Дело «Потерянного генерала»

Дом Киреева оказался типичной серой панельной девятиэтажкой, одной из тысяч таких же, разбросанных по телу Москвы, как шрамы от оспы. Двор-колодец, заставленный ржавеющими «Жигулями» и первыми, еще неуверенными в себе иномарками. Я припарковался через дорогу и стал наблюдать.

Ничего необычного. У подъезда на лавочке сидели две старушки в одинаковых платках, похожие на стражей загробного мира. Во дворе гуляла мамаша с коляской. Обычная, мирная жизнь. Но именно эта обычность и была подозрительной.

Я пробил номер квартиры по пейджеру Левы. Пятый этаж. Окна выходили во двор. Занавески были задернуты. Я просидел в машине еще двадцать минут. Никто не входил и не выходил из нужного подъезда. Тревога превратилась в уверенность. Слишком тихо.

Я вышел из машины и направился к дому. Старушки проводили меня изучающими взглядами. Я кивнул им, как старым знакомым. В подъезде воняло кошками и прокисшими щами. Я поднялся на пятый этаж пешком, прислушиваясь к каждому шороху. На площадке было тихо. Дверь в квартиру Киреева была обита дерматином, как у всех. Я нажал на кнопку звонка. За дверью не раздалось ни звука. Я нажал еще раз и приложил ухо к холодному металлу. Тишина.

Я спустился вниз. Пора было менять тактику. Если хозяина нет дома, он может быть в гараже. Почти у каждого офицера в таком районе был гараж – не просто место для машины, а мужской клуб, мастерская, винный погреб и исповедальня в одном лице.

Гаражный кооператив «Лада-Юг» находился в пятистах метрах от дома, за школьным стадионом. Ряды одинаковых бетонных коробок, покрытых ржавым железом. Воздух был пропитан запахом бензина, масла и отчаяния. Я нашел нужный ряд и номер. 347.

Ворота были стандартные, железные. На них висел большой амбарный замок. Но что-то было не так. Одна из створок была неплотно прикрыта. Она отходила от рамы на сантиметр, оставляя темную щель. Замок висел, но дужка не была продета в проушину. Иллюзия безопасности. Классическая ошибка дилетанта или… ловушка для профессионала.

Я достал пистолет, снял с предохранителя и сунул за пояс под плащ, чтобы не светить оружием. Огляделся. В кооперативе было пустынно. Я подошел к воротам и толкнул створку. Она поддалась с тихим, жалобным скрипом.

Внутри было темно и пахло чем-то сладковатым и металлическим. Запах, который ни с чем не спутаешь, если хоть раз его чувствовал. Запах крови. И еще – выхлопные газы.

Я шагнул внутрь, давая глазам привыкнуть к полумраку. Свет проникал только через щель в воротах и грязное, затянутое паутиной окошко под потолком. В центре гаража стояла старая «Волга», двадцать четвертая модель, мечта советского человека. Дверь со стороны водителя была открыта.

Я подошел ближе. На водительском сиденье, откинувшись на спинку, сидел мужчина в военной форме без кителя. Подполковник. Его голова была неестественно запрокинута назад, а на правом виске чернело аккуратное отверстие. Из него тонкой струйкой на обивку сиденья натекла темная лужа. В правой руке, безвольно лежавшей на коленях, был зажат пистолет Макарова. Классическая картина самоубийства. Слишком классическая.

Я присел на корточки, не заходя за линию капота, чтобы не оставлять лишних следов. Осмотрел пол. Бетонный пол был грязным, покрытым масляными пятнами и пылью. Но чего-то на нем не хватало.

Гильзы.

Пистолет Макарова при выстреле выбрасывает гильзу вправо и вверх. Она должна была лежать где-то здесь, у правого переднего колеса. Или под ним. Или отскочить к стене. Но ее не было. Я просканировал взглядом каждый сантиметр. Пусто.

Тот, кто это сделал, работал чисто. Он инсценировал самоубийство, но допустил одну ошибку, которую мог заметить только человек, знающий, как это работает. Он убрал за собой гильзу. Рефлекс профессионального киллера. Или просто забыл ее подбросить. Люди, которые стреляют себе в голову, не думают о том, чтобы подметать за собой.

Я посмотрел на пистолет в руке Киреева. Он держал его слишком свободно, пальцы едва касались рукоятки. После выстрела отдача, скорее всего, выбила бы оружие из ослабевшей руки. Оно должно было лежать на полу или на сиденье рядом. Но не в руке, как в кино.

И запах. Выхлопные газы. Я обошел машину. Из выхлопной трубы торчал кусок шланга, второй конец которого был просунут в салон через приоткрытое заднее окно. Попытка инсценировать самоубийство через отравление угарным газом. Неудавшаяся. Или прерванная.

Картина прояснялась. Киреев собирался покончить с собой. Или, по крайней мере, хотел, чтобы так думали. Он завел машину, сунул шланг в салон. Но кто-то пришел раньше, чем он успел заснуть навсегда. Кто-то, кто не хотел ждать. Кто-то, кому нужен был гарантированный результат. Они прервали его тихую смерть и устроили ему громкую. Пуля в висок надежнее выхлопных газов. А потом они обставили все так, чтобы это снова выглядело как самоубийство. Но уже другое. Они торопились и наделали ошибок.

Я выпрямился. Игра пошла на выбывание. Киреев был следующим после Орлова. Кто-то методично зачищал концы. И этот кто-то знал, что я иду по следу. Нападение в переулке было не просто предупреждением. Это была проверка. Они хотели посмотреть, испугаюсь ли я. И теперь они знали ответ.

Я должен был уходить. Скоро кто-нибудь найдет тело, и здесь будет полно милиции. Мне не нужно было их внимание. Я осторожно вышел из гаража, прикрыв за собой створку так, как она была. Замок остался висеть на прежнем месте.

Я шел обратно к своей машине, и дождь снова начал накрапывать. Но я его не чувствовал. Внутри было холодно и пусто. Холодно от близости смерти и пусто от осознания того, что я опоздал. Я не спас Киреева. Я не успел задать ему вопросы. Но он дал мне ответ. Своей смертью. Он подтвердил, что генерал Орлов наткнулся на что-то настолько страшное, что люди вокруг него начали умирать, как мухи осенью.

Сев в машину, я достал пачку «Явы». Руки слегка дрожали. Я закурил и долго смотрел на серый дом напротив. Молчание мертвых телефонов сменилось другим молчанием. Молчанием мертвецов. Оно было гораздо громче. И оно кричало о том, что следующая остановка в этом смертельном марафоне может быть моей.

Я завел двигатель. Боль в ребрах отозвалась тупым, ноющим ударом. Она была как таймер, отсчитывающий время, которое у меня осталось. И я знал, что его было очень, очень мало. Война, от которой я бежал, нашла меня в этом городе. И теперь отступать было некуда.

Танец с тенями

Ночь перевалила за свой самый глухой, самый темный час, когда город на мгновение замирает, словно труп, у которого еще не началось окоченение. Я сидел на кухне, в облаке табачного дыма, густом, как болотный туман. Боль в левом боку превратилась из острого укола в тупое, ноющее присутствие, в назойливого соседа, который сверлит стену в три часа ночи. Она стала фоном, частью пейзажа моей внутренней войны. Я промыл рану на губе водкой, скривившись не столько от жжения, сколько от бессмысленной траты продукта. Стакан смотрел на меня с укоризной. Я смотрел в ответ с безразличием. Мы оба знали, что это временное перемирие.

Подполковник Киреев, Игорь Семенович. Начальник отдела хранения. Управление тыла округа. Фигура, казалось бы, серая и незначительная, винтик в огромной, ржавой машине. Но кто-то посчитал этот винтик настолько важным, что вырвал его с мясом. Сначала – или почти одновременно – исчез генерал. Потом замолчали мои старые контакты. Потом в темном переулке меня профессионально обработали, оставив сообщение, написанное на языке сломанных костей. А потом я нашел труп самого Киреева. Звенья цепи. Холодной, тяжелой цепи, которая уже обвивалась вокруг моей шеи.

Я смотрел на клочок бумаги с продавленными символами и на записную книжку генерала. «Бастион. Тихонов. Кукловод». Слова без контекста. Имя и фамилия. Кличка. И название, похожее на имя подставной фирмы. Киреев был ключом. Но замок, который он должен был открыть, уже заколотили досками.

Нужно было копать. Копать не там, где уже поработали могильщики, а рядом. Человек, решивший покончить с собой – или тот, кого к этому подтолкнули, – не существует в вакууме. У него есть привычки. Слабости. Тайны. Любовница. Почти всегда есть любовница. Это такая же константа в жизни офицера средних лет, застрявшего в браке и карьере, как утренняя тоска и вечерний стакан. Она – аномалия в системе, точка уязвимости.

Найти ее было делом техники. И еще одного звонка Леве Архиву. Я ненавидел снова его в это втягивать, но у меня не было выбора, а у него – возможности отказать. Долг, о котором он помнил, был не из тех, что гасятся деньгами. Я не стал спрашивать напрямую. Я попросил проверить все неофициальные расходы Киреева за последний год. Аренда квартир, крупные покупки, не проходившие через семейный бюджет. Что-то, что выбивалось из аккуратной ведомости зарплаты подполковника.

Ответ пришел через три часа. Три часа, которые я провел, разбирая и чистя «Макаров», пока каждый винт и пружина не заблестели в свете тусклой лампы, как хирургические инструменты. Это был ритуал, медитация, способ занять руки, чтобы не дать мыслям разбежаться, как крысы с тонущего корабля. Лева скинул на пейджер адрес. Маленькая однокомнатная квартира в Беляево, снятая на имя некой Ирины Аникеевой. Оплата производилась наличными, но договор аренды был оформлен через агентство, которое хранило копию паспорта Киреева как гаранта. Лева сопроводил сообщение одной фразой: «Андрей, это последнее. Они снова ищут твои следы. Сожги мосты». Я стер сообщение. Мои мосты сгорели много лет назад. Я шел по пеплу.

Алина Орлова двигалась в другом мире. В мире, где информация была валютой, а связи – оружием. В ее мире не пахло порохом и перегаром, там витал аромат дорогих духов и свежесваренного кофе в стеклянных башнях Москва-Сити. Но и в этом мире шла своя война, тихая, подковерная, не менее жестокая, чем любая другая.

Она сидела в своем кабинете, окна которого выходили на панораму города, похожего с этой высоты на гигантскую электронную плату. Перед ней на экране светились цифры и названия, сухой, безжизненный ландшафт чужих финансов. Отец был человеком старой закалки, он не доверял банкам, но был вынужден ими пользоваться. Его официальные счета были безупречны, как китель на параде. Зарплата, пенсия, проценты по вкладу. Ничего лишнего. Но Алина знала, что это лишь фасад. У человека его уровня, его прошлого, должны были быть другие деньги. Деньги на «особые случаи».

Она задействовала старого университетского приятеля, Павла, который теперь занимал уютное кресло в аналитическом отделе крупного швейцарского банка. Разговор был долгим, полным уверток и намеков. Она не просила его нарушать закон. Она просила о «консультации». О «гипотетическом сценарии». Павел долго мялся, его голос в трубке был полон плохо скрытой паники, но старая симпатия и ее уверенный, чуть насмешливый тон сделали свое дело. Он согласился «посмотреть кое-что в нерабочее время».

Результат пришел на зашифрованную почту поздно ночью. Это была не выписка. Это был след, тонкий, как паутина. Несколько лет назад с одного из счетов ее отца была совершена серия странных переводов. Не напрямую. Деньги ушли на счет благотворительного фонда «Щит и вера», занимавшегося помощью ветеранам. А уже оттуда, затерявшись среди сотен других транзакций, растеклись ручейками по десяткам других счетов, чтобы в итоге собраться в одну сумму на счете кипрской офшорной компании с ничего не говорящим названием «Argus Solutions Ltd». Сумма была крупной. Очень крупной. Достаточной, чтобы купить небольшую армию. Или молчание целого полка.

Алина смотрела на название. «Аргус». В греческой мифологии – стоглазый великан, которого нельзя было застать врасплох. Кто-то очень любил символы. Она начала искать информацию об этой компании, о фонде, но все пути вели в тупик. Учредители – подставные лица. Адреса – почтовые ящики. Информационный вакуум. Но она нашла кое-что еще. В совете попечителей фонда «Щит и вера» рядом с фамилиями отставных военных и малоизвестных бизнесменов она увидела знакомое имя. Генерал-полковник Валерий Тихонов. Тот самый Тихонов, что звонил ей с соболезнованиями, говорил правильные слова о долге и чести и обещал «взять дело под личный контроль».

Холод, не связанный с кондиционером, пробежал по ее спине. Она закрыла файлы, чувствуя себя так, словно заглянула в змеиное гнездо. Она еще не знала, что гнездо уже заметило ее.

Когда она поздно вечером выходила из офисного центра, она мельком обратила внимание на неприметную темную «девятку», стоявшую на другой стороне улицы с выключенными фарами. В ней сидели двое. Она не придала этому значения. Но когда ее такси отъехало, «девятка» плавно влилась в поток двумя машинами позади. Она заметила это уже на подъезде к дому, когда машина свернула за ней на тихую, плохо освещенную улицу. Она попросила таксиста остановиться у круглосуточного магазина. Выйдя из машины, она не оглядываясь, вошла внутрь, подошла к витрине и сделала вид, что выбирает воду. В отражении витрины она ясно увидела, как «девятка» медленно проехала мимо и притормозила в сотне метров, в тени старых тополей. Один из пассажиров вышел и закурил, не сводя глаз с дверей магазина. Страх был холодным и физически ощутимым, как прикосновение металла к коже. Это больше не было расследованием. Это стало охотой. И она была дичью.

Дом в Беляево был таким же безликим, как и тысячи его собратьев. Я поднялся на нужный этаж. Дверь была обита свежим дерматином, попытка создать уют в бетонной коробке. Я не стал звонить. Я постучал. Тихо, но настойчиво. Три раза. Пауза. Еще три раза. Кодовый стук всех, кто боится.

За дверью послышался шорох, потом тишина. Я слышал ее дыхание.

– Кто там? – голос был женским, надломленным, как тонкий лед.

– От Игоря Семеновича. Он просил передать вам кое-что.

Это была ложь. И правда одновременно. Я пришел от него. И я собирался ей кое-что передать. Новость о его смерти.

Дверь приоткрылась на длину цепочки. В щели я увидел один глаз, расширенный от ужаса. Глаз молодой женщины, лет тридцати, с остатками былой красоты, которую почти смыло горе и страх.

– Он ничего не мог вам передать, – прошептала она. – Уходите.

– Они его убили, – сказал я ровным, безэмоциональным голосом. – Вчера, в его гараже. Выстрел в висок. Обставили как самоубийство. Полиция скоро закроет дело. А те, кто это сделал, начнут зачищать концы. Они придут к вам. Может, сегодня ночью. Может, завтра. Они спросят, не оставлял ли он вам чего-нибудь. И они не поверят, если вы скажете «нет».

Глаз в щели моргнул. Цепочка задрожала.

– Кто вы?

– Тот, кому он велел передать флешку, если с ним что-то случится. Тот самый «честный человек», – я блефовал, но в ее глазах я увидел проблеск узнавания. Значит, такой разговор был.

Она молча закрыла дверь. Я услышал, как она снимает цепочку. Потом щелкнул замок. Дверь открылась.

Ирина Аникеева впустила меня в свою маленькую, наспех обжитую крепость. В воздухе пахло валокордином и страхом. На полу в коридоре стоял полусобранный чемодан. Она собиралась бежать, но не знала, куда. Бежать от тени убитого любовника было некуда.

– Садитесь, – она указала на стул на кухне. Сама осталась стоять, прислонившись к дверному косяку, готовая в любой момент захлопнуть дверь между нами.

– Игорь… он правда?..

– Да. Я видел тело.

Она закрыла лицо руками. Ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Это было недолго. Она слишком боялась, чтобы позволить себе роскошь полноценного горя.

– Он знал, – сказала она, убрав руки. Лицо было мокрым, но глаза – сухими и жесткими. – Последние недели он был не свой. Дергался от каждого звонка. Говорил, что влез в такое, откуда нет выхода. Сказал, что если с ним что-то случится, он оставит мне кое-что. Флешку. Сказал, чтобы я отдала ее только «честному человеку», который придет от него. Сказал, что этот человек будет знать, что делать. Но он… он не описывал вас.

– Люди редко похожи на то, что о них рассказывают, – заметил я. – Я служил под началом генерала Орлова. Киреев был его человеком. Теперь пропал генерал, а Киреев мертв. Я единственный, кто ищет ответы. Все остальные ищут способ закопать правду поглубже. Флешка.

Она колебалась. В ее глазах шла борьба между страхом перед мертвым и страхом перед живыми.

– Он говорил, что это его страховка. Что там… доказательства. Про «Бастион». Про поставки. Он говорил, что они не списывают оружие со складов. Они его продают. А руководит всем человек, которого называют Кукловодом.

Имена совпали. Генерал и его подполковник копали одну и ту же могилу. Для себя.

– Они знают, что вы есть, – продолжил я давить. – Они проверят все его контакты. Они найдут этот адрес. Это лишь вопрос времени. Эта флешка для вас не страховка. Это смертный приговор. Для меня – это оружие. Отдайте ее мне. Я дам вам денег. Уезжайте. Сегодня же. Поездом, в другой город. Забудьте эту жизнь.

– Я не могу… Я его любила.

– Любовь не спасет вас от пули. А молчание не вернет его. Но то, что на этой флешке, может за них отомстить.

Это был последний аргумент. Месть. Единственное, что имеет смысл, когда все остальное потеряно.

Она ушла в комнату и вернулась через минуту. В ее руке был крошечный кусок пластика, черный, без всяких опознавательных знаков. Она протянула его мне. Ее пальцы были холодными, как у покойника.

– Вот, – прошептала она. – Теперь уходите. Пожалуйста.

Я взял флешку. Сунул ее в карман. Достал из внутреннего кармана плаща пачку денег – остатки аванса Алины – и положил на стол.

– Купите билет в один конец. И никогда не оглядывайтесь.

Я вышел, не оборачиваясь. За спиной щелкнули два замка. Она заперлась в своей тюрьме, но я знал, что эти замки ее не спасут. Спасти ее мог только я, если сумею использовать то, что она мне дала.

Уже на улице, в машине, я почувствовал на себе взгляд. Не прямой, а скользящий, как будто кто-то смотрел из окна. Или из машины, припаркованной через дорогу. Я не стал оглядываться. Сначала Алина. Теперь я. Они расставляли своих наблюдателей. Танец с тенями становился все более тесным.

Мне нужно было подумать. И выпить. Не для того, чтобы забыться. А для того, чтобы сосредоточиться. Я поехал в один из тех безымянных баров в центре, которые похожи на перевалочные пункты для потерянных душ. Полуподвальное помещение, запах пролитого пива и старого дыма, въевшийся в стены. Я сел за самый дальний столик, в углу, спиной к стене. Старая привычка. Заказал водку и пиво. Ерш. Коктейль этой эпохи. Смесь яда и забвения.

Флешка в кармане ощущалась тяжелее пистолета. Она была полна чужих тайн и, скорее всего, моей собственной смерти. Я сидел, медленно потягивая пиво, и думал, что делать дальше. Нужен был кто-то, кто сможет вскрыть эту цифровую консервную банку. Нужен был Крот. Мой бывший сослуживец, Сергей Филин, компьютерный гений, волею судеб застрявший в аналитическом отделе ФСБ. Человек, который ненавидел систему, но был ее частью. Звонить ему – означало подписать ему приговор. Но другого пути я не видел.

Я почти допил пиво, когда за мой столик без приглашения сел человек. Он появился из ниоткуда, тихо и плавно, как тень. Дорогой, идеально сидящий костюм, гладко выбритый череп, спокойные, мертвые глаза. Он не был похож ни на бандита, ни на силовика. Он был похож на жнеца в отпуске.

– Андрей Павлович Рубцов? – его голос был тихим и лишенным интонаций.

Я молча смотрел на него.

– Не беспокойтесь. Это не то, о чем вы подумали. Просто разговор.

Он сделал знак бармену, и тот, не задавая вопросов, принес еще одну стопку и бутылку дорогой водки.

– Меня просили передать вам привет от господина Шишака, – сказал он, наливая себе и мне. – Вы, возможно, не знаете, но покойный подполковник Киреев имел перед уважаемыми людьми определенные финансовые обязательства. Довольно крупные.

Я понял, к чему он клонит.

– И что? Я не его бухгалтер.

– Это верно, – он слегка улыбнулся одними губами. – Но вы последний, кто проявил к его делам такой… живой интерес. Вы, так сказать, разворошили его наследие. А в определенных кругах это делает вас его правопреемником.

– Я не улавливаю вашу мысль.

– Мысль проста. Игорь Семенович был нам должен. Теперь должны вы. Не деньги, нет. Мы не коллекторы. Нам нужна услуга. Вы копаете под тех же людей, что и мы. Только с разных сторон. Они нарушили правила. Убрали человека, который был под нашей защитой. Это неуважение. Господин Шишак такого не прощает.

Он сделал глоток водки, не поморщившись.

– Киреев был должен нам информацию. Он не успел расплатиться. Но мы думаем, что он оставил ее вам. Возможно, случайно. Вы ведь умный человек, Андрей Павлович. Вы понимаете, что такое вести войну на два фронта. А сейчас на вас охотятся очень серьезные люди из очень серьезных ведомств. А еще вы теперь должны нам. Это неудобное положение.

Он поставил стопку на стол. Звук был сухим и окончательным, как удар судейского молотка.