Трио-Лит 1

– Контркультура, – говорил тот, что попроще, – это легальный выброс деструктивных настроений молодёжи. Дайте им перебеситься, и никаких майданов не будет. Не хлебом единым жив человек. А в совке и с хлебом, и тем более с колбасой были проблемы, а что касается зрелищ, как говорится, паки-паки… Судите сами, в штатах за год появлялось двести полноценных музыкальных шлягеров-хитов, в Союзе – семнадцать. Не смешно? Ждёшь, бывало, целую неделю эту «Утреннюю почту», а там Зыкина, Калинка-Малинка и Наталья Нурмухамедова, и те всего полчаса.

Чем меньше виски оставалось во второй бутылке, тем интереснее становились рассуждения Коронавичюса. Даже сквозь дрёму его голос был приятен уху Станкевича. «Он на Канатчиковой даче косил от армии на энурез», – вспомнил Алексей и усмехнулся.

«Летом можно поехать в лес, но до леса – час езды…» – а это Станкевич слышал, уже засыпая…

Когда Марина открыла Тимуру дверь, она его не узнала. Счастливая блуждающая улыбка, в глазах сумасшедшинка, горделивая осанка и в протянутой руке большой распечатанный конверт. «Значит, Алексей не врал» – пронеслось в её голове.

– Что? – закричала Марина, хотя прекрасно всё знала.

Тимур поднял её, как пушинку, осыпая поцелуями.

– Новая жизнь!

Не раздеваясь, он понёс её в комнату, кружил, читал по-узбекски что-то любовное из Навои, смеялся и пел. И, выплюнув пустышку, за этим танцем удивлённо наблюдал Тимур-младший. У Марины навернулись слёзы, так ей хотелось верить в надвигающееся, как грозовая туча, счастье.

– Ты меня пугаешь! – сказала она Тимуру, крепко прижимая его голову к своей груди, чтобы он не заметил слёз.

Он рассказал ей взахлёб о встрече с частным детективом, о письме с родины, о национальной премии первой степени, которой посмертно награждён его отец за неоценимый вклад в историческую науку Узбекистана.

– Семён Константинович сказал, что сумму премии увеличили в два раза! В письме указано пять миллионов, но письмо написано четыре месяца назад. Может и хорошо, что меня так долго искали.

Они купали маленького Тимура перед сном, при этом большой Тимур продолжал говорить. И, как всегда, говорил красиво, но с особенным пиететом, и рисовал такие картины будущего, что Марина отбросила страхи и поверила было его словам.

– И ещё… – продолжал Тимур самодовольно, – мне предлагают работу в Ташкенте. Предлагают возглавить кафедру отечественной истории в Ташкентском университете. И на её базе создать рабочую группу из историков и творческой интеллигенции по… не то что по разработке или созданию, а по переосмыслению национальной идеи, по приданию ей дополнительного импульса, по её художественному оформлению, по разработке методик её внедрения в сознание каждого гражданина. Представляешь, какой масштаб? Это же и телевидение, и кинематограф, и вся пресса, и литература, и все учебные заведения, вся педагогика. На подготовку общей концепции не больше года.

С удвоенной силой к Марине вернулось чувство опасности.

– Мне кажется, – сказала она, – ты уже готов согласиться.

Тимур молчал, но в его молчании она услышала «да». В эти секунды ему и впрямь казалось, что он в одном шаге от невиданного механизма, от невиданных размеров рычага, и в его глазах уже горел огонёк страстного желания перевернуть этот мир.

Убаюкав Тимура-младшего, они стояли, обнявшись, на лоджии, смотрели на удивительно красивый салют. Тимур бесстрашно грезил возвращением на Родину и сменой своего статуса, а Марина уже приняла решение, что она никуда не поедет. И от этого прижималась к нему ещё крепче.

Салют отгремел.

* * *

– Думаю, форс-мажор исключён. В любом случае, он на крючке, – говорил с кем-то Семён Константинович по телефону.

Под эту фразу Станкевич открыл глаза.

С экрана телевизора ему беззвучно подмигивал какой-то молодой человек, намекая, наверное: «Или нажми «продолжить» или дай мне тоже передохнуть». Голова ещё не болела, только мучила жажда. Хлопнула дверь в ванную, и продолжения разговора Станкевич не слышал. Он приподнялся на локте, взял с журнального столика вторую бутылку, в которой виски было ещё больше половины объёма, глотнул из горлышка и решил не вставать. Пусть думает, что я сплю.

– Ай, нет! – Слежанков вышел из ванной. – Это такая женщина, что называется, с двойным дном. По всему видно, какой она была красавицей, а какие манеры! Чувствуется, что она не в восторге от того, как смогла этими сокровищами распорядиться, что поздно поняла – её счастье не в карьере. А она его жаждет.

Потом Семён Константинович долго молчал, слушал, потом громко смеялся.

– Не знаю. Похоже, она не привыкла от своих намерений так легко отказываться. Посмотрим. Я понял, что она боится огласки жёлтой прессы. Если этот эпизод прошелестит на страницах местных таблоидов или в интернете, она займёт позицию самой правильной, самой железной и беспощадной леди. А пока огласки нет, с нею можно будет договориться. Завтра и начну. Завтра у неё день рождения.

Слежанков включил ночное радио – в эфире звучал голос Утёсова.

– Да я и не переживаю, это попутные издержки. Главное дело сделано. Сейчас отправлю в Ташкент кадры с видеорегистратора, где мы вдвоём, успокою заказчика.

Не отрывая трубку от уха, Семён Константинович вошёл в комнату. Бросив взгляд на «спящего» Станкевича, выключил телевизор и взял со столика виски.

– Подтвердилось?! Ставки выросли! Ну, правильно, первый вице-премьер не чета министру культуры. Значит, и наш процент должен вырасти.

Алексей гнал от себя дурные мысли, но ему всё больше становилось как-то не по себе от этого разговора. Жажда стала невыносимой, и он поднялся.

– Есть ложиться спать! – Было слышно, что Слежанков широко улыбается. – Спокойной ночи!

На самом деле он не торопился. Настроение было приподнятое. Он получил точный пас, ворота пусты, ему осталось только ударить по мячу. Вратарь не дотянется. А если попробует, что ж, поедет домой, как депортированный. Условия контракта этот вариант не исключают. Дым сигареты попал Семёну Константиновичу в глаза, и он пропустил первый разрыв многоцветного салюта, посвящённого дню этого маленького городка. «Опять, – подумал Слежанков, – ограничения массовых развлечений и опять салют».

– Курение на балконе – уголовное преступление, – услышал он у себя за спиной.

– Кто бы говорил мне о преступлениях, – ответил Семён Константинович Станкевичу, не оглядываясь. – Не думал тебя разбудить, был уверен, что до утра не поднимешься.

– Сон алкоголика краток и тревожен. Что сказал Тимур?

– Тимур ошарашен, озадачен и, как водится в таких случаях, сказал, что подумает. Хотя, что теперь думать. Или сам поедет за национальной премией, или его повезут, как злостного нарушителя правил регистрации. После эпохальных перемен за трудовыми мигрантами не так жёстко надзирают, как в лучшие времена, но десять лет без регистрации – перебор.

– Повезут?

– Угу, в наручниках, – кивал головой Слежанков, любуясь салютом и смакуя семилетний сингл молт. – Хороший виски! Это нормально, что коньяк напоминает?

– Дилетантам всегда так кажется, – ответил Алексей, не подумав, и пояснил, – все крепкие напитки в своём развитии стремятся к коньяку, как к идеалу. Дубовая древесина при выдержке многие их качества нивелирует, уравнивает.

И Семёну Константиновичу на самое дно души гулко плюхнулась фраза: «Ах ты, сучонок!» В голос же он произнёс:

– О, как! Надо запомнить, блесну где-нибудь, – и после очередной вспышки Слежанков добавил, – давай ещё по чуть-чуть за разрешение вопроса, и спать!

И салют кончился.

На следующее утро Слежанков чуть свет уехал в соседний городок. Ему загорелось первому поздравить с днём рождения Ирину Викторовну Ширвильд, бесстрастную и прекрасную, как Снежная Королева. Их первая встреча была посвящена судьбе Алексея Станкевича, при других встречах с ней Семён Константинович о нём просто забывал, наслаждаясь её обществом. Однажды ему показалось, что она глядит на него с интересом, и он самонадеянно воспылал. Причём огонь этот был не вульгарным. Семён Константинович представил себя с ней в храме и под венцом. «Мальчишка!» – говорил он одобрительно сам себе. Сейчас он поставит свою машину перед её воротами, поздравит, преподнесёт цветы и по совету ещё одного генерала, а они умеют экономить на подарках, коллекционную бутылку Шато Пап Клеман последнего урожая двадцатого века и скажет, что главный подарок вечером. «Ирина Викторовна, у вас есть любимый ресторан в Москве? Тогда приглашаю в… И так далее. С кольцами торопиться не буду».

Раздался звонок, это был Терентьев, местный коллега.

– Ну что? – без предисловий начал Семён Константинович.

– Всё отлично! Русская, фамилия от первого мужа. Ночевали дома, она и дочь, сейчас завтракает одна, на службу поедет минут через двадцать. Успеваете? Если нет, можно будет переезд закрыть, чтоб не упорхнула. Там тогда и встретите.

– Не надо, спасибо, успеваю. Возле дома пост снимай, а на переезде оставь, пока мы в сторону города не проедем. Ок?

– Так точно. Ок!

Ирина Викторовна так была поражена появлением своего нового поклонника, что на мгновение даже потеряла лицо, помолодела. Из Снежной Королевы превратилась вдруг в окрылённую неожиданным комплиментом секретаря комсомольской организации какого-нибудь института конца восьмидесятых. Конечно, спустя всего мгновение она справилась с собой, но улыбка уже не сходила с её губ. Как обычно, у Семёна Константиновича всё получилось. Эффект даже превзошёл самые смелые ожидания. Чувствуя, что Ирина Викторовна в таком состоянии не сможет вести автомобиль, Слежанков отвёз её к месту службы сам. На ступенях районной администрации спросил:

– До вечера?

Вместо ответа она покраснела. Семён Константинович засмеялся:

– Ирина Викторовна, вы что? Увидят же….

– Позвоните мне после трёх.

И, пряча улыбку в букете цветов, она оставила его в одиночестве.

Про себя Семён Константинович давно называл Ирину Викторовну на «ты». Вот и теперь он подумал в ответ: «После трёх – тебе, после шести – Худайбергенову. И у каждого есть возможность меня расстроить. Но если при этом талантливого узбека я могу просто арестовать, что я смогу сделать с тобой?»

Как водится, утром на вечерние эмоции остаётся только намёк. Самому становится странно, отчего у меня вчера перехватывало дыхание? Получится ли, смогу ли? Тимур завтракал, стараясь не стучать вилкой. Ещё не рассвело. Автобус через сорок минут. В мусорном ведре он увидел упаковку от котлет, которые уже съел. Состав: говядина и свинина. О какой национальной идее я собираюсь говорить? Марина ещё вчера заметила ему: «Ты же атеист, ты же русский интеллигент!» Вчера он пропустил эти слова мимо ушей, а сегодня до самого вечера они будут стучать у него в голове. И бессмысленно делать вид, что ты кто-то другой.

Аштонянц, коллега Тимура по стройке, переселенец из Степанакерта, был большим любителем поболтать на религиозную тему. Так он сразу определил Тимура в разряд неверующих, давно, ещё после первой же попытки поговорить с ним о Боге.

– С тобой легко говорить об этом, я не боюсь тебя обидеть, тебе всё равно. Отабек или вон Рустам порвали бы меня! Я с ними очень вежливо, очень внимательно говорю, не спорю. Жаль, по-русски плохо могут! Половину понимаю, половину не понимаю, но всё равно очень интересно, а с тобой не интересно.

С тех пор Тимур избегал Аштонянца. И мыслей о вере предков избегал. Только Марина и сын, только они. И что теперь делать? Отказаться? Нет, нет. Просто не возглавлять, войти в штаб разработчиков, взять на себя историческую часть и обеспечивать литературное оформление. Зарплата будет меньше. Кафедру не дадут. Ну и пусть, отцовской премии нам с головой хватит на всю жизнь.

В таком смятении Тимур выходил из служебного автобуса на объекте. Соотечественники сразу передали ему, что его срочно ищет инженер Сергеев.

– Пиши заявление на отпуск на две недели. Вчерашнюю дату поставь.

Проблемы. Пришла беда, откуда не ждали. Аштонянц подхватил коронавирус, самый опасный, новый кишечный штамм. Хорошо хоть успел позвонить. Сейчас понаедут медики-педики, силовики-передовики. Мало не покажется. У нас шесть человек без разрешения на работу, пятнадцать без прививок, а ты вообще без регистрации. Пиши быстрей и уматывай подобру-поздорову. Карантин, сказали, поголовный будет, и в нём не только здоровье проверят.

Не задавая вопросов, Тимур взял авторучку.

– Не волнуйся, место за тобой железно! Зарплату на карточку скинем. Телефон мой у тебя есть, позвони через недели две, раньше не выпустят. Теперь давай, давай… Только без кипиша! Ни слова никому!

Удалившись от стройки метров на триста, Тимур видел, как на её территорию въехал большой эпидемобиль, ноу-хау московских чиновников, и как два автобуса ОМОНа остановились рядом, и как их пассажиры стали быстро рассредотачиваться по периметру. Опять повезло. Ай, Рудик-джан, какой молодец! А Сергеев!

Больше часа, глядя только под ноги, он пешком добирался до дома Марины. Продрог, но шёл не торопясь. Было о чём подумать. Случившееся воспринял как знак, как указание свыше. Понятно, что двумя неделями не обойдётся. Что без толку сидеть дома, проедать детское пособие. Без законного вида на жительство перспектив здесь нет. Надо ехать, там состояние. Оставаться или нет, определюсь на месте.

О своём окончательном решении с Мариной заговорил только вечером, после звонка Семёна Константиновича. Странно, что в течение дня она сама молчала об этом. Весь день играли с малышом. После обеда выглядывало солнце, и им даже удалось погулять часа полтора. Вечер приближался неотвратимо. Тимур не нервничал, но телефон вытаскивал поминутно. И вот, как и договаривались, в начале седьмого Тимур поднёс трубку к уху. Слежанков ничего другого, кроме положительного ответа, и не ожидал услышать. Договорились встретиться в среду утром для уточнения деталей. Ближе к концу разговора Тимур спросил:

– Как вы думаете, в какую сумму мне обойдётся путешествие на родину? Не хочу тратить лишнего.

– Что вы, Тимур Каримович, с момента устного согласия вы на полной дотации правительства Узбекистана, не беспокойтесь! Фирма платит.

* * *

– Политика – это когда с одной стороны красные, а с другой стороны белые, а то, чем вы занимаетесь, – это уголовные разборки. А я, говорю я ему, с уголовниками не хочу иметь ничего общего. И моей аудитории нет никакого дела, посадите ли вы своих оппонентов или они посадят вас.

Глазунов был на взводе. Две недели уже его преследовали всякие неприятности. Самая большая – взломали сайт. Изгадили или тупо заблокировали кучу материалов, переформатировали все заготовки. Рекламы не видно, новые публикации не проходят. Фёдор Ильич грешил на одного оппозиционного депутата Мосгордумы, который ровно две недели назад выходил с ним на связь и которому он в сотрудничестве отказал.

– Семэн, ну кто ещё? Я со всеми – само обаяние, только с ним так вот резко поговорил и назвал вещи своими именами. Ну да, погорячился. Но ты бы его слышал! Куда? Нет, давай ко мне, я на старой даче. Конечно, один!

Дача действительно была старая, Фёдор Ильич помнил эти стены с детства. Хотя последний владелец изрядно её обновил: голландская печь с дореволюционными изразцами чистосердечно свидетельствовала об её преклонном возрасте. Когда-то для деда и бабушки это был дом, для родителей ФИГа он стал дачей. В смутные времена они её продали знакомым знакомых, чей бизнес четверть века оставался успешным, но с появлением невиданной заразы стал чахнуть. После третьей волны у них совсем опустились руки. Фёдору Ильичу, конечно, повезло, что они о своём желании продать дачу его оповестили одним из первых. И, не задумываясь ни на минуту, ФИГ взял кредит в «РосРезервБанке» (своих не хватало) и выкупил своё детство.

Слежанкову пару раз тоже пришлось встречать здесь рассвет, первый был после школьного выпускного вечера. Но он и представить себе не мог, как изменились окрестности. Даже с навигатором еле нашёл. Эстакады, тоннели, развязки.

– Да, я всего год назад здесь проезжал, этого тоннеля не было.

– Через год ещё два будет. А почему ты автопилот не включил? Зачем тебе такая дорогая машина?

Семэн и правда освоил только половину функций бортового компьютера, чего стеснялся, однако, лишь когда ему напоминали об этом. Ирина лучше, чем он, разбиралась в чудесных возможностях его автомобиля. Ведь находила же время разобраться! Со дня их свадьбы прошло чуть больше года. Семён Константинович в качестве частного детектива по щекотливым делам не перетруждался. Брался далеко не за каждое. Дорожил своим свободным временем. Не отказывал только бывшему начальству. По сравнению с ним Ирина Викторовна была ответственной и прилежной труженицей. Вернув себе статус замужней женщины и утвердившись в должности мера, она поняла, что значит счастье. После условного медового месяца с головой окунулась в работу и проводить целый день с мужем могла только по воскресеньям. Семён Константинович и гордился её успехами, и клял их. Его надежды на то, что карьера скоро наскучит супруге, не оправдывались.

– Я смогу у тебя заночевать?

Вопрос Семэна вызвал удивление у Глазунова и улыбку.

– Всё? Конец семейному счастью?

– Сплюнь! Ирина на форуме «Малые города России».

– Ах, да! Видел в новостях. Ладно, найду местечко.

– Тогда вот!

– Вах! Любимый виски Станкевича! Как у него дела, кстати?

Семён Константинович погрустнел и вместо ответа хотел отделаться странным жестом, смысл которого Глазунов перевёл как «могло бы быть и хуже».

– Пока всё так же: домашний арест, электронный браслет. Скоро будет второй суд, его признают частично виновным, условный срок и принудительное лечение. Сам виноват. Если бы его дружки не подняли в сетях такой шум в его защиту, спустили бы на тормозах. Ирина забрала бы заявление, я её почти уговорил.

– Домашний арест? – переспросил Фёдор Ильич. – Так у него и дома-то нет.

– Местом жительства определено место прописки. У сестры будет жить, вернее, уже живёт, в Злак-Загорске.

Ещё раз изобразив в воздухе странный жест, Семэн добавил:

– Ладно. Давай лучше о твоих проблемах. И давай стаканы.

Конструктивный разговор сначала не задавался. Семэн мыслил слишком процессуально. Уличить депутата совершенно нереально, опять же неприкосновенность. Опубликовать в сторонних СМИ содержание беседы ФИГа и депутата? Опорочить честь и достоинство? Ещё неизвестно, чьей репутации это повредит больше. Да и к чему это всё? Сайт восстанавливать в любом случае придётся своими силами.

– В рамках кодекса, естественно, нереально. Но если у меня будут признания хакеров, я бы мог изложить картину случившегося со своей колокольни. Хотел бы я, чтобы все узнали, что с ФИГом шутки плохи. Я его так охарактеризую, благо материала вагон…

Фёдор Ильич задыхался от злости, а Слежанков думал, наблюдая за ним: «Или ему так в голову виски ударил, или мания величия». Но вида не подавал, просто слушал, прищурившись. И Глазунова несло. Он вспомнил много об этом депутате и много интересного вообще.

– А сам по себе – пустое место. В пропрезидентской партии не состоялся, опоздал и всплыл как оппозиционер.

– Такие не скоро тонут.

Посмеявшись, говорили дальше.

Семэн настаивал не кипятиться. Он подумает на трезвую голову. Вагон материала, конечно, пригодится, ты только его упорядочи! И, пожалуйста, не ставь перед собой цель отомстить. Это нерационально, бессмысленно и некрасиво.

– Каких конкретных результатов от моего вмешательства ты ждёшь?

Фёдор Ильич призадумался. Возмещения убытков, извинений или просто гарантий, что посягательств на его информационно-аналитическую империю больше не будет?

Последнее Семэну показалось самым разумным и потому самым реальным. Программа минимум определена.

– Начать бы надо с хакеров. Есть мысли?

– Так я почти уверен, кто это. Таких умельцев немного.

– Отлично! Если это действительно так, считай, что дело в шляпе. А чем напугать его дальше, я придумаю.

– Ловлю на слове! – повеселевшим голосом сказал Фёдор Ильич.

– Но наперёд сделай выводы! Не связывайся больше с этой публикой, не объясняй им, что такое политика. Чин – чин!

ФИГ тоже приподнял стакан, потом пригубил и как-то очень резко сменил тему беседы, заговорил о кино. Сожалел, что времени не хватает на все новинки. Стал хвалить ремейки старых исторических фильмов, особенно новое прочтение «Земли обетованной», где изменили сюжетную линию, исправили неточные детали. Восхищался новыми звёздами. Кому-то прочил большое будущее. И всё пытал Семэна: это видел, это смотрел? Тот ничего, конечно же, не видел и признавался, что не особо хочет. Когда через пару лет покажут по центральному телевидению, тогда и оценит. Ибо если фильм не добирается до телевизора, значит, грош ему цена, значит, и время на него не стоит тратить.

– Телевидение, – подхватил Глазунов, – важнейшее из искусств. Не согнул его интернет. Есть талантливые исполнители, клипами которых завалена вся паутина, а рейтинг чуть выше нуля. В это же время по телевизору пару раз покажут какого-нибудь дурака, и он уже в топ-листе. Это я к тому, что и с кино так же. Смотрят то, что показывают, а не то, что надо выискивать.

Семэн пожал плечами.

– Я вообще люблю в сети порыться, – продолжал Фёдор Ильич, – поискать новинки, и вот недавно я смотрел новый узбекский сериал, недублированный ещё, с субтитрами. Просто шедевр! Краски, костюмы, натура – супер! Актёры, как у раннего Курасавы!

– На тему?

– Девятнадцатый век. Первые годы Бухарского ханства под властью Российской империи.

– Русские козлы?

– Не угадал, русские почти спасители. Честные, добродетельные, без камня за пазухой, только глуповаты и наивны слегка.

Семён Константинович засмеялся.

– Догадываешься, кто сценарист и режиссёр?

– Ну, слава Богу! Значит, пришёл в себя. Я, если честно, когда ты мне позвонил, думал, что ты о нём хотел поговорить. Наследил он у тебя в душе? Оставил память?

– А у тебя?

Семэн не стал отвечать. Погрузился в воспоминания. Он знал-то Худайбергенова всего несколько дней перед отъездом. Не то, что ФИГ, тем более Станкевич.

– Точно он режиссёр?

– Однозначно. Я сначала в титрах увидел «ssenariy muallifi Temur Hudaybergen», потом описание сам перевёл, он.

– Пойдём на воздухе покурим?

– Я бросил, но с тобой постою, подышу, – ответил ФИГ, добавил виски и себе, и Семэну и со стаканами поднялся со старого дивана.

Не дожидаясь наводящих вопросов, Слежанков стал говорить:

– В высшей школе КГБ со мной учились двое ташкентцев. После беловежских соглашений один сразу домой уехал, а второй остался доучиваться. Мама у него, как у Тимура, русская была. Потом принял присягу, получил гражданство РФ, служил в Екатеринбурге, сейчас живёт в Москве. Я через него вышел на того, что сразу вернулся в Узбекистан. Он там где-то в ташкентской администрации, рулит кадрами. От него кое-какие сведения о Тимуре и получил. Думаю, достоверные. Встретили его хорошо, чуть не с оркестром. Я несколько фотографий видел. Тимур на станции метро имени своего отца, Тимур возле старой девятиэтажки, в которой провёл детство, которую киевские строители построили после землетрясения, мемориальная доска об его отце на том доме. Тимур с родственниками в когда-то отобранной у него квартире. Тимур со студентами ташкентского филиала МГУ и так далее. Фоторепортажа о встрече с первым вице-премьером не видел, но встреча была. И, оказывается, он не просто однофамилец, он дальний родственник. Понимаешь?

Фёдор Ильич сначала кивнул головой, а потом сказал «нет».

– Азиаты. Какая на фиг… Извини. Какая национальная идея? Бабки – их национальная идея. Этот вероятный наследник трона подзаработать так хотел. Добился премии давно почившему троюродному деду и хотел её прикарманить. Но не учёл один момент. По их же законам (стыдно не знать своих законов) такого рода государственные бонусы передаются только ближайшим родственникам по нисходящей линии. Даже родители не смогли бы получить, только дети. Вот тогда ему Тимур и понадобился.

– Кинули?

– Естественно, но не на самое дно. Тимур, конечно, угорел от восточного гостеприимства, и, когда ему подсунули допсоглашение на реализацию национальной премии, постеснялся вникнуть, подписал. Вице-премьер все деньги перевёл в свой банк, расплатился с нами, наверное, ещё с кем-то, и платит ему теперь по триста долларов в национальной валюте в месяц. На восемдесят лет выплату растянул. Поселили Тимура в загородном особняке с охраной, с поваром, с домработницей, но без кондиционера. Сделали Тимура невыездным. Работу дали, но не ту, которой соблазняли. В университет и обратно возят на лимузине. Уважают. Он сначала брыкался, голодовку объявлял, хотел к сыну, к Марине. Всё тщетно. Говорят, хочешь, мы их в Ташкент привезём?

Фёдор Ильич был подавлен и опять забыл, что бросил курить. Припомнились ему Станкевич и те турки, которым он за пятьсот долларов слил роман о Тамерлане. «От этого родственника турки были» – понял Фёдор Ильич. Семэн продолжал чертыхаться, когда ФИГа ужалила стыдливая мысль: «А ловко мы им торганули».