Мистификация дю грабли

– Так эта… неразбериха будет, никому не нужная… – призадумался Владимир.

– И я о том же. А в вашей вере столько богов, и никто толком не понимает, кто из них главный. У каждого племени свои истуканы. Даже с именами полная, как это у вас на Руси говорят? – пощёлкал пальцами Дионисий в поисках нужного слова.

– Полная жопа, – подсказал князь.

– Вот-вот, хорошо, что сам это понимаешь. Непорядок. А человек? Откуда человек взялся? А звери, рыбы? Спросить любого волхва, так у каждого свой ответ. И каждый будет считать, что его ответ – правда! Так не бывает. Вот истинный Бог говорит, что создал человека по образу и подобию своему. А что ваши глаголят, если верить волхвам? Чушь собачью…

– Не говори так. Знания у них есть: и лечить могут, и дожди, и бури вызывать, да много чего могут… – нахмурился Владимир. – Не говори попусту…

– Жулье! – воскликнул Дионисий, схватившись за свой ворот.

– Ты это… Что счас сказал? Что за слово такое? – с недоумением осмотрел с головы до ног оратора Владимир.

– Так называют людей, неправедно, неправдами выгоду свою блюдущих.

– Эк загнул! А слово надо бы запомнить – «жулье». А может, жилье? Тогда… это… – вслух пробормотал Владимир и хмыкнул.

– Княже… – укоризненно обернулся к Владимиру оратор. (Нет, ну правда, что за манера – перебивать разумных людей?) Я только речь начинаю…

– Говори, говори, башку я тебе завсегда успею срубити! – по летописному велеречиво поддержал оратора Владимир. Дионисий кивнул в его сторону, развел руками и промолвил:

– Теперь я вам кое-что покажу… – с этими словами он вдруг вскинул голову и преобразился: вместо него в клубах вдруг возникшего едкого дыма появился человек в сияющей накидке и золоченых шароварах. Это видение окончательно сбило с толку Владимира. (Подсказок не было, а блокнотов из дорогущего пергамента для записей тогда ещё Византийская империя дикарям даже за золото не продавала).

Дионисий, начав с пассов руками, перешел к простейшим способам убеждения: подойдя к столу и выбрав одного из бояр, он наклонился к нему, протянул руку и из его окладистой бороды вдруг извлек розовое гусиное яйцо. Вареных, а тем более крашеных яиц на пиру отродясь не бывало. (Еда смердов, знаете ли…) Розовое вначале оно вдруг засияло синим цветом. Боярин с перепугу схватил медное блюдо со стола, закрыл им свое лицо и тихо воя от ужаса, полез прятаться под стол. У остальных это вызвало такую всеобщую дрожь, что все крошки, застрявшие в бородах обедавших, осыпались на стол. Осыпались даже засохшие крошки с прежних трапез. Никогда ещё бороды бояр и дружинников не были так вычищены. Нет, смерды проклятые в баньках мылись-парились, но бояр-то эта прихоть ленивых подданных как-то миновала.

Дионисий покрыл боярской горностаевой накидкой медный котел у входа в гридницу, затем, сделав несколько пассов руками, произнёс:

– Милли, твилли, хуилли! – в наступившей тишине он медленно стянул накидку с посудины и, запустив в неё руку, резким движением выдернул оттуда за хвост дохлую здоровенную крысу. (Таких крыс-великанов точно на Руси тогда тоже не было). Все пирующие с воплями «чур меня, чур!» как-то очень шустро заняли спасительные места под столом. Благо стол был необходимого для подобных случаев размера. Поместились все. Дионисий спохватился и, пробормотав очередное заклинание – «да итить твою кочерыжку!» – закинул крысу в чан с брагой. Он снова накрыл накидкой котел, искоса осмотрел перепуганных людей, выглядывавших из-под стола, и небрежно сделав пассы руками, произнёс следующее заклинание:

– Брак ибама чухлома!

На этот раз магия не подвела – из котла был извлечен голубь, за ним второй и третий. Два голубя спланировали ему на плечи, а третий, покружив по углам трапезной, вернулся и сел на оттопыренный зад Владимира, стоявшего на карачках под столом. Князь вздрогнул и с раскатистым шумом испоганил воздух. Но Дионисий не унимался; он по очереди обошел прятавшихся под столом и, нагибаясь под него в три погибели, пугал едоков: то пламенем, которое вдруг появлялось на его пальцах, то вытаскивал из чужих бород длинные разноцветные ленточки драгоценного шёлка, то бросал под стол дивной красоты ракушки, что появлялись сами собой из его платочка, которым он разгонял жутко испорченный воздух в трапезной. Как-то незаметно на столе появились три амфоры в кругу неведомо как возникших зажжённых свечей. (Редкость по тем временам неслыханная и очень потому дорогущая!)

В трапезной до этого властвовал полумрак: даже в солнечную погоду свет с трудом пробивался сквозь деревянные резные оконца со вставками из слюдяных пластин, а че уж говорить про время вечерней трапезы. Много чего явилось перед испуганными глазами русичей. Всё это осветилось непривычным ярким светом разом вспыхнувших вдруг десятков свечей вдоль глухой стены напротив наружной с окошками. На потолке приютились тени, отбрасываемые от нескольких дворовых людишек, прислуживавших дружине князя на этом пиру. Желающие могли даже разглядеть их лица. Хотя в повседневной жизни никакой надобности в этом хозяева жизни никогда не испытывают. (Все эти людишки на одно лицо…)

Но случай был другой, и князь и его малая дружина с облегчением, с какой-то нежданной для них радостью перевели дух: есть в случае чего кого скормить вместо себя потусторонним силам, явленным магией Дионисия. Среди этой одинаково выряженной прислуги выделялся своим чёрным одеянием верный слуга Дионисия – Прокопий (истинный грек – православный прохиндей). По знаку Дионисия он проворно взялся исполнять обязанности виночерпия и быстро опустошил амфоры, разлив питие половником по кубкам и чашам на столе – бояре заоблизывались, но пришлось им подождать особого в таких случаях знака князя. Владимир медлил.

Дионисий прошел к ближайшему от него сундуку и, несколько раз помахав руками, провыл очередное заклинание: лихоманка святая, дери-передери, да опэрэсэтэ! Затем он открыл сундук, и из него, оправляя перья, вылез огромный попугай. (Птица неведомая, чудная для русичей!)

– Привет, Вовка! – отряхнувшись, возликовал долгожданной свободе попугай.

– Пыр… пыры… п-первет, – трясясь от царственного озноба, с трудом выдавил из себя Владимир. Лицо его посерело и покрылось капельками пота.

– Клиент? – спросил попугай Дионисия, почесав когтем клюв.

– Князь… – смущенно пробормотал Дионисий, исподтишка озираясь по сторонам.

– Мотать не перемотать! – гаркнул попугай.

– Оно… речь разумеет… нашу? – трясущимися пальцами тыкая в сторону птицы, просипел Владимир.

– На всё воля божья. Вот ты, княже, только байки слушаешь от своих волхвов про чудеса, говорящих духов лесов, болот, рек… А вот тебе чудо от нашего, истинного Господа! Видал? – выпятил грудь Дионисий и взмахнул рукой в сторону попугая.

– Так-так, у клиента вид болезный. Поносом пахнет… – поддержал важную беседу попугай, мелкими шажками осваивая помост на котором стоял княжеский стол.

– О чём это оно? – вытирая испарину со лба, испуганно спросил Владимир.

– Предупреждает… о напасти в штанах… – потупив взор, объяснил Дионисий. – Ты как, княже?

– А че предупреждать? Хорошо хоть не обосрался… – сокрушённо вздохнул князь, запустив руку в свои штаны. – Слышь, плут, отдай птису! Скоко стоит?

– Не могу… – сокрушенно вздохнул Дионисий.

– Как? – вспылил князь. – Перечить воле моей?

– Да не о том ты, князь. Воле я твоей не перечу. Просто не продаётся эта птица – вольная она! Захочет – останется с тобой, не захочет – не обессудь. Это человека можно купить, продать. А этого филосо…

– Зашибу! – заскрипел зубами князь, хватаясь рукой за горло Дионисия.

– Князь, помилуй, договаривайся с ним сам… – прохрипел Дионисий, пытаясь освободиться от объятий Владимира.

– Так скажи ему, что, мол, по-хорошему надо… – зашипел на ухо Дионисия Владимир, ещё сильнее сжимая пальцы на шее Дионисия.

– Сам… только сам… – теряя уже сознание, просипел Дионисий.

– Да ну тебя… – возмутился князь и, отбросив от себя Дионисия, подошел к попугаю.

– Красавчик, – согласилась птица, повернув голову набок и осматривая снизу Владимира.

– Слухай, птиса, будешь у меня… – замялся князь, пытаясь определить судьбу для своего приобретения. – Будешь, будешь у меня… гусляром! Вот…

– Гусляр? – призадумался попугай. – Ну и должность. Сумею ли, справлюсь ли?

– Да вон на гуслях будешь мне брякать про чудеса заморские… – раскинув руки и ноги, как будто собираясь пустится в пляс, объяснил Владимир.

– Я, конечно… – набивая себе цену, попугай остановился и продолжил: – Понимаю тебя, понимаю… Но должность мне незнакомая…

– Да че там… по струнам – бряк-бряк. Невелика премудрость. И болтай, ори, сколько влезет – голос у тебя получше наших певцов будет, – торопливо объяснил попугаю его обязанности князь, искоса поглядывая в сторону Дионисия. Тот стоял в ожидании каких-нибудь указаний от князя. Владимир махнул рукой в сторону пирующих и прижал к ноге попугая. По этому знаку гости разом осушили чарки и кубки и, переглядываясь, загомонили, требуя продолжения. Повторили. Затем добавили. В руках Дионисия непонятно как появился серебряный шарик на тончайшей цепочке. Дионисий подходил к каждому перепуганному русичу, внимательно заглядывал ему в глаза и что-то шептал. Маятник при этом начинал равномерно, медленно раскачиваться перед глазами впадавшего в сонное оцепенение человека. Не избежал этого и князь. Пока общество витало в своих разнообразных видениях, Прокопий по знаку своего хозяина выпроводил остальную челядь, запер за ними дверь и выжидательно посмотрел на него. Свечи погасли, накрывшись дымным полусумраком.

– Нам надо подготовить их к пробуждению. У тебя всё готово? – тихо сказал Дионисий, оглядывая остолбеневших гостей.

– Да, хозяин. Два мешка хлама. Мусор… – заулыбался Прокопий.

– Никто не заметил? – зло покосился на улыбающегося помощника Дионисий.

– У меня слепок ключа имеется, – показал Прокопий связку ключей, перестав улыбаться, и пояснил: – Успел сделать после утренней уборки, когда все были при делах, я, думаю, что никто не заметил.

– При каких делах были? – язвительно усмехнулся Дионисий.

– Обычных, хозяин… – пожал плечами Прокопий. – Мутко пороли за воровство, у Серко тиун чуть ухо не выдрал за обжорство, а Клячко за тупость тоже лично сам тиун с утра пораньше отправил в кузницу, где он лбом помогал кузнецу гвозди заколачивать в копыта лошадей. Как лошади кончились, так его и прислали в помощь на уборку… – отчитался Прокопий и снова пожал плечами.

– А что со лбом? – еле слышно хмыкнул Дионисий, стирая улыбку со своего лица ладонью.

– Надо его брать к нам… Лоб даже не вспух… – изобразив удивление на лице, сообщил Прокопий.

– Чудеса… – уже не стесняясь улыбки, покачал головой Дионисий.

– Он нам разве пригодится? – заглядывая в глаза хозяину, поинтересовался Прокопий, – с таким здоровьем и с такой безмерной глупостью?

– Ничего, скоро у них все такие в князьях ходить будут. Надо ему помочь возвыситься, – посмотрев в сторону храпящего князя, решил Дионисий.

– Ему или Клячко? – не промолчал Прокопий, смотря на человека, который решил, что он вправе возвышать земных владык.

– Да этот уже князь… Ну, а там… Конечно, Клячко, – развел руками Дионисий.

– Да он туп невероятно, – растерялся Прокопий, взглянув на Дионисия.

– Ну, это сейчас в глаза бросается, а станет воеводой или, быть может, князем – подданные признают в нём и ум, и прочие добродетели… – монотонно, как бы читая чужие мысли, ответил Дионисий и скривил губы. – Это суть власти.

– Да, когда чернь тупа, это невыносимо бесит, а когда власть тупа, то это радует и веселит подданных, – согласился Прокопий и почесал себя за ухом.

– Прокопий, тебе, кажется, язык снова мешает спокойно жить… – со зловещим тоном, не обещающим ничего хорошего слуге, выразился Дионисий.

Прокопий вздрогнул и, исподлобья взглянув на хозяина, прошел к сундуку, разукрашенному византийскими орнаментами, стоявшему позади княжеского стола. Из него он извлек два мешка и быстро развязал один из них.

– Так, что у нас тут? – подошел к нему Дионисий.

– Мишура всякая, говорю же – мусор… – равнодушно ответил Прокопий, перебирая содержимое сундука.

– Не скажи. Это для нас мишура, а для этих варваров… Подороже будут их оберегов. Давай, разноси, – поторопил сообщника Дионисий, похлопав Прокопия по плечу.

– Да куда это всё? – держа в руках смятую мишуру из ленточек, шнурков и прочей бижутерии, сказал Прокопий и ехидно улыбнулся.

– Ну, смотри по размеру – кому за пазуху, кому в рукава. Торопись, мне ещё надо успеть посетить их видения и разбудить их вовремя, чтобы на всю жизнь память об этом сохранить, – Дионисий не зря торопил сообщника: уж больно легко славяне преодолевали испытания магией и алхимией в отличие от изнуренных роскошной жизнью византийских вояк и вельмож. Здоровые желудки и пустые головы славян до сих пор стойко переносят любые набеги здравомыслия. Дионисий вовремя обратил внимание на сдавленный клекот, доносившийся со стороны князя. Он подошел к спящему Владимиру и осторожно освободил попугая, зажатого рукой князя.

– Я думал уже, что дождусь тебя только в раю… – прохрипела птица и часто-часто затрясла головой, чтобы прочистить горло.

– Ну, упустил тебя из виду… – усмехнулся Дионисий. – Ну, извини…

– Хорош напарничек, – возмутился попугай, вздернув шлем из перьев на голове.

– Хватит, Теодор, хватит! Лучше скажи, что с домовым делать? Он с князем дружбу водит. Где он сейчас? – нетерпеливо топнув ногой, тут же взвыл Дионисий. – Кто… Кто этот гвоздь… греческую вашу маму… забил задом наперед?

– С Игилкой? Так я там ему свару с его жёнами затеял, гоняют его там мокрыми тряпками по всем углам. Не до нас ему. А гвоздь… – попугай подошел к Дионисию, осмотрел его ногу и вынес вердикт: – Игил, вот сволочь! А я-то думал, что он столяром подрабатывает… Помог ему ещё ящик с инструментами донести…

– И много у него жён? – недоверчиво спросил подошедший к ним Прокопий.

– Да поболее, чем у этого тирана… – указав крылом на князя, ответил попугай. – Он их расселил в каждой комнате этого термитника.

– Архитектура здесь, конечно, примитивная… – постанывая, согласился Дионисий и замахал руками: – За работу, за работу, время уже, и да поможет нам бог!

В полумраке трапезной Дионисий, ковыляя и морщась от боли, переходил от гостя к гостю, приводя их в чувство. Последним пришел в себя князь. К тому времени были снова зажжены свечи от нещадно дымившего трута. В трапезной было очень тихо. Непривычно тихо для вечерней трапезы.

– Че это было то? – хриплым голосом спросил Владимир, озираясь по сторонам. – Где эт я?

– В трапезной, княже, – смиренно опустив очи к долу, ответил ему Дионисий.

– Видения какие-то… – шумно вздохнул Владимир, снова закатив глаза.

Следом заохали-завздыхали гости, испуганно разглядывая друг друга. В этой неразберихе не хватало, как всегда, только искренности бывалых интриганов. Бояре внутренне напряглись. Но для разоблачения их, как обычно, не хватило ни времени, ни доказательств.

– Хотелось бы узнать, княже, а где ты был вместе со своими гостями? – обратился Дионисий к Владимиру, не упуская из виду остальных пришедших в себя высокородных русичей.

– Диво дивное… – нахмурившись, забормотал с закрытыми глазами Владимир. – Сады какие-то, ручей с родником… голоса… – он вздрогнул и, поведя плечами, уставился на Дионисия. Притихшие было гости загомонили, загалдели, с тревогой вспоминая свои непонятные видения. Владимир выпрямился и застыл, глядя перед собой, пытаясь вспомнить подробности из своего только что пережитого забытья.

– Княже… – заговорил вкрадчивым голосом Дионисий. – Уж не напугало ли что тебя?

– Меня? – удивился Владимир. – Меня напугаешь… Сам кого хошь испугаю. Непонятки просто всё… Как-то… – он развел руками и окинул грозным взглядом Дионисия. – Волшебством занимаешься, пес заморский?

– Да нет, княже, не волшебством. Ты с душой своей знакомство завёл… – невозмутимо ответил грек.

– С чем? С какой такой душой? – скривился Владимир. – Ты мне давай это, без хитростей своих объясни.

– Княже, а чем мёртвый от живого отличается?

– Ну, как чем… – оторопел Владимир. – Ну, мёртвый он это… Ну, дух из него…

– Княже, не просто дух, а душа, – ровным голосом произнёс Дионисий.

– Как так? Если я из кого дух вышибу… – с некоторым сомнением посмотрел Владимир на свой пудовый кулак.

– Княже, душу, душу, княже… – перебил Владимира грек. – Вот есть плоть, тело, а есть – душа-а! – нараспев, заглядывая в глаза князю, сообщил Дионисий. – Разное это, разное. Ты тело свое, плоть свою и кормишь, и поишь, наготу его одеждами скрываешь, а про душу забываешь. Потому что нет у некрещеных души, дух есть, да! А души нет – пока веру не примешь.

– Вон оно как… – откинувшись назад, призадумался Владимир.

– Да, княже, так… Узрел ты сейчас в видениях своих сироту свою неприкаянную – душу свою.

– Подожди, голова у меня пухнет. Думу думать буду… – вздохнул Владимир и сделал знак своим гостям, чтобы те удалились.

Гомон в трапезной стих. Гости засуетились, вставая с мест и направляясь к выходу. У выхода один из бояр запнулся сапогом о порожек, и из его шубы выпали странные бусы синего цвета и непонятная плашка оловянная с оттиском бараньей головы. Боярин очумело стал дёргаться, пытаясь то ли признать свое имущество, то ли наоборот, отказываясь от своего воровства. Тут ещё и следом из рукавов и пазух остальных гостей стали выпадать с шумом и звоном другие не менее странные предметы. Среди уходящих гостей после некоторого изумления и толчеи возникли вопли возмущения:

– Да эт моё! Я в саду энтом вместе с князем подобрал!

– А мне эт сама та ворожея, что за князем шла, на шею повязала!

– А я сам… Сам энти ленточки от веточек с плодами отвязывал!

– Да мне сам князюшка дал за хоробрость мою, когда я в саду энтом русалок от него отгонял!

– А энто при мни было, когда уси побиглы куды очи выпучили, а я как той дурень остався с князюшкой!

Прокопий не возражал, но тем не менее, разглядывая взглядом государственным, гостей не выпускал из трапезной.

– Княже, – обратился к Владимиру Дионисий, – че делать будем?

– Да пущай валят! Правды от них… – махнул рукой Владимир.

– Ну, как скажешь… – вздохнул Дионисий и дал отмашку Прокопию.

Бояре рванули из трапезной, и когда стихли топот, рычание, визг и ругань, присущие любой давке испуганных людей, князь повернулся к Дионисию и приказал:

– К завтрему сготовишь чем похвалялся и… эту… эту птису – забираю. Пошли все вон!

Дионисий, с трудом сдерживая ухмылку, поклонился в пояс и, выпрямившись, знаком указал своим подельникам на выход. Те, беспрестанно кланяясь, подчинились, оставив князя Владимира в государственных раздумьях.

Дионисий сдержал свое слово. Уже на следующей вечере князь с приближенными разинули рты от удивления: вместо привычных котлов по концам столов, из которых челядь прежде чуть ли не руками выгребала груды жареного или вареного мяса в глиняные горшки и ставила на столы перед пирующими гостями, на огромном столе были расставлены большие серебряные блюда с едой, источавшей непривычные, но манящие едоков ароматы. Перед каждым гостем лежало блюдо поменьше, по бокам которого лежала оловянная ложка и острый нож с деревянной отполированной ручкой.

Никогда ещё прежде в своей жизни Владимир так не объедался. Каждое новое блюдо торжественно вносилось челядью после трёхкратного хлопка в ладоши Дионисием. Но великолепное пиршество слегка омрачилось в самом конце, когда Дионисий, стоя у выхода, вытаскивал из-за пазухи очередного прощавшегося боярина серебряную тарелку с ложкой. И каждый раз князь, вздыхая и укоризненно качая головой, грозил пальцем сытому сотрапезнику.

Тем же вечером, выйдя на резное крылечко, князь похлопал рукой по столбу навеса и, схлопотав пару заноз, выругался, закрепив в словаре для потомков очередное матерное слово в адрес плотников. (На то они и предки, чтобы копить и приумножать для нас всякое добро). Мастерству бывшего зодчего при Владимире завидовали даже самые злейшие друзья Киева. Тогда Русь была такой миролюбивой – мама не горюй! (Ну не смогли бы они при всей своей доброте душевно так испохабить настроение князю). Это ж надо было такое налепить, прилепить, залепить, подлепить, путая длину с шириной и высоту с глубиной. Правда, после того, как князь выздоровел от испуга перед творением этого зодчего, пришлось принимать меры: зодчего он подарил послам из далёкой Бухары – Бухара обзавелась глинобитными лабиринтами неописуемого его злорадства, а к себе он принял толковых каменотесов и плотников из Ладоги.

Но так до конца своей жизни Владимир не успел избавиться от этого всего каменно-деревянного безобразия. По плану этого зодчего (а был ли план?) попасть в курятник, к примеру, можно было, только пройдя на втором этаже через опочивальню князя, затем по приставной лестнице спустится на крышу следующего терема (у которого не все стороны совпадали по размерам). И главное, с крыши легче определиться с частями света, чтобы не заплутать. (По себе знаю: в помещении с этим… м-м… сложно…) Проходить надо прямо через ложе князя, на котором по-своему обыкновению князь развлекается с девками.

– Княже, не шуми, мы же по делу! И обратно возвращаться будем через твою опочивальню. И не смей кидаться чем ни попадя – мы ж лукошки с яйцами нести будем, да курей и гусей тебе на обед. А у тебя, княже, губа не дура – вон какая девка у тебя грудастая! Вторая тоже ничего… А это кто там за тобой? Ух, ты! Вот эта красавица, красавица… А откуда взялась? Да ладно, княже, тут все свои!

Затем придётся спуститься в окошко горницы какой-то девки с малым дитем в люльке (жена князя вовсе не по расчёту, а по счёту), войти в один из дворов без выхода за пределы детинца и по запаху… Чёрт, попали мы с тобой, читатель, не туда. Это ж коровник, а нам надо было в курятник. Ах, да, вон он, курятник, под крышей на третьем этаже, в другой стороне. А остальные птичники почему-то внизу… Придётся обратно через опочивальню княжескую возвращаться и искать дорогу в курятник. Всё бы ничего, да зимой больно девки в опочивальне мерзнут из-за походов челяди в курятник и обратно.

Но как вспомню я, читатель, торг князя с послами бухарскими, так душа гордостью за Русь святую наполняется. Обвел он их вокруг пальца. (Знай наших!) Послов, чтоб не позорится своими хоромами, Владимир принимал в шатре, в долине ручья, впадавшего в Днепр за городскими стенами. А послы-то мерцают в парчовых халатах, на головах чалмы из шёлка, каждая длиной в четыре версты, а князь дымится потом под солнцепеком в шубе соболиной да в шапке куньей. Подивились послы богатству Владимира, у которого столько драгоценного меха, что он и летом в нём щеголяет. Ёрзают задницами на ковриках послы, скрестив ноги под собой, в своих остроносых, загнутых кверху тапках, и усами своими чёрными чёрные помыслы по белому толкуют, излагают. Но князь Владимир их по-своему понимает и сочувствует им. Сменил князь шубу свою и шапку на халаты парчовые и ризы всякие.

А потом, мол, гости дорогие, да как же мне вас ещё уважить? А не хотите вон ту серебряную посудину (кувшин)? Ну, ту вон, которой вы подмываетесь, князю подарить? Чё-ё?! Ну ладно, ладно, вижу, мол, что дорога она вам как память о никчёмной вашей жизни, что закончится после захода солнца. Я не угрожаю, не так воспитан, но… Хуже разбойников здесь, под детинцем, только комары. Не знаете, шо это такое? А-а-а, уже по дороге узнали… А клопов с тараканами и с чудо-юдо домовым? Че эт такое? Ну так расскажу: который терем сжигаю. Да-да, сжигаю! А всё почему? Да из-за тараканов и клопов заодно и с домовым. А как же иначе? Не, не из-за зодчих… Нет… Просто года через два-три житья никакого в хоромах нет. Ступить негде из-за тараканов и клопов. Скользишь по ним, и везут они тебя не туда, куда тебе надобно. Собрал я как-то однажды всех знатоков чакр и мануальной терапии… Волхвов, лекарей и прочих злодеев. Как, вы не знаете, шо такое чакры? Но… Но зачем тогда предлагать мне в счёт ваших долгов каких-то лекарей с пятивёдерной божественной клизмой? На кой она мне сдалась! У меня своих хватает… непоняток. Так вот, поставил им задачу: убрать всех клопов и тараканов к утру! Сказано – сделано. Попросили они у меня медовухи побольше, девок послаще, грибов покрепче. Я не жадный. Тем более, шо дело такой государственной важности. И че? Всю ночь колобродили! Орали песни, сквернословили, власть почём зря поносили, морды друг другу били, кувыркались с девками через головы летописцев… Самих летописцев совратили… – такие-то какие-то там импровизации на гуслях ихних… А кстати, уважаемые послы, а что таке импровизации? А-а, вольные тыркания по струнам? Уважуха…

Послы, сидя перед своим ковром, постеленным перед шатром князя, согласно кивали, опасливо поглядывали друг на друга и прятали свои ноги, обутые в тапки с загнутыми носками, ещё глубже под себя. Их смуглые, с огромными крючкообразными носами лица под чалмами нервно дёргались от повествования жития-бытия на Руси самим князем этой вот Руси.