Туанетт. Том 1

– Вот и славненько, а сейчас, любезный Андрей Иванович, мы вас никуда не отпустим.

– Я бы с радостью остался, но вы, вероятно, слышали, что мне запрещён въезд в обе столицы, а у вас сегодня весь бомонд. Донесут же, бестии, а попадать на заметку Аракчееву крайне нежелательно.

– А если вы, князь, проведёте время в моём кабинете?

– Право, не знаю, Илья Андреевич.

– А и знать нечего, – решительно проговорила графиня. – Аракчеев в Петербурге, а мы в Москве! Дистанция громадная. Бог не выдаст – свинья не съест.

Андрей Иванович рассмеялся, и Николай увидел прежнего князя.

– Пелагеюшка права, дорогой мой, пойдём в бильярдную, а то, вероятно, уже забыл, как и кий в руках держать.

– Страшнее той неприятности, которая есть, уже не будет! Любимый лакей графа Петруша уже был в бильярдной и всё приготовил для начала партии.

– Ну, Андрей Иванович, начинайте.

Потерев от удовольствия руки, граф взял кий и, разминаясь, от нетерпения помахал им. Азарт его передался и князю, и, прежде чем разбить партию, он произнёс:

– Ну что, Илья Андреевич, по десять копеек серебром?

– Как скажешь, Андрюша!

Удар князя был решительным, если не добавить – мастерским: в лузе оказались два шара. Легко князь положил и третьего свояка[2].

– Решил, Андрюша, не церемониться со мной?

– Не скажите, Илья Андреевич, первый успех ещё ни о чём не говорит. Можно блестяще начать и плачевно закончить.

Словно в подтверждение этих слов шар, казалось бы катившийся в лузу, вдруг встал как вкопанный, не пожелав туда свалиться.

– Папа́, это же теперь ваш шар! – вскрикнул в восторге Николай.

– Мой, мой, – радостно заметил граф и, смачно ударив, забил свой первый шар. И граф стал класть в лузы шары один за другим.

– Папа́, папа́, – с восхищением воскликнул Николай, – вы настоящий маэстро!

– Не каркай под руку.

И последний шар тоже не пошёл в лузу. Князь Андрей Иванович внимательно посмотрел на стол и, прицелившись, точно послал шар в лузу. Теперь удача снова вернулась к князю, и Толстой, провожая шары глазами, делал разные смешные телодвижения, как бы приглашая шар падать в лузу.

– Я вам советую, граф, – произнёс наблюдавший за игрой князь Голицын, – не только надеяться на своё умение, но и озадачивать визави смелостью и неожиданными ударами. Смотрите, этим методом князь как раз вас и побеждает.

И правда, восьмым шаром, казалось бы, из неудобного положения князь мастерски закончил партию.

– Молодец, князь! Вы истинный мастер, – пожимая ему руку, благожелательно произнёс Толстой.

– Ваше сиятельство, графиня Пелагея Николаевна вас просит срочно спуститься в гостиную, – доложил вошедший в бильярдную дворецкий.

– Пётр Иванович! Будь любезен, составь в игре князю Андрею Ивановичу компанию.

– С удовольствием, – принимая кий у графа, произнёс Голицын.

Любовь

Николенька, относившийся всегда серьёзно к своему туалету, решил сегодня надеть только что сшитые малиновые панталоны и тёмно-синий сюртук, хорошо облегающий его стройную фигуру. В зеркале на него смотрел молодой человек среднего роста, с выразительными карими глазами, приятной наружности.

В последнее время он причёсывался и одевался с особой тщательностью и волнением, чтобы ещё больше понравиться Туанетт. К тому же на «Карусели», где сегодня устраивались различные соревнования и скачки и где будет присутствовать весь цвет Москвы, ему страстно хотелось выглядеть взрослым. Николай ещё раз придирчиво осмотрел себя в зеркало, чуть-чуть взбил волосы и твёрдым шагом направился в гостиную.

Проходя малую гостиную, не удержавшись, ещё раз взглянул на себя в большое венецианское зеркало. Чтобы выглядеть посолиднее, нахмурился, но тут же вспомнил, что сейчас он увидит Татьяну, которая за последнее время из тоненькой угловатой девочки превратилась в неотразимой красоты девушку с огромной курчавой косой и тёмными глазами. На неё уже заглядывались молодые люди, а Николай успел объясниться в любви. Он знал, что маменька не одобряет этой любви и желает как можно скорее выдать Ёргольскую замуж. Чтобы этого не произошло, Николя взял с кузины честное слово, что этого не случится, и она заверила его, что всегда будет верна ему. В коридоре встретилась ему горничная сестры Александры, Софья. К ней до недавнего времени Николай был неравнодушен и вскоре овладел ею. Этот первый миг блаженства с крепостной девицей он не забудет никогда, и сейчас, взглянув на Софью, Николай покраснел и, опустив глаза, вошёл в столовую. Ему было стыдно за своё малодушие и бегство.

«Что такого, – думал он, – не я первый, не я последний». Папенька, узнав о его связи с горничной, только улыбнулся и ничего не сказал. И всё-таки Николаю в этот день было явно не по себе. Даже заглядывая в глаза Туанетт, он представлял, что она осуждает его и взглядом говорит: «Вы и со мной так можете поступить, ведь я же сирота!»

«Нет! – думал он про себя. – Как бы ни сложилась моя жизнь, я ни словом, ни взглядом не посмею опорочить это высокое чувство!»

Толстому доставляло удовольствие, когда кузина что-нибудь читала вслух. Пристроившись сбоку, он любовался ею и мечтал, как они будут жить вместе. Правда, с тех пор как маменька заметила их отношения и поняла, что это серьёзно, она с неодобрением стала смотреть на его увлечение и даже пыталась говорить с ним на эту тему, но, видя его решительность и возмущение, замолкала, однако мнения своего не переменила.

«Да, она бедна и сирота, – думал Николай, увидев её распахнутый, радостный взгляд. – Она любит меня, и красивее, нежнее никого нет в мире и не будет для меня. Разве у нас не хватит денег? Я буду офицером. И Таня утверждает, что она, кроме меня, ни за кого не пойдёт замуж, а ежели архиерей не позволит, то уйдёт в монастырь. И верю, может так поступить, зная, сколь решительна и тверда она в своих поступках».

Конфликт в семье

– Туанетт, вы заметили, какой сегодня изумительно волшебный день: все деревья словно в брильянтовых шапках, глаз невозможно оторвать, – входя в залу, произнёс Николай. – Может быть, прокатимся на санках?

– Я с вами, дорогой Николя, готова ехать хоть на край света, но сейчас у меня нет настроения.

– Что-то произошло, Туанетт?

– Нет-нет, милый, просто мне очень и очень грустно!

Переживать Татьяне Ёргольской было отчего. После смерти маменьки отец отказался от неё, и с четырнадцати лет, разлучённая с родной сестрой Елизаветой, она оказалась в семье графов Толстых. Её приняли как родную. Их сын, граф Николай, влюбился в неё, она ответила ему взаимностью и ничего не могла поделать с собой. Ей никто не был нужен, кроме него, хотя она и понимала, что маменька Николая не разрешит им соединиться. Всё было хорошо, пока не грянул гром. Утром, как только её сын ушёл на службу, графиня Пелагея Николаевна пригласила Татьяну в малую гостиную. Усадила около себя и сообщила, что её сватает господин Говоров и просит её руки:

– Хочу заметить, сударыня, вы уже девица взрослая, и прошу вас не отказать ему. Я понимаю, что вы неравнодушны к моему сыну Николаю и он по своей молодости увлечён вами, но я никогда, подчёркиваю, никогда не дам согласия на ваш брак. По этому, пожалуйста, прислушайтесь к моему совету.

Ёргольская, не смея возразить графине, поднялась с кресла и вышла из малой гостиной. Татьяна давно поняла, что Пелагея Николаевна не позволит им обвенчаться и терпит эту связь только потому, что они живут одной семьёй. По взгляду, брошенному падчерицей на неё, графиня поняла, что она намерена спорить с ней и вряд ли даст согласие на брак с господином Говоровым, да и Николенька будет возражать. В глубине души она понимала, что неправа, пытаясь их разлучить, но в то же время видела: они на грани разорения, да и в обществе этот брак одобрения не получит! Если бы ещё муж Илюшенька не был такой филантроп.

– А то чистой воды филантроп, – повторила она недавно услышанное новое слово о доброте дорогого супруга, которое ей очень понравилось.

Как он ни пытается свести концы с концами, ничего у него не выходит, да и управляющий Плетнёв – тот ещё плут. И сам Илюша это замечает и не раз говорил ей об этом, но как только с ним встречается, то стесняется в глаза правду сказать, а тот убеждает графа и врёт как сивый мерин, что всё в порядке и якобы будет ещё лучше.

Старая графиня тяжело поднялась с канапе, предчувствуя нелёгкий разговор с сыном и то, что, скорее всего, сегодня будет отказано господину Говорову, и внимательно посмотрела на себя в большое напольное зеркало, как бы убеждаясь, что той грации и очарования, которые присущи Ёргольской, в ней давно уже нет… «Тихоня, а упрямства на миллион. Видимо, вся в своего батюшку пошла, другая была бы благодарна, что тащим её столько лет, и согласилась бы с предложением, а эта ерепенится: любовь!..»

Татьяна, чувствуя, что после отказа господину Говорову маменька окончательно обидится на неё, находилась в нервном состоянии и первоначально ничего не хотела говорить Николаю об этом разговоре с графиней. Но он заметил её неестественное состояние и спросил:

– Туанетт, что с вами? Вы как натянутая тетива, того и гляди сорвётесь и полетите.

Он взял её руки в свои и страстно поцеловал девушку.

– Нет-нет, Николай, всё в порядке, – шёпотом промолвила она, и невольные слёзы потекли по её лицу.

– Я ничего не могу понять. Что произошло, Туанетт? Почему вы плачете?

– Меня сватает господин Говоров!

– Какой ещё господин? – вспыхивая, воскликнул молодой граф. – Не бывать этому! Вы моя, и только моя!

И чуть ли не бегом направился в апартаменты графини:

– Маменька, это правда, что сегодня явится некий господин Говоров сватать Татьяну?

– Николай, выслушайте меня. Во-первых, она не крепостная и не ваша собственность, во-вторых, к тому же она старше вас, а мы на грани разорения.

– Это не повод, маменька, разлучать нас. Да, в армию я обязательно поступлю, и бедность меня не пугает. К тому же я стану офицером, и деньги у нас будут!

– Какие, сын, это деньги? Пойми, что сегодня господину Говорову надо дать ответ!

– Она откажет ему, маменька, и не убеждайте меня. Я её люблю, и точка!

– Право, сын, так серьёзные вопросы не решаются!

– Тут, маменька, и думать нечего. Татьяна останется в семье. Предчувствуя семейную перипетию, граф Илья Андреевич, сославшись на дела, уехал в Английский клуб и возвратился ближе к вечеру. В душе он восхитился твёрдостью Татьяны, которая во всеуслышание заявила, что любит его сына и готова отказать любому претенденту на её руку. Он до сих пор верил в любовь, ибо всю жизнь жил со своей дорогой Пелагеюшкой душа в душу и, конечно, желал своему любимому сыну того же. Единственное, чего он страшился, – это разорения, хотя его двоюродный брат Фёдор Иванович утверждал, что деньги – это мусор: сегодня они есть, а завтра – нет, и предлагал, как он, играть в карты и выигрывать. Только не каждому фортуна благоволит!

Вечером с предложением руки и сердца приехал господин Говоров. Пригласили Ёргольскую. Она поблагодарила его за доверие и просила её простить, но она вынуждена отказать в связи с тем, что любит другого человека.

Больше этот господин в доме Толстого не появлялся.

Кузен

– Батюшки! Кого я вижу! Неужели граф Фёдор Иванович собственной персоной навестил меня?

– Не вижу тут ничего удивительного, дорогой кузен Илья Андреевич.

– Удивительно то, милый, дорогой родственник, что вы не домосед, подобно мне, а спешите успеть везде, и, надо отдать вам должное, у вас это прекрасно получается: то уходите в кругосветное плавание, то на вой ну со шведами, а вот уже и в Москве!

– Для меня жить – значит везде быть! А просто небо коптить – неинтересно.

– Надолго ли в Первопрестольную?

– И сам не знаю, но если только заскучаю, то сей же час умчусь куда глаза глядят!

И в его устах это не звучало пустой фразой.

Граф Фёдор Иванович Толстой был двоюродным братом Ильи Андреевича, человеком импульсивным и непредсказуемым. Окончив Морской кадетский корпус, он ушёл в кругосветное плавание на парусном корабле «Надежда» под командованием капитана Крузенштерна. Но на корабле вёл себя вызывающе, не подчинялся приказам и вынудил капитана высадить его на одном из островов в русско-американских владениях. Объездив Алеутские острова, Толстой знакомился с жизнью находившихся там диких племён и, живя на острове, покрыл татуировками всё тело. Через Петропавловский порт сухим путём вернулся в Россию. Приятели прозвали его Американцем.

В начале девятнадцатого века дуэли были делом обыкновенным. И Фёдор Иванович принимал в них самое деятельное участие. Он был метким стрелком, не проиграл ни одной дуэли, хладнокровно и безжалостно убивая своих обидчиков, да и просто потехи ради. Поэтому многие опасались с ним не только драться, но и спорить.

Николенька же, узнав его, с первых минут восхитился им и не отходил ни на шаг.

– Фёдор Иванович, я хочу поступить в армию, а маменька с папенькой возражают, – посетовал он.

– В этом они неправы. Твоё место – в кадетском корпусе.

– А меня папенька рекомендовал в Экспедицию кремлёвского строения, где я числюсь губернским регистратором.

– Запомни, мой мальчик, человек должен не числиться, а быть! Иначе – тоска! А насчёт службы в армии я потолкую с твоим батюшкой.

– Спасибо, дядюшка.

Как-то в очередной приезд Фёдор Иванович спросил у Николая, как часто он видится со своим дедушкой Николаем Ивановичем Горчаковым.

– Постоянно, он передо мной.

– Не понял, разве ты ежедневно ходишь к нему?

– Зачем, дедушка подарил нам свой портрет, который висит на стене в гостиной. Пойдёмте, я вам его покажу.

Войдя в гостиную, Толстой увидел большой портрет в золочёной раме. На портрете был изображён старик, сидящий за столом в кресле с зелёной обивкой. Его руки лежали на столе рядом с двумя белыми платками. На мизинце правой руки надето было тонкое обручальное кольцо. Седые волосы тщательно зачёсаны назад, лицо выбрито, а глаза полузакрыты. Одет он был в сюртук с большими отворотами, короткие панталоны и чёрные чулки. Из-под рукавов выпущены белые манжеты.

– Портрет, мил человек, я уже лицезрел. Сегодня я заезжал к твоему дедушке, и он мне пожаловался, что вы, любезный, редко у него бываете. А он вам даже в последнее посещение подарил две ассигнации. Правда ли это?

– Дядюшка Фёдор Иванович, вместо ассигнаций оказались газетные бумажки.

– А ты папеньке говорил об этом?

– Нет, я просто посчитал это злой шуткой!

– И зря. Старика, видимо, обкрадывает его бестия камердинер. Он же слепой и газетную бумагу принимает за ассигнации.

С этим делом стоит разобраться! А деда навещать обязательно надо! – назидательно произнёс Фёдор Иванович.

– Я вас понял, дядюшка.

И, стушевавшись, Николенька поспешил выйти из гостиной.

Где взять денег?

Предписание о зачислении в армию молодого Николая Толстого пришло 12 июня 1812 года, в тот день, когда французская армия Наполеона напала на Россию. Его отец, граф Илья Андреевич, от неожиданного известия несколько растерялся: «Где взять денег на обмундировку сына?» Ведя жизнь беспечную, он редко задумывался о хозяйственных делах, поручив их своему управляющему, которого никогда не контролировал, а тот, пользуясь этим, беззастенчиво его обкрадывал. Сейчас как никогда он сознавал, что кругом должен, и не мог придумать, у кого бы ещё попросить в долг денег. Решил съездить к губернатору Москвы графу Ростопчину. Войдя в приёмную генерал-губернатора, Толстой увидел режиссёра Императорского театра француза М. Домерга, которого постоянно встречал в Английском клубе.

– А вы, любезный, здесь по какому вопросу? – с улыбкой поинтересовался граф, усаживаясь рядом с ним на кожаном диване.

– Право, не знаю, граф. Поздно вечером скороход передал распоряжение срочно прибыть в ведомство генерал-губернатора графа Ростопчина.

– Я слышал, что вы ставите новую оперу?

– Да, скоро будет представлена новая опера – «Женщина-невидимка, или Таинственный замок». Роль Невидимки будет играть госпожа Сандунова. Просим!

– Обязательно будем, нам так понравился дивертисмент «Сельский праздник», в котором принимали участие ваши ученицы театральной школы, особенно танец по-казацки.

– Да, госпожа Кротова – очень способная ученица, – всё больше втягиваясь в беседу, проговорил француз. – Извините, граф, вы не подскажете, где я могу приобрести новую коляску?

– В доме Нечаева на Тверском бульваре продаются кареты и коляски. Если желаете, мы можем туда проехать, – отвечал граф, в то же время размышляя: «А не попросить ли мне у француза денег взаймы?» – и всё ещё не решаясь завести разговор на столь щекотливую тему.

– Спасибо, чуть позже.

Двери растворились, и помощник губернатора зычным голосом объявил, что завтра господам иностранцам в связи с военной обстановкой необходимо в десять утра с вещами прибыть на пристань для отправления в Нижний Новгород.

– Куда-куда? – переспросил француз.

– Это город на Волге, туда уже немало москвичей уехало! Не живётся мирно вашему императору.

– Вы правы, граф, вой на – последнее дело, и я в этом вопросе своего императора не поддерживаю, – искренне, с уверенностью произнёс французский режиссёр.

– И тем не менее русская армия сражается с французской, – с горечью заметил Толстой, зная, что уже немало знакомых находилось в армии, и содрогаясь при мысли о предстоящей судьбе любимого сына Николеньки, которого готовился отправить туда же.

– Нашла коса на камень, – проговорил Домерг, собираясь раскланиваться с графом, но, заметив, что Толстой медлит и, видимо, думает о чём-то нужном для него, поинтересовался: – Вы что-то хотели спросить?

– Не могли бы, сударь, ссудить меня деньгами на время?

– И много вам надо?

– Три тысячи серебром – для экипировки сына в армию.

– Хорошо, граф, только, пожалуйста, напишите расписку.

– Конечно-конечно, сударь, постараюсь быстро вернуть вам долг, – протараторил обрадованный граф.

«Теперь Николеньке не придётся краснеть за меня, – радостно думал он, возвращаясь домой. – Но деньги Домергу надо будет вернуть как можно быстрее. Сейчас же переговорю с Митей». Но, закрутившись в домашней круговерти, как всегда, надолго забыл отдать распоряжение управляющему вернуть долг режиссёру.

Страдания маменьки

В доме был настоящий переполох: маменька, графиня Пелагея Николаевна, безутешно плакала в своей комнате, пытаясь уговорить сына хотя бы на год отложить свой отъезд.

– Что вы, маменька, как можно? Папенька уже привёз уведомление о зачислении меня корнетом в Третий Украинский казачий регулярный полк.

– Так это вы уедете за тридевять земель?

– Как только появится возможность, я обязательно буду заезжать домой.

– Знаю я эти заезды.

И графиня, поняв, что одной жалостью не возьмёшь, вдруг, закатив глаза, стала сползать со стула и оказалась на полу.

– Гаша! Гаша! Воды! – подхватив маменьку, с испугом закричал Николенька.

Горничная Гаша, хорошо зная уловки барыни, не спеша наполнила стакан и, налив в руку воды, брызнула в лицо графини, при этом выразительным жестом показала молодому барину, чтобы он шёл к себе.

– А маменька?

– Идите, Николай Ильич, как она придёт в себя, я вас кликну. Всё, граф, будет хорошо.

«Господи! – сокрушаясь, подумал Николенька. – Неужели и в других семействах такие же баталии или только у нас? Хорошо хоть, папенька отъехал, а то, чего доброго, он прислушается к стенаниям маменьки и решит повременить отправлять меня на службу». Радостное настроение улетучилось, и граф, не замечая яркого летнего солнца, которое залило его комнату, лёг на диван и, прикрыв глаза, попытался задремать.

– Николай Ильич! Вас маменька зовёт.

– Как она, Гашенька?

– Всё хорошо!

– Маменька! Разве можно так расстраиваться? Вы нас так напугали! Помилуйте, не я первый, не я последний ухожу защищать Отечество, – входя в комнату графини, произнёс сын.

– Я, Николай, всё понимаю, но вы же знаете, что недавно мы схоронили твоего старшего брата Илью!

– Да он, маменька, заболел и умер дома.

– Поэтому я и волнуюсь за вас, Николя!

– Всё, маменька, будет хорошо!

– Чего хорошего, чего хорошего?! – вновь впадая в истерику, вскрикнула графиня.

– Маменька! Почему вы меня раньше времени хороните? – удивляясь своей твёрдости, громко произнёс Николенька и, покраснев, стремительно выскочил из комнаты.

Увидев разволновавшего сына, графиня, словно очнувшись, прошептала:

– Господи, правда, не я одна. Чего же я беснуюсь?

И, перекрестившись, решила об отъезде сына больше не заикаться.

– Николенька уходит в армию, и мы должны его достойно проводить! – произнёс вернувшийся Илья Андреевич.

– Да-да, – прошептала графиня, и снова слёзы градом потекли по её щекам.

– Ну-ну, Пелагеюшка, успокойся. Сейчас нам с тобой надо проявить особенную выдержку, чтобы наш сын спокойно ехал на поле брани!

– Вы правы, Илья, я постараюсь!

– Вот и славненько! – И граф направился в кабинет отдать распоряжение по подготовке проводов сына.

Через несколько дней в доме графа Толстого в Кривом переулке собрались гости. Разговор шёл о вой не, которую Бонапарте начал против России. Первый тост подняли за новоиспечённого воина, пожелав корнету стать скорее поручиком, а лучше всего – капитаном. Николай Ильич покраснел, вспомнив, как отроком он сидел между генералами Горчаковым и Багратионом, а главное, как тогда он опростоволосился на охоте, упав с лошади. И поэтому сейчас помалкивал, внимательно слушая говорящих.

– Прав был генерал Багратион, желая первым напасть на французов, – с уверенностью произнёс генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин.

– И уже бы русская армия была в Париже, – с иронией заметил князь Голицын.

– Нет, Фёдор Васильевич, не в Париже, но и к нам они бы не посмели сунуться! И посмотрите, вой на идёт не первый день, и, как мне известно, пока мы отступаем!

– Правильно! У Бонапартия сколько штыков – не счесть. А у нас и половины того не наберётся, – заметил князь Воейков.

– Вы неправы, господа хорошие. Александр Васильевич Суворов побеждал неприятеля не числом, а умением, – не сдавался Ростопчин.

– Так то Суворов, а где он?

– Его нет, но остались его соратники и ученики!

– Это кто же?

– Как – кто? Генералы Милорадович, Багратион, Горчаков и другие…

– Я слышал, что генерал Андрей Иванович Горчаков был под судом и отстранён императором от командования? – поинтересовался Голицын.

– Всё может быть, но в такое время каждый генерал на счету, и думаю, что он уже в строю, – с уверенностью произнёс граф Ростопчин.

– Однако, друзья, сейчас мне хочется поднять тост. За нового воина, моего любимого сына Николая. Я верю в победу русской армии. И чтобы мой сын с викторией возвратился домой. Ура!

Все встали, троекратно прокричав «Ура!», выпили шампанское и бросили бокалы на пол.

Начало службы

Слухи о войне с французами ходили давно, и рассуждений об этом было немало. Император Александр I ещё в апреле отправил полки, расквартированные в Москве и Петербурге, к западным границам России. А вскоре и сам выехал в Вильно. И большинство знакомых и родных графа Николая находились в армии. И наконец батюшка Илья Андреевич узнал, что Николенька зачислен корнетом в Украинский казачий полк, который находился в Вильно.

«Ему необходимо получить первые навыки владения оружием, тогда можно отправляться в действующую армию», – подумал Илья Андреевич и, вспомнив, что граф генерал-лейтенант Марков формирует полк новобранцев и их обязательно будут обучать, направился к нему. Генерал Марков тепло принял графа Толстого, а тот был рад, что нашёл взаимопонимание, и сразу же отправил к нему в полк своего сына. Узнав об этом, Николай возмутился тем, что батюшка решил задержать его в Москве. Ему было неудобно, что его знакомые уже воюют, а он пока не у дел. На следующее утро генерал Марков, построив полк на плацу, сообщил, что через месяц они будут выступать, а сейчас всем без исключения надо научиться владеть пикой и саблей и отменно сидеть в седле.

Граф Николай заметил, что прапорщик строго и требовательно учил солдат, которым не давал ни малейшего спуску, и добивался отменного выполнения того или иного показанного приёма. Если он замечал, что пришедший офицер не стремился серьёзно овладеть тем, чему он обучал, то не утруждал и не поправлял новичка. С первых минут Николай строго выполнял все требования прапорщика и стал понимать, что папенька был прав. Когда он наблюдал в поле, как новобранцы орудуют пикой и саблей, ему казалось, что это просто, но едва начал сам выполнять эти приёмы, убедился, что это далеко не так. Через час он настолько вымотался, что чуть не упал с лошади. На следующий день рука болела, и он с трудом владел ею. Только на десятый день он выполнил поставленную задачу, да и то не на отлично.