного студента». Аттестат же будет ему выдан аж 30 октября 1882 года.
Правда, не единожды обманутый Павел Егорович все равно сомневался в окончании сыновней учебы.
«Папаша во времена оны не верил, что я кончил курс в университете, потому что не видел моего диплома», – спустя годы усмехался Александр.
Итак, Университет, наконец-то, в прошлом. Дядя Митрофан с едва скрываемой иронией витиевато поздравлял брата Павла:
«Уважаемое письмо Ваше принесло много нам радости и сердечного удовольствия тем, что доставляет мне честь поздравить милого Сашечку с окончанием полного учебного курса высшего образования, доступного человечеству, длившегося около двадцати лет. Потрудился, голубчик, дай Бог теперь пожинать благие плоды сих трудов».
А «голубчик, потрудившийся на почве доступного человечеству образования двадцать лет», растерянно озирался вокруг: где же ему теперь «пожинать благие плоды от трудов»?
В Москве ничего не получилось, но был еще Таганрог, этот «проклятый на семи соборах город», куда он зарекся никогда не возвращаться.
«КРАПИВНОЕ СЕМЯ»
Поначалу Александр рассчитывал устроиться учителем в таганрогскую гимназию. Когда-то, в далёком сентябре 1875 года, счастливый первокурсник Саша Чехов писал родителям: «Если я буду плохо заниматься, то буду учителем математики…». Но не случилось даже этого.
По российским законам того времени право преподавания в гимназиях без особого на то испытания давал только диплом со степенью кандидата. Однако Александр надеялся на протекцию директора гимназии, у которого квартировал гимназистом.
«Его желание есть, как он мне говорил, повидаться с Директором гимназии насчет места себе, потому что очень трудно найти теперь где-либо хорошее место в Гимназии», – разъяснял Павел Егорович жене.
Но Эдмунд Рудольфович Рейтлингер, человек ответственный, к преподавательскому составу «вверенной ему гимназии» относился ревностно и видел, с кем имеет дело. Да и какого серьёзного работодателя может заинтересовать студент-выпускник без аттестата, прошедший четыре курса университета за семь лет!
В результате:
«У Директора я был во время его завтрака, но к столу допущен не был».
Место нашлось в Таганрогской складочной таможне. Там в связи с прошедшими скандалами о хищениях появились вакансии.
ИЗ СЕМЕЙНОЙ ПЕРЕПИСКИ
«Милый папа! Жалованье получаю ограниченное, благодаря Университету, который не высылает Таможне моих документов, чем просто губит меня, потому что уже второе тысячное место уплывает от меня благодаря отсутствию документов», – жаловался он.
И с горькой иронией писал брату Ивану:
«Я – самый настоящий чиновник. Получаю жалованье, чины, ордена и получу пенсию, если доживу до 100 лет. Встаю рано, с должности прихожу поздно и имею массу свободного времени… Помышляю заняться переплетничеством».
«Мы живем, здравствуем и мучаемся с прислугой. Анна здорова, дочка растет. Завел кур, дрожу над каждым яйцом и, в общем, сильно напоминаю своего Фатера.
По службе я – на точке замерзания: т.е. на таком месте, где я могу без повышений проторчать и месяц и двести лет. Начальством и судьбою доволен и мало по малу облениваюсь в благодушного щедринского обывателя».
Это было крушение.
Преданная мечта об «ординарном профессоре математики» обернулась горькой реальностью, ненавистным чиновничеством. «Крапивное семя»[17 - Крапивное семя, бумажная душа, чернильная крыса и т. д. – презрительные прозвища чиновников.] – мазохистки подписывал теперь Александр свои письма.
Он, когда-то задиравший нос перед простыми таганрожцами (для него они были – «головы дыньками»), стал мишенью для шушуканий и насмешек и отныне был обречен на тоскливое обывательское существование, которое презирал и высмеивал.
Но самым страшным было не это. В Москве, несмотря на беспорядочный образ жизни, всегда была возможность удовлетворять свою главную страсть – заниматься любимой химией, читать, анализировать серьезные книги: оставаться «университетским человеком». От отсутствия «достойного» общества Александр маялся, завел толстую тетрадь, что-то вроде дневника, и, назвав ее «Мои ежедневные, подневные, почасные и вообще скоропреходящие мысли», стал записывать:
«Сегодня я прочел главу из „Критики отвлеченных начал“ Соловьева за чаем жене и Николаю Агали. Оба ничего не поняли и видимо скучали, хотя и слушали, склоняясь перед моим авторитетом – человека умеющего понимать такую по их мнению (и в сущности) белиберду».
Через полтора года, в марте 1884 года, он вырвался, наконец, в Москву, и в дневнике появилась ликующая запись:
«Это Благовещение ознаменовалось тем, что я, живя в Москве, оказался свободен на целый день. Уж и отпраздновал же я этот день! С Антоном наболтался о научных предметах, с Николаем о художестве, с Иваном поспорили! И на целые сутки я почувствовал себя новым, хорошим, университетским человеком!»
Александру Чехову «посчастливилось» послужить в трех российских таможнях.
После Таганрога была Сухопутная таможня Петербурга с теми же тоскливыми письмами:
«Сочиняю отношения и ответы «во исполнение предписания…». Убиваю в себе дух разума и мышления. Будущее у меня очень блестящее: через 45 лет беспорочной службы я могу получить пенсию».
Таможенная карьера Александра Чехова закончилась в Новороссийске.
«И вот я на Кавказе в жалком городишке, где нет ни одной газеты, ни одного журнала, ни одной книги. Все знают друг друга и все давно приелись один другому. Интересы сосредоточены на базаре и на том, что у кого варится к обеду. В 8 часов вечера все спит. Ни мысли, ни слова…
И вот я лежу и напрасно стараюсь уснуть.
А в голову, как назло, лезут воспоминания. Вспоминается университет, живые речи, живые люди, любимая работа, химическая лаборатория, ночи, проведенные за книгой. Тоска гложет все сильнее и сильнее. Завтра будет то же, что было сегодня, что было вчера. Стать разве скотом: напиться пьяным до бесчувствия, до самозабвения?! Может быть, и удастся заснуть?
– Меграбьянц! Достань водки…
– Слушаю, ваши благороды, толки теперь нилза: вездэ заперта…
– Тьфу!
