Дело кооператива «Рубин»

Квартира была похожа на архив или лавку букиниста. Книги были повсюду. Они стояли на полках до самого потолка, лежали стопками на полу, на стульях, на широком подоконнике. Воздух был густым, пропитанным запахом старой бумаги, клея и слабого табачного дыма. В единственном кресле, под тусклым светом торшера, на маленьком столике стояла шахматная доска с расставленными фигурами. Позиция выглядела сложной и безнадежной для белых.

«Раздевайтесь. Вешайте на гвоздь, – Лядов кивнул на вбитый в косяк ржавый гвоздь. – Чаю хотите? Чай у меня хороший. Грузинский. Без мусора».

«Не откажусь», – Кириллов повесил свою кожанку, которая рядом с этим миром книжной пыли казалась чем-то грубым и неуместным.

Они прошли на кухню, такую же маленькую и заставленную, как и вся квартира. Пока Лядов гремел чайником и доставал две старые чашки в сеточку, Кириллов молчал, давая старику освоиться с его присутствием. Криптограф был человеком привычки, и любое нарушение ритуала могло все испортить.

«Так что привело ко мне майора милиции посреди ночи? – спросил Лядов, не оборачиваясь, разливая кипяток. – Надеюсь, не мемуары писать собрались? Я подписку давал. На пятьдесят лет».

«Мне нужна помощь. Неофициальная».

«Милиции нужна неофициальная помощь отставного сотрудника госбезопасности? – Лядов усмехнулся. – Мир и вправду перевернулся. Или у вас там совсем все плохо?»

«И то, и другое», – признался Кириллов.

Они сели за маленький кухонный стол, застеленный клеенкой с потрескавшимся рисунком. Лядов поставил чашки. От чая шел пар, пахло травой и пылью грузинских дорог.

Кириллов достал из кармана сложенную газету, развернул и положил на стол фотокопии.

«Вот».

Лядов надел очки в тонкой металлической оправе. Он взял один из листов. Его пальцы, сухие, с проступившими венами, двигались по бумаге с какой-то особой, профессиональной нежностью, словно он прикасался не к фотокопии, а к древнему манускрипту. Он долго молчал. В комнате было слышно только тиканье старых часов-ходиков и отдаленный гул города за окном.

«Любопытно, – наконец сказал он, снимая очки. – На первый взгляд, обычный книжный шифр. Цифра – номер страницы, цифра – номер строки, цифра – номер слова. Классика. Но эти аббревиатуры… «КРК», «РЖД»… Это усложняет. Похоже на коды получателей или товаров. И символы в конце строк. Нет, это не просто. Здесь несколько слоев. Автор был человеком методичным, но с выдумкой. И параноиком. Где вы это взяли?»

«Это неважно. Важно, что это стоило жизни уже двоим».

«А теперь может стоить и третьему, – Лядов посмотрел на него поверх очков. – Тому, кто с этим пришел. Вы ведь понимаете, майор, что если я это возьму, то пути назад не будет? Для нас обоих. Люди, которые составляют такие документы, не любят, когда их читают посторонние».

«Я понимаю».

«Что я с этого получу?» – вопрос прозвучал не жадно, а деловито.

«Ничего. Кроме удовлетворения от решенной задачи. И осознания, что помогли наказать убийц».

Лядов снова усмехнулся. «Вы плохой вербовщик, майор. Апеллируете к совести. У таких, как я, ее атрофировали еще в лейтенантские годы. Но задача… задача красивая. В ней есть структура. Элегантность. Не то что ваш псаломщик из Загорска».

Он снова взял листы, придвинул к себе настольную лампу, повернул ее так, чтобы свет падал под нужным углом. Он снова погрузился в мир цифр и кодов, и Кириллов понял, что он согласился. Старый охотник почуял зверя.

Следующий день на Петровке был пропитан нервозностью. Воздух в коридорах, казалось, потрескивал от невысказанного напряжения. Кириллов, едва войдя в здание, почувствовал это кожей. Когда он проходил мимо кабинета Сытина, дверь распахнулась, словно полковник поджидал его у входа.

«Кириллов! Ко мне! Немедленно!»

Сытин был не просто багровым. Его лицо приобрело оттенок перезрелой сливы. Он ходил по кабинету из угла в угол, тяжело дыша, его грузное тело двигалось с неожиданной для его габаритов скоростью.

«Ты что себе позволяешь? – зашипел он, не дожидаясь, пока Кириллов закроет дверь. – Ты чем занимаешься?»

«Расследую убийство Семенова, товарищ полковник. Как вы и приказали».

«Не надо мне тут! – Сытин стукнул мясистым кулаком по столу. Папки подпрыгнули. – Мне уже звонили! Звонили, понимаешь? Сверху! Очень сверху! Спрашивали, почему мой майор сует свой нос в дела уважаемого кооператива «Рубин»! Почему он допрашивает их сотрудников и пугает людей!»

«Я не допрашивал, а опрашивал. И никого не пугал», – ровно ответил Кириллов. Его внутренности сжались в холодный комок. Так быстро. Он не ожидал, что реакция будет такой быстрой и такой яростной. Вольский не просто имел связи. У него были рычаги прямого действия.

«Меня не волнуют твои семантические выкрутасы! – взвизгнул Сытин. – Мне было сказано недвусмысленно. «Рубин» – образцовое предприятие новой формации. Они работают на благо страны. Их руководитель, Геннадий Аркадьевич, – уважаемый человек, почти на правительственном уровне. И мы не должны мешать им работать из-за какого-то дохлого фарцовщика! Тебе ясно?»

«Мне ясно, что главный бухгалтер этого предприятия повесился на следующий день после моего визита. Это выглядит подозрительно».

«Самоубийство! – отрезал Сытин. – Участковый закрыл дело. Растрата, угрызения совести! Все сходится! Кончай копать, Кириллов! Это приказ! Займись Семеновым. Найди его пьяных дружков, выбей признание и закрой дело к концу недели. А «Рубин» забудь. Забудь это слово. И фамилию Вольский тоже забудь. Иначе я забуду фамилию Кириллов. И поверь, в системе МВД есть места похуже твоего кабинета. Где-нибудь за Уралом. Будешь кражи кур расследовать. Если повезет».

Он остановился прямо перед Кирилловым, глядя ему в глаза. От него пахло потом, страхом и дорогим одеколоном, который не мог этот страх заглушить.

«Приказ понятен?»

«Так точно, товарищ полковник», – отчеканил Кириллов, глядя в пустоту поверх головы начальника.

Он вышел из кабинета, чувствуя, как по спине ползет липкий холодок. Это была уже не просто просьба, не дружеский совет. Это был ультиматум. Стена, в которую он уперся, оказалась выше и прочнее, чем он думал. Теперь он должен был действовать еще осторожнее. Он не мог официально запрашивать информацию, опрашивать свидетелей. Любой его шаг отслеживался.

Нужно было зайти с другой стороны. Не со стороны «Рубина», а со стороны Зильбермана. Пока Лядов работал над шифром, Кириллов решил по крупицам собрать информацию о тихом бухгалтере. Люди всегда оставляют следы, разговоры, воспоминания.

Он нашел его старое место работы. Научно-исследовательский институт проблем точного машиностроения. Звучало солидно, но Кириллов знал, что за такими вывесками часто скрываются унылые конторы, где люди десятилетиями перекладывают бумажки, пьют чай и ждут пенсии.

НИИ располагался в унылом сером здании за кольцевой дорогой. Внутри все было казенным: выкрашенные зеленой краской панели, стертый линолеум, запах пыли и кислой капусты из столовой. Он нашел отдел, где раньше работал Зильберман. Несколько женщин бальзаковского возраста и один пожилой мужчина сидели за столами, заваленными чертежами и папками. Появление человека в кожаной куртке с милицейской выправкой произвело эффект камня, брошенного в сонное болото.

Он представился, показал удостоверение, сказал, что расследует несчастный случай. Слово «убийство» он решил не произносить. Люди боятся этого слова.

«Аркадий? Аркаша? – всплеснула руками полная женщина в очках с толстыми линзами. – Господи, что случилось?»

«Он… погиб. Мы выясняем обстоятельства».

Коллеги Зильбермана переглянулись. Они говорили о нем неохотно, односложно. Тихий, замкнутый, педантичный. Гений в своем деле, мог рассчитать что угодно. Но в жизни – совершенно нелюдимый. Жил с мамой, пока та не умерла. Ни друзей, ни женщин. Только работа и книги. Года два назад он неожиданно уволился. Сказал, что нашел место получше, с зарплатой в пять раз выше. Никто не поверил. Аркаша Зильберман и большие деньги – это казалось чем-то из области фантастики.

«Он изменился перед уходом, – вдруг сказал пожилой инженер, до этого молчавший и рисовавший что-то на промокашке. – Стал… нервным. Дерганым. Раньше он был спокойный, как маятник Фуко, а тут начал по сторонам оглядываться. Словно боялся чего-то».

«Он говорил, почему уходит? Чем будет заниматься?» – спросил Кириллов.

Инженер пожал плечами. «Сказал, кооператив какой-то. Электроника. Я еще посмеялся, говорю, Аркадий, ты же паяльник от отвертки не отличишь. А он так посмотрел… странно. И говорит: „Там не паять надо. Там считать надо“. И еще что-то бормотал про большие возможности, про то, что деньги под ногами лежат, только никто их не видит».

Кириллов чувствовал, что подходит к чему-то важному. Он присел на край стола, понизив голос.

«А что-то еще? Может, странные разговоры? Новые знакомые?»

Люди молчали. Они явно что-то знали, или догадывались, но страх был сильнее. Страх перед неизвестным, перед милицией, перед переменами.

«Ну… – замялась женщина в очках. – Был один разговор. Я случайно подслушала. Он по телефону говорил. Тихо так, в коридоре. Я и слов-то не разобрала, только обрывки. Что-то про „валютный аукцион“, про „особый товар“… Я еще подумала, бредит наш Аркаша. Какие аукционы? У нас универмаг по талонам торгует».

Валютный аукцион. Слова прозвучали дико, чужеродно в этой атмосфере пыльных чертежей и запаха капусты. Но для Кириллова они легли в общую картину, как недостающий фрагмент мозаики. Это объясняло масштаб. Не просто торговля видеомагнитофонами. Что-то гораздо крупнее. Что-то, для чего нужна была черная бухгалтерия и для чего не жалко было убрать пару человек, ставших помехой.

Он поблагодарил их и ушел, оставив за спиной взбудораженный улей. Он получил то, за чем пришел. Слух. Недоказанный, туманный, но указывающий направление. «Рубин» был не просто магазином. Это была биржа. Черный рынок, где торговали не джинсами, а чем-то, что имело настоящую цену. Иконы? Антиквариат? Или что-то еще? Что-то, что можно было продать за твердую валюту.

Вечером, когда он вернулся в свой пустой кабинет, зазвонил телефон. Не служебный, а тот, что стоял на отдельном столике, почти не используемый. Звонок был тихим, неуверенным.

«Слушаю».

«Майор Кириллов?» – голос Лядова был бесцветным, как всегда.

«Да, Евгений Борисович».

«Я взломал первый слой. Книжный шифр. Ключ – „Капитал“ Маркса, первое издание пятьдесят третьего года. Весьма иронично. У вашего бухгалтера было своеобразное чувство юмора».

«Что там?» – сердце Кириллова забилось быстрее.

«Пока не много. Даты, инициалы и суммы. Очень большие суммы. Но самое интересное – пометки. Повторяющиеся аббревиатуры. Я думаю, это не товары. Это места. Или каналы. „ТМЖ“ – таможня, „РЖД“ – Рижский вокзал. „КРК“ – возможно, Кремль… Но это пока догадки. Мне нужно время на второй слой. Это уже не классическая криптография. Это что-то современное, машинное. Но я справлюсь. Есть одна зацепка. Повторяющийся числовой ряд. Похоже на ключ к перестановке».

«Сколько вам нужно времени?»

«День. Может, два. И, майор… – в голосе старика впервые послышалось что-то похожее на эмоцию. – Будьте осторожны. Судя по суммам, которые здесь фигурируют, люди, которые это писали, могут купить половину вашего министерства. И даже не заметят этой траты».

Трубка повешена. Кириллов сидел в тишине. Ночь за окном была черной и беззвездной. Он получил подтверждение. Клубок начал разматываться. И он знал, что нить ведет на самый верх, туда, где воздух разрежен, а люди уверены в своей безнаказанности. И еще он знал, что времени у него почти не осталось. Потому что где-то там, в другом конце этого города, кто-то очень могущественный уже понял, что тихий майор милиции не выполнил приказ и не забыл слово «Рубин». И этот кто-то уже отдал свой приказ.

Разговор вполголоса

Телефонный звонок выдернул его из вязкой, серой дремы прямо в полночь. Не тот аппарат, что стоял на столе и связывал его с дежурной частью, а второй, старый, с дисковым набирателем, установленный техниками для каких-то внутренних нужд и почти никогда не используемый. Его дребезжание было незнакомым и оттого тревожным, похожим на звук насекомого, попавшего в стеклянную банку. Кириллов снял трубку, не включая свет. В кабинете пахло остывшим табаком и безнадежностью.

Слушаю.

Молчание. Только треск старой линии и чье-то дыхание, прерывистое, пойманное микрофоном так близко, что казалось, будто человек стоит рядом, в непроглядной темноте кабинета. Кириллов ждал. Он умел ждать. Этому его научила война: тишина перед атакой всегда страшнее самой атаки.

Майор Кириллов? – голос был женским, едва слышным, будто его процеживали сквозь сито страха. Каждое слово было маленьким, дрожащим комком.

Он узнал этот голос. Не по тембру, который был искажен шепотом и помехами, а по той идеально выверенной интонации, которая пряталась под испугом. Голос Светланы, секретаря из кооператива «Рубин». Голос, отполированный до состояния стерильного инструмента. Теперь этот инструмент дал трещину.

Говорите, – сказал он ровно, стараясь, чтобы его собственное спокойствие перетекло по проводу на тот конец.

Они его убили… Аркадия Наумовича… – выдохнула она. – Это не самоубийство. Он ничего не крал. Он… он слишком много знал.

Кириллов прикрыл глаза. Вот оно. Тот самый крючок, который он забросил в мутную воду, зацепился. Теперь главное – не сорвать.

Что он знал?

Я не могу… по телефону… Они все слушают. Всегда.

Кто «они»? Вольский?

Пауза, наполненная ее судорожным вдохом. Это было ответом.

Он боялся, – продолжила она, торопясь, словно боялась, что связь оборвется или смелости не хватит. – Последнюю неделю он был не свой. Говорил, что все зашло слишком далеко. Про какие-то контейнеры… «левые»… Они приходят на склад под видом… под видом обычной техники. А внутри…

Что внутри?

Я не знаю! – ее голос сорвался, превратившись в исступленный шепот. – Но он говорил, что это не просто контрабанда. Что это… другое. Он вел вторую книгу. Настоящую. Я думаю, они ее нашли.

И убили его. Где мы можем встретиться? – Кириллов уже не спрашивал, а констатировал. Он чувствовал, как ее паника передается ему, превращаясь в холодный, колючий азарт охотника.

Я боюсь. За мной могут следить.

За мной тоже, – спокойно ответил он. – Это ничего не меняет. Назовите место.

Снова тишина. Он слышал, как она плачет, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Он представлял ее: идеальная прическа растрепана, безупречный макияж потек, дорогая блузка смята в кулаке. Фасад рухнул, обнажив живой, первобытный ужас.

Нескучный сад, – наконец произнесла она. – Через час. У ротонды, которую в честь восьмисотлетия Москвы поставили. Знаете?

Знаю. Будьте осторожны. Если заметите что-то странное – уходите.

Она повесила трубку, не попрощавшись. Обрыв связи был резким, как удар ножа. Кириллов еще несколько секунд держал холодную трубку у уха, вслушиваясь в короткие гудки. Они звучали как метроном, отсчитывающий время до чего-то неотвратимого.

Он положил трубку и поднялся. В окне отражалось его собственное усталое лицо и тусклый свет настольной лампы. За стеклом беззвучно жила ночная Москва, город желтых огней и черных провалов. Он знал, что идет в ловушку. Это могло быть ловушкой, устроенной Вольским, который решил использовать перепуганную секретаршу как приманку. Это могло быть ее собственной игрой, мотивы которой были ему неизвестны. Но это был единственный шанс. Единственная нить, торчащая из гладкого, непроницаемого полотна лжи, которое соткал вокруг себя «Рубин».

Он достал из ящика стола «Макаров», проверил магазин, дослал патрон в патронник. Привычное, успокаивающее движение. Металл холодил ладонь. Он не надел плащ, только свою старую кожаную куртку. Она не стесняла движений. Выходя из кабинета, он запер дверь и двинулся по гулким, пустым коридорам Петровки. Он чувствовал себя призраком в этом застывшем здании, хранящем тысячи чужих трагедий. Сегодня ночью он шел навстречу своей собственной.

Дорога до Нескучного сада заняла меньше двадцати минут. Город спал тревожным сном. Редкие такси проносились по мокрому асфальту, их фары выхватывали из темноты пустые остановки и спешащихпо домампоздних прохожих. Кириллов вел машину спокойно, не превышая скорости, но все его чувства были обострены до предела. Он смотрел не столько на дорогу, сколько в зеркало заднего вида. Искал парные огни, которые не отстают, которые повторяют его маневры. Таких не было. Либо работали чисто, либо его никто не вел. Пока.

Он оставил «шестерку» за пару кварталов до парка, на тихой улочке, заставленной такими же неприметными машинами. Вышел из машины и растворился в тенях. Он не пошел прямо к главному входу. Он двинулся вдоль высокой чугунной ограды, перелез через нее в самом темном месте, там, где кроны старых деревьев смыкались над головой, создавая почти абсолютную темноту. Приземлился на влажную землю бесшумно, как кошка. На несколько мгновений замер, превратившись в часть пейзажа, вслушиваясь в ночные звуки парка: шелест листвы под порывами сырого ветра, далекий гул города, едва слышный скрип старого дерева.

Воздух был плотным и холодным, пах прелой листвой, речной водой и тревогой. Нескучный сад ночью был другим. Не местом для прогулок, а первобытным лесом, полным шорохов и теней, где за каждым стволом мог кто-то прятаться. Кириллов двигался не по аллеям, а по кромке зарослей, ступая по мягкой земле, чтобы не производить шума. Его глаза, привыкшие к темноте, различали малейшие оттенки черного. Вот силуэт скамейки, похожий на спящее животное. Вот изгиб дорожки, тускло блестящей от влаги.

Ротонду он увидел издалека. Белое, призрачное строение, похожее на древний храм, забытый в этом лесу. У ее основания он разглядел темную фигуру. Она была одна. Стояла неподвижно, ссутулившись, обхватив себя руками.

Кириллов не стал выходить на открытое пространство. Он обошел ротонду по широкой дуге, проверяя окрестности. Заросли кустов, овраг, спускающийся к реке, темные провалы боковых аллей. Все было тихо. Слишком тихо. Его афганский опыт кричал ему, что идеальная тишина – это признак засады. Но выбора не было.