скачать книгу бесплатно
На пороге
Ветер дует в лицо, несет песок. Каждый раз все сильнее, когда подходишь к дому. Солнце садится. Медленно, мерзко, убого. Через полчаса стемнеет. Лучше, чтобы навсегда.
До дома два шага. Они идут впереди, персонал и гости – за ними, на расстоянии примерно пяти метров. Слышно, как закрываются двери машины, как заводится мотор, как колеса плетутся по песку. Голоса, женский смех доносятся откуда-то. Не так уж и далеко, но будто из другого мира. Праздник жизни, в основе которого нет и намека на жизнь. Смейтесь громче, развлекайтесь. Столько притворства… Но какая теперь разница? В пропасть. В пропасть!
Глубокий вдох. Воздух грязный, сухой и холодный. Анри открывает парадную дверь, широко улыбается, встречая хозяев. Как собака. Ничего не знает, даже не пытается понять. И он бесконечно прав: не знать, не знать ничего – только так можно жить. Кто хороший мальчик? Он провожает ее взглядом. Анри любит руки, которые его кормят.
Широко открыть глаза и смотреть на мир. Замечать все и размышлять об этом, пережевывать любую мелочь, строить теории без основы, сочинять сказки на ходу – все, чтобы не дать старым мыслям заполнить голову. Но они все равно скребутся, царапаются внутри, в темноте и все чаще прорываются на свет. Они всегда здесь.
Тащи ее в подвал!
Где та бутылка? Давай ее сюда.
Держи крепче!
Да, сейчас она получит по заслугам.
Здесь мы устанавливаем правила, а ты – никто.
Ни-кто. Ник-то. Никт-о.
Вида остановилась на пороге. Толпа людей прошла мимо, зашла в дом и устремилась в большой зал, откуда уже были слышны звон бокалов и чей-то непрекращающийся хохот. Она смотрела на огороженную площадку перед домом и на сад, ждала, когда рассеется мрак перед глазами, когда можно будет увидеть панораму: полумертвая природа в преддверии серого, мокрого, отупляющего лета.
Начинался дождь. С каждой секундой он становился сильнее, капли все больше, объемнее, вода холоднее. Теперь даже капли нельзя было различить – один сплошной поток лил с неба. Кто-то вопил в зале, люди в панике разбегались по дому. Отовсюду слышались крики сталкивающихся друг с другом мужчин и женщин, летевших куда-то, как пучки протонов. Она посмотрела вверх и поняла, что это океан падает на землю, она видела огромную крутящуюся воронку, пожирающую горизонт. Сад был уже затоплен, вырванные стволы деревьев и разбитые кусты роз крутились в водовороте; монументальное здание дома еще выдерживало натиск падающего с неба потока, но через секунду крыша провалилась, окна разбились и выплеснули наружу водяные потоки с плавающими в них оторванными конечностями, потрепанными головами, на коже, обтягивающей которые, застыли карикатурные улыбки; вечно открытые смеющиеся рты хлебали подсоленную кровью воду и даже не могли издать крика. Чьи-то руки поднимались над водой, будто взывая о помощи, но в следующий миг скрывались в красно-черной пучине, на поверхности которой держались невесомые лепестки роз из сада. Страшный шум воды заглушал мысли, дом полностью разрушился, осколки стекла смешались с камнями, бетоном и досками, и все вместе отправлялось в поток, сносящий все на своем пути. Разве все не так на самом деле?
–Фуршет будет в главном зале?
–Да, мадам, – сухо ответила Вида, наблюдая за тем, как еще одна машина паркуется возле ограды.
Из гостиной доносился голос отца, поднимающего тост за удачные скачки, которые не должны быть омрачены досадными мелочами. Какие еще досадные мелочи? Ничего такого, всего лишь ярчайшее проявление человеческой жестокости, превращающее в руины слабую надежду на то, что во всем этом есть хоть какой-то смысл. Всего лишь доказательство безразличия, отравившего каждую частицу материи. Высшее Безразличие.
Глупая система частиц, ограниченных в пространстве. Сначала был хаос – неизмеримая, бесконечная совокупность мелких элементов, двигаюшихся с огромной скоростью в разном направлении, потом какие-то подобия молекул стали сближаться, другие – все больше расходиться, и так появилось само понятие материи. Из материи произошла форма, а из формы – все предметы и явления. Но даже пройдя весь процесс "эволюции", каждая частица осталась такой же безмозглой, какой была до начала времен, когда обладала неосознанной свободной и не должна была обязательно составлять часть чего-то большего. Большего ли? В любом случае, лучший конец – это чтобы не было начала. Просто остаться на стадии хаоса. Нет системы, нет будущего, нет никого, и никому не больно.
Куда же ты? Искать папочку? Его здесь нет.
Стукачка!
(18 июня 1956 – на грязном календаре)
18 июня 1966 – на чистом календаре в кабинете отца.
(у каждого свои памятные даты)
Вида не заметила, как Александр подошел к ней, хотя со стороны могло показаться, что она наблюдала весь его путь к дому. Его голова была одной большой раной – будто выстрелили из ружья; кровь капала на его пиджак и с рукава стекала на пол. Он схватил ее за руку и отвел подальше от двери.
–Тебе нельзя здесь находиться. У тебя шок.
–С чего ты это взял?
–Не издевайся. Это всем ясно.
–А что мне с того? – Вида сняла шляпу и повесила ее на крючок возле гипсовой статуи льва.
–Скажи, что ты задумала. – Он резко переменился в лице. – Хотя, кому я это говорю…
–Тебе не о чем волноваться. Все отлично.
–Не иронизируй, сейчас неподходящее время. Перестань, прошу тебя.
–Но я ничего не делаю. Снова придумываешь себе проблемы, как тебе еще не надоело?
Вида начала расстегивать пуговицы на пиджаке своего конного костюма. Стало жарко. Ей показалось, что откуда-то с улицы тянет гарью.
–Ты вообще меня слушаешь?
Вида посмотрела ему в глаза. Его взгляд выражал беспокойство, ее – раздражение.
–Со мной все в порядке. Отстань.
–Не в порядке. Скоро приедет врач, он посмотрит.
–Он ко мне не войдет, – резко ответила Вида.
–После такого падения нужен осмотр. Отец настоял.
–Пусть настаивает дальше, только он ко мне не войдет. Я хочу побыть одна. Просто в голову лезут…старые мысли. На меня накатывает, но я справлюсь.
–Тебе все равно нужен врач. Мне позвонить Генри?
–Не втягивай его. В этом нет нужды, неужели не понятно? Я же сказала, что справлюсь.
–Нет, не в этот раз.
–А если и не справлюсь, что тогда? Что он сделает? Снова отправит меня в чертов лагерь, как в детстве? – Ее глаза загорелись злобой.
Александр мгновенно побледнел.
–Так вот оно что…
–Ничего. Снова что-то придумываешь. Просто вырвалось, я вообще об этом не вспоминала до нашего разговора.
–Тогда в чем проблема? И не вспоминай. Меня в лагере тоже пытались напоить, ты знаешь. Это было сто лет назад…
–Десять, – перебила она его.
–Но из-за этого я не устраивал там пожар.
–И я не устраивала.
–Да ты и перед лицом смерти скажешь, что не виновата. Хотя все прекрасно знают, что подожгла корпус ты. Забыла, сколько отец отвалил денег, чтобы все замять? Люди пострадали.
Да, люди пострадали. А я вышла сухой из воды. Да, конечно, так все и было. Мразь.
–А мне плевать. Я к этому не имела никакого отношения. И вообще дело не в этом. Оставь меня в покое, иди к гостям, развлекай их – в общем, делай свою работу.
–Знаешь, со мной там тоже не лучшим образом обращались через год. Но это же было так давно! Не понимаю, что тебя так злит.
Не понимаю, что тебя злит. Если фраза «в шаге от реальной смерти и с нетерпением ее ожидая» тебе о чем-то говорит, ты, может быть, поймешь часть. Сложно наслаждаться свежим воздухом и доброжелательной компанией, когда запираешься в служебных помещениях или убегаешь за территорию, только чтобы тебя не нашли, когда прячешь синяки под длинными рукавами и брюками, не ешь по два, три дня. Это все прелюдия. Потом тебя затаскивают в подвал и показывают, какая роль тебе отведена в этом сплоченном коллективе, где вообще твое место в мире. Действительно, что же меня так злит?
–Разговор окончен. За мной не иди.
–Только скажи, что ничего не задумала. Я вижу, ты вот-вот взорвешься. Если все будет, как в прошлый раз с Генри…
–В прошлый раз ничего такого не было, – резко прервала она его. – И прекрати постоянно напоминать. Я не горжусь этим, ты знаешь. А сейчас я чувствую себя нормально, твоя помощь здесь не нужна.
–Не нормально. Все это полная противоположность норме. – Он сделал глубокий вдох и отвернулся. – И я не хочу, чтобы из-за этого кто-то пострадал.
–У меня никогда не было такой цели, ты сам знаешь.
–Врешь, как дышишь.
Вида отвернулась, чтобы не видеть, как кровь из его разбитого черепа капает на пол. Какое-то время они не смотрели друг на друга.
–Пожалуйста, поднимись в комнату. Когда подадут главное блюдо, на меня перестанут обращать внимание. Я зайду. – Александр отступил на два шага назад, и казалось, что это причиняет ему реальную боль. Он чувствовал себя беспомощным.
–Не стоит, – заметно мягче произнесла Вида.
–Прекрати это. Я буду сидеть, как на иголках. Что я могу сделать?
–Мне ничего не нужно. Просто я хочу, чтобы этот день поскорее закончился. Я закроюсь в комнате, включу радио и постараюсь это пересидеть. Успокойся. Иди к гостям и больше не спрашивай меня ни о чем.
Вида направилась к своей спальне, Александр же остался на первом этаже, неспособный сдвинуться с места, и провожал ее взглядом, пока отец не позвал его к гостям.
***
Утро было пасмурное и хмурое, казалось, что вот-вот хлынет дождь, который испортит им все мероприятие. Тучи то сгущались, то рассеивались, но солнце не выходило больше, чем на пару минут, только показывалось, чтобы дать хрупкую надежду на хорошую погоду. Говорили, что в пасмурные дни кататься лучше: солнце не светит в глаза лошади и не может ее напугать. Но речь шла скорее о переменной облачности осенней порой, когда скупые лучи проглядывают сквозь тонкие облака, и нет даже намека на дождь, а не о таких часах, когда боишься, что вот-вот разразится гроза. Лучше уж солнце, чем оглушающий животных гром – но никому не было дела, и никто не собирался отменять так тщательно организованное событие.
Валери знала, что сбор был назначен на одиннадцать утра у особняка Гейнсборо, и, закрыв глаза, представляла себе все так, будто сама была там: в переднем саду всем гостям предлагался ланч: официанты бегали с подносами в руках, разносили легкие закуски и напитки; как всегда, не обошлось без спиртного. А один молодой человек в белом костюме из твердой ткани ходил кругами от одной группы людей к другой и зажигал дамам сигареты…
–Валери! – Звонкий женский голос размазал картинку и рассеял ту невидимую атмосферу воображаемого, которую она распространила вокруг себя. Окружающий мир снова стал всего лишь старым фильмом: простым, обыденным, скучным, настолько привычным, что Валери не понимала, как можно открыть в нем что-то новое. Существование чего-то дополнительного, меняющего суть предметов казалось ей абсолютно невозможным.
–Уже иду! – выкрикнула Валери, быстро собирая книги.
Она долго думала, как ей поступить с приглашением на конную прогулку: отказаться, притворившись больной или занятой (причем всем было понятно, что у нее нет важных дел) было неприемлемо; просто не прийти, никого не предупредив – и того хуже. У нее было предчувствие, что во время этого собрания местной интеллигенции, которое все называли конной прогулкой или скачками (зная о том, что с лошадьми там умеют обращаться человек пять) непременно должно случиться что-то плохое. И это предчувствие быстро переросло в подлинный страх.
Валери определенным образом повезло: у нее появилась достойная отговорка, чтобы не появляться на скачках. По случаю окончания учебного года в школе проводилось тоскливейшее мероприятие – сбор и сортировка всех пособий, которые использовались на занятиях по всем дисциплинам. Чтобы разобрать бесконечные стопки пыльных книг, нужны были волонтеры, которыми, как Валери уже успела понять, обычно были:
1).законченные ботаны (в среднем 8 человек);
2).интеллектуалы-книголюбы, дети таких же родителей (5 человек, и их количество не менялось);
3).лентяи, которым окончательно нечем себя занять дома (4 человека, и причины, заставившие их прийти на помощь школьному персоналу, почти всегда вертелись вокруг того, что дома сломался телевизор).
Но волонтеры были меньшей частью тех, кто в тот день разбирал завалы: большинство составляли ученики, настолько прославившиеся своей плохой успеваемостью, что учителя сочли необходимым в качестве наказания и урока на будущее заставить их на день оставить теплые родительские дома и отправиться в ненавистную школу, где их использовали как бесплатную рабочую силу. Именно они носились по коридорам с криками и воплями и повсюду сорили бумажками. От них не было абсолютно никакой пользы, и их беготня отвлекала Валери от мыслей, которые были ей более интересны, нежели механическая работа.
Мысленно присоединив себя к группе лентяев и стараясь вести себя так же, как они, Валери без особой спешки помогала преподавателям собирать книги, а библиотекарю – сортировать их и укладывать на полки в алфавитном порядке. Она радовалась, что заняла руки, но это не мешало ей представлять во всех подробностях потенциальные события того дня. Когда она не была нужна в библиотеке и ее посылали на второй этаж в гуманитарные кабинеты, Валери приказывала Кларенсу намывать пол в коридоре (ей дали право распоряжаться этим мелким бездельником, который выполнял поручение только после трех вежливых просьб и хорошей оплеухи вместо четвертой), а сама брала за руку маленького Альби, и они вместе садились за учительский стол в кабинете литературы.
Он любил, когда Валери была с ним и читала ему вслух, а он просто нравился ей, потому что был милым ребенком, не похожим на остальных оболтусов-двоечников. Он с жаром убеждал ее, что в следующем году станет лучшим учеником, и она надеялась на это даже больше, чем он сам. Из всего, что окружало ее, только он мог на время сосредоточить на себе ее мысли: она исправляла его ошибки, гладила по голове, умывала, когда дети бросили ему в лицо горсть пыли, натирала раствором его разбитую коленку, потому что он не хотел идти к медсестре, которая всегда передавала его маме все сведения о его ушибах и заставляла ее думать, что он дерется в школе.
Альби тяжело дышал и часто кашлял, и Валери стала подозревать, что это не обычная простуда, и пыталась найти ответ на разумный вопрос: «почему его не лечили?».
(Мальчик, где твоя мама? Почему ты не с ней? ГДЕ твоя мама?)
Она дала себе обещание все-таки узнать причину, потому что от самого ребенка невозможно было ничего добиться: на вопросы он отвечал кашлем и только качал маленькой головой. Валери старалась не подпускать его к пыльным углам и не давать таскать многотомники; всю порученную ему работу она вдвое быстрее и без особых усилий выполняла сама, а во время передышки снова присоединялась к мальчишке: садилась рядом, слушала его тихий голос и фантазировала. К двум часам дня она уже не отпускала его от себя и ходила с ним даже в библиотеку, нагрузив свободную руку тетрадями по математике. Когда они в очередной раз пересекали внешний, самый близкий к главному входу коридор, мимо них пулей пронесся Кларенс, которого Валери на достаточно долгое время потеряла из вида, сосредоточив все внимание на Альби. Он чуть не сбил его с ног, и Валери крикнула ему вслед:
–Ах ты…! Быстро назад! Что я сказала тебе делать?
Пятиклассник резко остановился и, повернув к ней голову, выкрикнул с каким-то неестественным воодушевлением:
–Ты не представляешь, что случилось на скачках! Это как в той книге! – Его глаза смеялись, и рот не закрывался от восторга. – Так ей и надо, она сказала, что у меня грязный жилет, грязный! Он подставила подножку моему брату! Мне сказали, что там вся трава в крови, как в фильме ужасов!
Кларенс побежал дальше. Секунд десять она стояла неподвижно и чувствовала, как маленькая ручка Альби дрожит в ее крепко сжатой руке. Он дрожал только из-за того, что Валери так разволновалась: сам ребенок не очень понял, откуда этот переполох, и его слаборазвитое воображение не дало ему представить все, что наговорил Кларенс, всегда стремившийся преувеличить.
Когда Валери взяла себя в руки и окончательно успокоила Альби и себя саму, она узнала и всю правду о произошедшем. Разумеется, никакой облитой кровью травы не было и в помине: конь Виды, который всегда был очень спокойным и послушным, был таким и во время этих злополучных скачек, но произошло то, чего можно было ожидать, но никто, как обычно, не думал, что это случится всерьез. День был пасмурный, и люди понимали, что занималась гроза, но не отменили мероприятие. Зачем? Будь, что будет. Валери это прекрасно понимала, вспоминая поведение своего отца. Конь испугался молнии, которая резко сверкнула прямо у него перед глазами, и разбушевался, в конце концов сбросив Виду. Он поскакал в сторону столпившихся у беседки людей, но потом сам остановился и уже не знал, куда ему бежать. Загнанный зверь. Несчастное, ни в чем не повинное существо.
Вида не была сильно травмирована: она сама встала на ноги и, как оказалось, отделалась ушибами и легким испугом. Те местные, которые видели скачки, говорили, что она с самого утра вела себя странно – будто вовсе не хотела принимать участие в мероприятии. Валери тут же вспомнила, с каким отвращением Вида говорила о намечающихся скачках на вечеринке.
Виктор Гейнсборо сказал, что сам видел, как «конь чуть не убил его ребенка». Коня отвели в закрытое стоило. Выстрел был слышен даже в особняках за холмами. Потом вечеринка перенеслась в дом Гейнсборо, и сама Вида, когда все собирались ехать, предлагала гостям шампанское и хвалила блюда, которые для них приготовили.
Это происшествие смутило отца Кларенса, который был там, и он не поехал со всеми, а пришел забрать сына из школьного рабства, чтобы потом отправиться домой. Он разговорился с учительницей Кларенса, к которой питал глубокое уважение, выражая его дорогими подарками и личными премиями за особые достижения в преподавании, и Валери аккуратно подслушала весь их разговор. Судя по всему, Александр и Вида были дома с гостями, и с ними все было в порядке, но Валери не стало легче, потому что гнетущее ощущение не отпускало ее. Она чувствовала, как внешние реакции слабеют от урагана внутреннего волнения и поняла, что не может больше оставаться в школе. Она сделала уже достаточно для того, чтобы ее отпустили. Поцеловав в лоб Альби и сухо пожелав ему удачи в чем-то, она ушла. Несмотря на обещание узнать больше об этом ребенке и попытаться чем-то помочь ему, Валери почему-то казалось, что она вскоре забудет о нем, а он – о ней. Она шла домой пешком, быстро шагая и поднимая пыль с дороги.
Солнце стало просвечивать сквозь огромное облако, закрывающее небо. Это была уже не та грозовая туча, которая стала причиной недавнего происшествия, – она быстро уплыла, даже не выпустив дождь, – а серое, влажное, тяжелое облако, опустившееся на город полчаса тому назад. Заметно потеплело, и казалось, что вот-вот начнется дождь и смоет пыль, покрывавшую собой все.
Дом Асторов показался Валери неестественно большим и покосившимся, будто подгнившим у основания. Отца там не оказалось. Валери не знала, где он, да ей и не хотелось знать. Она сбросила жакет, поднялась в свою комнату и начала перебирать одежду: ей было необходимо занять руки, делать что-то, не прерываясь и не думая ни о чем. После десяти минут физической активности она все бросила и упала на кровать поверх разложенных вещей. Она приподнялась и поморщилась, посмотрев свой гардероб. Эти платья, юбки, чулки, кофточки, пояски, завязки, халатики, перчатки, жакеты, туфли, шляпки, браслеты и жемчужные нитки – все показалось ей таким глупым, таким примитивным и мерзким, что Валери с ненавистью скинула все на пол. Она обвела взглядом комнату, и ей стало еще противнее находиться в этом белом кукольном доме. Со стены ей кривил рожицу плакат «Книжная выставка Линдо», в нижнем углу которого был записан телефон Роки Харбора. Стол, на котором она не убирала с конца мая, все еще был завален учебниками, которые тоже смеялись над ней. Хотелось кричать, рвать и метать, громить все на своем пути, изрисовать стены углем или облить краской, вскрыть белые подушки и выбросить их из окна, повалить шкаф на кровать и уйти, уйти насовсем, неважно, куда. Вместо всего этого Валери вышла и аккуратно закрыла дверь, решив в ту ночь спать в другой комнате.
Я человек спокойный и уравновешенный. Я человек спокойный и уравновешенный. Я человек спокойный…
Она все равно не могла успокоиться: вернулось чувство, сопровождавшее ее всю дорогу домой, но которое невозможно было ни выразить словами, ни четко оформить в голове. Это пощипывающее изнутри ощущение жидким туманом заполняло все тело и захватывало мысли. Ее руки снова дрожали, и не получалось ровно дышать – Валери чувствовала, что случится что-то плохое, что так взволновавший ее случай – только предупреждение, предисловие к чему-то много худшему.
Проблемы ее жалкого существования на время перестали волновать Валери, но она не могла выгнать из головы напряженное ожидание чего-то и полностью поддалась этому гнетущему чувству. Было тихо – и в доме, и снаружи: будто даже тише, чем в обычные вечера, и эта непоколебимая тишина, это сверхспокойствие заставляли ее еще сильнее беспокоиться, словно она ждала внезапного взрыва бомбы. Но ничего не происходило. Случилось лишь ожидаемое – ее отец вернулся. Он вошел в дом – как всегда тяжело дыша и покашливая – и увидел дочь на кухне, у столешницы, перемешивающую что-то в голубоватом пластиковом блюде.
–Ешь хлопья на ночь? Я бы на твоем месте подкрепился более основательно, – усмехнулся он, вешая грязное пальто на вешалку.
–Нет. Просто решила что-нибудь приготовить. Заняться нечем, – она старалась дать разговору шанс стать обычным, хотя уже ощущала, что само присутствие ее отца рядом тогда особенно раздражало ее, и она готова была взорваться в любую секунду.
Он взял открытую бутылку жюсте и наполнил свой любимый граненый стакан. Тишину нарушали только постукивание ложкой о стенки блюда и мерные глотки Альберта.
–Есть какие-то новости? – спросил Альберт.
