Нота бессмертия

Именно от Далёкова я впервые услышал про «зимний лёд соло». Зимний лед, на котором невозможно остановиться.

Глава 4. Систер

Младшая сестра Абрам печатала, низко нагнувшись к огромной электрической машинке. Увидев меня, она совсем зарылась носом в клавиатуру.

Она училась на дневном, но Абрам настояла, чтобы «систер» с первого курса хотя бы раз в неделю работала на кафедре. Даша, видимо, пошла в маму, милую женщину с мягкими чертами лица, но все-таки было в ее лице что-то родственное, что-то неуловимое «абрамовское» – в линии губ, улыбке, разрезе глаз…

– Привет юниорам! – сказал я.

– Здравствуйте! – сказала систер, высунув голову из машинки, как из окопа.

– Мы опять – на «вы»? Я тебя чем-то обидел?

– Что-то вид у вас сегодня подозрительно счастливый.

– Да какой счастливый? Бог с тобой!

– Нет?

– Да, грустно мне, Дашенька!

– Что же так?

– Между нами – какое-то толстое стекло.

– Даже не представляете, какое оно толстое!

– Никогда не знаешь, что у тебя на уме.

– Ну, это вы многого хотите.

– Даже не представляешь, как много.

– Не хочу даже представлять.

– На самом деле, моя главная эрогенная зона – интеллект.

– Выздоровели? Наконец-то! Поздравляю!

– Дашенька!

– Что это с вами? Весну почуяли? Не рано?

– А у нас что сейчас?

– Берегите себя. А то у вас, правда, какие-то нелады с головой.

– Мучаешь меня, а потом голову мою жалеешь?

– Я вас мучаю? Чем же это я вас мучаю?

– Являешься во сне, будто чистая лебедь!

– Во-первых, я никогда никого я не жалею, – затараторила систер скороговоркой, – никого и никогда, кроме своей собаки, ей сегодня кошка глаз расцарапала, а во-вторых, если я вам, как вы выразились, являюсь, то это совершенно не мои проблемы!!!

– Понял! Испорченный телефон.

– Вы, наверное, и испортили.

– Что ж, злюка такая!.. Ладно, пойду. Доктор сказал: ходить, ходить.

– Постойте уж… успеете в свой будуар.

Глава 5. Новое платье Насти Филипповой

– Филиппова! – крикнула Волкова. – Не совращай наших мужиков! Опять голая пришла на работу!

– Не голая, а в женском.

Настя была натура творческая: она рисовала гуашью пейзажи и сама себе шила все эти авангардные наряды. Её новое платье, сшитое, а точнее, собранное из бежевого льна, было ниже колен и даже без выреза сверху, но передняя и задняя его части соединялись шестью едва заметными тесемками, и стоило Насти с ее идеальным сложением и высокими тяжелыми бедрами повернуться, шевельнуться, было отчетливо видно, что под платьем ничего нет. Когда же возникало естественное любопытство узнать, что же там все-таки есть, так оказывалось, что это только на первый взгляд просто, а на самом же деле, ходи рядом с ней хоть целый день, все равно ничего не увидишь и потратишь день зря!

– Платье – шутка! – сказала Таня-2. – Тебе, Насть, не жалко мужчин?

– Если узнаю, что кому-то станет плохо, я его пожалею.

– Нет! Это не кафедра! – сказала Волкова. – Это какой-то бордель!

При слове бордель, даже Гера оторвался от своего паяльника и встал.

Гера был нещадно близорук, ряб, как обитатель средневековых трущоб, и вечно болел зубами, но это не мешало ему иметь прекрасную жену и трех очаровательных светловолосых детей. Что значит, порода в человеке! При этом Гера, в моем понимании, был настоящий герой-отец. Помимо своих обязанностей инженера кафедры он непрерывно лудил, паял, чинил бесконечный поток приемников, утюгов, фонариков, электронных весов и так далее, которые ему несли со всего института. По выходным они с начлабом строили дачи, а когда, по словам Геры, ему «очень нужны были деньги», он вываривал в морге скелеты из бесхозных трупов. Я старался во всем на него равняться, но мало результативно.

Согнувшись в три погибели, Гера внимательно поелозил своими очками +10 по платью Насти и вынес, как всегда, веский вердикт.

– От моделей ученических… – изрёк он, выпрямившись и подняв указательный палец, – к кораблям космическим!

Мы засмеялись. Только Настя невозмутимо посмотрела на Геру из-под своей челки, а ля женщина-вамп.

– У меня еще совсем летнее есть… – сказала она. – Я в нем шла по Дерибасовской, с Аркадии, и один мужик упал передо мной на колени с охапкой белых роз, а потом подошел милиционер и сказал: «Гражданка! Срочно оденьтесь! Или уж разденьтесь совсем!».

В кабинет вошла одна из подруг Волковой, и я вздрогнул – до того она была похожа на Абрам. Просто еще один двойник, если, конечно, Абрам можно было представить в образе платиновой дамы полусвета. Но Абрам без разбора плодила свои копии, симулякры, клоны и жирандоли, как говорят французы – этот московский фарфоровый завод работал без выходных. Странно, как родная сестра не попала под такую щедрую раздачу.

– Тань, извини, что отвлекаю… – сказала Ольга.

– Не извиняйся! Просто не больше отвлекай, – сказала Волкова через губу и повернулась ко мне. – Это – Ольга с кафедры физики.

– Ее подруга, – сказала Ольга.

– Не скули! А это – Рома, мой бывший…

– Бывший?

– Одноклассник.

– Очень приятно! – сказал я, как всегда волнуясь в подобной ситуации.

– Здасьте! – сказала Ольга и отвернулась. – Ты куда пропала? У Петьки опять зависла?

– Какой в задницу Петька! Не напоминай! В общем ты его не знаешь… Зовут Славик. У него копейка такая рыжая.

– Да? И где он тебя склеил, карга ты старая?

– Сама ты старая! Он с нашими на Кюкюртлю ходил. Он меня уже три раза до работы подвозил.

– И какой у него? Рассказывай.

– Что какой?

– Коза тупая, что какой! Бизнес, говорю, какой?

– Дура-лошадь, у нас отношения!

– Ага, как у вас – так отношения, а как у нас – так «проверено: мин – нет!» в подворотне и трындец! Слушай, мне тут срочно надо в химчистку брюки сдать, а то там скоро обед… Мы на работу идём?

Волкова состроила кислую мину.

– Ладно, поняла. Слушай, а ты в чем пойдешь, дай мне твою рубашку голубенькую?

– Здравствуй, я ваша Маша! А я в чем пойду? В этом?

Волкова растопыривает полы белого химического халата.

– А что? Тебе идёт! – сказала Ольга. – Так и езжай, доктор!

– Клизму только не забудь, – сказал я.

– Дурак! – сказала Волкова, позирую, как модель. – Я в поисках серьезных отношений! Интим и гербалайф не предлагать.

– Королева! – сказал Гера. – Спинным мозгом чую.

– Бензоколонки, – сказал я.

– Он сегодня напрашивается, – Волкова кивнула в мою сторону.

– Влюбился что ли? – сказала Ольга.

– От него дождешься!

– А хочешь…я…я… тебе свою блузку от Ив Сен-Лорана дам?

– Ты в химчистку не опоздаешь?

– Ладно, после обеда схожу.

В «Ноту» ворвался Князь, и Настя тут же молча и как-то профессионально повисла у него на шее. Меня всегда поражала та необыкновенная грация и пылкость, с какой она повисала на шее своих многочисленных любовников, словно одна из самых смелых модификаций чеховской Душечки, и тут же начинала что-то мурлыкать своему мужчине непосредственно в среднее ухо.

Впрочем, Князь был единственным, о ком Настя говорила «мой любимый мужчина», а Князь всегда брал ее в Крым – пока они лазили по скалам, Настя плавала с аквалангом и рисовала гуашью. Разумеется, Князь был ей не пара, я даже не знаю, кто был бы ему парой, не считая Абрам, но между ними был, словно пакт о ненападении. Вокруг Абрам, вообще, даже после их разрыва с Далёковым, точно висело защитное пуле. Как бы там ни было, я верил, что Настя еще найдет своего «любимого мужчину». Я просто представить себе не мог, что кто-то из моих друзей не будет счастлив.

– Бормота не у вас? – сказал Князь. – Где этот чертов фашист?

– А меня ты не искал? – промурлыкала Настя.

Князь закончил геологический, по образованию был маркшейдер – горный инженер, но, как и Абрам, работал и учился в аспирантуре в МЭИ. Волкова, как сердобольная мамаша, всем нашим находила работу. И теплое местечко. Все пользовались ее многочисленными и какими-то даже саркальными связями. Чего я только не насмотрелся здесь, но Волкова и мня мистифицировала своей способностью обаять такое количество людей. Институт был огромен, как город, и каждый день к ней приходили ее бесконечные друзья и приятели из МЭИ, и казалось, что просто какие-то московские знакомые заехали на чай.

– Опять ни одного напильника! – кричал Князь. – Сейчас найду – убью!

– Как я люблю, Кавказ мой величавый, твоих сынов воинственные нравы! – сказал я.

Мы хотели с Князем обняться, но Настя буквально спеленала его. Она все-таки была фееричная женщина.

– Не видели фашиста? – не унимался Князь, как ни в чем ни бывало, продолжая держать на себе Настю, впрочем, ее тело в символическом льняном одеянии заметно поубавило его воинственность.

– В СССР фашистов нет, – сказала Волкова, – а если хочешь с ними бороться, запишись в комсомольский оперотряд по месту работы.

– Вот он и пришёл записываться, – сказала Настя.

– Неонацист? – спросила Ольга.

– Неоариец, – сказал я.

– Правда? – Ольга повернулась к Волковой. – Молодой?

– Сиди! Лыжи уже навострила.

– Специально поперся на работу – крючья поправить! – Князь все рвался из объятий Насти, как птица, попавшая в силок. – Алкаш малолетний!

– Бессмертный! Тебя же тянет на малолеток, – сказала Волкова.

– С новичками что ли бегаешь? – спросил я.

– А вот сделаешь КМСа, тоже будешь с новичками бегать!

– Да, да, ну как же, слышал!

Настя, наконец, отпустила своего любимого мужчину, и мы с Князем обнялись.

– Так! А это что такое? Князь!

Я стукнул его в живот.

– У холодильника опять спал?

– Это диафрагма! У тебя такое еще не выросло.

– Да куда нам микрофонным шептунам. Поздравляю!

– Спасибо!

– И Макс с вами был?

– Да, и Макс.

– А Лева?

– И Лева, и Джон, и Каймачников.

– Ну, даете! А Саит?

– Саит погиб.

– Правда? Не знал.

– Да вот… Еще весной.

– Надо же, не знал. А Белый?

– И Белый.

– А Далёков был?

– Далёкову не до гор – он женится.

– Не понял.

– Я тоже не сразу поверил.

– Такими вещами не шутят.

– Какие уж тут шутки?

– Да ну тебя! Князь? Нет, я не верю! Разыгрываешь? На ком?

– А я знаю? Большой оригинал! Приходите, говорит, через месяц – будет много водки.

– Нет, я тебе не верю!

– Я тоже не верил.

– Да, ладно, разыгрываешь? Нет? Нет!!! Черт! Серьезно?!

Я посмотрел на Волкову.

– Не хотела вас со Сташевской расстраивать.

– Да вы чего, мужики? Нет, правда?

– Горькая! – казала Волкова. – Как я! Хороший каламбур!

– Ох, Княже, Княже. Ну как же так?!.. Мы так и не съездили втроем на Норд-Кап.

– Нет, так нельзя! Надо ехать в горы!

– Надо ехать в горы!

– Надо ехать в горы!

– Нет, правда, волюшку бы, да в горушку! – сказал я.

– А я тебе говорю, надо ехать в горы!

– Нет! Надо ехать в горы!

– Горы до осеннего Крыма предложить не могу, но есть путевка на стройку в Кирсановку, – сказала Волкова. – Рома, ты как на счёт того, чтобы опроститься?

– Я за любой кипеж, кроме конца света.

– Правда? Отлично! Не посылать же кандидатов наук.

– Вот, зараза!

– Один-один, – сказал Гера.

Он уже опять вонял паяльником в своем углу у окна.

Глава 6 Эхолалия

– Я не могу, шляются, как до себя. Каждый третий – у меня депрессия, депрессия! – встретила меня медсестра родного диспансера.

Я никак не мог понять этимологии ее разреза глаз: то ли примесь восточной крови, то ли легкая степень синдрома Дауна.

– Чего ты завелась? – спросила ее врачиха.

– Я где-то читал, – сказал я. – что Сергий Радонежский не хотел изгонять из своей послушницы беса, как братия не просила. Не мною, говорит, посажено, не мне и изгонять. В общем, и у них там тоже все не просто.

Врачиха кинула на меня многозначительный взгляд, и я поднял обе руки.

– Не стало настроения – листья падают. А ты что думал, что после лета опять лето? Коньяк!

– Все сказала?

– Может, я поздней зайду? – спросил я.

– Сиди! – приказала врач. – Почему так долго не приходит?

– Да сам не знаю… Хорошо-то как у вас тут!

– Хорошо у нас тут! А людям, может, нужно, – завелась опять эта бесноватая. – Я ходил по парку – у меня депрессия. Ходи на работу! Там депрессии не будет. Повторяю: коньяк!

– Замолчи уже!

– Коньяк!

– Ну где? разливайте! – сказал я.

– Уймитесь оба! – рявкнула, наконец, врачиха. – Как мать?

– Как всегда.

– А отец?

– То же, как всегда.

Врачиха устремила вдаль затуманенный взгляд.

– Везет же дурным бабам!

– На скачках не пробовали играть? – спросил я. – Хотя… правильно! Там все схвачено.

– Ладно, ладно. Как сам?

– Все лучше и лучше.

– А чего пришел? – сказала сестра.

– Тянет, – я пожал плечами.

– Его тянет, – сказала врачиха медсестре. – А чего из армии ушёл?

– В наш век все клонится к упадку.

– А как же этот твой… великий… – врачиха задумалась. – Степаныч. Правильно?

– Степаныч умер. Он же – танкист. Берлин брал.

– Степаныча я знаю. Он в соседнем доме жил. Видела ваших на похоронах.

– Наш что ли – Калининградский?

– Он после войны в Выборге служил, – сказал я. – Там, скалы, кстати. Гранит, озера прозрачные… Чего он у нас поселился? Отец его хорошо знал.

– В Москву все лезут! – сказала медсестра.

– Все ясно… Молодец, что вернулся в институт. Восстанавливаешься?

– Работаю пока на кафедре.

– Любишь свою работу? – спросила медсестра.

– Нет больше сил наслаждаться!

– Все с тобой ясно. Как пальцы?

– Отрастают.

– В смысле? – сказала медсестра.

Как ни странна кочерыжка у нее варила. Вообще, была себе на уме. Думаю, та бесноватая послушница Радонежскоготоже не одним лыком была шита.

– Тебе же ничего не ампутировали.

– Хотели! – сказал я.

– Ему хотели, – сказала врачиха.

– Вы слишком буквально ставите вопросы. У меня фантомная ампутация. Я так вижу.

– Он так видит, – сказала врачиха. – У него фантомная ампутация.

– А у вас – эхолалия! – буркнула медсестра.

– Эхо что у меня?

– Эхолалия, – сказал я.

– Умна-а-я! – протянула врачиха в своей не окончательно преодоленной деревенской манере.

– Рад, что сохранил пальцы? – спросила медсестра.

– Нет.

– Как нет?

У бесноватой не было чувства юмора. Это был единственный ее недостаток.

– Я хотел, чтобы мне их отрезали и приделали титановую кошку.

– Он шутит, – сказала врачиха медсестре и уже делово посмотрела на меня. – Рецепт нужен?

– Рецепт? Рецепт – да, пригодится.

– Что значит, пригодится? Ты смотри, лекарства пить не бросай!

– И альпинизм свой не бросай! – приказала медсестра.

– Так и быть.

– Как Полина? – спросила врачиха.

– Нормально. Хочет, чтобы я бросил альпинизм.

– Ладно. Главное, смотри, сам ее не бросай ее! Такая баба за тебя пошла!

– Еще не факт.

– Как это не факт?

– У меня испытательный срок.

Врачиха начала уже что-то писать в моей карте.

– У него испытательный срок, – повторила она, не поднимая головы.

– А у вас – эхолалия, – сказал я.

– Еще один! Как с Полиной? Спите вместе? Может выписать тебе чего?

– Спасибо, справлюсь.

– А то смотри, будешь всю ночь ее гонять.

– Ладно. До кучи. И циклодол тогда уж.

– А это тебе еще зачем? – насторожилась медсестра.

– На всякий пожарный – сказала врачиха, не поднимая головы.

– От левитации, – сказал я.– Просто сумасшедшая дурь!

– Выпиши ему… – врачиха наклонилась к уху медсетры и стала ей что-то нашептывать.

Пока они шептались, я достал блокнот.

– Нет, нет, нет, пожалуйста, – сказал я. – Продолжайте. Рифма пришла: сессия – депрессия.

– Я слушала запись с твоими песнями, – сказала медсестра. – Вызывает депрессивное ощущение.

– Мир в целом вызывает депрессивное ощущение, мир не лучезарен. Как это у немцев – Вельтшмерц.

– Вельш… что? – переспросила врачиха.

– Вельтшмерц. Мировая скорбь.

– Скорбь – бог с ней… Видения, галлюцинации? Больше не повторяются?

– Нет.

– Нет?

– Практически.

– К нам тут ходит одна – практически беременная, – сказала врачиха. – А то смотри… Полежишь на литии. В хорошем санатории…

– Спасибо! Обдумаю ваше предложение.

Я встал, забирая со стола рецепт.

– Печать не забудь поставить, мировая скорбь!

– Вельтшмерц! – подсказала медсестра.

– Запоминай, запоминай, – кивнула ей врачиха. – меня потом научишь.

Глава 7. Экспириенс

Электричка подползала к конечной станции. Край Москвы лежал черный и леденящий. Манящий, как земля для моряка, вернувшегося из плаванья. Я дрожал от вожделения, я хотел пронзить его насквозь, пройти сквозь него, как раскаленный нож сквозь масло или метеорит через атмосферу Земли. Идти куда глаза глядят. Долго, до сумерек, брести по абстрактным и мрачным проспектам, по просторным районам окраин, построенным для циклопов. там много простора, зелени, космические расстояния. Не было случая, чтобы у меня не улетучилась тоска, когда я бродил по этим жилым космодромам.