Полная версия:
Сурок: лазутчик Александра Невского
Иван Данилович понял, пора заходить в избу, но боязно было среди народа проходить, да и робость взяла перед тем, что там. «Окажется колдун, схватит за руку, и все нечистые ко мне в душу перейдут…» Он мелко перекрестился, незаметно поплевал через левое плечо и, решительно обогнув плетень, взялся за калитку… Со стороны избы донёсся мерный стук. Народ охнул и откатился от ограды на несколько шагов: «Опять стучит, к себе просит!»
Иван Данилович тоже струхнул, но потом стал прислушиваться и решил, что это ставень стучит от сквозняка. «…или нет?» – сомневался купец, оглядывая избу. Баба с дитятей приметила его сомнения и, сторонясь, зло процедила сквозь зубы:
– Ну, что заробел? Входи! Ты ведь к нему приехал. Я чужих вижу… Иди, иди рыжебородый…
Люди зашептали: «Ещё один приехал, ремесло перенять… Ну, этот-то войдёт, не испугается. Вишь, как глазищами рыскает…»
Иван Данилович не знал куда девать глаза. Держа шапку в руке, повернулся и, поклонившись в пояс, сказал, сам не понимая зачем: «Простите, Христа ради, люди добрые, если что не так». Народ замолчал, он нахлобучил шапку поглубже и уверенно шагнул во двор дома. Нарочито застучав каблуками по ступеням крыльца, прошёл в тёмную избу.
В сенях его встретила плюгавая бабуля, ростом ниже плеча. Сивый платочек окаймлял её милое лицо, морщинистыми губами она зашептала:
Я тебя провожу, батюшка, но сама внутря не пойду. Боюсь я его, окаянного. Слышь? – она поманила к себе Ивана Даниловича. Тот, пригнувшись, подставил ухо. – Мужики его хоронить несут, уже и закапывать начали, а он как завоет под крышкой. Все врассыпную… Потом уже достали, опять принесли и оставили в доме, уже неделю лежит… Боятся. Говорят дед-то с нечистью знается!..
Иван Данилович закивал, мол, знает всё, а бабка посмотрела ему в глаза, ласково погладила по груди и, блеснув слезой, плаксиво запричитала:
– Не ходил бы ты, батюшка, к нему. Вижу, глаза у тебя добрые. Не ходи, а то нежитем станешь!
Дрожь прошла по телу Ивана Данилыча. Он с тоской посмотрел на дверь, где лежал умирающий:
«Ну, Сурок, ввязал ты меня в историю. Знал бы, в жизни не согласился». – А сам сжал крошечную ладонь старушки и прошептал: «Не бойся бабушка. Я только посмотрю и выйду сразу же…»
Пригибая голову, он осторожно прошёл в занавешенную тёмную горницу. Чувствовался запах покойника. Пока к темноте не привыкли глаза, решил постоять на пороге, всматриваясь. Что-то черное и угловатое высилось в середине. Купец с опаской протянул руку и нащупал деревянный угол. Боязливо отдёрнулся, сообразив что это гроб, стоящий во мраке комнаты на столе. Холодный пот прошиб Иван Данилыча, в горле перехватило. «Господи, спаси и сохрани!» Гроб был измазан в могильной земле, по бокам засохли комья. Рука со страху не поднималась перекреститься. Купец начертил мысленно перед собой крест, будто иконописец широкой кистью. От сердца отлегло…
Под белым похоронным покрывалом лежал дед, положив руки, не как покойный, на груди, а по бокам тела. Его седая борода распушилась, волосы с головы задрались на бок узкой домовины. Казалось, это не голова человека, а коледальная личина, лобастая и безглазая. «Ей-ей, колдун», – подумалось купцу. Неожиданно в глазницах блеснуло, дед открыл глаза.
От тяжелой тишины у Иван Данилыча звенело в ушах. Решившись, он, скрипя сапогами, подошёл ближе и наклонился над умирающим. Дед слепо глядел вверх. Вдруг задвигались губы, беззвучно бездыханно, словно старец жевал мякиш. «Вода, вода…» – едва различалось. Оглянувшись, купец обнаружил рядом миску с водой. Взяв её, поднёс к старику не зная, как напоить того. Дед неожиданно согнул руку в локте и, подняв её, опустил пальцы в воду. Казалось, рука повисла на краю, но, смочив полумёртвые, жёлтые пальцы, он положил их себе на губы. Иван Данилович, наконец, сообразил и, достав из кармана платок, пропитал его влагой и стал промакивать губы умирающему. Тот схватил его своей движимой рукой за рубаху и не отпускал. Когда Данилыч попытался разжать на груди костлявые пальцы, дед произнёс едва слышно:
– Ты от него?
– Да, – понял о ком речь купец. Старец облегченно выдохнул и ослабил хватку. Иван Данилович смущенно поправил помятую рубаху, а дед показал неуклюжей рукой куда-то в угол:
– Там… подкопай маненько…
Иван Данилыч, отступив на шаг, присел, ощупывая земляной утоптанный пол, но ничего не обнаружил:
– Прямо в земле что ли?..
– Да… копай…
Купец достал стилет и принялся с силой тыкать в землю, остриё тут же наткнулось на твёрдое. Он разрыхлил ножом землю и разгрёб в стороны. В углу был зарыт кожаный мешок. Данилыч вытащил его, отряхнул и, встав с колен, положил на стол. В мешке лежал запертый железный ларец. Дед, услыхав, как Данилыч громыхнул им, начал ощупывать на себе ворот. На бечёвке, рядом с нательником висел крохотный ключ. Данилыч срезал его и хотел открыть замок, но дед остановил его:
– Потом посмотришь. Подойди ближе, говорить тяжело, скоро отойду я… Как мой внучёк?
– Да ничего, жив-здоров…
– Где свиделись-то?
– В Любеке…
– Ты его не бросай. У него никого на свете, кроме меня. А я помираю… Вишь, как сталось-то. Думал, ещё поживу. Не успел, дурак, себе замену найти… не успел… Ты не бросай его!.. – у деда пресекся голос, и он опять уцепил Данилыча за рубашку.
– Нагнись-ка, дай в глаза тебе посмотрю…
* * *
Вокруг Гришки в это время собрались деревенские послушать, что он вещает. А Гришка трепался, не остановишь:
– Я и думаю, чагой-то крыша у избы с дырой и петуха нет. А мой хозяин насупился и молчит. Я его спросил, он как коня стеганёт со злости, и припустил во всю прыть. Так мы и прибыли к вам в деревню… – ему дали хлебнуть воды из колодезного ведра. – Я сам-то, человек простой, у нового хозяина с месяц служу, а до этого воеводою был, да покалечился в битве с литвой…
– Один, сметливый, спросил язвительно:
– Что-то не больно ты на воеводу похож…
Гришка, не обращая внимания на смех, принял серьёзный вид и, не оборачиваясь на обидчика, сказал:
– Это я сейчас не похож… подсох малость, раны все соки вытянули. А до этого и пузо у меня было, и борода до пояса. Булава – с твою голову, никто её поднять не мог! А я, как рукавицы надену, да на коня! Как крикну ребятушкам: «За Русь! Не жалей живота!..» Все за мною скопом… В полон не брал…
Вокруг закивали головами, одобряя такую лютость, а Гришка осёкся и печальным голосом произнёс:
– Да вот, видать за это, за души загубленные и наказал меня Господь-то… Да-а! Давали жару…
– Куда же ты ранен-то был? – сочувствуя, спросили «бывалого воеводу».
– И не спрашивайте ребятушки, стыдно сказать… Да только поведаю, что лежал я полгода, помирал; на ноги встал лишь, когда батюшка грехи отпустил. Вот она, сила причастия-то!..
На Гришкин трёп собралось много людей. Любопытство взяло – от дома колдуна перешли к колодцу. Уж больно складно баял слуга рыжебородого чужака. Про такие дела говорил, о которых и не подумаешь шутить. Верили, головами кивали.
А Гришка заврался так, что и сам поверил, будто когда-то был удачливым воеводой. И осанку принял – одной рукой подбоченился, другую на колено положил для пущего вида. Голос стал грубый, с хрипотцой, будто только что из сечи вырвался и осип, малость, от крика боевого. Но когда вдалеке появился Иван Данилович, Гришка замолчал, сбился, не зная как и повернуть свою историю, чтобы за вруна не сойти. Люди тоже обернулись и стали глядеть с любопытством то на Гришку, то на бредущего купца, ожидая чем дело кончится. Тут Гришка вновь возник, зашептав:
Во, видали! Идёт сюда, нехристь… А я то думаю, откуда деньги у моего хозяина. А он ворожей оказывается. Иной человек всю жизнь спину гнёт – и на корку хлеба едва хватает, а этот – богатей, каких свет не видывал… Если бы не увечье, так я с ним не связался бы… – и видя, что Иван Данилович уже близко, он добавил второпях, зашикав на собравшихся. – Давай, давай расходись, люди добрые, а то не ровён час, осерчает мой хозяин и заколдует ваших коров. Давай расходись… Небось, с вашим нехристем поякшался – вдвое сильнее стал…
Люди поддались на Гришкин назойливый шёпот, стали нехотя разбредаться, с опаской оглядываясь на страшного человека. Данилыч же шёл весь бледный, осунувшийся и будто их не замечал.
Странники у всех на виду сели молча на коней и поскакали прочь, скрывшись за крайними избами.
В той деревне потом долго рассказывали о богатом колдуне, живущем в Великом Новгороде и воеводе, попавшем под его власть…
* * *
По дороге Гришка смотрел хозяину в спину и гадал, что приключилось. Больно бледен был купец, весь в мокрой испарине. На коне сидел, согнувшись, и молчал тяжело. Очертания его стали для Гришки загадочными, и даже страшными… «Может, и правда тот дед сотворил с ним что-нибудь нехорошее?»
Данилыч припустил лошадь рысью, стараясь побыстрее удалиться от злосчастного места. Отъехав на приличное расстояние, остановился недалеко от берега Чудского озера и сказал уставшим голосом:
– Давай искупнёмся, Гриш.
Они нукнули лошадей, спустились к воде. Отстегнув седла, устроились на привал. Купец, глядя на воду, распоясывался задумчиво. Лучи солнца искрились на волнах, мальки шустрили на мели.
Я купаться не буду, костёр разведу, – сказал Гришка. Данилыч, не ответив, пошел к воде. Гришка смотрел на него, ломая сухие ветки, и, вдруг, почувствовал жалость к купцу. Ему стало обидно за Данилыча, и стыдно за то, что он оболгал его перед деревенскими.
Нагой Данилыч ещё больше вызывал сочувствие в его сердце. «Вот так разденется самый загадочный человек, и глядь – он и не загадочный совсем», – думал скоморох, поджигая хворост.
Купец, охнув, с шумом поплыл вперёд. Ни прохладная вода, ни красота озера не отвлекали его от невеселых мыслей. «Ну почему он так сказал, ну почему?»… – свербело в голове у купца. А больнее всего было оттого, что ответить некому – дед умер…
* * *
«Нагнись ко мне, дай в глаза тебе посмотрю…» – прошептал старик.
Иван Данилович покорно нагнулся, смутившись, посмотрел в белесые очи старца и распрямился. Казалось, дед не видел его.
– У меня письмо от Сурка. Куда мне теперь с ним? К Ярославу?
Дед не отвечал. Иван Данилович прислушался. Дыхание слабое, но уверенное. Купец повторил вопрос и дед, набравшись сил, ответил:
– К Александру езжай… У Ярослава с татарами забот хватит. Александру с немцами дело иметь… у него сила, он молодой…
Иван Данилович не отпускал ладонь старика, в тайне надеясь, что дед перепоручит ему своё лазучье ремесло. Старик будто прочитав мысли купца, произнес:
– Отдашь письмо и езжай домой, далее не беспокойся.
– Как же так? А кто к Сурку ездить будет? Я могу помочь…
– Ты – хороший человек, у тебя небось детей много, ты не сможешь… прости… иду Царствие стяжать Небесное, молись за меня, грешного… Ух, как скоро-то… скоро-то как…
Брови опустились, успокоились. Глаза замерли. Лоб разгладился. Данилыч перекрестился, он впервые видел человека в момент его смерти…
С улицы послышались голоса. Птицы прорвали глухоту горницы, неистово ворвались перезвоном, защебетали во всю силу. Над крышей избенки ветер зашумел, пройдясь по могучей листве. Вода в миске задрожала, по ней пошла рябь; может от сквозняка может ещё от чего… «Душа искупалась», – подумал купец, и занавеска на окне затрепетала…
Данилычу стало нестерпимо душно, его мутило. Он коснулся умершего, прикрывая веки. Пальцы мелко дрожали.
За его спиной послышалось копошение бабки Пеки. Взяв ларец подмышку, купец быстро прошёл к ней, сказав второпях: «Преставился раб Божий, схороните по православному, без кола, на погосте, как полагается». И, вложив калиту в ее ладонь, не глядя в глаза, вышел с облегчением на яркий полуденный свет. На улице было свежо. Бабка Пека прошептала вслед:
– Спаси Христос! Как сказал, так и сделаем…
* * *
«Старик мне не поверил», – думал Иван Данилович, неторопливо разгребая руками воду. Устав, перевернулся на спину, пытаясь отогнать плохие мысли:
«Я же русский! Русский купец! А ты не поверил. Я же что угодно могу! Даже на смерть могу пойти за Русь-матушку… И деньгами не стеснён, и причина есть за море ездить… Ну и ладно! Пускай, обойдусь!..»
Он развернулся и уверенно поплыл обратно к берегу.
«Ничего дед, переживу. Ну, не стать мне подлазом, не стать. Ну и пусть! У меня дочка замужем, вторая на выданье, хлопот хватит…»
В версте, у самого берега, высился Вороний камень. Купец проплывая, любовался на его туманное чело. В стороне у береговых зарослей потянулся дымок. Это скоморох развёл костёр…
Гришка ждал купца с большим нетерпением. Любопытство его разгоралось сильнее и сильнее. Бечевки мешка распустились и наружу торчал кованый воронёный угол ларца. Ларец, иноземным видом будоражил его воображение. Что в нем лежит? Что купец принес с собой от деда-колдуна? Любопытно до смерти! Оглядываясь на водную гладь, Гришка, несколько раз осторожно нагибался, разглядывал заклепки и разок даже понюхал железный край.
Глава десятая
Ларец лазутчика
Иван Данилович выбрел из воды, долго вытирался, любуясь гладью озера, наконец, устало присел у костра. Гришка мельтешил, прислуживая, овсянку помешал, посолил. Купец задумчиво взял ложку, неторопливо рассмотрел ее, вытер; подул на кашу, попробовал с края. Гришка же нетерпеливо хватал, обжигался; студил дыханием, открыв как птенец рот, при этом постоянно косился в сторону ларца… Данилыч не замечал его любопытства… Скоморох встал и, как бы случайно, споткнулся о лежащий мешок. Чертыхаясь, поправил его, нащупав заветные стенки… Иван Данилович опять не обратил внимания, глядя на огонь…
Только, когда стало смеркаться он сказал:
– Ну, Григорий, давай что ли, поглядим…
Гришка хищнически потёр ладони. Купец лениво добавил, рассуждая сам с собой:
– Или, может, не надо? Пускай писцы княжьи глядят. А мы сдадим всё как есть, и домой…
Но потом, на радость слуге, всё же приказал:
– Принеси, Гриш, вон тот мешок…
Как будто Гришка и сам не знал какой мешок!
Вечернее солнце потаенно льнуло к лесу. Купец поставил перед собой ларец, неспешно отпёр. Гришка прилепился рядом, перенял серебристый ключик; углядел на нем мелкие буквы, прочесть не смог, и страстно зажал крохотную вещицу в кулаке. Иван Данилович отобрал, со словами: «Дай сюда, Григорий, от греха подальше. Ещё потеряешь…».
Они отворили высокую крышку и зачарованно вдохнули легкий, тонкий запах иноземного ладана. Лиловые бархатные стенки, словно цареградские покои, заставили Гришкино сердце колотиться, как у котенка.
Внутри покоился черный мешок, маленькая Библия и стопа посланий. Иван Данилович с грохотом вытряхнул из мешка тьму всяких премудростей прямо в крышку ларца. Скоморох раскрыл рот от удивления.
Среди прочего особо привлекло внимание покатое толстое стекло, большое и круглое, как творожник. Оно выкатилось и, упав, задрожало на надутом боку, играя радужными бликами. Иван Данилович посмотрел через него на белый свет, земля перевернулась кверху тормашками, в глазах зарябило. Купец отдал стекло слуге, а сам осторожно выбрал из горки вещей длинный нож с лезвием широким, но тонким, будто лист пергамента. Наточен, словно бритва. «Как ковали? Непонятно…» – заметил купец. Разглядывая костяные ручку и ножны, соединил их, и резак стал похож на пастушью дудочку.
Другие вещи тоже были с хитростями, незаметными на первый взгляд. Ивана Данилыча заинтересовал грецкий обычный орех, каких на торжище можно купить хоть ведро. «Значит, какая-то закавыка в нём есть!» – рассудил купец и не ошибся… Ореховые половинки, скреплённые между собой крохотным медным гвоздиком, при нажиме разъехались в стороны. Внутри лежал пустой кожаный мешочек, едва налезавший на мизинец. «Наверное, для тайного послания», – решил купец, сомкнув скорлупки.
Гришка, от нетерпения, своевольно полез в ларец всей пятерней, но Данилыч хлопнул по запястью: «Не лезь поперек батьки в пекло!…»
А потянулся Гришка за маленькой коробкой, из которой рядком торчали три агатовых пузырька. На тельце каждого были процарапаны надписи не по-русски. Гришка тут же перевёл: «Писано по-латински. «Быстрый яд», «Медленный яд», «Противоядие»». Купец положил их обратно. Сходил, и не поленившись, помыл руки в озере…
Ещё лежала прозрачная сулея со светлой сывороткой, и привязанное маленькое писало36*. «Чернила для тайнописи», – догадался купец. Затем взял красивый перстень. Он вертел его в руках повсякому, и ни как не мог понять, в чём же тут секрет: «Посмотри Гриш, что это?» Гришка, глазом не моргнув, тут же разобрался. У перстня был ложный камень. На самом деле, это была крышка маленькой потайной коробочки, где, как объяснил скоморох, прячут для отравления горошину с ядом. Одев перстень на безымянный палец, он ловко откинул крышку большим пальцем и показал, как подмешивают яд в кубок жертвы. Иван Данилыч спросил подозрительно: «Откудова знаешь?» «Рассказывали скоморохи», – ответил слуга…
Кусок твердого воска купец отложил в сторону, как и десяток крупных наконечников стрел, остро отточенных, маслянистых, с лихо загнутыми усами. Рядом с ними лежала смотанная в клубок сухая жила. Если вставить наконечники в древки, закрепить бечевой, а жилу натянуть на ореховую кибить – получится лук, и не простой – варяжский дальнобойный…
Про деревянную коробочку с чёрной мазью, Гришка сказал, что это – для воровского дела, чтобы ночью не было видно лица.
Зеркальце, лежащее в железной круглой коробочке, Иван Данилыч видел не раз. Сам подобную безделицу купил для своей жены, когда плавал за море. Маленькое, забавное и дорогущее. Дочки радовались, играли с ним, пускали зайчиков. Вот веселье-то было…
Гришка хотел ещё покопаться в мелочах, но Данилыч сурово отобрал у него всё, что тот нагреб, и положил обратно в мешок, туго затянув бечевой. «Хватит на сегодня». И, взвесив его на руке, добавил:
– Всех безделушек – гривен на триста будет, не менее… Хе-хе! Одно только стекло круглое можно на коня сменять, если с умом подойти…
– Да ты что, Данилыч, как так можно! Стекло-перевёртыш продать! Я с голоду пухнул бы, но не продал. Это же волшебство какое… – перебил Гришка с обидой в голосе, но Данилыч поучительно ответил:
– Это, Гриш, для тебя – волшебство. А представь, что какой-то человек, может варяг, может латин, это стекло с Божьей помощью сделал, и – продаёт… Завтра ещё два сделает, через год – десяток. А ты из-за него с голоду пухнуть собрался или даже жизни себя лишить… Никакая стекляшка-побрякушка твоей жизни не стоит!
Скоморох горделиво взглянул на Данилыча, правду тот говорит или нет о его жизни драгоценной, а тот продолжал:
– Нам надобно подумать о людях, которые эти побрякушки в дело пускают. Вот вспомни ту коробочку с зельем ядовитым или мазью!
– Твоя правда, Данилыч! Кем же надо быть, чтобы травить кого-нибудь или ночью из-за угла ножичком пырять? Лучше уж вором, по нужде голодной грехи совершать. Эти же, наоборот всё продумают – и за дело! Не по-христиански это, не по-православному, упыри какие-то…
– Во-во, Григорий, и я так же думаю. Может, Господь нас с тобой уберёг, этот мешочек подкинув, чтобы мы подумали, по-рассуждали. Я же ведь, грешным делом, чуть лазутчиком не стал…
– Как это? – Гришка от удивления зачесал бороду.
А вот так… – и Иван Данилович рассказал вкратце, как состоялась у него встреча со странным человеком в Любеке, но конечно, без особых подробностей.
И что же ты, Данилыч, теперь вот так, запросто, и отдашь всё Александру? – засомневался скоморох. – Это же как красиво – лазутчик!
Данилыч посмотрел на Гришку с жалостью, произнёс:
– Ты, Григорий, не обижайся и не подумай, что я тебя обидеть хочу, а мозгов у тебя – комар накакал…
Гришка насупился, не понимая, куда клонит купец. Данилыч продолжил:
Мы о чём только что говорили? О том, что не по-христиански без нужды людей обманывать, травить и убивать. Так?
– Ну…
– Так кто это делает? Чьи вещи мы сейчас смотрели? Кто яд в ларце имеет и ножик острейший, который по горлу «чирк!»? Кто?! – распалился купец, глядя на глупое выражение Гришкиных глаз.
– Кто?
– Кто-кто?… Лазутчик. Лазутчика мы сейчас ларец смотрели. Деда того, который в деревне помер. Может и не зря люди про него говорили, может правда – колдун, нехристь!
Гришка, услыхав эти слова, оживился, в глазах загорелась хитринка:
Если дед – колдун, – протяжно начал он, – значит, померев, он своих чертей смог передать.
Кто знает?.. – задумчиво поддакнул Иван Данилыч, еще не понимая, какую ловушку ему приготовил скоморох. А Гришка ехидно добавил:
– Значит, тебе он их передал, Иван Данилович! Ты же у него последним был в гостях. После тебя он помер…
Иван Данилович выпучил глаза на скомороха, понимая, что про колдуна он излишне загнул. Гришка не унимался:
– Данилыч, а вдруг, правда? – и он немного отодвинулся от купца. – Ты, колдун, меня ночью оседлаешь, и поскачем мы на Лысую гору…
– Я тебе сейчас по башке как дам! И вскочит у тебя Лысая гора на темени, договоришься… – обиженно выпалил хозяин. Гришка почувствовав, что разговор у них может зайти далеко, смиренно ответил:
– Пошутил я, извини, но и ты не прав про лазутчиков. Посмотри, что у тебя под рукой лежит? Объясни мне, шальному, как это понимать?
И Гриша указал на ларец.
– … Посмотри, посмотри, вон там, у стеночки, под мешком со всячиной… – Гришка поточнее показал пальцем.
Теперь и Данилыч увидел.
Приютившись сверху стопы берестянок и пергамента, лежала маленькая Библия. Лежала и укоряла Ивана Даниловича за его суждения.
– Эх, твоя правда, про неё-то я и забыл, – сказал он, любуясь на малютку, чуть больше двух человеческих ладоней, а толщиной в ширину одной ладони…
Иван Данилович не торопился открывать Святую книгу. Пощупал тонкие дощечки, обтянутые кожей, потрогал железные углы, полюбовался на искусно выдавленное название и, открыв нехитрый запор, развернул страницы во всей красе. Мелкие буквы, начертанные гусиным пером, напоминали Ивану Данилычу чертёж Стёпки-немца. Только тут они были, как на подбор, ровные, красивые, жаль что греческие. Для Гришки же, напротив, греческие буквы нравились больше. Он, увидав знакомое письмо, восторженно прошептал:
– Во! Библия-то – настоящая родная, греческая!
На что Иван Данилыч, не отрывая глаз от страниц, заметил:
– Всякая Библия – настоящая, греческая или латинская…
Перелистывая Святую книгу, они увидели много пометок на полях. Старый хозяин что-то писал и даже подчеркивал строчки. Делал он это осторожно, особыми бледно-серебристыми чернилами. Гришка узнал следы свинцовой палочки. Такую он видел у ксендза. Данилыч повернул Библию, в корешке торчала эта самая свинцовая палочка. Купец вынул её и провёл по полю книги, остался серый след.
– Заточить надо, – произнёс он по-хозяйски и вложил писало на место.
Стемнело. Гришка стал плохо разбирать буквы. Иван Данилович спросил, показывая на одну из строчек:
– Григорий, прочти по-русски, что он тут отметил?
Гришка близко наклонился ближе и долго шептал губами, поднял глаза и, смущенно сказал:
– Темно, Данилыч. Но, кажись, сказано: «…кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека: ибо человек создан по образу Божию…» 37*
– Вот оно как! – уважительно вздохнул купец. – Ну, ладно, утро вечера мудренее…
Закрыл он книгу без удовольствия, видно хотел ещё почитать.
Солнце зашло за лес. Григорий расстелил лошадиные потники рядом с костром, подбросил дровишек для жара. Лежа разговор не шёл, каждый был занят своими мыслями.
Гришка волновался, правильно или не правильно он перевёл строчки. Долго думал о греческих буквах, которые своей вязью стали плыть у него перед глазами и складываться в слова. Он силился разобрать их, но потом, наконец, успокоился и, раздвинув строчки, шагнул к солнечному свету, попав в мягкую, поблескивающую от золотопёрых рыб воду. Где-то на озере купался Данилыч. Григорий устремился к нему на лодке, на ее боку было написано по-гречески «Отец Агафон»…
У Ивана Даниловича же были свои думы и сны. Он, подложив ладонь под щеку, развернулся к озеру и размышлял об убийцах и убиенных. Слыалось Гришкино всхрапывание. Луна освещала волны Чудского озера, ветер прохладой обдувал лицо. Отблески света убаюкивали купца, ему казалось, что он качается в люльке, как младенец, но вдруг почудилось, хриплый голос произнёс за спиной: «Стой, убью!» Данилыч побежал прочь, пытаясь скрыться за поворотом, но шаги давались с трудом, были тягучими, плавными. Уйти от погони он не мог, сколько ни силился, будто в воде по грудь стоял. Враг догонял. Тогда купец потянулся за ножом, но, вместо этого, из кармана достал крохотную Библию. Он знал, если бросить Библию на землю, неведомая сила сразу его отпустит, можно будет убежать. Но бросить Святую книгу он не мог и решил встретить недруга лицом к лицу. Он повернулся и увидел чёрную махину злодея, застившую собой всё звездное небо. Иван Данилыча пронизал ужас, но страшная тень внезапно осветилась изнутри и исчезла в лучах яркого солнца. Данилыч зажмурился, но это не помогало. Лучи подлезали под веки и слепили сильней и сильней. Купец проснулся. Утреннее солнце заглядывало прямо в лицо. Озеро покрылось лёгкой дымкой. Было зябко и он, зевнув, поднялся с лежака.
