Трио-Лит 1

– Всё понятно?

– Большая премия? – сглотнул слюну Станкевич.

– Пять миллионов сумов. Около ста пятидесяти тыщ долларов. Ты мог бы помочь Тимуру стать счастливым, мог бы стать его референтом или секретарём. Правительство Узбекистана хотело заказать ему разработку и литературное оформление новой национальной идеи. В том институте, одну из кафедр которого Тимур смог бы возглавить, и для твоего кабинетика тоже нашёлся бы уголок.

– Ещё не хватало! Не в Ташкенте только. Нет.

– Мог бы просто в гости к Тимуру ездить, да кто ж тебя с зоны выпустит в ближайшие десять лет? – Слежанков насмешливо улыбался. – Пошли, что ли?

– Э, нет. Теперь незачем, – ответил Станкевич и плюхнулся на скамейку. Размышлял и смотрел себе под ноги. Не доверял. Сомневался.

– Пошли в гостиницу.

– В гостиницу? – переспросил Станкевич.

– Да, покажу тебе письмо из узбекского посольства. Пошли, тут рядом!

– В таких городках всё рядом: и рынок, и баня, и концертный зал, и гостиница, – отозвался Станкевич и встал, – негде здесь вискаря прикупить?

– Отделение полиции тоже недалеко. Пошли!

Метров через сто у Слежанкова прокуренным женским голосом запел телефон. Он взглянул на экран, приосанился и поднёс телефон к уху.

– Слушаю, товарищ генерал-лейтенант. Всё в порядке. Отдали. Нет, нет… Да? Баба? И.о.? С одной стороны, это всё упрощает, но от женщин всегда надо ждать сюрпризов.

Станкевич старался, но так и не смог понять, о чём идёт речь. Семён Константинович покосился в его сторону и отошёл.

– Ну, если события будут развиваться таким образом, придётся пожертвовать. Никак нет. Только после завершения операции. Я же обещал. Есть форсировать!

Слежанков глубоко вздохнул и сунул телефон в карман.

– О чём это вы – в четыре утра?

– Это мой куратор по другой операции. Там, похоже, проблемы. Идём же! Мне придётся отлучиться. Из моего номера ни ногой! Провинциальная элита не затягивает с расправой.

– Какая операция? Разве вы не в отставке?

– Алёша, в нашем ведомстве отставка – понятие весьма условное. Ты лучше о себе подумай! Из номера выходи только для встреч с Тимуром. Думаю, никому в голову не придёт искать тебя в моём номере и вообще в этой гостинице. Персонал я проинструктирую, ты, главное, сам не засветись. В восемь утра мне надо будет уехать. Вечером рассчитываю на встречу с Тимуром. Получится?

Станкевич пожал плечами, на что Семён Константинович обдал его отрезвляющей фразой:

– Захочешь опять сбежать, вечером будешь во всероссийском розыске. Пошли!

Когда уже в номере гостиницы Станкевич пожелал Слежанкову спокойной ночи, в ответ услышал ещё несколько рекомендаций, главной из которых была – не выключать телефон.

Утром Алексей проснулся, когда Семён Константинович уже уехал на встречу с исполняющей обязанности мера Ширвильд Ириной Викторовной. Поразмыслив на свежую голову обо всём, что случилось вчера, Алексей судорожно отыскал свой айфон, проверил уровень зарядки, просмотрел звонки, сообщения и немного успокоился. «Похоже, товарищ полковник не врёт» – думал он, и другой Станкевич ему поддакнул: «Особенно про федеральный розыск. Тебе, когда была возможность, и вправду надо было перебраться в Питер. Стать следопытом не московского, а питерского интеллектуального дна. Благо не все ещё друзья с хиппанских времён передохли. Маринка с Тимуром и так бы не пропала, он радикально изменился с её появлением. Бросил писать ахинею и приобретённые в рабстве навыки сделал основным источником дохода их гражданской семьи. А уж теперь-то, когда Тимур состоятельный человек, беспокоиться за неё вообще не стоит». Однако сердце у Станкевича было не на месте – от одной мысли, что его сестре придётся вместе с Тамерлановым перебраться в Ташкент.

Но куда больше его беспокоило, какова будет реакция Слежанкова, когда тот узнает, что он столько времени водил его за нос? Что он мог выйти на связь с Тимуром буквально на второй день, но упорно и талантливо изображал вместо этого активные и безуспешные поиски. То, что опытный комитетчик верил ему, очень грело душу Станкевичу. И как теперь вскрыть перед ним свои карты? Слава Богу, что ребята не оформили свои отношения официально. К базе данных ЗАГСа у Семёна Константиновича ключики точно есть. Слава Богу, что у Марины другая фамилия, от первого мужа. Слава Богу, что Тимуру так долго удаётся жить в Москве без регистрации. Станкевич познакомил его с сестрой на следующий за похоронами тётки день. Тимур остался без крыши над головой, и Станкевич, который тоже в те дни не знал, куда голову приклонить, предложил недельку погостить вместе с ним у сестры. Других вариантов не было. Марина на пятнадцать лет моложе Станкевича и на пять лет старше Тамерланова. Недолюбившая, не избалованная жизнью бездетная директор районной библиотеки. Брата терпела с трудом. Она в первые дни знакомства предполагала, что Тимур татарин или даже русский. В один из тех дней, возвращаясь со своей бессмысленной работы, Марина подумала: «Тимур, наверное, голодный!» И от этого так расстроилась, что даже прикусила медицинскую маску. «Почему, – мысленно возопила она к небесам, – даже теперь я такая влюбчивая?» И ускорила шаг, почти побежала. Минимум три раза этот вопль слышал и Алексей. И хотя он искренне любил сестру, волновался за неё, жалел, после третьего раза иронично заметил: «Просто ты очень слабая на передок».

Буквально через день после того, как они нагрянули к Марине, Алексей заявил, что ему срочно нужно в Москву. Духовный противовирусный центр, не разделявший официальных методов борьбы с пандемией, приглашал его принять участие в законспирированной конференции. Марина была счастлива. К возвращению Алексея Тимур успел ответить на её любовь глубоким и нежным чувством. Он и правда переменился. Смысл его существования из аморфного и загоризонтного непонятно чего превратился в карие бездонные глаза Марины, в её смех, в её счастливую улыбку. Станкевич этому не удивился. Его победные ужимки наводили на мысль, что такой исход он и планировал. Но влюблённые их не замечали. Марина вновь чувствовала себя девушкой, а Тимур, у которого интимного опыта, можно сказать, почти не было, чувствовал себя настоящим мужчиной.

Уже больше года назад, задолго до внезапного появления полковника ФСБ в отставке, Станкевич оставил их утопать в своей любви в богохранимом подмосковном городке. Несколько раз он созванивался с Мариной и по её разговору чувствовал, что она неизменно счастлива. Тимур это её состояние отчаянно хотел приумножить. Встретив своих соотечественников, он вышел через них на порядочную строительную фирму. Присмотревшись к нему, прислушавшись, начальство уже через месяц сделало его кем-то вроде прораба или менеджера по персоналу. На фоне соплеменников Тимур стал хорошо зарабатывать. Они с завистью глядели на него и боялись говорить с ним по-узбекски. Однажды, ближе к завершению рабочего дня, к Тимуру обратился выросший из-под земли человек в форме сотрудника миграционной службы:

– Земляк, где ваши узбеки попрятались?

Тимур ответил, что большинство уже в общежитии и за последней сменой скоро придёт автобус, у автобуса и можно будет всех проверить. Сотрудник выяснил, где стоянка, поблагодарил и, не проверяя паспорта, ушёл прочь вместе с десятком своих подчинённых в противовирусных балаклавах. Тимур и не думал, что этот укол в его патриотические чувства будет таким болезненным.

– Алло? – услышал из трубки Станкевич.

Голос сестры звучал смело и самоуверенно. Так звучат голоса людей, которым нечего бояться и нечего стесняться, которые получили то, о чём мечтали, и думают, что имеют силы защитить свою сбывшуюся мечту. Алексей хотел было выключиться, но вместо этого произнёс привычное:

– Давно не виделись!

Его губы разжал страх перед федеральным розыском, перед обвинением в совершении развратных действий, перед перспективой длительного срока. Одним словом, перед Семёном Константиновичем Слежанковым.

Марина выразила сдержанную радость. Посетовала на то, что его звонки всегда не вовремя. Как ему так удаётся? Похвалила его поэму «Последняя корона». Отругала за связь с певичкой из Грузии. Алексей диву давался, откуда она всё это знает. Про Тимура сказала, что не знает других примеров ни из жизни, ни из искусства, когда бы люди так менялись ради любви. Сказала, что не знает человека умнее, красивее и добрее, чем он.

– Лёша, не пытайся забрать его у меня.

– Постой, постой… Это что там? Детский плач? – И Станкевича накрыло какое-то незнакомое чувство, и что-то тревожно-сладкое защемило в груди.

* * *

– Энгельгардт? Правда, что ли? Я думал, всех Энгельгардтов вместе с Бенкендорфами ещё сто десять лет назад в гражданскую войну перестреляли. Хм… А ты почему Станкевич?

– Мне замуж выходить не приходилось.

– Был бы ты помоложе, в зоне бы пришлось! Ха-ха… – Слежанков своим юмором остался доволен, но чувствовалось, что он вот-вот закипит, что злая шутка – это только начало. – Не знаю, правда, есть ли там Энгельгардты?

Ироничное замечание Семёна Константиновича Станкевичу не понравилось: ему сейчас было не до смеха. Какая-то пиявка, чёрная и холодная, пристраивалась к его сердцу, и было понятно, что избавиться от неё будет непросто. Две новости сегодня принёс он в дом своей сестры и своего друга: одна вроде бы хорошая, вторая не очень. Но не фатальная же! Подумаешь, съездит Тимур домой, или вдвоём съездят, втроём! Съездят, получат премию и вернутся.

Но почему же Алексею так хотелось молиться за них?

– И как она ребёнка записала?

– Энгельгардт Тимур Тимурович.

После того, как Слежанков узнал реальные подробности последних трёх месяцев, у него чесались кулаки. Было задето профессиональное честолюбие. Он себя сдерживал, глядел на обидчика, как на слабоумного ребёнка, существование которого осложняет жизнь всем, и думал: «Надо бы его растоптать, как таракана». «Да ладно тебе, – говорил второй Слежанков, – напугай, чтобы обосрался, и пусть живёт». Минута настала вроде бы подходящая, и Семён Константинович заговорил с каким-то великосветским, почти самодержавным акцентом:

– Что мне с тобой делать, Алёша? Неблагодарное насекомое!

Весь вселенский ужас сконцентрировался для Станкевича в этих словах.

– Три месяца потеряно. Три месяца мне из Ташкента названивали через день. Сомневались во мне азиаты, уже стали требовать возврата аванса. Ты представить себе не можешь, кому пришлось гарантии за меня давать. А ты меня просто динамил, как первокурсница. Но я-то не курсант уже. Про деньги, которые ты у меня брал, я вообще молчу.

Станкевич почувствовал, что захотел в туалет, а холодная пиявка под сердцем как бы угомонилась, отползла. По гостиничному номеру гулял сквозняк, за окнами лил осенний дождь. Алексею было бы удобнее думать, что он трясётся от холода, но это было не так, и он это знал. Во внутреннем кармане его куртки завибрировал телефон. Вибрация предательски явно передавалась руке Алексея.

– Федь, не сейчас! Попозже. Конечно. Хорошо.

– Никак Глазунов?

Алексей, совсем осунувшийся, кивнул головой.

– Насчёт Худайбергенова? Он и мне звонил недавно. Тоже про Тимура спрашивал. Он-то чего переживает?

Теперь Алексей пожал плечами.

– Возьмите себя в руки, гражданин Станкевич, – Слежанков как будто одну маску сменил на другую, что-то придумал. Лицо разгладилось, и на нём засветилась лукавая улыбочка: ведь уже сегодня всё наладится. Ещё чуть-чуть, и достигнутая цель оправдает затраченные средства. Твой друг станет, как бай, незаслуженно богатым, ты станешь шурином первого академика Узбекистана, Марина – беззаботной домохозяйкой, у Тимура-младшего в окрестностях Ташкента будет собственный бассейн. О своей роли в этом празднике жизни я умолчу и все лавры оставлю тебе. Мне достаточно обещанного заказчиком вознаграждения. И только попробуй выкинуть ещё какой-нибудь фортель…

Семён Константинович многозначительно о чём-то умолчал.

«Слава богу!» – мысленно перекрестился Алёша. Сосать под ложечкой перестало сразу, и дрожь в руках медленно, но уменьшилась. Как только страх понемногу стал отступать, к сердцу Алексея опять подползла холодная пиявка. «Без виски, – подумал Станкевич, – с ней не справиться». Он прокашлялся и обратился к Слежанкову:

– Семён Константинович, давайте промочим горло.

Тот как будто ждал и откровенно ехидно ответил:

– Лёша, я же за рулём! А ты, если хочешь, промочи. Возьми в холодильнике. Только пять капель! Через полчаса наш друг Худайбергенов возвращается с работы. Представишь меня ему и можешь допивать.

Алексей с внутренним трепетом приложился к стакану и так же, как при первом знакомстве с виски в далёком девяностом году, почувствовал среди прочих оттенков странный эффект, как будто слизистой его рта коснулась промокательная бумага. И этот вкус потащил его ещё дальше, в беззаботное школьное детство, где непонятно зачем в каждой тетрадке лежал лист промокашки, где своим феноменальным чувством времени Алёша приводил в восторг одноклассников и в неистовство учителей. Первый раз это случилось во втором классе. Буквально за мгновение до звонка он встал из-за парты Эрисмана и со словами «поверьте, я не лгу, я больше не могу» стал собирать портфель. Загробная тишина в кабинете и победное дребезжанье звонка за дверью. До самого десятого класса Станкевич повторял и повторял этот номер, и осечек не было ни разу.

– Поехали! – оторвал его от сладких воспоминаний командный голос товарища полковника.

Глоток… и пиявка и вправду снова попятилась.

Уже год, как Тимур жил неведомым ранее смыслом, неведомым ранее счастьем. Уже год, как не видел Станкевича, не искал, куда пристроить свои произведения, не сидел ночами за компьютером. Ему казалось, что и его никто не ищет, что все забыли о его существовании. Никого не боялся, даже блюстителей правопорядка. А ведь несколько лет кряду он шарахался, как и все его соотечественники, от каждого полицейского. После рабства не знал, с какой стороны подойти к проблеме регистрации. Тётушка умоляла самому даже не пытаться, была наслышана о злоупотреблениях. Она сама хотела отыскать своего доброго знакомого, который мог бы посодействовать, но так была слаба, что редко выходила из дома. Тут ещё санитарные меры. Обращаться же к другим адвокатам тётушка не решалась.

В те дни произошёл с ней один случай, который поверг её в ужас перед своим будущим. Однажды она забыла дорогу домой, перестала узнавать окрестность. В целом сохраняя рассудок, она не поддалась панике. Посидела на свежеокрашенной лавочке, подумала и достала из сумки с продуктами паспорт. Настоящим унижением для неё стало бы обращение к прохожим за помощью, а в паспорте указана прописка. Даже когда такси остановилось перед её подъездом, она ничего вокруг не узнавала. Таксист же только от следующих пассажиров узнал, что интеллигентный божий одуванчик, по всей видимости, недавно присаживался на свежеокрашенную лавочку. Тётушка, глядя на дверь своей квартиры и сравнивая её с соседскими, подумала: «Как я расточительна!» Тимура она узнала сразу, но не как племянника, а как мужа своей младшей дочери. Тимур, почувствовав неладное, спорить с нею не стал. Когда утро в её голове окончательно перемудрило вечер, она ему с ужасом всё рассказала.

– Какое самообладание! – воскликнул Тимур. – Любой другой на вашем месте кинулся бы к согражданам и загремел бы в психушку.

Тимур всегда думал о тётушке, как о своём ангеле-хранителе. После матери никто так не трепетал над ним. И никого так, как её, Тимур не любил, не уважал, не боялся обидеть. И, как ему казалось, поделиться этими чувствами ни с кем уже не сможет. От многого спасает человека любовь близких, но над законами природы она бессильна. И настало время, когда возрастная пневмония закрыла глаза его ангелу. Дочери ангела намекнули, что квартиру надо освободить. Он, конечно же, согласился, но только возвращаясь в Москву с погребения, отчётливо понял, что возвращаться ему некуда. Тогда-то он и позвонил по первому бросившемуся в глаза номеру из записанных в телефоне – Станкевичу. Тот откликнулся, и реинкарнация ангела не заставила себя долго ждать. В первый же день, точнее, вечер знакомства, Тимур отметил про себя, что Марина чем-то неуловимым сильно напоминала ему Нину Аверьяновну. Их чувства не выходили за рамки взаимных симпатий, пока Тимур спустя пару дней не рассказал ей историю своей жизни. Упоминания о Средней Азии всколыхнули в Марине воспоминания о школьной поездке в Самарканд, Бухару, Ташкент. И она стала делиться яркими школьными впечатлениями. Она даже напела: «Сияй Ташкент – звезда Востока!» Тимур силился сдержать свой восторг, но Станкевич всё-таки заметил, как изменился его взгляд.

Как сказали бы в начале двадцатого века, Марина была женщиной приятной во всех отношениях: очень чувственной, очень нежной, очень доброй, с роскошной копной подкрашенных чёрных волос, с отзывчивым взглядом больших карих глаз, с завораживающе аппетитными губами, особенно, когда она ела вишнёвое варенье. А свойственная её возрасту излишняя полнота делала её совершенной. У Тимура не было шансов остаться прежним. Он скоропостижно достиг дна ещё не ведомой ему пучины.

Станкевич самодовольно их благословил и больше года не показывался им на глаза. За всё это время он всего лишь три раза созванивался с сестрой, сегодня во второй половине дня был четвёртый звонок. Марина заинтересовалась падающей на Тимура национальной премией, заработанной его отцом. Но насторожилась, когда узнала, что эту новость Алексею принёс бывший сотрудник ФСБ. Если бы Алексей рассказал ей и о других предложениях министра культуры, например, поработать на родине, наверняка она бы даже думать об этом нечаянном богатстве забыла. Зачем это, когда в её жизни и так столько счастья. Горький опыт двух предыдущих браков мешал Марине раньше просто мечтать о семье. Воспоминания о грехах и глупостях молодости кровоточили диагнозом о неспособности к плодоношению. С таким настроением она пересекла черту сорока лет, за которой поставила на себе крест, и намеревалась как-нибудь дожить уже оставшиеся годы. И вдруг посреди предзакатной пустыни он… и такие чувства! И вдруг беременность и полное счастье.

Слежанков сразу сказал:

– Надо постараться встретиться с Тимуром не в её присутствии!

– Он всё равно без Марины никаких решений принимать не будет, – отозвался Станкевич.

– Зато слышать без неё будет лучше, чем с ней.

Припарковать автомобиль с удобным углом обзора не получилось, и Семён Константинович оставил его у обочины, в сотне метров от дома Марины. Вместе со Станкевичем они прогуливались перед подъездом. Тимур должен был появиться с минуты на минуту.

– Больше десяти лет в Москве без регистрации – это немыслимо! Он что, невидимка?

– Ничего удивительного! Я, например, тоже не помню, когда у меня на улице последний раз проверяли паспорт. У Тимура нормальная европейская внешность, сейчас сами увидите, по-русски говорит чисто, опрятный, высокий, не тот типаж, с которым привыкли иметь дело полицейские. Держись подальше от вокзалов, где документы проверяют у всех подряд и, в принципе, можно быть спокойным.

Выждав ещё минут десять, а это было мучительно долго, Станкевич обрушился на работодателей Тимура:

– Это бесчеловечно, мало того, что сегодня воскресенье, мигрантов ещё заставляют перерабатывать!

Слежанков сочувственно посмотрел на Алексея и спросил:

– А у него хотя бы узбекский паспорт цел?

– Может и цел, не знаю. Если хотите, давайте спросим.

И Станкевич раскрыл свои объятия навстречу показавшемуся из-за кустов ещё зелёного жасмина прихрамывающему Тимуру Худайбергенову. Высокий, хорошо одетый мужчина на секунду застыл, вглядываясь в Алексея. Слежанков тем временем отметил про себя, что медицинская маска слишком невыгодно подчёркивает его узбекские брови. Не такой уж и европеец.

– Салам-пополам! – приветствовал своего друга Станкевич, быстро к нему приближаясь.

Тот также спустил маску на подбородок, обнаруживая улыбку, и тоже раскинул в стороны руки. «Ага, – продолжал отмечать Слежанков, – без маски брови в глаза не бросаются».

– Пополам-пополам! Какими судьбами?

Они даже расцеловались, что было странно в эти времена для людей их социальной прослойки.

– У меня хорошие новости!

– Лучшие новости – это отсутствие новостей! Но тебя я выслушаю с удовольствием, только дома. Пошли! Марина обещала к вечеру плов.

И Тимур потащил было Станкевича за рукав к подъезду.

– Подожди, подожди! Я не уполномочен.

– О чём ты?

И только теперь Тимур обратил внимание на стоявшего поодаль холёного лысого мужчину, с интересом наблюдавшего за их встречей.

– Должен вас познакомить, – стал без воодушевления объяснять Станкевич. – Это Семён Константинович, частный детектив. Ему есть что тебе сказать.

Улыбка с лица Тимура сползла, он посерьёзнел. Не то чтобы испугался или заволновался, но приготовился к обстоятельному разговору. На стройке, где работал Тимур, случались необъяснимые явления, но, если детектив здесь из-за них, причём тут Станкевич? Значит, это касается чего-то минувшего. Не чувствуя за собой никакой вины, кроме отсутствия регистрации, Худайбергенов смело шагнул навстречу Семёну Константиновичу и после рукопожатия спросил:

– Разговор будет долгим?

– Тимур Каримович, я изложу суть вопроса, на который вам нужно будет ответить, минут за пятнадцать. С ответом торопить не буду, позвоню вам завтра, в это же время, и, надеюсь, ваш ответ удовлетворит моих заказчиков, и дело будет сделано. Мой заказчик – правительство Узбекистана, точнее ваш однофамилец, первый вице-премьер. Когда я получал заказ на ваши поиски четыре месяца назад, он был ещё министром культуры. Так что сами можете оценить масштаб этой личности, а о степени его заинтересованности давайте поговорим в машине. Там и письмо от правительства, и там просто теплее.

– Ок, – в недоумении ответил Тимур. У него голова шла кругом. Правительство, вице-премьер, министр культуры. За кого они меня принимают? Почему ко мне столько внимания?

Семён Константинович расплылся в улыбке и переспросил:

– Ок или Ёк?

Многое из сказанного в тот вечер Слежанковым Марина слышала чуть раньше от своего брата, но по привычке не доверяла ему и по-женски откровенно боялась этой информации. Видимо, поэтому она и не подготовила Тимура к встрече с бывшим сотрудником ФСБ.

Слежанков открыл дверь автомобиля, приглашая Тимура занять пассажирское место. После этого он поймал на себе взгляд Станкевича, следовавшего за ними от подъезда, как тень.

– Ах, да, – сказал Семён Константинович и полез во внутренний карман, – Алексей, вот ключи от номера, дождись меня там.

По глазам Станкевича было понятно, что этого мало. Тимур уже хлопнул своей дверцей и, не опасаясь, что он услышит, Семён Константинович с возмущением добавил:

– Там целая бутылка!

– Но у меня вообще ни копья! Даже на такси нет.

– Тридцать хватит?

Слежанков опять полез во внутренний карман, теперь за портмоне. Он не забыл, что меньше часа назад хотел раздавить это неблагодарное насекомое. Однако с недавних пор Семён Константинович стал испытывать необъяснимое удовольствие при расчётах с Алёшей. Как будто каждая переданная ему тысяча уменьшала долг Слежанкова перед небом. Станкевич интуитивно почувствовал это и, зная, что Семён Константинович ему не откажет, выпрашивал и выпрашивал. Даже в такие неподходящие моменты, как сейчас.

Когда Семён Константинович хлопнул за собой водительской дверцей и начал излагать Тимуру заранее подготовленный текст, Алексей стоял на виду у обоих и тыкал пальцем в свой айфон – вызывал таксомотор. Когда Семён Константинович передавал Тимуру официальное письмо от правительства Узбекистана в торжественном глянцевом конверте с сургучной печатью, Станкевич уже садился в салон маленького беспилотного электромобиля, такси пробной экспериментальной партии. На прощанье оглянувшись, он почувствовал, как холодное беспозвоночное сделало первый глоток его крови из лёгочной вены.

– Пожалуйста, пристегните ремень безопасности!

«Что ты знаешь об опасности, тупая ЭВМ!» – подумал в ответ Станкевич. В эту же секунду Семён Константинович перебил сам себя: «Ах он пройдоха, – и, указывая на удаляющиеся огни таксомотора, добавил, – электромобили наличку не принимают». Тимур не вник в это замечание.

До закрытия алкомаркетов времени было достаточно, но трубы горели, и Станкевич попытался остановить мотор у ближайшего к гостинице. Тупая ЭВМ сделала вид, что не понимает русского языка, и довезла его до самых дверей отеля. Пришлось прогуляться. Холодный беспозвоночный паразит почувствовал в крови Алёши следы дорогого виски примерно через полчаса и отпрянул. Станкевич с радостью растянулся, наконец, в кровати, вывел с айфона на экран телевизора свой любимый канал и блаженствовал. Двое взрослых интеллигентных чуваков рассуждали о развале СССР. С тем, что попроще, Станкевич когда-то лежал на Канатчиковой даче. Сейчас самый популярный писатель. «Кстати, – подумал Станкевич, – а ведь псевдоним он себе придумал задолго до пандемии». Второй, покрупнее, посерьёзнее, более академичен, более выдержан, конкурент ФИГа. Больше говорил первый, и Станкевич внимал ему с наслаждением. Коронавичюс сравнивал, как обстояли дела с контркультурой семидесятых – восьмидесятых в США и СССР. Обе асоциальные, обе антиобщественные, обе антиправительственные, но почему-то штаты контркультура только укрепила, а в Союзе стала одной из причин распада. «Браво!» – восторженно соглашался с ним Станкевич.