Полет скворца

Вячеслав бережно взял фотографии в руки. С одной ему улыбалась миловидная светловолосая девушка с ямочками на щеках, на другой он увидел двух красноармейцев в шинелях и буденовках с шашками в руках. Скворцовский перевернул вторую фотографию. На задней стороне убористым подчерком было написано: «На память дорогому другу Арсению Матошину от Степана Скворцовского. Ростов. 10 января 1920 года».

– Другая такая же фотокарточка, только с надписью на память от меня твоему отцу, должна была храниться у твоей матери.

Вячеслав положил фотографии на стол.

– Она вместе с письмами и еще какими-то бумагами, после смерти мамы, хранилась у соседей. После их ареста они исчезли.

– Ничего, я тебе обещаю, что ты получишь эти, когда снова выйдешь на свободу. Теперь можешь идти и еще раз хорошенько подумай над моими словами.

Вячеслав встал, подошел к двери, за которой его ждал конвойный, и, бросив на Матошина доверительный взгляд, произнес:

– Я подумаю.

Глава шестая

Думать пришлось около двух с половиной лет, вместо светивших ему четырех, а при худшем раскладе и десяти годков заключения. Помогло то, что не все преступления, в которых он участвовал, были раскрыты. Молчание единственного свидетеля и связанного с криминальным миром швейцара скрыло смерть мордастого посетителя ресторана, а скорая смерть старухи – квартирную кражу. Не найденные милицией ворованные вещи, умело спрятанные членами банды во дворе Тоньки Песни, тоже в некоторой степени посодействовали получению им малого срока. Немало помогли и смягчающие его вину обстоятельства, упомянутые во время первого допроса в кабинете оперуполномоченного Матошина. Однако и сам старший лейтенант тоже подсуетился, как и обещал, сделал все, чтобы скостить Вячеславу срок. Кроме того, на свой страх и риск написал он письмо своему бывшему командарму, маршалу Семену Михайловичу Буденному, с просьбой помочь сыну Степана Ильича Скворцовского, который прежде являлся командиром эскадрона Первой конной армии и геройски пал от рук белогвардейцев. Дошло ли письмо и повлияло ли оно на судьбу Вячеслава, неизвестно, но сейчас он был на свободе. Вернувшись в родной город, Скворцовский, не раздумывая, направился домой к Арсению Матошину. Адрес был ему известен, поскольку весь срок пребывания в местах не столь отдаленных вел с ним частую доверительную переписку, благодаря которой больше узнал старшего лейтенанта и, никогда не знавший настоящей отцовской ласки и внимания, потянулся душой к этому одинокому, как и он, человеку.

Позднему гостю Матошин обрадовался, обнял как родного.

– Проходи, я только со службы. Работы невпроворот.

Скворцовский заметил, что у него уставшее худое лицо и темные круги под глазами, похоже, что работать ему действительно приходилось много. Сам он, впрочем, выглядел не лучше хозяина квартиры – и тому немало способствовали условия лагерного содержания.

– Извини, харч у меня скромный, угостить могу только хлебом и чаем без сахара. Война, сам понимаешь, с продовольствием не густо. Если бы знал, что ты придешь, то что-нибудь придумал бы. Давай, проходи, садись за стол. Хоромы у меня небольшие, комната и кухонька, но нам с тобой места хватит, а если захочешь, то на завод тебя устроим, где ты прежде работал, место в общежитии получишь. Коли понравится, то оставайся, живи со мной. Все мне, вдовцу бездетному, веселее будет, да и за тебя спокойнее. Правда, я и бываю-то дома нечасто.

– Я вас долго не стесню. Хочу на фронт проситься.

– Решение правильное, но не торопись. Поработай покуда на заводе, а там посмотрим. Рук сейчас рабочих не хватает. Мужики на войну ушли, а вместо них женщины и детишки встали за станки. Теперь такие специалисты, как ты, дороже золота. Фронту оружие нужно, боеприпасы, без них много не навоюешь. Я и сам на фронт прошусь, не отпускают, говорят, мол, здесь дерьмо разгребать надо. К прежним уголовным делам диверсанты, дезертиры, паникеры прибавились, да и еще прочая нечисть. И вооружена эта нечисть теперь гораздо лучше. Поэтому и сижу в тылу, пока другие с врагом бьются. А у меня ведь опыт, я с семнадцати лет воевать пошел. В армии служил, в милиции. Ну да ладно, посмотрим, что дальше будет. Положение весьма тяжелое. Немцы наших от Харькова отбросили, к Ростову-на-Дону рвутся. В лихую годину ты освободился, Вячеслав.

– Как срок вышел, так и освободился. Я ведь еще в лагере загорелся желанием немецкую сволочь бить. Когда в сорок первом году до нас дошло сообщение, что немцы напали, думал, что скоро этих фраеров вышибут, а не тут-то было. До самой Москвы доконали, паразиты. Когда под Белокаменной им по сопатке дали, решил все, теперь до границы погонят немчуру, только опять борода выросла. В конце зимы этого года у нас в лагере объявили, что те из заключенных, кто взамен тюремного срока добровольно согласится искупить свою вину перед Родиной, будут отправлены на фронт. Правда, тем, кто сидел по пятьдесят восьмой политической статье, и тем, кто чалится за тяжкие преступления, такой возможности не дали, это больше касалось тех, кто первый раз в лагерь попал и у кого срок малый. Некоторые согласились, потому что в лагере подыхать не хотели. Я бы тоже вызвался, да только срок мой, в отличие от них, второй был, да к тому же к концу подходил, поэтому решил на фронт свободным человеком идти, чтобы, значит, жизнь свою непутевую за Родину отдать. Я ведь ее, родимую, в лагере и с кулаками, и с ножом в руках оберегал, а теперь не жалко…

– Молодец, Слава, правильно думаешь. Главное, чтобы дружки твои бывшие тебя с пути истинного не сбили.

– Теперь не собьют, я на этот путь крепко встал.

– Ну, вот и ладненько. Значит, будем действовать, как задумали.

На фронт Арсений Матошин и Вячеслав Скворцовский пошли вместе. Это случилось через два месяца после их встречи. Все это время Вячеслав жил у Матошина и работал на заводе, пока в один из дней середины сентября Арсений не встретил его после работы с серьезным видом и словами:

– Настал, Вячеслав, видимо, и наш час с фашистами силой помериться. Мы стремились на фронт, а он сам приблизился к нам. Все-таки дошли эти сволочи до Волги. Сегодня пришло сообщение, что немцы ворвались в центр Сталинграда. Такие дела. Если так будет продолжаться, то они и к нам скоро нагрянут, а чтобы этого не произошло, в нашем городе решено сформировать полк, который, по моим сведениям, вскоре будет отправлен на оборону Сталинграда. Хочу тебе сообщить, что моя просьба по отправке на фронт наконец-то была удовлетворена, и меня назначили в формируемый полк помощником начальника штаба по разведке. Наверное, учли мой опыт и то, что мне присвоили капитанское звание. Взводом пешей разведки, под моим началом, будет командовать хорошо известный тебе, ныне уже в звании лейтенанта, Осипович Александр Савельевич.

– Тот меченый, со шрамом, которого я на землю уложил и без пушки оставил, когда от магазина когти рвал.

– Он самый. Александр у нас парень боевой. Как и я, служил в войсках пограничной охраны. На службе в милиции себя проявил, на преступника вооруженного ножом без оружия ходил.

– Видать, он ему отметину пером на портрете и оставил.

– Так и есть, только вот бандита он тогда все-таки задержал. Но сейчас не о нем речь. Вот что сказать хочу. В квартиру я тебя прописал и твои права на нее оформил, так что, если вдруг со мной что случится, она твоя. Так получилось, что родственников у меня больше нет, сам знаешь, без семьи живу, так что…

Вячеслав фыркнул.

– Да ты что, дядя Арсений, помирать раньше времени собрался?

– На войну собираюсь, не на прогулку, но это не все. Знаю, что твои руки нужны здесь, на заводе, но понимаю и то, что удерживать тебя в тылу бесполезно, а поэтому предлагаю воевать в одном полку. Но прежде подумай…

Скворцовский договорить не дал:

– Я согласен. Вместе, в разведке.

– Раз согласен, значит, завтра же поговорю о тебе в военкомате.

– Это хорошо, только… – Вячеслав запнулся.

– Говори, чего мнешься, или передумал?

– Не передумал. Хочу за кореша слово замолвить. Он свой срок отмотал, сейчас на воле гуляет. Михаилом Авдейкиным зовут.

Матошин усмехнулся.

– Знаю такого, Мухой кличут. Думается мне, что это он, когда мы малину вашу накрыли, скрыться смог.

– Какая теперь разница. Его родители после смерти матери меня к себе взяли, вы их знаете, и в интернате он после их ареста вместе со мной воспитывался. Недавно встретил его, покумекали мы по-свойски. Дотямал я, что он за прежнее ремесло собирается взяться. Я ему толкую, мол, твои ровесники идут против немцев, а ты их мамаш ошманываешь. Сказал, что на фронт собираюсь, тогда он вместе со мной подвязался идти. Говорит, куда ты, туда и я. Я его бросить не могу, он мне как братишка.

Матошин согласно кивнул.

– Что ж, если ты за него поручаешься, то так и быть, замолвлю за него слово.

Арсений слово за Михаила замолвил. Через неделю Авдейкина и Скворцовского зачислили в полк. Вскоре им выдали обмундирование и оружие. Их, как они и хотели, взял к себе в разведку капитан Матошин. Друзей определили во взвод к лейтенанту Александру Осиповичу, чему он был не очень рад, впрочем, как и они. Лейтенант в разговоре с Матошиным не утерпел, посетовал на их присутствие в полку:

– Это как же так, Арсений Валерьянович, урки и милиция в одном ряду.

– Война, лейтенант, всех уравняла, да и разве это плохо? Плохо, что они на правильный путь встали и пошли Родину защищать? Или лучше бы было, если бы эти ребята воровали, грабили и убивали? А если в них еще от прошлой жизни дерьмо осталось, так ты, как командир, их перевоспитаешь.

– Я не урок перевоспитывать, я воевать иду.

Матошин нахмурил брови, строго изрек:

– Не забывай, Александр, что ты комсомолец и кандидат в партию, а главная цель партии – это создание коммунистического общества, в котором не должно быть преступников. Так что перевоспитывать тебе их все-таки придется.

– Не всякого перевоспитаешь. Кто знает, какое у них нутро, вдруг они решили к немцам податься. Нет у меня к ним доверия. В атаку пойдешь, а они, припоминая былые обиды, тебе в спину выстрелят. У Авдейкина родители враги народа, а у Скворцовского два срока.

– И еще отец красный командир, погибший от рук белогвардейцев во время Гражданской войны.

– Это ничего не значит. Вам известно, что даже известные красные командиры, такие как Блюхер, Егоров, Тухачевский, Якир, становились врагами народа, что уж говорить о сыновьях. Товарищ Сталин еще в тридцать пятом году сказал, что сын за отца не отвечает, а я так думаю, что и отец за сына тоже.

Матошин укоризненно посмотрел на собеседника.

– Эх, Александр, хороший, правильный ты парень и работник прекрасный, только недобрый.

– Вы что же это, со словами товарища Сталина не согласны? Ведь совершенно же понятно, что обходиться по-доброму с преступниками и с врагами народа нельзя.

– Со словами Иосифа Виссарионовича я, Саша, вполне согласен, только припоминаются мне и другие слова, сказанные нашим вождем: «У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать». Раз так, то я полагаю, что в таком случае есть возможность исправить такого человека. Впрочем, хватит философии, сейчас у нас главный враг – это немцы и их союзники, и наша задача их победить, а для этого нам нужны бойцы. Есть приказ правительства брать осужденных из лагерей, желающих искупить вину перед Родиной, в специальные штрафные части. Так что, как ни крути, а придется тебе, товарищ Осипович, познавать воинскую науку вместе с бойцами Скворцовским и Авдейкиным.

Воинскую науку познавали в ускоренном темпе, с утра и до ночи. За тактическими учениями следовали марш-броски, за ними метание гранат и боевые стрельбы, за стрельбами обучение штыковому и рукопашному бою. Рукопашному бою и азам разведки их обучал капитан Матошин, нередко приправляя занятия пословицами и поговорками: «Если хороша разведка, то и пушка бьет метко», «Пошел в разведку – бери все на заметку», «Без разведки – бой вслепую». Бойцы внимали сказанному, запоминали, знали, что опыта у него в достатке. Его Арсений Валерьянович Матошин получил во время империалистической и Гражданской войн, а также в стычках с басмаческими бандами. Знания боевых искусств почерпнул он в Средней Азии у местных борцов, а также у казака-пластуна и китайца, воевавших вместе с ним за советскую власть, взял на вооружение и приемы, которым обучали в Красной армии, пограничных войсках и милиции. Теперь он передавал свои умения молодым бойцам.

Немало времени командование уделяло и изучению опыта боев под Москвой и в Сталинграде. Рассказать о боях в городе на Волге и поделиться боевым опытом к разведчикам приставили старшего сержанта Николая Новикова – высокого светловолосого парня с курносым в конопушках носом, волевым подбородком и задорными светло-серыми глазами.

Старший сержант начал обучение со знакомства и рассказал о себе:

– Опыт боев у меня небольшой, но иной раз и одного боя достаточно, чтобы многое понять. Сам я североморец. Воевать начал с лета сорок первого года, в батальоне морской пехоты. Мурманск обороняли, а когда к середине сорок второго года на Кольском полуострове фашисты поутихли, батальон под Москву перебросили. Там нас с братишками из Балтийского флота объединили в морскую стрелковую бригаду. Времени на отдых и обучение особо не было, поскольку тогда же, в начале сентября, нас бросили к Сталинграду. Четыре дня в вагонах вялились, как вобла на вешалах, а потом нас на станции недалеко от города высадили. Оттуда всю ночь топали до левого берега Волги. Утром глянули, а город на том берегу весь в дыму и огне. Вот в этот дым и огонь нас кинули. Мы с переправы сразу вместе с полундрой на немцев и поперли.

– С кем, с кем? – спросил молодой лопоухий боец-татарин по имени Мансур.

– С полундрой.

– С какой такой полундрой? – Мансур с глуповатым видом почесал оттопыренное ухо.

– Эх, деревня! Полундра по-морскому значит «берегись», у нас, у моряков, это боевой клич. Мы, когда в атаку идем, вместо «Ура!» «Полундра!» кричим.

Мансур хотел еще что-то спросить, но Авдейкин его одернул:

– Хватит знахопырить, дай человеку ботать.

Новиков, выдержав паузу, продолжил:

– Немцы тогда сдрейфили, попятились. Побаиваются они, мать их, моряков, потому и называют или черной смертью, или черными дьяволами. Потеснили мы их от Волги, но и наших полегло уйма. Я после боя глянул, а вокруг все телами мертвыми в черных бушлатах, бескозырках и тельняшках устлано. Смотреть больно… Меня тоже слегка зацепило. В атаку ведь шли не таясь, лихо, грудь нараспашку, ленту в зубы – и вперед. Потому и потери, что пехотному бою многие мало обучены были. Опять же, в черной форме тебя за три версты видно, а одень пехотное обмундирование и каску на голову, уже менее уязвим будешь для противника. Многие из наших братишек лопатами пользоваться дюже не хотели, окапываться, маскироваться, перебежками по полю боя передвигаться. Меня бои под Мурманском этому научили, может, потому и живой остался тогда. Потому и вам свой опыт передавать буду, чтобы меньше вас потом погибало.

Рыжеволосый, круглолицый, со шрамом над правой бровью сержант Андрей Мордвинов усмехнулся:

– Однако от ранения тебя твой опыт не уберег.

– Не убережет ни от смерти, ни от ранения, только вот если его вовсе не иметь, то еще быстрее на тот свет отправишься. А серьезно ранили меня на следующий день. Мы тогда элеватор обороняли. Немцы на нас перли, только про нас, про моряков, не зря говорят: «Скала в обороне, ураган в нападении». Мы в тот день девять атак отбили в аду кромешном. Пшеница горит, дым глаза застит, дышать нечем, воды нет, а немец из артиллерии долбит. Вот в меня осколок и влетел. Ночью на левый берег переправили, затем в вашем городе в госпитале оказался, а когда подлечился, то в полк определили, с добавлением, понимаешь, звания. Был я старшиной первой статьи, а стал бы главным старшиной, только вот в пехотной части придется мне носить звание старшего сержанта. Потому на правах старшего сержанта предлагаю вам приступить к занятиям.

Занимались около двух месяцев, а по истечении этого срока все вместе отправились в военном эшелоне в сторону Сталинграда.

Глава седьмая

Воинский эшелон длинной змеей быстро полз по припорошенной первым снегом вечерней степи, оглашая ее вековую дремотную тишину размеренным стуком колес и периодическим ревом паровоза. В одном из вагонов-«теплушек» обустроился взвод разведчиков лейтенанта Осиповича. Время коротали кто как мог. Кто-то пытался в потемках писать письмо родным, кто-то, похрапывая, дремал, кто-то смотрел в кургузое заиндевелое оконце, созерцая ровную, как стол, бескрайнюю степь, стараясь хоть за что-то зацепиться взглядом, но большая часть обитателей вагона собралась на деревянных нарах рядом с пышущей жаром железной печкой. Все слушали Мишку Авдейкина, а Муха один за другим выдавал байки и анекдоты, артистично изображая их героев.

– Приезжает, значит, один пацаненок в город поступать на животновода, его дядя спрашивает: «А скажите мне, молодой человек, что дает гусь?» Парниша отвечает: «Сало дает, мясо». – «А еще что дает?» Паренек руками развел: «Не знаю». Тогда этот профессор говорит: «А на чем вы, молодой человек, спите?» – «Дык я на сундуке сплю». Профессор ему: «А чем вы укрываетесь?» – «Дык тулупом овчинным». – «А что под голову кладете?» – «Дык подушку кладу». – «А когда ты ее трясешь, что из нее вылетает?» – «Дык – вши и клопы».

Дружный смех бойцов наполнил вагон. Осипович, дремавший на нарах, раздраженно повернулся на другой бок, а Авдейкин продолжал:

– До войны уехал, значит, муж в командировку к Черному морю, ну и потратил там все свои гроши на одну кралю. Деваться ему некуда, и пишет он своей марухе условным текстом одно слово с названием папирос: «Казбек». Супружница евоная, значит, послание перевела так: «Командировку Акончил, Загнал Брюки, Еду в Кальсонах». Она ему в ответ шлет телеграмму с названием других папирос: «Норд». Мужик получил телеграмму и переводит: «Надо Осторожно Расходовать Деньги».

Следующий анекдот Авдейкин рассказать не успел, так как его перебил старший сержант Новиков.

– Давайте я вам морской анекдот расскажу. Сидит капитан в каюте, вдруг буфетчица растрепанная прибегает и кричит: «Боцман мне сказал, что шторм начинается!» Капитан ей отвечает: «Ну, и что из того?» – «Так я ж, дуреха, этому паразиту себя к мачте привязать дала».

Рыжеволосый сержант Мордвинов схватился за живот и, закатываясь от смеха, выдавил:

– Это надо же.

Татарин Мансур Алабердыев, вытирая кулаками выступившие от смеха слезы, попросил:

– Товарищ старший сержант, расскажите еще.

Николай сдвинул шапку на лоб, почесал затылок.

– Лежит, значит, муж с женкой своей в постели. Муж ей и говорит: «Роза, подвинься, а то я с кровати упаду». Роза ему и отвечает: «А ты, милый, к моей спине крепче прижмись». – «И чего? Можно подумать, что тогда я на пол не упаду». – «Сема, но ты же бывший моряк». – «Так и что из того?» – «Значит, швартуйся и бросай якорь!»

После очередной волны смеха Осипович вскочил с нар. Его крик разбудил всех спящих:

– Отставить! Сейчас же прекратить травить анекдоты! Вы, Новиков, старший сержант, а все туда же.

Николай развел руками.

– Так я же, так сказать, для поднятия боевого духа, товарищ командир. Чтобы думы тяжкие в голову не лезли.

Старшего сержанта поддержал Авдейкин:

– Это что же получается? Святцы вы у нас отобрали, теперь и разговаривать нельзя!

Напоминание Мишки об игральных картах еще больше разозлило Осиповича. Еще в начале их пути он отобрал колоду у играющих бойцов, но на следующий день она пропала у него из вещмешка, а разведчики продолжали резаться в карты в то время, когда он погружался в сон. Стоило ему проснуться и подойти к тому месту, где происходила игра, колода тут же исчезала. Выяснить, кто похитил карты, ему не удалось, так же как и обнаружить, куда исчезает колода, но он знал, что это дело рук бывших заключенных Скворцовского и Авдейкина. Тогда он предпринял более решительные действия. Во время следующей остановки по его приказу все бойцы вышли из вагона и построились рядом. С помощью своего товарища, командира комендантского взвода лейтенанта Терешкина, и пятерых бойцов отделения охраны он обыскал вагон, но ничего не обнаружил и принялся за бойцов. Их обыскивали по одному, после чего они вставали напротив своих товарищей. Однако обыск разведчиков, к немалой досаде Осиповича, оказался безрезультатным. С обидой в голосе Скворцовский укорил Александра: