О чём мечтает весна

Где-то в чаще снова запел рожок. На мгновение показалось, что теперь он играет не мелодичную песню, а призывает её на войну. Нет, всё-таки показалось, музыка лилась лиричная. И теперь Лада осознала, что не мерещится ей, а кто-то действительно играет. Поддавшись любопытству, де́вица отошла от берега, следуя источнику звука.

На опушке, к коей не вели тропы ни глухие, ни исхоженные, играл на чудном инструменте высокий мужчина. Волосом заросший, в бороде листва сухая, а разодет празднично и не по погоде. Рубаха белёная, вышивкой пестрит золотой да красной, пояс широкий каменьями расшит, сапоги как цвет-огонёк пламенем сверкают. Увидал Ладу и музыку свою остановил.

– Не напугал тебя, де́вица? – голос о годах сказал, эхом по опушке пробежал.

– Чем же, сударь? – если поначалу Ладу и смутила ненавязчивая песнь, льющаяся с лесным ветерком, то теперь, когда она увидела её исполнителя, предрассудки свои отбросила.

– Дикие места эти в Муроме недобрыми слывут, и много суеверий ходит об обитателях здешних, а также тех, кто в топях ещё северней живёт.

– О ком же ты, сударь, говоришь? О Бабе-яге да Лешем, о кикиморах болотных да русалках, что на древах вековых селятся? – Лада рассмеялась.

– А разве ты не веришь в них?

– Может, и верю, а только не встречала никогда.

Теперь в ответ рассмеялся мужчина.

– А я не напугала тебя, сударь? – спросила Лада.

– Чем же, де́вица?

– Ты ведь тоже веришь в Бабу-ягу да Лешего, в сороку бесхвостую и чудище поганое. А вдруг, я и есть ве́щица, какой рядовичей несмышлёных пугают.

Мужчина обернулся задом, нагнулся и между ног своих выглянул на Ладу, выпрямился и встал обратно:

– Теперь совсем не боюсь.

– Повеселил меня, сударь, – вздохнула Лада, от смеха успокоившись, – и я уж точно не забоюсь тебя теперь.

– Не боятся никого те, у кого сердца печалью и тоской наполнены. Нет тем дела до страху, кто скитается неприкаянный, потеряв любовь.

Странным образом показалось Ладе, что проведение столкнуло её с незнакомцем.

– И ты любовь потерял?

– Потерял, – выдохнул мужчина, – где-то здесь должна быть, не видела?

Пошутил ли тот?

– Я тебя впервые вижу, и любовь твою знать не знаю, – тут Ладе вспомнилось, как упоминали давеча о кобзаре, заблудившемся и сгинувшем в чащах северных. – Не певец ли ты странствующий, сударь?

– Может, и был когда-то странником, да сердце мне подсказало, где я должен быть.

Сердце Лады на схожий вопрос пока ответа не дало.

– Спать думал, но холод, тьму несущий, разбудил, – пробубнил незнакомец под нос.

– Как зовут же тебя, сударь?

– Все по-разному, де́вица. Кто Селевом, кто Селиваном величает, кто стариком-боровиком, а кто Лешим. Разным я всем вижусь и по-разному в душах их откликаюсь.

Пошутил ли он сейчас?

«Дух ты лесной или нет, но и вправду не боюсь я сейчас ничего».

– Надеюсь, ты найдёшь свою любовь потерянную, – сказала Лада Селеву-Селивану Лешему на прощание.

– И ты, де́вица! – догнали Ладу эхо и тихая мелодия рожка.

Она вернулась в посад к полудню. Переживала за дела, без управы оставленные, в дом родной явилась, голову склоняя.

Матушка встретила ласково, обняла и пожалела. От того на душе молодой ещё горче сделалось. Сестрицы и братцы смотрели сочувственно, прицыкивали и ахали. Отдыхать велели сегодня.

А Ладе маянье не по нраву пришлось. Совет ей нужен был, а не утешение и жалость. И пошла за ним она к деду Демьяну.

Сосед плёл лапти, а его внук бегал неподалёку, размахивал палкой и выкрикивал угрожающие кличи.

– Печенегов сражает или половцев? – Лада кивнула на Еремея и присела на скамью рядом с дедом.

– Половцев окаянных. Они, супостаты, село наше сгубили. Но печенеги не лучше.

Лада вздохнула, не зная как лучше начать разговор:

– А я тоже задумалась о том, чтобы выйти в поле бранное. Не столь нежданно, как Ярослав меня одну оставить решил, но столь же яростно.

Демьян отложил лапоть, посмотрел как на юродивую:

– Вот умная ж ты девка, Лада, да всё туда же…

– Куда туда, поди, ещё кто в Чернигов собрался?

– Да не туда. В дурь свою девичью. Ох, Лада-весна, не видала ты боя, не лила крови ни своей, ни чужой. Красна война только на устах кобзарей наших да скальдов варяжских. А на деле – это худо хлестче бабьего горя и всех печалей выдуманных. Вот где беда, вот где мужская доля. Ежели наслушалась где-то о жёнах викингов, что в походы бок о бок с ними ходили, так брось это. Ты дева русская. Не заставь меня пожалеть, что показывал как меч держать нужно. Не для того я это делал, чтобы ты в походы с дружинами княжескими ходила.

– Я девой старой останусь, дед Демьян, теперь. Кто же меня в жёны возьмёт, кто засватает? На смех поднимут. Как мне здесь оставаться?

– От этого бежать собралась? От хохота бабьего и взглядов косых? Уж чего получше придумала бы. Сказала б, что работать умаялась, да семью тянуть на плечах своих.

– Божена и Смиляна уже выросли, и Неждана – помощница золотая. А Федот, Захар, Гордей и Наум – рукодельники. Не пропадёт семья без меня, если я в Чернигов уеду.

– Больно мне упрямство твоё не нравится, Лада. Неужели и вправду удумала?

– За советом пришла, а он и без слов твоих, дед, до меня долетел. С ветром, с песней. Сам Леший намекнул мне, что любовь и счастье искать нужно.

Махнул на эти слова Демьян рукой:

– Много твой Леший знает. И с кем же ты в Чернигов поедешь? С Анисимом, вместо Ярослава думаешь сгодиться? Великан, конечно, богатырь, всем варягам на зависть. Тогда засватать тебя ему нужно, да свадьбу сыграть. Раз уж решила быть женой викинга, так будь!

«Женой Анисима Великана стать? Он полная противоположность Ярослава. Если молодец – огонь, то богатырь взрослый – лёд. Он телом как гора, а нравом как медведь. Взглянешь и о стужу обожжёшься лютую. Если и способен Анисим на любовь, если не гора он, а вулкан, то спит тот крепко, не разбудить».

Обиделась на Демьяна Лада и пошла в церковь. Взмолилась господу Христу, божьей матери, послушала приходских да разговоры их с попом. Как по знаку высшему помянули те Рюрика, великого князя новгородского, родоначальника русской княжеской династии. До того как призвали его фино-угорцы и славяне, был он конунгом ютландским. А в жёны, по летописям, взял сестру князя Олега Вещего – Ефанду. И о ней вспомнили прихожане в беседе, отметили нрав её, бурный и воинственный, под стать мужнему и братскому.

«Близки мы, русские, духом с варягами. И пусть оседлыми стали, но кровь наша всё ещё горяча», – сказала Лада себе.

Когда она покинула церковные стены, то вышла в снегопад. Жители посада смотрели на крупные хлопья и шептались, а увидав Ладу, зароптали, что зима пришла удивительно ранняя всем приметам назло, и весну когда ждать их краю теперь, одному богу известно.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Анисим

«Чтобы дружба не сбежала,

Язык нужно прикусить,

За углом не балаболить

И друзей своих ценить!»

(Частушка).

Снег убаюкивал Муром, покрывая своим одеялом. Зима пела колыбельную вместе с ветром. Не успели люди отпраздновать Кузьминки. Осень ушла, не прощаясь, а может, зима вероломно потеснила её в правах. Ныне каждый говорил только о переменах, перевернувших привычный уклад. Анисим в этом видел и хорошее. Сплетни и усмешки вокруг Лады и Ярослава, вроде как, унялись, едва начавшись.

Богатырь надеялся, что ни родня её, ни сама Лада злых языков не слышали. Нет её вины в том, что случилось, не заслужила она ни взглядов косых, ни насмешек.

Анисим пожалел Ладу взглядом и словом, а та убежала прочь. Он не понял отчего. И почему-то всё думал и думал о ней.

«Что ж она такая-то? О чём всё мечтает, весна, всё смехом как ручьями звенящая? – лик её виделся вечно светлым и радостным. Работу делает, а вся как в праздник ухожена, одета. Коса чёрная шёлком блестит, щёки румянцем налиты. А как она кричала, как гневилась на Анисима, когда он ей о Ярославе сказал, что не воротится тот, что другую предпочёл. А Лада всё ж казалась смешной, хрупкой и беззащитной. – Как она управляется со всем, ежели беззаботная и неокрепшая? Может, не такова она на самом деле, а за образом её обманчивым сила скрывается незыблемая?»

Отвлёк от дум о де́вице прибывший вслед за снегом авантюрист и вербовщик, богатырь и старый товарищ Анисима – Прохор Шестипалый. Пальцев у него было по пять на каждой руке, однако он утверждал, что на ногах их по шесть. За это ему братья по дружине муромской прозвище и дали, однако позже выяснилось: и на ногах у Прохора пальцев столько же, сколько у всех, но его матушка, будучи неграмотной, вбила ему ещё в детстве, что толстый большой палец за два считается. Вот где на смех человека поднять можно. Правда, Прохор не дурак и ни с кем, кроме самых близких товарищей, не секретничал. А считать пальцы его самолично никому и в голову не приходило.

Шестипалый ездил в Чернигов по службе да вызнать о кличе князя Владимира Давыдовича и вербовщиком напроситься быть.

Анисим Великан с распростёртыми объятиями принимал друга у себя в доме. Затопил баню. Прохор весь чёрным сделался за путь неблизкий, а как отпарился да обмылся, снова блондином стал. Анисим накрыл стол, как положено, зарубил петуха, щи в печи сварганил, открыл бочонок медовухи.

– Сам у княже не был, врать не буду, но с воителями его говорил, – начал рассказ Прохор за ужином. – Поход и в самом деле зимний Владимир Давыдович запланировал. А теперь, вишь, зима эта самая нагрянула, и не ждал никто. Так что, друг, хватай своего ученика, да в путь собирайся.

– Ярослав не поедет, – пришлось рассказать Прохору о странных событиях: о деве, в лесу найденной, и о помешательстве на ней Удалого.

– Полнится земля русская чудесами. И дураки на ней никогда не переведутся. Значит, без него в путь отправимся. Оно и ничего, скорее будет. С пристани по Оке-реке завтра дубас4 отчалит. На нём мимо Вятичей да через смоленскую землю за неделю в Черниговское княжество попадём, в Северянскую Гавань. Я так и воротился, трёх лошадей в тамошней конюшне оставил. Оттуда по тракту верхом дня четыре, может, пять, и мы в Чернигове.

– Хорошо, коль так.

– Что-то не весел ты, Анисим. Ещё что-то волнует тебя?

С трудом он и сам мог себе признаться, что неожиданно тяжко ему оставлять оказывается Муром родной. Ярослав чудит, Лада из головы не выходит. И если де́вица успокоится рано или поздно, то на что друга здесь Анисим оставляет, ему не ясно. Старуха окаянная Ядвига пургу да жуть нагоняет. Взглянула в глаза его и чего-то рассмотрела там, а Анисим в её очах лишь тьму увидал. И с тьмой этой рядом теперь Ярослав, как бы ни угодил в омут чёрный.

– Тревожно мне, Прохор. Оставлять землю родную и людей близких.

Шестипалый пожал плечами, наполнил кружки медовухой:

– Значит, выпить нужно за то, чтоб у них всё хорошо было.

Выпили.

– И помолиться, – добавил Прохор.

Анисим уже не раз помолился. Из-за старухи Ядвиги его обращение к Христу-господу наполнилось сомнениями.

– Если в душу твои переживания стучатся, друг, – сказал Прохор, вновь наполняя кружки медовухой, – так от этого отвлечение – лучшее лекарство. А пока пей.

На алкоголь налегли богатыри крепко. Возможно, от того и сон Анисима был хмельным и путанным.

Виделись болота чёрные, и щупальца из топей их к нему всё тянулись да достать не могли. Рубил мечом своим Анисим врагов неизвестных. Не людей, нечисть какую-то. Как призраки ледяные они кружились над ним. А потом богатырь воевал со скелетами в кольчугах и с уродливыми каргами с зелёной кожей. Бился с туманом ледяным и видел трёхглавое чудище, с цепи сорвавшееся, на берегу смердящей реки. И был с ним кто-то рядом, сражался бок о бок и спину его прикрывал. Не Прохор, нет, а кто, в тумане хмельном Анисим так и не разобрал.

Проснулся рано. Лежал на печи, Шестипалого, рядом спящего, не будя. Всё взвешивал.

«Надо ехать, сомнения прочь!»

Как запели петухи, сели завтракать. Медовухи пригубили, щами вчерашними да сухарями закусили. Только собрались, как Лада на пороге появилась.

Как мужчина оделась, под стать Анисиму и Прохору: рубаха-косоворотка в штаны заправлена, высокие сапоги, шапка из медвежьей шкуры, две косы тугие по плечам спадают на армяк не запахнутый. Лицо серьёзное, а взгляд решительный.

– По делу пришла?

– Возьми меня с собой, – ответила.

– Куда взять?

– В Чернигов, в поход, с дружиной княжеской.

Прохор любопытный тут как тут подскочил, посмотрел на гостью непрошенную, тихо присвистнул:

– Ничего себе, здравствуй, Лада.

Та кивнула вскользь, а сама всё внимание на Анисима и как кошка, молоко выпрашивающая, глаза разула свои иссиня-чёрные:

– Я и собралась уже.

– С чего взяла, что я сегодня еду?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дети́нец или днешний град – центральная и наиболее древняя часть древнерусских городов, одно из названий внутренней городской крепости. К детинцу мог примыкать укреплённый окольный город либо неукреплённый посад. Поса́д (также подо́л) – первоначально населённая посадскими людьми территория за пределами укреплённого княжеского, боярского или церковного поселения (кремля, детинца, монастыря).

2

Рядо́вич – на Руси лицо, служившее землевладельцу по «ряду» (договору), как правило, попавшие в зависимость от него на период отработки займа, взятого деньгами, зерном или орудиями труда.

3

Смерд – категория населения по Русской Правде, крестьянин на Руси IX—XIV веков, земледелец. Изначально свободные (в отличие от холопов), по мере развития поместной системы были постепенно закрепощены. Смерды находились в прямой зависимости от князя.

4

Дубас – славянское и поморское парусное судно, примерно 25 метров в длину и 8 в ширину, пригодное как для морских, так и для речных плаваний. Оснащено вёслами.