Маргарита

– Да нормально.

– Кушать будешь?

Серьезно? Кушать? Если она сейчас и выглядит собранной, на самом деле она опять играет роль в своем маленьком театре.

– Я сыт.

– Ну как хочешь…

Как и думалось, ее надолго не хватило, и она вновь пропала из моего поля зрения еще до того, пока ее истинное состояние не вырвалось наружу.

Время по-прежнему продолжало куда-то мчаться. Я то и дело продолжаю обновлять страницу соцсетей, лежа на кровати. Бесцельно, в ожидании чего-то, а точнее кого-то. В голове кавардак. Вспоминаются всякие люди, моменты из прошлого и, в частности, Юля. Она по-прежднему сидит в моей голове. Но сейчас я зол на нее, на себя, ей нечего делать в моей голове и, кажется, сколько можно, о чем бы я не думал в голове, то и дело прорисовывается ее образ. От этого мне уже становится тошно… Но я продолжаю обновлять страницу раз за разом.

Какая ирония, я так не хочу подгонять время вперед и одновременно жду и думаю, поскорей бы пришла мама. Поговорить с ней о том о сем, чтоб, наконец, прогнать эту мысль, что она ко мне охладела.

Какого черта? Заработал телик и заскрипели пружины ее кровати. Я не вижу ее сквозь штору, но отчетливо представляю, как она там лежит и смотрит на экран. Возмущению моему нет предела, может, это сон и я никуда не ухожу? А, может, она просто забыла? Да ну, бред… Как такое можно забыть? Не стану себя накручивать:

– Мам?

– Чего?

– Не хочешь поговорить?

В комнате повисла тишина и, кажется, даже диктор на ТВ меня услышал и продолжил говорить, но уже тише. Пружины кровати снова заскрипели, послышались шаркающие шаги. Мама отдернула штору и посмотрела на меня.

– Подвинься тогда…

Я вжался в стену и повернулся набок, тем самым уступив ей место на своей полуторке.

– Ну, о чем хочешь поговорить? – Она легла на спину, протерла глаза, а затем сложила руки на животе и, наконец, обернулась ко мне. В полумраке она смогла заметить мои красные глаза. – Ты плачешь, что ли? – сказала она это с улыбкой и даже с какой-то издевкой.

– Нет! – отрезал я сразу. Ха, обычно она без очков ничего не видит, а тут заметила это в темном углу. – Спать просто хочется.

– А что не спишь? – она уставилась в потолок и снова начала тереть глаза.

– Не могу…

Пока она продирала глаза, я примкнул к ней и положил голову на грудь, обняв ее. Я понял, что она сегодня очень жадно дает мне материнскую любовь, не ту, на которую я рассчитывал.

***

Эмоции съедают меня без остатка. Я до сих пор не понимаю, что происходит и куда меня везут на этом поезде, в вагонах которого запах заварной лапши врезается в нос снова и снова. Кому в самом деле все равно до этого избитого запаха, только проводнику или проводнице? Все равно. Я думаю обо всем, всячески отталкивая от себя мысли, что вот я, можно сказать, солдат, в начале своего пути и мне предстоит сразиться с множеством нечисти, которая витает в моей голове.

Это совсем не страх, скорее я этого еще не понял, не осознал, и какое название дать этому ощущению, которое я даже не могу обозвать. Мне по-прежнему кажется, что там довольно цивильно и все пройдет быстрее, чем кажется. Год – это много и в то же время ничтожно мало.

Снова отвожу свой разум в сторону, но мелькающая форма пацанов, таких же, как и я, не дает мне покоя. Они что-то бурно обсуждают и в этом иногда участвую я, выкидывая пару фраз. Этот запах появился вновь, вызывая отвращение и одновременно наполняя рот слюной, которую я сглатываю снова. Мимо ходят обычные люди, в обычной одежде для дальних поездок типа этой – мужчины в шортах и майке, а на ногах носки, врезающиеся в перегородку сланца. Что сказать о дамах, они не лучше. Все как обычно, как и в обычном поезде, только теперь я постепенно лишаюсь той свободы, которую имел, даже в этот долбанный толчок, наполненный собственной атмосферой запахов, которые постепенно растворяются с яичной лапшой, приходится отпрашиваться. Ребята что-то шутят и иногда перечат конвоиру. Не нахожу это хорошей идеей, ведь он неспроста так хитро улыбается и медленно измеряет взглядом хамскую физиономию, после чего снова возвращается в свой кроссворд.

Характерный стук колес будто перещелкивает во мне барабан с мыслями и они взрываются как воздушный шарик, наполненный конфетти. Дом, зеленый цвет, Яна, нет, Юля, год, дом…

Жопа….

Эти парни – дети, кажущиеся взрослыми, и взрослые, кажущиеся детьми, вызывают у меня депрессию, которая набирает ход. Выставляют себя не теми, кем являются на самом деле, ведь эти дешёвые понты сразу же рухнут при виде армейской жизни.

Я все чаще вспоминаю о проводах и вообще о всех днях, которые были наполнены армейскими рассказами. Эти советы мне кажутся нелепыми, думаю, мне не придется использовать даже один из них. А эта армейская байка – один за всех и все за одного – имеет немного другой смысл: накосячил один, а отвечают все, по средству поднятия температуры в помещении. Что за ерунда?..

Это, как минимум, не логично – заставлять ополчаться против соседа по койке или это должно нас сплотить? Чрезмерно замысловатая философия и психология о парнях, у которых через уши лезет тестостерон, который так стремительно пытаются залить бромом.

Когда мне надоело просматривать одну и ту же картинку за окном, как густые леса сменяются бесконечным полем, которое уходит в горизонт, я заострил внимание на двух интересных личностях. Два брата-близнеца, Леня и Гриша, с первого взгляда не отличающиеся друг от друга, как две капли воды. Они сидят напротив меня и поддерживают разговор с Женьком, который порядком достал своей наигранной харизмой. Близнецы, хоть и одинаковы во внешности, но они как-то отличаются друг от друга, стиль разговора, улыбка и жесты у них разные, что скорей всего свидетельствует о том, что они имеют разные круги общения там, дома. Гриша какой-то резкий и жесткий парнишка, что не скажешь о Лене, тот более рассудительный и умеет взвешивать, но в конечном итоге их русла сливаются в одно, и уже утверждает один, а второй поддерживает.

Я думаю, с ними смогу поладить, ведь как-никак земляки, да и объединяет нас интерес к спорту, а я достаточно большой, в сравнении с ними, да и вообще со всеми, даже тот рослый мужик в погонах меркнет на моем фоне. Навскидку он весит около 90, когда я 112 кг. Качалка и здоровый аппетит делают свое дело, пускай и нет пресса на моем животе, но есть огромная сила, превосходящая всех в этом вагоне. Думается, что мне придется легче, чем им, и по отношению ко мне дедовщина наверняка таких же дохлых пацанов будет неуместна. Что не сказать о близнецах, которые мне нравятся, хоть я с ними и не так близко знаком, но в обиду я их не дам.

Уже достаточно стемнело, так что за окном едва виднеются проплывающие деревья и столбы. Я забрался на верхнюю «шконку» и включил музыку, засунув один «банан» в ухо, чтоб оставаться в курсе событий. Меня охватила двойная тоска о доме, и к тому же этот грустный плейлист, кроме которого ничего не хочется слушать, только усугубляет мое состояние, но я не могу ничего поделать со своими нынешними предпочтениями.

Прошел час с того момента, как я разменял купюру на лапшу и кипяток, но меня снова одолевает голод, точнее желание употребить, заесть внутреннюю тоску, которая по факту ничем не обоснована, это всего лишь мои тараканы. Стерпится…

Я заставил себя соскочить со второго этажа и вновь запарил лапшу, чтоб на какое-то время, пока ем, заполнить ту пустоту внутри. Охотно вклиниваясь в разговор о боевых искусствах, я начал перетягивать одеяло на свою сторону и говорить о чем-то, близком мне. Бодибилдинг и борьба, что не оставило без интереса близнецов, они с искрой в глазах задавали вопросы и слушали меня, пока я перемалывал уже остывшую «пищу». Женек (никак не Евгений) заглох и стал немым слушателем, как только я открыл рот. Это напомнило мне животный мир, когда в львиный прайд приходит истинный лев. По крайней мере, мне так кажется, что я единственный нормальный парень среди них, и более чем уверен, что не я один так думаю про себя. Но во всяком случае я не навязываю свою философию, как он.

Еще темно, под покровом кромешной темноты мы вываливаемся из вагонов, быстро закуриваем, пока начальник о чем-то говорит по телефону неподалеку от нас, но его почти не слышно, его голос тухнет из-за гоготания ребят. Бдительные ребята, такие же, как я, приготовились слушать, как только заметили взгляд на себе. Близнецы стояли рядом, точнее мы были в одной отдельной куче.

– Идет, – сказал я, бросив бычок на землю.

– Внимание! Товарищи будущие солдаты, построились!

Мы долго вошкались и совсем не заметили, как подошел еще один офицер.

– Здравия желаю, товарищи солдаты! – он сказал так громко, что клубы пара изо рта на мгновение закрыли ему лицо.

– Здравие желаю!

– Здравствуйте!

– Здорова!

Он тихо сказал, наклонившись к нашему конвоиру:

– Клоуны.

– Мы не клоуны! – из заднего ряда возмущенно ответил Женек, внешность которого была довольно необычной, узкие глаза и красные пухлые щеки от мороза.

– Вот-вот, этого я заберу к себе, – тыкнул конвоир своего товарища.

– Налево, шагом марш!

Кто-то попытался сымитировать правильное выполнение, а кто-то просто повернулся, что вызвало у офицеров непристойный смех.

***

И кто сказал, что время в учебке совсем не идет? Уже прошел месяц, и я совсем не заметил, как дни сменяли друг за друга. Сегодня наступит тот день, о котором нас предупреждали весь этот месяц. Случится присяга и мы, наконец, станем солдатами. А весь этот месяц мы были никем – ни солдатами, ни гражданскими, мы дрейфовали в этом океане месяц и, наконец, доплыли до так называемой суши.

Утро сегодня задалось втройне динамичное. Уже с 4 утра на плацу сгребали мокрый снег в большие кучи, необычайные для зимы -3 градуса по Цельсию были обманчивы. Я никак не могу согреться с того момента, как приехал в полевую учебку, эти две недели показали, как бывает по-настоящему холодно, невзирая на два одеяла и полный комплект зимних вещей. Многие просыпались без горла, да и я, не скрою, уже перенес одно ОРВИ, которое тщательно скрывал. По причине того, что присяга может сорваться. А зачитывать присягу в лазарете – в этом чести нет и это, как минимум, будет мучить меня всю жизнь. Да и к тому же приедет мама и родной брат…

Эти мысли согревают меня, я уже вижу, как стою перед офицером, зачитываю присягу, куча народу посреди этих бараков, и мои родные смотрят с восторгом и чуть не лопаются от гордости. Мой брат не был в армии, он не знает, как это, но невзирая на это, я бесконечно горжусь им и уважаю его, он настоящий мужчина, он мужчина еще больше, чем все те, кто отслужил, понимает это он, я, моя семья и все, кто имел честь быть знакомым с ним.

Каждые полчаса одна группа сменяла другую, чтоб не отморозиться и не свести иммунитет к нулю. Жрать хочется постоянно и с нетерпением ждешь, когда наше стадо поведут на прием пиши. Ждешь уже с того момента, когда тарелка с объедками скользнула по железному, до блеска натертому подоконнику.

Генеральная репетиция, но без присяги, так мы повторили дважды, после чего нас повели на завтрак. После завтрака, с плотно набитым пузом, мы вновь построились у столовой. Вдали, у КПП, виднелись машины, много машин. А еще виднеются тела, которые пробираются через этот необъятный туман. Майор, который был главным по проведению этого мероприятию, замешкался и занервничал, как многие из нас. Он вглядывался в наши лица глазами, в которых отчетливо читалось смятение. А потом громко воскликнул: «Сержант!» Он снова высматривал среди нас контрактника, но явно не увидел его.

– Сержааант! – крикнул он с такой силой, что гул среди нас тут же потух, а его шапка чуть не упала с головы, когда он подался вперед.

– Я! – выбегая из столовой, сержант пробивался сквозь снег, поскальзываясь и путаясь в ногах.

– Сержант! Какой идиот запустил гражданских?!

– Не могу знать!

Я уже неоднократно видел, как отчитывают военнослужащие друг друга, старшие по званию отрываются на младших – как папка сына. Довольно-таки неприятное зрелище, и всем нутром понимаешь, что это потом пойдет по цепочкам и в итоге сорвутся на нас.

– Бегом строиться!

После нескольких команд мы быстро заняли свои позиции перед присягой. Стояли и ждали, обсуждая, как влетит тому, кто стоит на КПП. Народ подтягивался все больше, образуя дугу. Появляются столы напротив каждого взвода и подносят автоматы, только не всем, а тем, кто стоит в первой шеренге. Появились командиры, все заняли свои места, а я по-прежнему ищу глазами своих. Ищу, а сам стою по стойке смирно, голову держу прямо и только глаза носятся из угла в угол.

«Никита!» Дуга была настолько большая, что буквально в трех метрах от нас топтались в каше снега родственники и близкие солдат. Кто-то из толпы опять произнесь по слогам: «Ни-ки-та!»

Некит стоял впереди меня, так как выше, это сейчас, как никогда, оказалось кстати, мне было дозволено вести себя более расслабленно, и я позволил себе повернуть голову на незначительный градус. По сути ничего не поменялось, я не видел края этой толпы, только поменялись лица. Полковник, по совместительству самый главный здесь, продолжал громко наставлять нас и говорить о чем-то с родителями, ведя с ними монолог.

«Ни-ки-та!» Я не хотел в этот раз поворачивать голову, ответственный момент в моей жизни. Но я не смог противиться своему интересу и опять накренил голову ища глазами. «Се-ре-жа!» – почти сразу же раздалось после «Ни-ки-та!» Глаза тут же забегали как шальные. И не зря, я увидел брата, здоровенный мужик, а рядом мама. Каменное лицо переменилось улыбкой, легкой, едва уловимой, у меня никак бы не получилось сохранить безразличие от услышанного и увиденного. Ноги чуть не сорвались в их сторону и меня изрядно качнуло, что я на какое-то мгновение вылез из строя. Я еще никогда так не радовался встречи с ними, как сейчас. Чувствую, как моя улыбка становится все шире, уже почти виднеются зубы. Лев, стоявший по левую руку, одернул меня за бушлат, и я сразу понял, что нас видят, и вновь занял исходную позицию по стойке смирно, смахнув с лица все эмоции. Передо мной вновь затылок Некита. Снег, падающий откуда-то сверху, вновь начал щекотать, так и хочется обтереть все руками.

Не знаю зачем, глаз опять покосился на моих родных. Брат спародировал меня, отчего стало весело, и я опять заулыбался, мама дернула его. Ну брат… хах… всегда умел поднять мне настроение, даже в самом дерьмовом состоянии.

– Начнем торжественную присягу! – вдруг громко произнес командир бригады, и сразу заиграл Гимн РФ, его вступительная часть.

– Поршнев Никита Владимирович!

– Я!

– Выйти из строя для принятия торжественной присяги!

– Есть! – в его голосе чувствовалась дрожь, которой боялся и я. Он зашагал вперед, и теперь я на его месте, меня всего сковало и началась паническая атака, которую надо бы переживать внутри, не показав ее остальным, скрутило живот, а ноги стали ватными, вот срань!

Некит прочел присягу, хотя мы учили ее с ним вместе, переволновался, черт, я тоже не помню! Это напряжение сводит меня с ума. Еще три человека и потом я. Каждый читал хуже предыдущего, и именно читая, последний, Ваня, даже запнулся. Это он там, а стыдно мне. Я пропал!

– Фокин Сергей Васильевич!

– Я! – такого я сам от себя не ожидал, командиры стоявшие по соседству, которые тоже принимали присягу, обернулись на меня, а толпа зашепталась меж собой.

– Выйти из строя для принятия торжественной присяги!

– Есть! – вновь я басово ответил, даже еще громче, и мне показалось, даже было эхо.

Капитан, который собирается принять у меня присягу, заулыбался. Что очень странно для него, ни разу не видел его таким. Это дало мне немного сил и я зашагал уверенно, ни миллиметра в сторону, будто по линейке. Он вручил мне присягу и я обернулся к своим собратьям. У меня получится! Я поправил ком в горле и проглотил его.

– Я, Фокин Сергей Васильевич, торжественно присягаю на верность своему Отечеству – Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество.

У меня отлетало все от зубов, я даже глазом не повел, будто смог подчинить себя мозг и приказал ему сделать все идеально. Я уже ощущаю восторг публики и офицеров. Обернувшись, я подошел к стойке, где отдал присягу.

– Так держать! – тихо сказал капитан.

Такое ощущение, что я сейчас пробежал километр на спринте, температура под бушлатом сразу поднялась и даже согрелись ноги. Я расписался и вернулся в строй сзади, где снова мог позволить себе расслабиться.

Через полчаса все это закончилось и полковник скомандовал:

– Солдаты! Слушай мою команду! Разойтись!

Все тут же рассыпались, как песочный ком на пляже, который накрыло волной.

– Ну, сынок, молодец! – мама подхватила. – Тебя здесь так научили громко и четко?

– Да перестаньте вы!

Мы продолжали говорить, смешивая все это с объятиями.

– Да, правда, – говорю.

– Мама, да что мама, я и вообще все вздрогнули и с упоением смотрели на тебя! Молодец! – говорит брат.

– Да-да! – добавила мама.

Все вокруг вдруг переменилось, вместо привычных зеленых бушлатов плац кишит людьми в гражданке. Все улыбаются и галдят, забрав себе по одному солдату. Мы не стали долго оставаться на улице и зашли в учебные классы, которые были подготовлены для встречи гостей, прибывших на присягу.

Мы заняли одно из свободных мест в таком же холодном деревянном бараке, как и моя располага. Здесь теплее, чем обычно, надышали…

– Б-р-р! Тут холоднее, чем на улице, у вас везде так?

Крайне не хочется лгать, но разве есть выбор? Сказать правду – это значит заставлять волноваться их лишний раз. Полковник отчасти прав. При первой нашей встрече с ним он говорил с нами больше по душам, а не как с военнослужащими, с первого взгляда он даже показался нормальным. А сказал он: «Парни, не стоит выносить вам то, что происходит здесь. Сообщив родителям эту неприятную малость, не исправите ситуацию, а они будут волноваться до конца вашей службы. Так что думайте, о чем вы говорите с ними.»

Мама раскладывала все на парту, все те вкусности, от запаха которых уже пробивает на слюну, а желудок выделил свой сок. Пока она все доставала, я рассказывал отрывками о своей нынешней жизни, вспоминая слова полковника, здесь нет ничего хорошего, а отрицательного хоть отбавляй. Так что вести беседу крайне тяжело.

И вот, наконец, я вкусил первый пирожок, уже остывший, но все же более теплый, чем комнатная температура.

– В наряд-то ходил? – с иронией спросил брат.

Черт, как я забыл тот самый наряд, самый лучший и самый халявный.

– Да! – с набитым ртом я воскликнул и быстрей начал жевать, чтоб проглотить и, наконец, начать хоть какой-то рассказ. – У нас есть наряд на учебном поле, туда заступают два срочника и один контрактник. Это в километре отсюда, вдоль вон того холма у транспортного парка.

Я продолжал жевать, откусывая значительно меньше, чтоб можно было свободно говорить. Рассказ кажется мне самому не таким красочным, каким все было на самом деле, но я все же не останавливался:

– Мы долго шли туда со Львом, постоянно сомневаясь, туда ли мы вообще идем, но выбора особо не было, перед нами одна, хорошо вытоптанная тропинка, а кругом только поле с нетронутым снегом. Какие-то следы на поле все же виднелись, то ли кошки, то ли собаки, их так и не удалось разглядеть. А вообще, интересно, откуда им тут взяться, в поле, почти в лесу? До ближайшей деревни километров 30.

Брат перебил:

– Какой 30, еле наберется 10.

– Правда?

Он мне кивнул.

– Ну, пускай так, я судил по времени, а ехали мы в тентованном «газоне», помимо того, что он сам по себе долго едет, еще и ужасно холодно, может, из-за этого мне так показалось… В конечном итоге мы все же наткнулись на старую черемушку, за которой и стоял небольшой вагончик, из которого торчала труба, выходящая вверх, а из нее клубился дым. Рядом с будкой были разбросаны поленья, они лежали в снегу, и еще большие бревна, нетронутые, судя по всему давно. Постучав в дверь и после раздавшегося командного голоса, мы вошли. Внутри было как в сарае, но все же уютно. Красные одеяла, заколоченные в стену, придавали этому месту хоть какой-то вид. Тусклая лампа висела на одном проводке, стол, два лежака, а в углу, у двери, печка-прачка.

– Как в деревне? – спросила мама.

Брат рассмеялся, но очень скромно.

– Нет уж, аналогия, но не то.

– Ну, уж я так спросила, продолжай, очень интересно!

Я так и сделал:

– Осмотрев все и всех, мы поняли, что контрактника здесь нет, такие же зеленые ребята, как и мы, просто они смогли взять нас на испуг. Их было тоже двое и они начали: «Парни, да расслабтесь вы, контрабаса здесь нет, садитесь!» А второй спросил: «Будете чай с конфетами?» Мы со Львом обомлели – чай с конфетами? Еще как-то не привык к урезанному питанию, уже не зайдешь в магазин и не купишь того, чего ты хочешь, и поэтому это была для нас уже большая радость. Да уж, калорийной еды явно не хватало. Потом мы пили с ними чай, а они попутно рассказывали о всех тонкостях и прелестях этого места. Например, о том, что нельзя забывать про дрова, надо вовремя колоть и подкидывать их в печь. Здесь можно достать телефон, не боясь, что его заберут у тебя, сети здесь, конечно, нет, но можно послушать музыку, а большего по сути и не надо. Есть еще настольная книга, но ее рекламировать они не стали, они ее вроде как даже не читали, такое мнение создалось из-за того, что на ней стоял рафинад и стакан с подстаканником, как в поезде, на самой книге виднелись высохшие круги от чая…

(Я говорил и говорил, а они меня слушали внимательно, не перебивая. И кажется, дамочка, сидящая рядом, больше слушала меня, чем того парня, к которому приехала.)

– Мы не заметили, как стемнело, Лев читал Стивена Кинга, какой-то ужастик, а я слушал музыку и думал о том о сем. Потом прозвенел будильник у Льва на часах. Ужин. Гадкая процедура, если честно, днем еще ничего, а вот ужин – вонючая капуста и слабосоленая отварная рыба, они попросту не способны компенсировать дневные затраты организма. И так как на улице было холодно, к тому же начало мести, Лев пошел первым, уж очень он хотел в нужник.

– А почему не вдвоем? – мама спросила и смотрела на меня, быстро хлопая ресницами.

– Ну, мам, как уж? Я же говорил, печь, дрова, к тому же это наряд.

– Не понимаю! – она возмущена и от этого замотала головой в разные стороны. А еще говорит так, как будто это я захотел и придумал так. Я заткнулся ненадолго.

– Ну?

– Что? – переспросил я брата, не поняв, что он от меня хочет.

– Поел ты – нет, в итоге?

– А, да! Сначала пошел Лев. Его долго не было и, пока его не было, я начал читать книгу там, где он остановился. И правда, жутковатая книга. Примерно через два часа мне послышалось, что кто-то как будто на улице кричит. Я долго не мог понять. Но этот непонятный шум все нарастал, слышалось, как сильно завывает ветер, ветки черемухи бьют о крышу вагончика все сильнее, и еще что-то, плохо различимое: «Ээээээ!» Потом опять повторилось: «Ээээээ!» Мне стало жутко не по себе, волосы на теле встали дыбом, а мурашки устроили гонку от головы до ног.

«СЕААА!..» И опять «СЕААА!» Мне страшно, но все же я выглянул, приоткрыв дверь, и услышал отчетливее. «СЕГА! СЕГА!» Это был Лев, он почти добежал до вагончика, я ему ничего не отвечал. Только ждал его, открыв дверь. Наконец, добравшись до меня сквозь рассыпчатый снег, который хорошо задул тропинку, он вбежал внутрь. Я спросил у него, чего он так орет. Он ответил:

– Да, я что-то испугался…

Я еще раз задал ему вопрос:

– Чего-то испугался?

– ДА! Помнишь тот фонарь, стоявший недалеко отсюда?

– Ну?

– Он так резко погас, и тут моя фантазия, и без того разыгравшаяся, совсем распоясалась, это, наверное все из-за книги.

Я слушал его и пеленал себя на ужин, на который не хотелось идти, но кишки уже сводят.

– Сега! Смотри…

Он расстегнул заснеженный бушлат и вытащил две банки сгущенки, литровые! Господи! Я никогда не думал, что буду так рад этому.

Мои слушатели то погружались в ужас, как я тогда, то хохотали. Я продолжил:

– Ну вот, мы сразу же выпили одну, обсуждая, как это прекрасно.

Мама перекосилась:

– Разве так можно! Плохо не стало?

– Не стало! Стало только лучше!

Она по-прежнему возмущена, а брат смеялся.

– Потом и я пошел на ужин, я еле дошел, тропинки почти не видать, а белые мухи озверели и кусали меня в оставшиеся открытые части лица. Странно, я вижу образ здания, но света нет. И я уже подумал, что мне показалось, но через несколько минут я чуть не ударился об это здание лбом. Наконец, сориентировавшись, я добрался до главного входа. Пробираясь вдоль стены и завернув за угол, вошел. Гул сразу же прекратился, а белые мухи, которые еще были на мне, начали дохнуть. Я вроде зашел, но легче не стало, очень мрачно, на кафельном полу играли еле различимые тени. Меня встретила женщина, одна из персонала столовой.