Мистификация дю грабли

– Я туда не полезу – там всё этим… ладаном окурено. Даже клопы слиняли! – захлопал мохнатыми руками домовой.

– Молчи. Сверху там какой-то дурак лаз оставил открытым. Над лазом ладаном не пахнет – высоковато. Вонь эту в окошко тянет. Сам проверял. У бадей, у них крышки закрыты крепко, ну, крючком там подцепишь за ручки. А бочонок… не знаю, сделай невод какой-то. Накинь на бочку, опрокинь её и заверни в сеть, потом крючком цепляй и тащи.

– Ой, утром крику будет… – заволновался домовой.

– Будет, будет. Ротозеев на порку пошлю. Вали…

– Спасибо, княже, только за княгиней присматривай – её со свету ещё раз сживут. Тебе одной её смерти не хватило? – прижав к себе моток верёвки, прогундосил на радостях Игил.

– Иди. Я знаю, шо делать.

Владимир потянулся после ухода домового и вернулся на ложе, в круг сладко сопящих полуприкрытых девок. Тихо булькала ночь крупными, но редкими дождинками в лужах, солнце нехотя, как и полагается под конец лета, тащилось сквозь туманы над Днепром и верхушками уцелевших от порубок сосен на берегу реки. На коньке крыши княжеского терема появилась Мурка, измученная жарой больше, чем любопытством и обожанием от людей. Она задрала голову от невыносимости жизни со своим постоянным супругом Васькой и жалобно мяукнула. В ответ она своим тончайшим слухом уловила жалобный хоровой писк своих новорожденных котят и замерла, взвешивая свои кошачьи обязанности со своими стремлениями к свободе. Выбор был сделан. Мурка деловито облизалась и неспешно пошла обратно, проклиная своим мяуканьем свободу, которой природа наделила котов, но которой запретила пользоваться кошкам.

Под крышей на переходе стояли два человека и прислушивались к кошачьим жалобам. Эта часть терема, казалось, насквозь пропахла ладаном. Его стойкий тяжёлый аромат исходил из нескольких масляных светильников. Фигура женщины была прижата к стене мужчиной. Он оторвался от её шеи и спросил:

– Ты знаешь, что произошло на прошлой неделе?

– Ты про чудеса и виселицу? – усмехнулась Амалия.

– Тебе его не жалко? – удивленно насторожился Прокопий.

– Нет, не жалко. Нельзя вести двойную игру, особенно тогда, когда дело подходит к концу. И в нашу пользу. Пришлось пожертвовать им. Потеря небольшая, зато наш базилевс оценит нашу игру.

– А наши актеры? – погладил себя по щеке на месте комариного укуса Прокопий.

– Кому эти фигляры нужны? Даже князь не стал об них руки марать. Они ничего не знают. Пусть живут на потеху зевакам. Ну, ладно, иди. Скоро мой выход, – прошептала Амалия, – а то мать устала притворяться его бабушкой.

– Когда мы встретимся? – отпустив девушку, вздохнул Прокопий.

– Не знаю. Князь… Я ему девок набрала, но он ими быстро пресыщается. Там у купцов есть что-то подходящее?

– Попробую узнать, – задумался Прокопий.

– Набери ему парочку чернявых для разнообразия, он меня и отпустит на день, на два… – уткнувшись головой в грудь Прокопия, прошептала Амалия. – Нам нельзя слишком часто встречаться. Этот князь непредсказуем.

– Рабынь я попробую купить завтра же. Есть у меня один купец на примете. Пройдоха, конечно, но дело знает. Подберёт что-нибудь… – гладя Амалию по голове, прошептал Прокопий.

– Сундук… сундук на месте? – встрепенулась вдруг Амалия, вспомнив вдруг что-то важное для неё.

– Красный? – уточнил Прокопий.

– Да, – кратко ответила Амалия, отводя глаза в сторону, как бы ещё что-то припоминая.

– Зачем он ему? Там же мусор какой-то… – недоуменно спросил Прокопий.

– Это его детские тайны, а не мусор. Хорошо, что моя мама знала про него и знала, что внутри лежит, – объяснила Амалия, прижимая к себе Прокопия.

– Так, когда же мы всё-таки встретимся? – вопрос Прокопия остановил девушку.

– Не знаю пока. Но встречаемся только в этой части терема. Я тут, – усмехнулась Амалия, – ладана не жалею. И почему эта нечисть так его боится?

– Но ты же нашла с ними общий язык? – улыбнулся любовник.

– Нашла… Нашла место, где они в дневное время прячутся от людей. Пару раз помахала там ладанкой. Они сразу все взвыли и… теперь послушные. Им же тоже отдыхать и прятаться где-то надо… – заулыбалась Амалия. – Даже поручения выполняют, лишь бы я оставила их в покое. Вон как они сдали князю нашу идею с чудесами…

– Давай прощаться, светает… – вздохнул Прокопий и слился в долгом поцелуе с любовницей.

Во дворе началась суета: загонщики уговорами и криками разгоняли медведей по клетям, после них, ворча, появились дворовые с метлами и носилками, потом затопали, забрякали корытами и ушатами скотники и птичники. Начавшийся день вначале по привычке подгонял людей с их делами и заботами, затем с полуденным солнцем повернул людей на бока. После краткого отдыха суетливость уступила место неспешности и усталости людей и животных. Князь после вечернего застолья уже привычно озирался, ища глазами признаки появления своей бабушки. И в этот раз ему повезло. Прямо на пороге опочивальни вместо обычно ждущих его девок стояла «княгиня Ольга». Она повернулась и вошла в опочивальню… сквозь закрытую дверь. Князь остолбенел, потом встряхнул несколько раз головой и, собравшись с духом, подошел к двери. Дверь… была заперта. Он толкнул её, потом, опомнившись, отодвинул засов и открыл её. На лавке под окном сидела с безучастным видом «бабушка».

– Бабушка? – держась за сердце, спросил Владимир.

– Здравствуй, Володенька, прощаться пришла… – подняла глаза на Владимира грустная одинокая женщина.

– Как так? – встрепенулся Владимир.

– Время вышло… Возвращаться мне в свою домовину пора! – шумно вздохнула «бабушка».

– А што сделать, шоб ты вернулась навсегда? – спросил Владимир с нотками отчаяния в голосе и взял её за руку.

– Уже никто ничего не сделает. Я начинаю терять земное тело и, как видишь, прохожу сквозь стены и закрытые двери. Пора мне… – сокрушенно покачала головой «княгиня». – Принял решение?

– Пока… как-то… – уклончиво сказал Владимир. – С богами то мне понятно, но шо делать?..

– Что тебе ещё непонятно? – наклонив вбок голову и смотря перед собой, перебила его «бабушка».

– Да с этими всеми… домовыми, лешими, водяными. С ними-то шо будет?

– Домовой… – усмехнулась «бабушка» и пристально взглянула на Владимира.

– Ну, да… – развел руками Владимир. – Шо нам с домовыми делать? Их в демоны али в святые записать? Ну, этот… Поп, вроде, ну, шо в городе всех вере учит, тоже не знает.

– Много их у тебя? – вздохнула «княгиня». Она сложила свои узловатые руки на колени и Владимиру, глядя на них, стало нестерпимо жаль и себя, и её.

– Так домина разрастался – он один не справлялся, вот и наплодилось домовят немерено. А по городам да весям их скоко… Шумные больно, – нахмурился Владимир. – В дела людские лезут, подворовывают. Но свои ведь, жалко. Привыкли мы к ним. А твоя вера их не жалует…

– Да пусть себе озорничают… – оправив подол, улыбнулась «бабушка» Владимиру.

– Ну, тогдась, дождусь этих… ну, как их?.. – Владимир, пытаясь что-то вспомнить, пощёлкал пальцами.

– Посланцев? – подсказала «бабушка» тихим голосом.

– Вот-вот, и… решим! – твёрдо закончил Владимир, крепко сжимая кулаки.

– Ну, я пошла, Володя, не подглядывай. Проклят будешь… – с этими словами «княгиня Ольга» подошла к выходу, протянула руку, погладила его по голове и исчезла в тёмном проеме двери. Владимир сам не понял, сколько он простоял, как заворожённый, пока не вернулась Амалия. Она удивилась, провела несколько раз рукой перед лицом князя и прошептала ему непонятные слова. И только тогда князь очнулся и, ничего не спрашивая и не объясняя, потянул её в постель.

Вскоре перед детинцем с требованием открыть ворота остановился всадник. Ворота открыли и впустили его во двор. Ещё немного погодя, навстречу гонцу вышел князь и кивнул ему. Гонец лихо спешился и передал ему котомку, из которой князь достал дощечки с замысловатыми зарубками, перечитал их и знаком отпустил гонца. К князю уже подходили воеводы и бояре:

– Ну-ка, где этот Вольга запропастился? – спросил Владимир Игошу.

– Да в баньке после дороги долгой отмывается… – ответил казначей.

– Хорошо, как отмоется – сразу ко мне! – согласился князь и, обеспокоенно посмотрев по сторонам, спросил: – А толмачей хватит?

– А зачем они? – удивился Игоша. – Вольга мне сказывал, шо они во время пути усердно, ай как усердно, нашу речь учили. Сказывает, шо говорят теперь не хуже нашего.

– Ну и ладно… – склонил в раздумьях голову Владимир.

Веру решали менять без суеты: перестраивались хоромы княжеские, строились стены каменные, мостились улицы досками, дел всяких было невпроворот. Потому ранним утром, несмотря на порывы ветра, предвестника осени начальной, поставили шатёр у речки недалеко от общей бани и позвали на смотрины вестников разных богов. Князь с Амалией, разодетые в шубах, сели на помосте на лавки, покрытые овчиной, и ноги им челядь укутала в мешки из медвежьих шкур. Дружина сугревалась казенным хлебным вином, но в меру – зашатался воин от лютого, пронизывающего все кости озноба, сразу же ему черпак с хлебным вином. И стоит потом богатырь с выпученными глазами, держась одной рукой за щит, а другой за непотребное место, пока виночерпий не пронесёт мимо его рта следующую обещанную порцию. Мужество и стойкость временно восстанавливалось.

Перед княжеским взором предстали четыре посланца: от иудеев, ислама, католиков и на носилках меховых, в ризах парчовых, подбитых и отороченных лисьим мехом, православный пастырь. Носилки несли отроки в овчинных тулупах, обутые в меховые сапоги. Квартет вестников разных вер, слегка посиневший, с замёрзшими носами, замер перед искушением потусторонних сил. Затянувшееся молчание прервал слегка задумавшийся Владимир:

– Шота-то не очень их боги любят…

– С чьевье ты фсьяль? – поправляя упругую грудь под горностаевой накидкой, удивилась Амалия.

– Да они вон как счас мерзнут – осень только-только намечается, а што зимой делать будут? – недовольно покачал головой князь и натужно высморкался, проклиная про себя туманную сырость со стороны Днепра.

– Спрьяшивай… – меланхолично посоветовала Амалия.

– Ты… – указал пальцем Владимир на мусульманина. – Чем твой бог хорош?

– Один Аллах и пророк его Мухаммад! – затоптался на месте непривычный к утреннему холоду славянского ещё пока лета мусульманин.

– Че, других богов накладно иметь? – удивление князя вызвало слегка заметную настороженность у Амалии.

– А зачем они нужны? Хочешь ли ты, князь, сидеть один, как сидишь, или сядешь, а рядом будут орать и тебя перебивать другие – равные тебе князья? – развел руками мусульманин.

– Да я их удавлю… А с девками у вас как? – пригнувшись, чтобы взглянуть поближе в глаза посланника своей веры, спросил Владимир.

– Аллах не против, если у тебя будет четыре жены… – показал на пальцах имам.

– Погоди, всего… всего четыре девки? – вытащив руку из-под шубы и загнув большой палец, с недоумением посмотрел на посланца Аллаха Владимир и явным недовольством взглянул на остальные растопыренные пальцы.

– Княже, – дробя от холода звуки зубами, ответил имам, – так если тебе разонравятся эти четыре женщины, – г-г-говоришь и-им трижды «талак, талак, талак» и-и… всё. Т-ты свободен! Б-бери с-себе ещё четыре женщины. И так много, много раз. А ещё ты можешь взять наложниц и временных жён. Ско-о-о-лько хочешь.

– Слушай, Амалия, а мне ислам нравится! – с восторгом на лице хлопнув ладонью по своей коленке, повернулся к женщине Владимир.

– Мы иещьё не слышальи дьругих! – ответила Амалия и, закусив губу, и с лёгкой обидой на лице отвернулась от Владимира.

– Согласен, – подмигнув имаму, прошептал ей на ухо Владимир. – Кто следующий?

– Я, княже, кхы-кхы… – как можно более вкрадчиво отозвался раввин, обладавший невероятным слухом.

– Ну, а у вас как по бабам? – обвалился в его сторону Владимир, поудобней устраиваясь на ворохе меха.

– Не сложно… Было бы желание… – раввин выглядел бодрее имама, а его раскрасневшаяся рожа на таком ветру подсказывает автору, что тут дело не обошлось, без хлебного вина.

– Ты отвечай прямо! – гаркнул Владимир, оглянувшись на непонятно чем обиженную Амалию.

– Княже, мы род ведем по бабам! У нас нет отцовства, а значит, мужик ни за что не отвечает… – с видом заговорщика стал излагать раввин. – Во всём виновата баба и шито-крыто! Пущай попробует шо-нибудь доказать! Вай ме, причём мы тут, мы – мужики? Вообще-то мы мимо проходили, и чьи это дети, и причём тута наше наследство? У женщин власть – они и виноваты…

– Слушай, а у иудеев то ж… Молодца! – призадумавшись вначале, встрепенулся при последних словах раввина Владимир. – Ишь, как разумно для мужиков! А ты чем порадуешь? – ткнул он пальцем в сторону католика.

– О, великий конунг… – с постной рожей сложив руки на груди, обратился к князю католик.

– Кто-кто? – заинтересовался Владимир.

– Ти, кньяжье, – сжала руку Владимира Амалия, – етьо по-ихняму…

– А-а, ну, продолжай… – смилостивился князь.

– Наш бог не такой, как у этих проходимцев… – простер руку в сторону соперников католик. – Наш бог знает, что такое правосудие.

– Чё – чё он знает? – сморщился от удивления Владимир.

– Правьий судь… – подсказала ему Амалия, налегая всем телом на полулежащего Владимира.

– Ну-ну, продолжай, – нахмурился Владимир, – чё эт я не знаю про правый суд? Продолжай…

– Мы знаем, как отделить грешников от простых людей… – продолжил католик. – Мы берём людей и испытываем их на приверженность к нашей вере…

– Так-так, продолжай, – заинтересовался Владимир.

– Мы берём человека и проводим испытания: жарим его на костре, подвешиваем на дыбе, бьём палками по всем чувствительным местам, поим солёной водой… – как бы дирижируя невидимым оркестром, размахался руками католик, не упуская из виду Владимира.

– Хватит, хватит… – с брезгливым видом отмахнувшись рукой от докладчика, промолвил Владимир. – Нет, этот хмырь меня учить собрался правосудию. Не-е, он свою жизнь в полушку оценил. Меня, меня – князя киевского – он учить будет правосудию. Эй, дружина, пинками его в обратный путь, в страну непуганых калик прохожих отправьте-ка… Всё, Амалька, надоело…

– Подождьи, давьай правьяславного слушат? – полуобняв князя и ища что-то рукой в промежности Владимира, попросила Амалия.

– Да, давай, мне все их боги уже по нраву, кроме этого, жулика из Рима… – согласился с Амалией Владимир. – Слышь, ты! – ткнул он пальцем теперь уже в православного священника. – Чё, чем сторгуешься? Ась?!

– Богу праведному служу. Богу истинному и единственному. Всё остальное от лукавого, от неправедного, от лицемерия вселенского… – смиренно ответил Владимиру священник и знаками попросил носильщиков приподнять его повыше и поднести носилки поближе к Владимиру. Владимир замер, вглядываясь в священника. На груди у него начищенный, отполированный золотой крест с распятой фигуркой человека переливался всеми цветами радуги от вкрапленных в него самоцветов. Князь облизнулся, встал и безо всякого стеснения подойдя к нему, пощупал ризы и крест:

– Золото?

– Ага… – кивнул священник и, подмигнув князю, слез с носилок.

– Богато поживаете… – почесав подбородок, задумался Владимир.

– Вовья, попросьи их всех штанишки опустить… – неожиданно для уровня такого богословского диспута предложила Амалия.

– Зачем? – Владимир с изумлением уставился на любовницу. – Зачем? – повторил он и оглядел священников.

– Попросьи… – томно вздохнув и нарочито отворачиваясь от священников явно мужского пола, предложила Амалия.

– Ну, ты и бесстыжая… Зачем тебе на чужие хозяйства рот разевать? – криво усмехнулся князь, выжидательно посмотрев на Амалию.

– Княжье, дело в верье, – несколько жеманно поправляя свои волосы, ответила Амалия. – Попросьи… Князь ти ильи не князь?

– Ничего я просить не буду, ещё чего… Прикажу! А ну скидывайте портки! Кому сказал?! – грозно, как только мог, приказал Владимир.

Посланники чужих вероисповеданий послушно на виду у всех приспустили штаны, но как-то стыдливо прикрылись руками.

– А ну руки вверх! Ну и чего я там не видел? – обернулся Владимир к Амалии. Священники воздели руки в небеса. С той поры требование «руки вверх!» стало применяться не только как упражнение из утренней гимнастики.

– Смотьри внимательно. А ви все ближье подойдите… Смотьри, княже на их… – чуть было не захохотала Амали, но вовремя сдержавшись, указала рукой на промежности священников.

– Ие-х, кто ж вас так обкромсал? – брезгливо сощурился Владимир, всмотревшись туда, куда указала Амалия.

– Брадобреи, княже, брадобреи… – закивали разом мусульманин и иудей.

– А тебя почему не тронули? – ткнув пальцем в… (как бы это поскромнее объяснить) в сторону промежности посланника православия, озадачился Владимир. Затем, присмотревшись повнимательней к попу, он недоуменно хмыкнул. Поп явно был навеселе или ему так показалось?

– У правильного человека и Бог, верно, тоже правильный! Цело всё у него, – произнёс князь, пристально глядя в осоловелые глаза священника.

– Прав ты, княже, ой как прав! – весело хлопнул в ладоши поп и чуть было не пустился в пляс. Вот зачем, зачем этим-то, чудакам, зачем так мучить свою плоть? – удивился поп… – Нам-то это совсем ни к чему. А их брадобреи… да ещё топорами и ножами кромсают.

– Брадобреи… меня, князя? Да я им сам головы сбрею с плеч… – возмутился Владимир.

– Володья, смотьри голова… жульика Ромы… – тихо прошептала на ухо Владимиру Амалия.

– А ну шапку долой! – приказал Владимир католику. – Это ящо че? – изумился князь, увидев тонзуру на голове католика.

– Спросьи… – нежно улыбнулась князю Амалия.

– Слышь, жулик, че эт у тебя на башке? – Владимир ткнул пальцем в тонзуру на голове католика и по привычке своего озорства метко плюнул в бритый круг на его голове. С той поры тонзура всем славянам чудилась плевательницей. Ни один славянин почему-то не может удержаться от плевка при её виде.

– Целибат, великий конунг… – развел руками католик, не смущаясь манерами князя.

– Че эт такое? – пригнувшись и прищурившись в сторону католика, спросил Владимир. – Объясни попроще.

– Обет целомудрия, – затоптался на месте то ли от холода, то ли от страха католик.

– А че эта? – приподняв со своей груди Амалию и заглянув ей в глаза, спросил Владимир.

– Онь в этьим лучше понимаит… – промурлыкала Амалия, ещё крепче прижимаясь к Владимиру.

– Говори, да только правду, – грозно зыркнул очами на католика Владимир. (Где он этому научился… ну, этой… политике?)

– Обет – это… – чуя неладное и глядя исподлобья на князя, ответил католик.

– Чё? – Владимир терпеть не мог мудреных слов.

– Зарок это, княже… – откуда-то сбоку подсказал Игоша.

– А-а, а в чём затея? – посмотрел по сторонам Владимир в поисках более толкового объяснения.

– Богу служить целомудрием души и тела… – склонился в поклоне католик, не понимая, почему до Владимира не доходит суть таких простых вещей.

– Не-е, я чёт не понял. Это шо – без девок и медовухи? То бишь ни радости, ни веселья? – удивился князь, нахмурив брови.

– Да, о великий конунг, умерщвление плоти – долг каждого доброго христианина…

– Слышь… Запомни: на Руси веселье – еда и питиё! Вали отсюда! – с раздражением приказал князь, не ожидавший таких поучений.

– Великий конунг, в смирении, в умеренности есть для каждого христианина самое высокое наслаждение… – пятясь от недовольного князя, пробормотал католик.

– Хорошо-хорошо… Кто бы спорил? – согласился Владимир. – Эй, Добрыня, пинками его до края нашей земли. Хлеба, еды какой не давать! У него и так вполне хватает и смирения, и умеренности. Зачем его ещё поклажей обременять? Да ещё за наш счёт…

Два дружинника, позевывая от непонятного им церемониала, взяли католика под руки и повели его в город, где как раз собирались обозы в Галич.

– А с этими шо делати? – обратился Добрыня к Владимиру, указывая рукой на остальных посланников.

– Накормить, в баньку с девками-половчанками и хохлушками, да и в путь… – Владимир хлопнул в ладони в знак завершения встречи с посланниками и поднялся, чтобы размять ноги и спину.

– Володьия, так чтьо тьи решил? – искоса поглядывая на православного грека, спросила Амалия.

– Как насчёт веселья? – повернулся князь к православному весельчаку.

– Попробуй, ик… – меланхолично икая, ответил православный священник и, вытащив откуда-то сбоку глиняную бутыль, протянул её Владимиру.

– Возьими, Володьия, – протянула Амалия князю глубокое блюдце, невесть откуда взявшееся в её руках.

Владимир принял бутылку, внимательно осмотрел её со всех сторон и одним движением выдернув деревянную пробку, налил в блюдце пахучую жидкость. Затем, зажав бутылку между колен, протянул блюдце Амалии: – Ну-ка, попробуй сама…

Амалия, глубоко вздохнув, приняла блюдце и долгим глотком осушила её. Подождал немного Владимир, затем снова наполнил блюдце и залпом осушил его. Ещё немного подождав, он вдруг снова взял бутылку и основательно, пока не закончилось содержимое, заглотил его. Потом он крякнул от удовольствия и заглянул в горлышко.

– Нью и как? – поинтересовалась Амалия.

– Знатно. Даже получше медовухи… А шо это? – спросил Владимир, тряся и переворачивая пустую бутылку.

– Причастие, княже… – смиренно ответил за женщину православный пастырь и протянул какую-то ещё булочку Владимиру.

– А эт шо? – приняв булочку из рук пастыря, озадачился Владимир.

– Просфора, княже, закуси… – невозмутимо ответил пастырь, поглядывая на Амалию.

– Любо! Вот это я понимаю… – удовлетворенно хрустя булочкой, сказал Владимир, оглядывая двух других посланцев своих вероисповеданий.

– Чьито решил, Володьия? – с хитрым прищуром бесстыжих глаз спросила Амалия и снова повисла на князе.

– Ну, шо тут решать? Значит, так! – проглотив последний кусочек просфоры, решил Владимир: – Православие принимаем, ислам на ум пойдёт!

– А иудейство?

– На… чёрный день сгодится! – хлопнул в ладоши Владимир в знак бесповоротно принятого решения.

– А с язичестьвом чтьо дельить? – погладила по руке Владимира Амалия.

– А ничего. Веру предков так сразу трогать не моги! Пущай будут и нашим, и вашим… Пока свыкнутся. А потом если нет, так и силушку можно будет применить для их же пользы. Будут православными, будут…

– Как же тьяк, княжье? – прервала Владимира озадаченная Амалия.

– Да знаю я русичей, – ухмыльнулся Владимир, – у меня дед по матушке жил далековато от Киев-града, так он, когда ему какой истукан не нравился, просто рубил его в щепу – и в печку! Так заведено… Русичей не переделать. Одной верой больше, одной верой меньше… Они сами с усами. Но вот призвать их к порядку надо, – вздохнул князь, – надоть. А то уж больно вольнодумие врастает в нашу жизнь. Ограничить надо… Скоко можно богов выдумывать в свою пользу супротив княжеской власти? Так шо пусть верят кому хошь, а вот державная вера будет одна.

…Парились посланники в бане на берегу Днепра. Попарились славно. Вначале хороводы с голыми девками вокруг трёх осушенных бочек с медовухой, разговоры, битие морд, замирения, и в знак вечной любви между народами (а плевать, какая вера правильней других) спалили баньку. Пожарная дружина, разглядывая дымящиеся головешки, вся измучилась из-за вынужденного безделья. А что делать? Бревна сухие полыхали так, что киевляне во всём городе с перепугу стали поливать водой крыши своих домов. Банька была огромной – не каждый дом боярина в Киеве мог сравниться с нею. В этой баньке сам Владимир иногда проводил мировые смотры девиц с раздачей призов лучшим из лучших. Девицы выступали по очереди на помосте посреди бани. Вначале одетые, потом постепенно раздеваясь догола, они предъявляли взорам свирепеющих мужчин всё лучшее, что сберегло само целомудрие для этого показа.

Там же, в бане, если случалось ненастье на дворе, проводился смотр на лучшую бороду. Обычно этот смотр всё-таки проводили на торговой площади перед городскими стенами, но, чтобы не зависеть от прихотей погоды, толпа иногда перемещалась по берегу к бане. Благо это было недалеко. В бане мерялись бородами, а зрители ждали победителей-красавцев во дворе. У кого оказывалась самая длинная борода, получал грамоту от князя на бесплатное посещение этой бани в течение года. У кого была самая пышная по ширине борода, получал в дар воз берёзовых веников. А обладатель самой смешной бороды получал полную бочку медовухи. Сразу после награждений бороды у красавцев срезались, и из них вязались метёлки и сметки для уборки углов княжеского детинца от паутины.

Наутро после выбора веры в огромной постели Владимира что-то зашевелилось под мягко выделанными шкурами медведей. Откинув край шкуры, из этой меховой груды вылезла Амалия. Она села на край помоста, устланного перинами, и вздрогнула: перед дверью стоял сундук. И хотя свет раннего утра ещё не набрал силу, но отблеск серебряных и золотых накладов на нём возбудил её любопытство: