Мистификация дю грабли

– Так вот, – продолжил приём послов Владимир. – Поутру клопов нетути, а тараканы рядами в строй встали. И че мне делати? Че?! Так они схитрили. Да как! Они тапками и руками при мне переловили тараканов и забили клопов. Но… не всех. Пожег тогда я их всех… Вот и сейчас: захочу – терем сожгу! В гости приглашаю в свой терем. А-а, так вы жить хотите? Помогу я вашему несчастью. От сердца отрываю. Есть у меня мудрейший человек… (А шо это у вас рядом с кувшином? Как? Бидон? Из серебра? В самую жару вода в нём не портится?) Да, человек… Человек… человек. Дома умеет строить, ахинею любую плести… Как, вы не знаете, шо такое ахинея? Он вас вразумит! Узнаете – образованными станете. На ночь, шобы эта свол… этот мудрейший не сбежал (любит он меня очень, любит!), разденьте его догола, свяжите да и положите у палатки. Ни один комар, ни один клоп или таракан вас не потревожит. Он их заговаривать умеет, мудрец хренов. Он нас всех…

Забрал князь посудину и бидон с персидскими коврами. Всю дорогу обратно до славной Бухары послы шли пешком, держа по очереди под уздцы верблюда, на котором из стороны в сторону покачивался крепко связанный мудрейший зодчий с кляпом во рту. Всю дорогу плакали от счастья и радости послы, радуясь предстоящим пыткам по рецептам своего правителя. Вот так главный киевский зодчий попал в Бухару, но не пропал… (Говорят, знания этого зодчего взяли верх над всеми науками Востока. Гляньте только на лабиринты их хибар!)

…Владимир постоял, вдыхая полной грудью запахи навоза, вывозимого смердами из подклетей, и посмотрел в небо. Закат был тихим, не очень склочным: лёгкий ветерок блуждал между строениями, по-хозяйски проверяя, насколько с пользой для князя завершались дневные труды горемычных людишек. Владимир, ещё раз вслух матюкнув плотников, оглядел добротно нагроможденные строения его детинца и вздрогнул от неожиданности: по переходу из гридницы в светлицу беззвучно проплыла тень, такая знакомая и нежданная… Бабушка?!

Владимир протер кулаками глаза – почудилось? Вроде да, а вроде… Он спустился с лестницы, перешел быстрым шагом двор и бегом поднялся по ступенькам на переход следом за видением. Рванул на себя дверь и ворвался в помещение. В светлице сидели две женщины и неспешно пряли лен. Они с удивлением и с некоторым испугом обернулись на князя и замерли.

– Нашли место, где прясть… – оглядев светлицу, буркнул князь и с досадой махнул рукой.

Женщины засуетились и, подхватив свое рукоделие, поспешили к выходу мимо князя. Он подобрал клубки, зачем-то обнюхал их и тихо вздохнул. Владимиру было не по себе: давно умершая бабушка вдруг так…(вовремя или не вовремя?) воскресла… То, что мертвецы могут воскресать, в этом князь ничего удивительного не видел. А вот то, что они так загадочно улыбаются и манят к себе… Было тут отчего призадуматься и охренеть до жути. Он огляделся по сторонам – никого и ничего… А ему приходилось задумываться всё больше и больше. Как бы бабули и нет, но всё, что ни происходит в его жизни, всё больше и больше напоминает ему о ней. Когда он в первый раз воочию в полутёмной горнице увидел такую знакомую тень, он испытал такое потрясение, что долго, остолбенев от увиденного, не мог прийти в себя. Затем он увидел её вживую в своём небольшом саду, где она неслышно скользила мимо кустов и деревьев. А однажды ночью он проснулся от непонятного шороха и при свете коптящего масляного светильника увидел на полу у порога в своей опочивальни искрящийся свёрток – это были любимые бусы с крестиком его бабушки. Он долго смотрел на него, опасаясь чего-то неведомого для себя, а потом решился. Владимир встал и, с робостью подойдя к свёртку, подобрал его своими дрожащими руками.

Утром он позвал Добрыню, показал ему бусы и, посвятив его в свои сомнения, изложил свой нехитрый план:

– Подберёшь толковых людишек, умеющих держать язык за зубами, незаметно разместишь их по всем углам. Когда дам знак – перекройте все входы и выходы. Никого без моего ведома не впускать и не выпускать. Сам от меня ни на шаг…

Добрыня недоуменно хмыкнул и уточнил:

– А кому морды бити?

– Какие такие морды, морды какие? Я ж говорю: от меня ни на шаг! И морды никому не бить!

– А шо с мордами делати-то? – совсем уж стушевался перед гневным взором князя Добрыня.

– С какими такими мордами? – теряя остатки терпения, взялся за голову Владимир. (Сами знаете, как обычным людям с вояками тяжело…)

– Ну, этими-то… – огорченно развел руками Добрыня.

– Слышь, Добрыня, давай без морд… Ну, просто… – взмолился князь. – Давай без морд.

– Это как-то ти? – совсем растерялся Добрыня и в сильном волнении замахал руками.

– Да без м-о-орд! – пригорюнился князь, взявшись обеими руками за голову.

– Да как же их я да без морд отхреначу? – озадаченно настаивал на своём Добрыня и приосанился, опираясь на свою добрую палицу.

– Добрыня… – мгновенно осунулся, как бы почти что от горя Владимир. – Я… я! Говорю: просто жди, когда я… – тут князь не выдержал тупости своего дяди и взревел: – Закричу: брать! Значит, ты просто со своими дружинниками тихонько и без драки кидаешься на тех, на кого я длань свою простер, и вяжешь их. Просто вяжешь им руки. Уйди, дурак!

Добрыня послушно кивнул (вроде головой, но кажется, всё-таки шлемом), да и пошел прочь, обиженно сопя, что княже ему (ему – Добрыне!) не доверяет свернуть шею али разнести чью-то головушку. Дня два князь, запустив все дела, прислушивался, присматривался, принюхивался ко всему, что только могло вызвать в нём малейший интерес или простую бестолковость следопыта. Раздосадованный пустым и никчёмным времяпрепровождением, он собрался было отпустить воеводу с людьми по более важным делам, как вдруг…

– Чур меня, чур… – забормотал Владимир и замахал руками, подавая знаки Добрыне.

Это было очередное видение из числа тех, что заставляли его мгновенно потеть и вспоминать все свои прегрешения перед судом истории. (Нет, он не знал, что такое суд истории, но на всякий случай). А тут такое! Бабка, да ещё в непотребном, полупрозрачном виде. Как вот Владимиру было объяснить себе и людям по тем временам, что бабка просто привиделась ему после многочисленных пирушек? (Ох, не пил бы ты, князюшка!) А привиделось-то как: закутанная в чёрный платок, в синем бархатном плаще, накинутом на красное платье. Но всё как-то переливалось и вдруг становилось почти прозрачным. Это было видением из его детства.

Князь, топая сапожищами по ступенькам и переходам, врывался вслед за привидевшимся ему образом в каждую светёлку или сени на переходах, не оставляя без внимания и чуланы, но… Однажды запыхавшись, он в одной из светлиц увидел трёх бабок, степенно и неторопливо вязавших на деревянном станке ему портки под доспехи. Бабки подкреплялись остатками медовухи с княжеского стола и, пьяненко улыбаясь, хихикнули, увидев князя. Князь зыркнул на женщин, и те, ещё не протрезвев, побросав рукоделие, опрометью ринулись мимо него на выход. Князь, тяжело дыша, обтирая рукавом пот с лица, оглянулся и увидел лежащее на лавке женское тело, прикрытое груботканным льняным полотном. Он рывком сдернул полотно и увидел сладко зевнувшую незнакомую красавицу.

– Кто такая? – недовольно буркнул князь, пожирая глазами бесстыдно обнажённую женственную фигуру.

– Женна яй… Дионисия… – спокойно, со странным акцентом ответила красавица и, запрокинув голову, стала приводить в порядок волосы, не поднимаясь с лавки.

– Тут… окромя тебя и вязальщиц никого не было? – спросил Владимир, судорожно стягивая с себя портки.

– Комью ж ещё туто быть? Вот училья баб тькать по-нашему, устала и приле… Княже, я жи замужовняя! – оторопела женщина, пытаясь сбросить с себя упавшего на неё князя.

– Хочу я, заткнись, баба! – скрипнул зубами Владимир, преодолевая слабнущее сопротивление женщины и пытаясь её заголить. Ему это вскоре удалось и, задрав на себе грязную заморскую рубаху, он с урчанием и всхлипыванием овладел женщиной. В самый разгар страстей, обуявших князя, с каким-то невыносимым для ушей визгом на него свалился клубок шерсти, дымящийся от ярости. Князь взвыл от боли, но женщину не покинул. Она сама помогла, руками сбросив со спины князя зверя, несколько раз приказала тому:

– Блрысь, Мурка, блрысь! Кому сказано? Блрысь!

– А-а, рысь это… Ручная, что ли? – скрипя зубами от удовольствия, прохрипел князь.

Женщина всхлипнула от наслаждения, но не отозвалась. Князь получил недоступное ему прежде удовольствие: боль от расцарапанной спины волнами смешивалась с наслаждением, доставленным ему женским телом. Какие высокие чувства! Какая поэзия! Проста жизнь тогда была: он мужчина, она женщина. Оба в цветущем возрасте. Чего ещё надо-то? Это потом понапридумывали всякие дурацкие правила, да такие, что жить потом тошно становится. А в те времена романтику доверяли лишь сопливым вьюношам, импотентам и тем, кому девки за что-то просто так не давали… И правильно делали. Поэзию всем подавай. Так что, уважаемый читатель, не подпускай романтику к правде жизни, и будет тебе счастье! Пока я тут тебе, читатель, речь толкал, за дверью кто-то жутко рванул струны гуслей, и чей-то голос с иноземным акцентом переполошил любовников:

– Во поли берьёза стояльа,Во поли кудрявиая стояла,Люльи-люльи стояла,Люльи-люльи стояльа.Некомю берёзьу заломатьи,Некомю кудрявьу заломатьи…

Допеть певцу князь не дал. Он вскочил с женщины и, подойдя к двери, рывком распахнул её. Перед дверью, балансируя на одной лапе, когтями другой терзая струны гуслей, надрывался Теодор.

– Ша, кому сказано? – утихомирил своего гусляра князь. – Ты это… когда я с девкой какой – не шуми. По-хорошему.

– Как скажешь, княже. Понравилось? – подмигнул попугай полуголому Владимиру.

– Во! – показал большой палец князь в знак одобрения.

– Я ещё и не так могу… – ещё раз подмигнул князю польщенный попугай и заковырял когтем в носу.

– Не счас. На трапезе рванешь! Уж больно громко и ладно, то что надо! А говорил, не умеешь. А песня чья?

– Да как бы… моя, – заважничал попугай, задирая клюв вверх.

– Не ври. Ой, не ври! – погрозил ему пальцем князь. – Поди, народная? Народ у меня… страдать умеет.

– Народная так народная, – с явным огорчением согласился попугай.

– Хм, некому заломати… – хмыкнул князь и, обернувшись к проему двери, спросил: – Как тебя там?

– Амалия… – отозвалась женщина.

– Понятно, остальное неважно… – махнул рукой Владимир. – Бысть тебе сегодня после трапезы в моей опочивальне. А то скучно мне. А тебе, – переведя свой взор на Теодора, произнёс он, – быть не только гусляром, но и советником у меня. Не у каждого князя птиса вещая есть! Ишь ты, заломати… – Амалия, загони этого рысенка в зверинец. Там Прокуд, главный ловчий. Отдашь ему.

– Это не риысенок, а кошька, – оправляя платье и подходя к князю, объяснила женщина.

– Шо значит кошка? – нахмурил брови Владимир, став первым человеком на Руси, услышавшим это слово.

– Домашьий зверь, Мурька, кис-кис, – Амалия подняла на руки подбежавшую на её зов кошку и продолжила просвещать князя. – Ручьной. Такьих у… как йето сказьять… Руси нет. А у нас разрешьают держьять только очьень знатным людьям. Только сам базилевс указь пишет, комью дерьжять.

– Ишь ты… сам базилевс… – призадумался князь. – А как на рысь-то похожа. Так отведешь в мои покои. Спасибо за дар.

– Не могью…

– Чево?! – от такого ответа, нарушившего все правила поведения женщины перед князем, у Владимира волосы дыбом стали.

– У кошькьи есть кот, – прижимая к себе и гладя Мурку, ответила Амалия.

– Че ещё за… кот? – удивился Владимир.

– Муж… Мурьки муж – будьют детьи, котьята, – просветила князя Амалия.

– Так… – Владимир больно сжал плечо Амалии и, повернув к лестнице, приказал: – Вон, видишь на привязи Полкана? Отвяжешь, он дорогу в мои покои знает, и быстро туда! Перечить тут мне ещё будет…

– Нельзя. Кошька с собакий пльохо! – взволнованно ответила Амалия.

– Да иди ты! – подтолкнул коленом под зад князь женщину к лестнице и, подойдя к перилам перехода, окликнул пробегавшего по двору мальчишку из челяди: – Малой! Слышь, малой! Отвяжи пса и вместе с этой дурой отведите кошку в опочивальню.

Амалия, еле удержавшись от толчка в спину, недоуменно оглянулась на князя и, прижав к себе кошку, спустилась по лестнице. Князь потянулся, наблюдая сверху за гибкой фигурой Амалии, и повернулся к попугаю:

– А ты че стоишь, чево ждёшь?

– Клиент, тьфу ты, князь, дело не закончено… – деловито прихлопнув крылом пролетавшую муху, ответил Теодор.

– Какое ещё дело?

– Так ты это… с Амалией… – повернув голову набок, с хрипотцой произнёс Теодор.

– Ну и че? – с безразличием в голосе промолвил князь.

– А Дионисий? – попугай важно прошелся взад-вперёд, таща за собой своей лапой гусли. – Он, как бы тебе сказать… ревнивый. Хуже меня.

– А-а, ты об этом… – махнул рукой князь и криво улыбнулся.

– У него магия… – распушил свои перья Теодор.

– Чево-чево? – нахмурился Владимир, сжав кулак и поднеся его к голове попугая.

– Порчу нашлет, проклятие. Чародей он. Его трогать – не моги! Сгинешь… – затараторил попугай, с видимым испугом оглядываясь по сторонам.

– А я его хотел… – ещё больше задумался князь.

– Так ты его к пользе своей примени, – качая головой от изумления перед тупостью собеседника, подсказал попугай.

– Это как? – поковыряв в носу пальцем, удивился Владимир и недобро посмотрел на птицу.

– Пошли его в командировку… – прокрутился кругом на одной лапе попугай и встал на обе лапки. – Ну, как в ваших сказках. Пойди туда – не знаю куда… Ну и по мелочи… За тридевять земель…

– Куда-куда? – вытирая палец с козявкой из носу о себя, удивился князь.

– Князь, – покачал головой попугай, ещё больше удивляясь безмозглости Рюриковича, – ты с ним затеял питие-житие…

– Вино хлебное гнать, тихо ты! – прижал палец к губам князь и оглянулся по сторонам, желая схватить на месте с поличным подслушивающих недоброжелателей.

– И я о том же… Гони его по городам своей земли – пусть налаживает торговлю этим вином. А вино-то тебе самому как?

– Ой, крепкое-то, ой, потом сам не помнишь, аль родился, али умер ли, а по утру – ты ли это и где объявился? – с восхищением закатив глаза, ответил Владимир.

– А голова болит? – склонив голову набок, уставился чёрным глазом на князя Теодор.

– А че ей будет? – Владимир аж поперхнулся от такого нелепого предположения.

– И то правда… – согласился Теодор. – Дионисия туда-сюда, Амалию… тогда тоже… сюда-туда… туда-сюда. Назначай её ключницей.

– Это ж как? – оторопел Владимир. – Ключница у меня есть – Лотоша. Она ещё бабке моей служила.

– Старая?

– Что ж ты хотел – лета идут, бегут… – вздохнул князь. – Плохо уж совсем видит.

– Так пусть будет… Будет наиглавной ключницей, а Амалия просто ключницей, но со всеми ключами.

– А и правда, – сдвинул брови Владимир, – почто старушку трудами изводить?

Новую ключницу челядь невзлюбила сразу же, испытывая при ней необъяснимый страх и волнение. После объявления её ключницей уворовать, как прежде до неё, что плохо было кем-нибудь положено, стало не то чтобы невозможно, а нечего. Всё попадало под замки под присмотр её колючих чёрных глаз. Даже её красота – лицо с неземными чертами, с длинными ресницами, тонкими чёрными бровями, обрамленное густыми каштановыми с рыжим отливом волосами, стройное гибкое тело – вызывала у челяди дрожь и беспамятство паники.

Особо невзлюбили её жёны бояр, до ночи смирно дожидавшиеся своих мужей с княжеского пира в самой большой светлице гостевого терема. При появлении Амалии они все разом замирали, боясь даже вздохнуть. Зато без неё, ох, и злословили они, да ещё как:

– Да што в ней князюшка нашел? Кожа да кости!

– А ходит-то как, да разве родовитой бабе так ноги ставить можа? Идет… Будьте-нате… Нет бы идти, как лебедушка…

– Ой, и не говори, подруженька, да как же так, при живом-то, ещё никак не убиенном муже, подарки от князюшки на себя-то напяливать? Да какое ж такое воспитание им там греки в Царьграде-то дают?

– Никаково штыда! – шамкала беззубая главная ключница Лотоша, поднося к столу для умиротворения мнения женского общества Древнерусского государства бадью медовухи.

– Позор, позорно-то как! Вы посмотрите, на какую клячу княже-то наш польстился! – всплакивала в таких случаях Аксинья. (Та самая, что при пожаре в своём тереме спрыгнула на взвод богатырей княжеской пожарной дружины – никто не устоял, протрезвели все).

– Да можно же так? Как так-то? – только и могла перекрыть своим воплем мирный разговор боярских жён жена не просто боярина, а очень даже нужного князю человека – казначея дружины Моисея Батьковича – Надежда Исхаковна (урожденная Рюриковна). – Да как же так, без податей и мзды такие подарки с княжеского плеча носить? И куды смотрит боярский совет? Ой-ё-ёй-ё-ёй-ой!

Из-за жены свое Моисей Батькович был вынужден даже дверной проем в своём тереме расширить – с годами Надежда Исхаковна всё ширела и ширела и как многие другие знатные боярыни, в ширину стала раза два больше своего роста. А может, из-за одежи так смотрелась?

Как бы то ни было, но новые порядки наводились под строгим присмотром князя. Новые порядки всегда нужны властям, дабы тоску от надоевших прежних порядков смыть слезами изумления от новых.

…Медведь, бесцельно бродивший по запертому внутреннему двору, вдруг остановился и, поведя носом по сторонам, безбоязненно запрыгал в нужную сторону. Вскоре он оказался перед кованой решёткой, откуда ему через приподнятую решётку кто-то протолкнул туес со свежевыловленной рыбой. Рыбы было через край. Медведь ухватил верхнюю рыбину и, мгновенно разодрав её, принялся лакомиться. На эти запахи и чавканье довольного зверя обратили внимание его остальные сородичи, блуждавшие по двору. На их радость из-под решётки появился ещё один туес с рыбой.

Две тени, еле заметные во тьме густой, душной летней ночи, отодвинулись подальше от решётки и заговорили человеческими голосами:

– Да откуда здесь золото, Дионисий? Я тут всё вынюхал. Нет у них никаких приисков. Варвары… – негромко чихнув, произнесла тень повыше другой.

– Не говори, Прокопий… – ответил ему другая тень. – Золото – это не только металл, но и то, за что его можно получить. Народ здешний – для рабства лучший товар. Посмотри, сколько среди них красивых мужчин и женщин, не то что в нашей империи. Мы по сравнению с ними недалеко ушли от уродов и калек. И воинов у них много…

– Дионисий, но воевать с ними базилевс как бы не собирается… Как же этот товар получить? – с сомнением в голосе спросила тень, которая принадлежала Прокопию.

– Надо заставить их жить по нашим законам…

– Это вряд ли получится… – засомневался Прокопий. – Они свои законы презирают, а чужие…

– Да, не получится, если воевать с ними или просто торговать. Но… Но есть одна сила, против которой они не устоят…

– Хм… Наша вера? – усмехнулся Прокопий.

– Правильно, только нам надо не навязывать её, а поделиться ею, как делятся богатые родственники с бедными. Чтобы из поколения в поколение они были благодарны нам за свет истины, – разъяснил Дионисий, вглядываясь в шевелящиеся клубки за решёткой.

– Это сложно, да и путь долгий… Они не просто варвары, у них есть письменность и государственность, пусть не такие развитые, как у нас… Грамотные варвары веру свою просто так не отдадут.

– Вот поэтому план базилевса должен быть выполнен. Они должны принять веру и принять только от нас… – помолчав, Дионисий, понизив голос, продолжил: – Пьянство, пьянство и ещё раз пьянство – вот ключ к успеху. Нам повезло с этим князем. Если его пороки умножить на пьянство его подданных, то свет истины воссияет в полную силу на этой дикой земле. А веру… Нашу Библию запретить переписывать и читать иначе, чем нашим алфавитом.

– Но нас мало… И десяти человек не наберётся… – грустно прошептал Прокопий.

– А больше и не надо, – слегка замявшись, прошептал Дионисий. – Зачем привлекать к себе внимание? Зачем? Это будет неслыханной глупостью. И мы все проиграем. Мы привлечём на помощь… местных иудеев.

– Но тогда здесь будет другая вера, – возразил Прокопий негодующим шёпотом.

– Не будет. Если отбросить всю риторику их священников, то ты обнаружишь, что души всех евреев служат Золотому тельцу, – нравоучительно произнёс Дионисий. – Отними у них выгоду, и у евреев не станет души. На земле не останется ни одного еврея. Зачем им жизнь без служения своей личной выгоде?

– Отдать им всё на откуп? – не удержался громкого возгласа Прокопий и тут же осекся, ощутив даже в темноте тяжёлый взгляд Дионисия.

– Тихо ты… Не совсем. Мы запустим по этой земле сети харчевен, которые тут же попадут во власть иудеев, а сами возьмём главное в свои руки – веру.

– Но где здесь наша выгода? – с недоумением в голосе спросил Прокопий. – И в чём?

– Надо уметь делиться… в свою пользу. Ну, и выгода… А где эту выгоду евреи будут хранить и пользоваться ею? – усмехнулся Дионисий, дотрагиваясь рукой до плеча Прокопия.

– В метрополии?

– Угадал. А там базилевс и возьмёт с них свои проценты. А здесь мы не будем привлекать к себе внимание… – ещё больше понизив голос, ответил Дионисий. – Мы скроемся за иудеями, как за ширмой. Если что-то пойдёт не так – отвечать за наши ошибки будут они.

– А с кем мне такие дела вести среди евреев? – спросил Прокопий, нагнувшись к решётке и всматриваясь во двор.

– Я оставлю тебе вот этот список, – Дионисий вытянул из рукава свиток и, протянув его Прокопию, продолжил: – Сегодня я получил приказ князя отправляться на север и налаживать там производство хлебного вина по нашему рецепту.

– А Амалия? – встрепенулся Прокопий.

– Полукровка она. Мать её из здешних мест. Ей легче. Останется здесь. Полагаюсь на тебя. Хотя знаю, что вы как кошка с собакой ужиться не можете, но дело общее, и его нам надо сделать. На моё имя с купцами будут приходить письма из Константинополя, Амалия знает, как их надо читать. Вы должны как можно лучше сыграть свои роли. У базилевса длинные руки. Да и наших родственников в метрополии надо пожалеть. Постарайся, пока меня не будет, выследить лазутчиков базилевса, – задумчиво произнёс Дионисий. – Поверь, это тоже очень-очень важно.

– Ты думаешь, они тут?

– Они – везде, – вздохнул Дионисий. – В разных народах. И все хорошую подготовку проходят. До меня тут был Амвросий с этим заданием, ещё при князе Святославе. Нашли повешенным вон там… – показал он куда-то в темноту.

– Но, может, это… – не скрывая сомнения, прошептал Прокопий. – Может, совпадение?

– Нет, его не просто повесили, у него к руке был привязан свиток на латыни со словами «suum cuique».

– Каждому свое… – перевел вслух Прокопий поскучневшим голосом.

– Ты думаешь, это здешние разбойники по-латыни развлекались?

– Ну уж нет. А за что Амвросия? – озадаченно спросил Прокопий задрожавшим голосом.

– Уже после того как он с боярами продал печенегам Святослава, приспичило ему воевать руками сторонников Святослава с княгиней Ольгой. Ему столько писем пришло от базилевса, а он на них перестал отвечать. Ну, и много такого, чего нам не известно… Вот нашу группу и прислали заменить ненадёжных слуг базилевса. Амали детские годы провела с княгиней Ольгой. Хорошо знает Владимира. Это он её может не помнить. А она его хорошо помнит. Отец её забрал в империю, а мать осталась с княгиней Ольгой. Лучшей подругой была княгине. И незаметной. Её даже сейчас отыскать среди челяди невозможно. Свое дело она тоже хорошо знает.

– Хотелось бы знать, где она сейчас? – поинтересовался Прокопий равнодушным тоном.

– Играет вместе с дочерью… в призраков. Всё. Тебе об этом знать пока рано. Амали введет тебя в дело, когда ей понадобиться твоя помощь. Ты ведь прекрасный гример?

– Кое-что умею… – пожал плечами Прокопий и краем накидки протер глаза.

– Не скромничай. У тебя лучше получается, чем у Амали. Так что повнимательней будьте. Да, а с Теодором как у тебя дела? – внезапно как о человеке, вспомнив о попугае, спросил Дионисий и внимательно посмотрел на Прокопия.

– Дрессировка улучшает его характер, – промямли Прокопий и отошел на шаг в темноту.

– Не переусердствуй… – строго приказал Дионисий, почувствовав даже в темноте улыбку на лице Прокопия. – Нам надо пройти по лезвию ножа, и в нашем деле любые мелочи могут обойтись очень-очень дорого, если ими пренебрегать.

– От рук отбивается иногда. Князь к нему очень привязался. Не к добру это, – расстроено проговорил Прокопий, потерев пальцами виски.

– Что-то серьёзное? – уточнил Дионисий, положив руку на плечо Прокопия.

– Ну, да. Когда я рядом с ними, он иногда перестаёт подыгрывать мне с моим чревовещанием, – ответил Прокопий. – Если князь что-то заподозрит, то…

– Справишься. Что ты думаешь о… домовых? – внезапно перевел разговор в другое русло Дионисий.

– На этой земле во что угодно поверишь… – прошептал в ответ Прокопий. – Очарование варварства…