скачать книгу бесплатно
–Знаешь про то, что…
–…случилось у Гейнсборо, – закончил Альберт. – Да, разумеется. И до нас донеслось. Сидели себе спокойно за бумажками, и тут – ба! Хорошо, что тебя там не было – представляю, как бы ты разнервничалась!
–Почему ты так уверен? – Валери перестала мешать.
–Я же тебя знаю, дорогая. По тебе даже сейчас видно, что ты волнуешься.
–Я не волнуюсь.
–Ну, вот…
Какое-то время оба молчали.
–У тебя есть новости? – задала вопрос Валери, уже настроившаяся не слушать. Ее собственные мысли были настолько громкими, что сначала заглушали голос Альберта.
–Да, странные. Это как-то…слишком резко, знаешь! Представляешь себе, Виктор отправляет сына заканчивать учебу! Прямо сейчас, да вот на днях, чтобы за лето он хорошо там устроился. Я даже с ним согласен: такому молодому человеку, как Александр, нечего делать в наших краях. Там у него будет больше возможностей себя проявить. Я почти уверен, что Виду отец тоже пристроит куда-то на лето, не скучать же ей здесь одной. (а она, Валери, значит, неподходящая для нее компания? Мыслишь по-скотски, пап. Хотя бы не озвучивал. Невозможно) Это все зав.учета мне рассказал. Он такой сплетник, жуткий! Как его вообще держат на этом посту, безобразие! Но эта информация верная, я подтверждаю…
Валери сжала в руке ложку в попытке вложить в это движение всю свою силу.
–Утром я созванивался с Роки Харбором, – тем временем продолжал он. – Мы обсуждали наши вложения в «Бонайре Корп», он предложил выкупить нашу долю. (Не дождетесь) Вряд ли они уже будут расширяться, особенно, у нас («Бонайре» – огромная компания, и они ТОЧНО БУДУТ расширяться, не важно, что там наговорил Роки), так что я решил: лучше сбыть этот актив. Я уже днем отправил ему заверенное согласие. (ЧТО???) Пусть Роки со всем разбирается, нам надо поискать что-то новое. Поживем – увидим. Кстати, Ивар передавал тебе привет.
Блюдо выпало у нее из рук и, с грохотом ударившись о пол, разлетелось на куски. Бешеная струя злобы ударила ей в голову.
–Привет? Ивар передал мне привет? – Ее голос превратился в истерический крик. – Как ты вообще посмел подписать эту бумажку? Ты все окончательно испортил! Кто ты такой, чтобы пытаться с ними договориться? Кто ты? Пьяное чудовище, которое спустило в трубу все, что у нас было, что у меня могло быть! Что бы ни происходило со мной, ты и бровью не поведешь – тебе нет никакого дела ни до чего, пока есть книга и твоя безумная любовь, – Валери схватила со стола блестящую бутылку вина и, размахнувшись, разбила ее о стену – тяжелые красные пятна застыли на белых обоях. Она уже себя не контролировала и не пыталась вернуть контроль. Она давно чувствовала, что это приближается.
–Ты даже представить себе не можешь, что со мной происходит, ты никогда этого не поймешь, потому что просто не способен на это! Ты спрашиваешь меня, как у меня дела, и я отвечаю «хорошо», но ты не знаешь, что стоит за этим, чего мне стоит одно это слово. Ты чудовище, и единственное, чего я желаю – это чтобы ты исчез! Я устала, я не могу так больше! – голову будто обхватил раскаленный обруч, сжимающий ее все туже и готовый расколоть череп. Ей показалось, что руки раскалились докрасна, но они были всего лишь порезаны осколком бутылки, который она до сих пор сжимала.
Альберт Астор, который, как окаменевший, все это время стоял у стены и опирался руками о стол, чтобы как-то поддержать равновесие, сразу заметил критическое состояние Валери – уж он знал лучше всех, что это такое, – и сделал шаг в ее сторону, на что она отреагировала сдавленным криком, прерываемым неконтролируемыми рыданиями:
–Не подходи ко мне! Исчезни! Если бы ты был другим, она бы этого не сделала! – теперь рыдания не позволяли Валери говорить. – Нееет, – пропищала она, соскальзывая на мокрый пол.
Выражение лица Альберта резко изменилось, и вся его фигура стала выглядеть по-другому. Вместо того чтобы пытаться утешить дочь, он выпрямился и отошел на порядочное расстояние от ее сжавшегося на полу тела.
–Знаешь, дорогая, я не хотел тебе этого говорить, но раз уж на то пошло: не я один виноват в том, что наши деньги – уже не наши, – начал он. –Ты говорила – не надо было уезжать, а я говорю – не надо было творить то, что творила ты в прошлой школе, не надо было забивать голову Ивару! Не будь с тобой всего этого, мы бы никогда не уехали. До сих пор убеждаешь себя в том, что мы переехали из-за денег, из-за этого чертова круиза? Не смеши. Когда ты уже прекратишь эти выдумки? Когда ты уже придешь в норму? Хочешь, чтобы на тебя снова все косились? Здесь ты будешь тише воды ниже травы. Если замечу что-то, приставлю к тебе няньку. Не знаю, что доводит тебя до такого состояния, но это должно прекратиться. Иначе общаться будешь исключительно со мной!
–Ты не можешь это решать! – выкрикнула Валери.
–Я твой отец, и я решаю.
–Хватит себя в этом убеждать. Никто не знает, кто мой отец. Ты всего лишь тот порядочный парень, который на ней женился.
Альберт ничего на это не ответил.
Ей не хотелось дышать, говорить, двигаться. Она желала только одного – чтобы все закончилось, чтобы ей больше никогда не нужно было открывать глаза. Но этот припадок не мог длиться вечно, как бы ей этого ни хотелось, и вскоре судорога отпустила ее, так что Валери постепенно начинала дышать спокойно. Она увидела искаженное гримасой боли лицо отца, склонившегося над ней, пытаясь хоть чем-то помочь, закрыла свое лицо руками, встала и выбежала из кухни, удерживая в себе новый поток слез. Запершись в своей комнате, она высунулась в окно, слабо держась дрожащими руками за твердую раму.
Совсем стемнело. Валери заметила яркий огонек где-то вдалеке и вытерла глаза, чтобы видеть четче. Теперь она не сомневалась – в центре города горело здание. Огонь поднимался высоко и был настолько ярким, что ослеплял ее раздраженные глаза даже с такого расстояния. Она не могла отвести глаз от разрушительного пламени и поднимающихся вверх клубов дыма. Горел центральный универмаг Гейнсборо – половина здания уже была съедена огнем.
***
Вида уже долго сидела в своей комнате, не двигаясь и глядя в одну точку: на старое черное пятно на обоях, не выцветшее за годы, – еще один след ее многократных стычек с самой собой. Она не видела свои руки, но знала, что они испачканы в чем-то сухом и сером.
Пепел?
Она не замечала, как тают минуты, и тиканье часов на стене уже не говорило ей о времени, а превратилось в перманентный звук, который будто бы всегда раздавался в голове.
Вида не шевельнулась, когда Александр открыл дверь комнаты так, что она хлопнула о стену.
–Как это называть? Ты хочешь меня свести в могилу?
Тоже мне, научился красиво говорить.
Она молчала где-то полминуты, а потом посмотрела на него и задала свой любимый провокационный вопрос:
–А если и так?
–Так, значит? Что ж, огромное спасибо… Ты так признательна за все, что я для тебя сделал.
–И что же ты сделал? Не придумывай. Мне тебя благодарить не за что.
–Ты смеешься?
–Ничего по-настоящему хорошего ты для меня не сделал.
–Я решал твои проблемы, пока ты билась в судорогах. Я придумывал объяснения твоего отсутствия, пока ты обкуривалась в каком-нибудь притоне или шлялась по городу с твоими дружками… Я искал тебя по всем больницам и обзванивал морги, когда ты не появлялась днями, я выпроваживал отца, чтобы притащить тебя домой незаметно. Я тысячу раз умолял его пересмотреть его решение! Столько лет, и ни капли сопереживания. Никогда – от тебя – невозможно – дождаться.
–Я не просила тебя об этом, – сказала Вида, сжимая руки в замок.
–Если тебе до такой степени все равно, это не значит, что мне тоже. Скажешь мне спасибо, когда буду оттаскивать тебя от перрона?
–Замолчи. Я тебя поняла, хватит уже. Не будь истеричкой.
–Нет, не хватит. И что это за выходка на вечеринке? Ты совсем охренела?
–Это Генри тебе разболтал? – Она вспыхнула.
–Да какая, к черту, разница? Он или не он. – Александр махнул рукой, будто отодвигая фигуру Генри подальше. –И да: ты крадешь у него все – от ключей до его перспектив. Вернее, уже украла все, но продолжаешь выжимать остатки. Ты ведь это понимаешь! Но тебе все равно.
–Не приплетай его, это закрытая тема. И прекрати орать.
–А как еще можно об этом говорить? Вместо того чтобы сделать что-то приличное, ты устраиваешь обдолбанную вечеринку. Валери Астор чуть не…
–Знаю! И это моя проблема. Не болтай об этом.
–Я бы и не стал. Разнести слухи – у меня, как ты любишь говорить, никогда не было такой цели. Я всего лишь хочу, чтобы все было в порядке. У нашей семьи.
–Какой семьи? – произнесла Вида, почти смеясь. – Никакой семьи нет. У нас каждый сам по себе – в этом весь смысл.
–Ничего подобного.
Александр старался не смотреть на нее и, отвечая, останавливать внимание на каком-либо нейтральном объекте на улице, но не мог ничего рассмотреть в темноте ночи, и это еще больше его раздражало.
–Думаешь, вы с ним в одной команде? – продолжила Вида. –Никогда. Возможно, иногда ты даже воображаешь, что ты со мной. Пора уже понять, что ты один – как и я, как и он.
–Это только твое мнение.
–Да. – Она картинно кивнула головой, выражая согласие. – У тебя же его вообще нет.
–Я сделаю вид, что этого не слышал. – Александр взял с полки зажигалку и сжал ее в руке. – Знаешь, а что помешало тебе высказать все ему? Устрой скандал, но не иди жечь магазины! В следующий раз подпалишь дом с людьми? Подложишь взрывчатку? Запрешь двери?
–Я не идиотка, я знала, что там никого нет. И тогда… там тоже никого не было. Ты знаешь, как это происходит, – я не могла это остановить.
–Ты могла сказать мне, когда мы вернулись. Я спрашивал. Я пытался это предотвратить.
–Ничего ты не пытался, – тихо сказала она, а потом резко засмеялась.
–Ты больна, – только и смог сказать он.
–Угу, – Вида закрыла рот рукой, пытаясь сдержать смех.
В последние двадцать минут Александр ощущал себя жестко натянутой струной, которая была в шаге от разрыва. Каждый взгляд Виды, каждое ее слово, каждый жест приближали его к коллапсу. Два чувства, прямо противоположные и невероятно близкие по сути, снова боролись в нем. Он всегда старался быть хорошим братом, но уже давно понял, что не со всеми это срабатывает. Есть сестры, которые просто не предоставят тебе такую возможность, а есть такие, которые предоставят, но потом так все перевернут, что ты окажешься в дураках. И если перед тобой типичный второй тип, стоит ли напрасно тратить свои силы? Иногда ему казалось, что если их не любить, ты скорее будешь для них хорошим братом. Но неужели дело было только в этом стремлении сделать их семью лучше? В тот момент он уже ничего не понимал.
Этот издевательский хохот окончательно вывел Александра из себя, доказав его абсолютную беспомощность и бесполезность попыток как-то подействовать на этого человека. Все разбивалось о каменную стену несгибаемого упрямства и презрения ко всему похожему на искреннее участие с его стороны. И это никогда не кончится.
А хотел ли он, чтобы это заканчивалось? Он часто думал об этом и не мог дать себе однозначный ответ. С ним происходило ровно то же, что и со всеми: страшная сила привычки поглощала его и заставляла хотеть продолжения этого мучительного состояния из страха перед тем, что будет, если все резко изменится. Он не знал, как будет существовать, если в один момент взять и окончательно разделить их жизни. Это исковерканное, неправильное и до предела затянутое вокруг его шеи единство причиняло ему боль почти физическую, оплетало его колючей проволокой, и одна часть его существа усиленно пыталась высвободиться и, наконец, прекратить это, а другая панически боялась освобождения, так как не представляла себе другую жизнь.
Он посмотрел на Виду, надеясь на то, что, как только он взглянет в ее глаза, источающие безрассудный гнев, у него возьмутся силы покончить со всем раз и навсегда. Каждый раз он на это надеялся. Надежда умирает последней.
Когда он заставил себя повернуться, Виды уже не было на том месте, где он думал ее увидеть: она ушла в другую часть комнаты, отделенную от основного пространства тонкой перегородкой. В тот короткий миг, когда он попытался вспомнить, что было за перегородкой, ссохшиеся воспоминания посыпались из ящиков задвинутых архивов, и, ударяясь о стенки его дрожащего разума, расцвели яркими красками прошлого: та же комната, только не темная и удушливая, а светлая, более просторная, не заставленная этими уродливыми шкафами, без разбросанных по полу книг и раздражающего запаха лекарств. Разница меньше двух лет.
В ту же секунду Вида вышла из-за перегородки. Она была невероятно спокойна. Ее сосредоточенный взгляд говорил о том, что ей, пусть с трудом, но удалось взять себя в руки; она смотрела на него без осуждения, без ненависти – даже с какой-то горечью, усталостью, похожей на раскаяние. Еще бы чуть-чуть, и это был бы тот взгляд, за который он был готов простить ей все. Но это был не он – чего-то не хватало, и Александр чувствовал это, как бы она не пыталась изобразить то, что он хотел видеть.
–Я не хочу скандала. Сейчас мы помиримся, – четко и с паузами произнесла она и протянула ему руку, левую, и он это заметил. Вида была правшой и всегда протягивала правую руку. Но тогда что-то было иначе.
Но какая разница? Он отогнал эту бесполезную мысль. Помириться – раньше это казалось ему невозможным, совершенно неприменимым к реальной жизни, а теперь перспектива примирения представилась ему такой близкой, почти осязаемой – он мог протянуть руку и закончить все без боли взаимных обид. Неужели это возможно? Нет, глупость. Все-таки возможно. Бред. Поверить ей? Бред! Поверить ей? Да. Да!
Он сделал глубокий вдох и подал ей руку, и Вида со всей силы сжала его кисть. Неожиданные болевые ощущения на пару секунд отвлекли его внимание. В эти секунды все и случилось: боковым зрением он заметил, как поднялась ее правая рука, в то время как левая удерживала его кисть, и в ней стальным блеском сверкнуло что-то маленькое; потом режущая боль заставила его посмотреть на свою руку, и тогда он увидел, как широкая красная линия прошла ровно от локтя до запястья, прямо по вене. В следующее мгновение Вида отпустила его, и он схватился свободной рукой за рану, но, уже падая на деревянный пол, понял, что не может ничем себе помочь. Он видел, как кровь струилась сквозь его пальцы, но не мог ничего сказать. Голова тяжелела, и спутанные мысли наполняли ее – много всего сразу, но он ничего из этого не мог разобрать. Он видел, как она положила свой изящный нож, подаренный ей на восемнадцатилетие, на столик и начала ходить по комнате, аккуратно обходя его корчащееся на полу тело. Он даже слышал, что она говорила, воспринимал ее спокойную равномерную речь.
–Они же не прямо сейчас придут… – Она открыла тяжелый шкаф. – Мне нужно взять с собой книги. Мне там можно будет читать? Нет, я буду не в состоянии. Ну, если так… Что же еще делать? – Она вздохнула и села на кровать. – Я их здесь подожду, ты не против? – Вида взяла откуда-то свое старое шитье и стала делать стежок за стежком, и звук проходящей сквозь канву нитки казался ему громовыми раскатами. – Умеет шить – этого достаточно. В образовании нет необходимости.
Александр попытался позвать на помощь, но из его горла вырвался сдавленный хрип. Больше ничего нельзя было сделать. Боль не ощущалась. Теперь всем, что он видел, было сплошное черное полотно с изредка пересекающими его красными линиями, постепенно превращающимися в пятна, которые в свою очередь становились похожи на картинки. Вида вышивала, напевая мелодию из детского мультфильма. На первом этаже выкуривал третью пачку их отец. В паре кварталов к западу Генри Филипп изучал справочник по неврологии – включал дополнительный свет, когда перед глазами все плыло от количества таблиц и схем; Валери Астор искала исторический канал, помешивая молочный коктейль. Все эти сценки, как фотокарточки, сменялись у него перед глазами, двигаясь по кругу, и постепенно теряли яркость. Ему сильно захотелось спать, и сон резко поглотил его.
А, может быть, он ни с одним не угадал?
Часть 2
Глава 6
Снова дома
Ноябрь приближается, и всё чувствует на себе его дыхание: порывистое и холодное, то сдержанное, то агрессивное, пробирающее до костей и несущее песок в глаза.
Когда наступает поздняя осень, всегда хочется либо вернуть лето с ранним рассветом, солнцем, цветущей природой и ощущением чистой гармонии, разлитым по воздуху, либо вновь любоваться феерическим листопадом раннего сентября, идти по земле, на которой будто расстелено пестрое цыганское платье. Но время идет своим чередом, потому что цепочка не может быть разорвана. Даже если повернуть его вспять и заставить двигаться в обратном направлении, ничто не сможет измениться, потому что не имеет значения, в какую сторону крутится колесо обозрения, и нет никакой разницы, в каком порядке сменяются месяцы, смысл останется тем же. Каждый долгий месяц нанизывается на другой, дополняя неизменную цепочку из двенадцати звеньев, – цепочку, которая с каждым новым звеном ржавеет.
Все чаще идет дождь, поливая крыши, асфальт и лишенную жизни листву, которую потом разносит по дорогам ветер, постепенно превращая ее в истрепанный ковер, который через какое-то время превратится в черную гниль и смешается с грязью. Слышно, как тяжелые капли бьют по нераспустившимся цветам, ломают их нежные стебли и разбивают бутоны; потом ручьи дождевой воды смешиваются с бесцветным соком полуживых растений и медленно подтекают под пороги домов одним общим потоком.
Изредка можно услышать негромкий, но пронзительный крик стаи улетающих птиц, их затихающий прощальный плач, отражающийся в лужах на асфальте. Независимо от того, любимым или ненавистным было гнездо, его больно покидать. Даже если впереди ждет тепло, больно оставлять холодный мир, частью которого ты уже успел стать. Тяжело покидать место, к которому привык, особенно осознавая, что кто-то останется, и их жизнь продолжит течь в том же ритме, создавая иллюзию надежного постоянства, а тебе придется что-то менять. Но никогда не знаешь, будут ли перемены к лучшему, никогда не знаешь, сможешь ли вернуться назад.
Тучи, готовые рассыпать по земле снег, сгущаются, даже утром не дают увидеть вспышку огня в небе. Новая порция холода, преддверие долгих месяцев без солнечного света. Но даже самые холодные зимние дни не сравнить с ветреными неделями октября, когда каждый день наблюдаешь смерть природы, потерю гармонии. И как ни пытаешься смеяться в такие минуты, понимаешь, что улыбка не будет искренней. Хочется заснуть, заснуть так надолго, чтобы проснуться в теплый весенний день и услышать, как свежие капли ударяются о твердую землю, возрождая в ней жизнь, увидеть лучи света, без препятствий проходящие сквозь белый тюль, вдохнуть воздух, пропитанный бессознательной радостью. Но это будет еще очень, очень нескоро.
Октябрьской ночью в провинциальном городе быстро гаснут огни. Дома окутывает вязкий туман, ветер блуждает по безлюдным улицам, ищет одиноких путников, чтобы просвистеть сквозь их сухие кости.
(Конец страницы)
–Ну и дерьмо… – Валери закрыла тетрадь и бросила ее на стол.
–Ну как, понравилось? – спросил у нее отец, кладя в раковину бокалы.
–Да, вполне так. Думаю, у нее большое будущее.
–Завтра же передам твои слова. Представь, как она обрадуется!
–Да, да… – Она потерла руками виски, в очередной раз пытаясь понять, почему она должна читать ванильный бред, написанный дочерью его коллеги. Анита – то еще имечко. С каких это пор она заделалась литературным критиком? Ноль смысла – фраза, сопровождавшая Валери везде и во всем.
Какая весна? Какая еще бессознательная радость? Она уже успела понять, что здесь никакой весны нет. Если только на словах. Есть зима. А что дальше? Дальше – ни хрена.
–Я пойду. Спокойной ночи, – сказал Альберт, забирая тетрадь.
–Спокойной. – Валери посмотрела на зашторенное окно и различила сквозь плотную ткань очертания фонаря. Ее отец закрыл дверь своей спальни. Он засыпает почти мгновенно. Удивительная способность. Ей показалось, что где-то хлопнула дверь.
Жилище Асторов практически не изменилось с лета и стойко выдерживало порывы ветра и снегопады, хотя как-то раз Альберт в шутку сказал, что дом вот-вот развалится, как непрочная конструкция из карт. Даже он внутренне чувствовал, насколько шатким было их положение.
Для Валери прошедшее лето было настоящим испытанием, сильно поколебавшим ее веру в себя и в свои возможности. Три солнечных месяца в ее сознании превратились в годы, окутанные мраком ночи – мраком абсолютного бездействия и умственной деградации. Когда она вышла на улицу на следующий день после злополучных скачек, Валери будто ступила в пропасть: перед ней развернулась бездонная яма сменяющих друг друга дней, пустых и отвратительно идентичных.
Многие их соседи готовились к отъезду. Кого-то ожидало незабываемое лето в кругу друзей где-нибудь возле теплого моря, поездка по красивейшим городам Содружества или на худой конец долговременный визит в столицу с остановкой в хорошей гостинице, посещением модных магазинов, театральных премьер, вечерними прогулками по мощеным аллеям с горящими всю ночь фонарями. Осознание того, что у них будет возможность хотя бы на время вырваться из этого скучного и мертвого города, на время перестать слышать шум этого холодного ветра, медленно сводящий с ума, уже делало довольными. Валери издалека смотрела на счастливцев, затаскивавших в багажник чемоданы, стискивала в руках кожаную сумку и про себя называла их идиотами, в тайне завидуя им.
Альберт Астор быстро простил ей ту ссору или, по крайней мере, сделал вид, что простил. Он никогда не умел долго таить обиды, мстить людям своим холодным отношением, просто делать кому-то больно, но она никогда не ценила в нем этого редкого качества. Оно меркло на фоне всего, что она хотела в нем видеть и не находила, из-за чего ей каждый раз становилось мерзко и тяжело на душе – как одно разочарование, повторяющееся снова и снова. Разумеется, он первым пошел на примирение, и к концу июня их отношения стали прежними.
В начале июля она осознала, что, кроме отца, в городе у нее нет ни одного человека, с которым можно было бы говорить. Вида и Александр уехали из города, как только вышли из больницы. Никто точно не знал, что случилось, как их угораздило туда попасть. Ходили разные сплетни: они попали в аварию, они схватили какую-то тропическую инфекцию, они все подстроили, чтобы сбежать из города втайне от всех… Это был полнейший бред, но некому было рассказать ей правду: Генри в первых числах июля уехал в Пейтон-сквер, в университетский городок.
За несколько месяцев, проведенных в Калле, ей так и не удалось наладить дружеские отношения ни с одной из одноклассниц, ни с девушками из других групп, ни даже с соседями. Хотя брат ее школьной знакомой Лео Тэмз-Моран еще в июне пригласил ее на некое подобие свидания. Валери отказалась, так как этот участник городского кружка по сбору макулатуры ни на один процент не был ей интересен.
Люди никогда не тянулись к ней, и она не шла им навстречу. Никогда не считая нужным делать первый шаг в общении, она ждала, что его сделает кто-либо другой, но этот абстрактный «другой» бездействовал, и поэтому даже самые простые ситуации общения не складывались.
К середине июля отец совсем ушел в работу и практически перестал обращать на Валери внимание: на кону был доход, и было не до милых семейных бесед. Валери не интересовалась его соглашениями – она не изменила своего решения и отошла от дел. Альберт Астор две недели был сам не свой: запирался в кабинете и часами проводил с кем-то переговоры по телефону, причем его голос иногда возвышался до крика, да и без этого в нем постоянно сквозили нервозные нотки; с Валери он почти не разговаривал, нанял горничную и тут же ее рассчитал за то, что она не вытерла пыль с малого собрания сочинений Бальзака, стоявшего на его личной книжной полке. И он больше не читал своих любимых Диккенса и Золя, а перешел на старую французскую литературу – вплоть до XVIII века – что-то про куртизанок и перезаложенные семейные реликвии. Сначала Валери удивила резкая перемена его настроения, но потом ей снова стало все равно, как он себя ведет. Общение между ними временно прекратилось.
К августу ситуация нормализовалась: вероятно, переговоры прошли успешно, но точно Валери не знала – она не спрашивала. У нее полностью исчез интерес к проблеме, которая называлась «банкротство», и ее уже не заботил вопрос о том, как они будут жить дальше, а точнее, на что. Она предоставила отцу решать все самостоятельно, тем самым повесив на него всю ответственность за последствия предпринимаемых шагов. На этот раз ему повезло, и какие-то его махинации имели успех, и семья обзавелась капиталом, который предусматривал содержание домработницы, хорошее питание и покупку средних по цене спиртных напитков, без которых Альберт Астор своей жизни не представлял.
Валери никогда не говорила с отцом о деньгах, покупках и новостях. Вида, Александр или Генри тоже никогда не были предметом разговора, но Валери думала о них каждый день – они все-таки были теми немногими людьми, которых она здесь знала. Благодаря им в ее жизни что-то происходило, а теперь Валери была уверена, что они забыли ее – окончательно и бесповоротно. У них была своя жизнь, никто из них и думать не думал о какой-то Валери Астор. Ха! Кто вспомнит о ней, когда в мире есть столько всего интересного? Но все это интересное не для нее, совсем не для нее.
