О чём мечтает весна

– И у кого ж ты спросить за девицу думаешь? У сухого пня, влажной земли или жёлтых листьев? Церковь и бог – единственная надежда её.

– Знаешь, батюшка, что есть ещё в северных лесах те, кто со старыми богами связи не растерял, кому ведомо то, что ведомо сухим пням, чернозёму и низкой траве, – от этих слов Агафьи селяне притихли, а она продолжала гнуть своё. – Каждый в Муроме знает, что в чащобе и по сей день живёт древняя старица-ворожея, общающаяся с Лешим и русалками, Водяным и кикиморами с топей. Ей надобно отвезти нашу Снегурочку.

– Снегурочку! – звонко поддержал малец Еремей.

– Не знаем мы, что за силы подкинули её нам, батюшка, – продолжала убеждать попа Агафья. – Не знаем, благо с ней нам уготовано или худо. Пусть старица посмотрит.

– Яга проклятая, господу неугодная, старуха окаянная твоя. Ведьма, а не ворожея, – выкрикнули из толпы.

– Ве́щица, ворующая детей из утроб материнских, – поддержала суеверие баба. – Вылетает из дома и попадает в чужие дома через трубу. Вместо вынутого ребенка вещица кладёт матери голик в утробу, отчего та всю жизнь мучается болью в животе. Младенцев вещица жарит и ест, недоносками она только и питается. Летает по ночам, превратившись в бесхвостую сороку. Голова её отделяется от рук и от нижней части туловища. Верхняя половина тела становится сорокой и вылетает в трубу, а нижнюю свою часть вещица прячет под поганым корытом. Боится только мужчин. Знает, что ежели тот повернётся к ней задом и, нагнувшись, посмотрит между своих ног, то она упадёт наземь.

– Не болтай, куёлда! – осекли суеверный рассказ мужики.

Ярослав протиснулся сквозь толпу, улыбнулся и кивнул Ладе, подошёл и взял за руку. Тут колдовское любопытство и увело его взор за плечо наречённой. Он увидел серебристые локоны торчащие из-под армяка. Ярослав отодвинул Ладу в сторону и шагнул, став вплотную к телеге.

– Яга твоя, Агафья, и так уж богом и миром наказана, господом – уродством, людьми – изгнанием. Уповая на милость её, грех ты на себя и семью свою берёшь, – сказал поп. – Да и кто повезёт несчастную деву спящую в глухую северную чащу?

Ярослав смог наконец рассмотреть таинственную виновницу столпотворения. Укутанная в грубую шерсть, она была белее снега. Ресницы и брови поблёскивали как хрусталь, а невероятно-длинные волосы металлической гладью мерцали даже в тусклом свете. Лиловые губы сжались, щёки впали, подчёркивая изящество её скул и аккуратного носика. Дышала она глубоко и ровно, медленно и беззвучно. Только пышная грудь, поднимающая над собой армячный покров, выдавала в ней жизнь.

Ярослава сковало морозом. Прокатившись по телу лёгкими мурашками, хлад окреп, опутав его. Где-то в животе зажёгся мягкий греющий огонёк, и думалось, что пламя его своим языком тянется к прекрасной спящей деве. Оцепенение спало, и Ярослав протянул руку к бледной красе. Ладони коснулся неведомый жар, приятный как домашний очаг.

«Кто ты такая, прекрасная Снегурочка? Могу ли я расколдовать тебя?» – чары, окутавшие мистическую де́вицу, подсказали Ярославу эту мысль.

– У кого хватит смелости наведаться в дикую глушь к колдовке хтонической? – не рассчитывая на ответ, распалялся поп. – То-то же!

– Я готов! – решительно и громко сказал Ярослав.

Наступила тишина. Удалой обернулся, ловя на себе изумлённые взгляды жителей посада.

Лада взяла его за руку:

– Суженый мой!

Рука предначертанной девушки обожгла холодом, и Ярослав с трудом сдержался, чтобы резко не вырвать свою кисть из её.

«Что это со мной, господь всемогущий? Колдовство нечистое над разумом моим сгустилось или проведение святое?»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Анисим

«Что значит для ветра: быть колким, ненастным,

Быть холодным? – Нужна ли причина?

А он может, как лето, быть жарким и страстным?

Ветер – осень, а осень – мужчина…»

(Византийская песня, фрагмент).

Сумерки только готовились опуститься на северный лес, а в чащобе уже заухали совы. Лёгкий ветерок задувал с углубляющейся в чащу тропы и приносил запах хвои. От тихого шелеста кожа покрывалась мурашками. Невнятный напев. Так говорила древесная кора, общаясь с умирающей травой, так шептались тонкие ветви лиственницы с иголками сосен. Язык старых богов и дикой природы. Возможно, Анисим пошёл с Ярославом не только для того, чтобы помочь молодцу, но и чтобы подслушать у леса его неведомые тайны.

Удалой вызвался исполнить дело, заданное Агафьей, самоотверженно и импульсивно. Порыв этот, явно, пришёлся не по душе Ладе. Зазноба Ярослава лишь вздрогнула и назвала того суженым, но Анисиму привиделось слишком много странного во всём этом.

Как и Ярослава, Ладу он знал давно, сколько себя помнил. Рано лишившись отца, будучи старшей из сестёр и братьев, она стала верной опорой Агафье. Первой по хозяйству, нянькой братьям и сёстрам. Тем не менее, Лада сохранила юность натуры. Кокетство и легкомыслие, столь неуместные её положению, упрямо оставались с ней. Ярослав ещё ветреней. Но его ветру нужна воля. Он – юноша. В поле ратном со свистом разгуляется, выплеснет удаль молодецкую на врага и остынет. На время, конечно. Анисим чувствует в Ярославе тягу к приключению, героический порыв зовёт его. Может, от своего нетерпения он вызвался в поход к ведьме лесной?

– Ярослав Удалой.

На оклик Анисима он, идущий впереди телеги и тянущий её по глухой тропе, не отозвался, лишь головой мотнул.

– Не уж-то так кипит кровь твоя, что ноги сами к опасностям ведут? – Анисим толкал телегу с укутанной спящей девой сзади.

– Ты о знахарке? Бабы сами говорят, что для них она только и опасна. А мужчин побаивается. Нет впереди никакой угрозы нам.

– Кто во что верит, – ответил Анисим. – Лада твоя, наверняка, волнением теперь одержима. Её корни к преданиям, отринутым верой православной, тянутся. Ве́щицы и кикиморы для неё не чудища из сказок. И для западных русов тоже.

– Ты не пугай меня, богатырь. Я твёрдо решил деве несчастной помочь. И от нечисти окаянной защищу, коли придётся.

Анисим посмотрел на спящую бледную девицу в телеге. В темноте сумеречного леса она выглядела совсем безжизненной. В её неслышном дыхании скрывалась тайна под стать кромешному мраку этих мест.

– Зажги факел, Ярослав, уж совсем темно стало, – сказал Анисим и сам разжёг свой пламенник.

– Я и не заметил.

Они ненадолго остановились, Анисим передал огниво юному другу. Ярослав подпалил пропитанную смолой ткань факела, и в глазах его заблестел огонь.

– Ты слишком задумчив, – сказал Анисим.

– Я всё думаю о ней.

– О Ладе?

– Нет, о, – Ярослав помедлил, – о Снегурочке. Забавно её назвал Еремей.

«Забавно», – согласился про себя Анисим. Но совсем не забавой ему теперь увиделась отрешённость Ярослава.

– Ты ей очарован, или тебя одолела жалость?

– Не богатырские ты вопросы задаёшь, Анисим.

Ярослав так и не ответил. Они продолжили движение по тропе, что должна была вывести их к старухе, прозванной муромскими жителями Бабой-ягой. Как звали знахарку, поселившуюся у речки Смородины в глуши северного леса, мало кто в Муроме толком знал. Как и то, кто прозвал ручей у одинокой избы речкой. Сам Анисим слышал варяжскую притчу о ведунье-великанше, одной из Турсов. Её скандинавы звали Бурей-ягой. Рассказывали: «Встретились в рукопашной схватке за первенство Велес и Буря-яга, долго бились, да каждый раз боги отводили руку, занесенную для рокового удара и у нее, и у него. И в один момент прозрел Велес, увидел, что за ужасной оболочкой великанши скрывается совсем другая, иная яга. И вовсе она не безобразна: но видеть это чародейство мог только Велес, полюбивший ее; для всех остальных оставалась она уродливой и отталкивающей. Обвенчались они, стали вновь, как и в прошлой жизни, мужем и женой. Но воспротивилась такому браку мать Велеса, светлая Амелфа Земуновна, и, пользуясь отсутствием сына, свела в могилу ягу. Горько плакал Велес, и тогда боги воскресили его любимую, но положили меж ними зарок: не видеться более. Вернулась яга в свою избушку у речки Смородины, а Велес пустился в странствия по миру. Встреча же им вновь была суждена в иные времена, в иных телах… Нить судьбы тонка, словно волос, но порвать ее кто ж сумеет?»

Может, оттуда и набрались рядовичи и смерды суеверий этих, а может, из былин о подвигах витязей, что землю муромскую от отпрысков Чернобога отчищали. Или же зодчие, пришедшие на Русь с христианством, принесли с верой в Господа и поверья византийские. Спросить не у кого.

Что наверняка знал Анисим, так то, что в ночь да с бедой они обеспокоят отшельницу. И на тёплый приём только Ярослав по своей юношеской простоте рассчитывает.

Впереди послышалось тихое журчание, и вскоре из вьющейся в темноте мглы выплыли очертания избушки. Жилище без заборов и изгородей, принадлежащее изгнаннице людской, не походило на странный дом из былин и сказок. Не было у выстроенной из сруба хижины куриных ног, встала она на землю крепко своей опорой и ни к лесу, ни к гостям непрошенным ни задом, ни передом не повернётся. Вход с низким крылечком на запад смотрит, откуда бурный ручей бежит, огибая избу.

В окошке тихий свет теплится от коптушек масляных да печи растопленной, на фоне ветвей чёрных дым видно, над туманом здешним высящийся косым столбиком.

Ярослав и Анисим остановились у колоды напротив входа. Богатырь взял на руки девицу, запеленатую в армяк, а молодец постучал в низкую неширокую дверь.

Прислушались.

Внутри заскрипели ржавые петли, о камень загрохотала металлическая цепь, заклацали когти. Кто-то громко выдохнул, так мог сделать разве что гигантский пёс. После кто-то громко чихнул, и с той стороны двери к ней приблизились шаркающей походкой. Звякнул засов, и вход в хижину отворился.

Из полумрака показалась на порог щупленькая пожилая женщина, закутанная в шерстяные платки поверх старого невзрачного платья. В руках держала коптушку. Обычная старуха на вид, коих в любой деревне и городе можно встретить. Уродством не отличающаяся, немного сгорбленная, в меру морщинистая. Из-под хлопковой косынки её спадала на бок длинная седая коса.

«Вот и страшная Баба-яга», – было подумал Анисим, но тут она заговорила, тихо, но проникновенно и гипнотически:

– Кто вы? – голос этот подхватил ветер, и туман отступил от избы. Заскрипели потревоженные ото сна ветви деревьев, зашептала сухим шорохом увядшая трава, и забурлили воды ручья.

Ярослав на мгновение обомлел, как и Анисим, а потом принялся тараторить о Снегурочке, попе посадском, Агафье с её семьёй. О старой вере, молитвах господу Христу, обрядах забытых и дикой природе. Всё у него смешалось и вылилось в бред.

Старуха хмыкнула, и молодец притих.

– Ясно всё с тобой, касатик, – она перевела взгляд на Анисима, криво ухмыльнулась. – Подойди, богатырь. Не кусаюсь.

Ярослав умолк и застыл. Анисим приблизился к знахарке, смотря на её беззубый рот.

«Действительно, не укусит».

– Ей, значит, помочь хотите, – голос старухи успокоился, и лес вместе с ним. – Не знаю даже…

Знахарка коснулась лба бледной девы, держаной Анисимом.

– Не знаю даже…

– Как Вас величать, старица? – пришёл в себя Ярослав. – Ягой, волхвицей, ведуньей, иль ве́щицей?

– Зови Ядвигой, это имя моё. Но не ведунья я, не ведьма и не сорока бесхвостая. Годы мои не твоего ума дело, так что старицей мать свою обзовёшь, как время придёт, а не меня.

Ярослав закивал:

– Ядвига, помогите, – он упал на колени, – помогите, если можете.

Поступок этот удивил Анисима, а старухе польстил.

– Войдите в мой дом, я посмотрю на девицу поближе.

Ядвига развернулась, приглашая за собой в избу. Ярослав уступил Анисиму. В низкий узкий вход он и один бы еле протиснулся, а со Снегурочкой на руках и того труднее пришлось.

В избе пахло торфом, луком и перцем, можжевельником, горелым маслом и серой. Жилище знахарки оказалось весьма простым, мало чем отличимым от срубов муромских крестьян. Посередине печь, разделившая помещение на две части. У входа бочки, мешки, плетёные заготовки на зиму, кадки, помело и лавка. За печью стол, ещё лавки, сундук.

Никаких цепей, животных и всего остального, что могло издавать странные звуки, слышанные снаружи.

«Очень странно», – отметил Анисим.

– Клади вот сюда, прям поверх тряпки, – Ядвига показала на покрытую шерстяной материей широкую лавку поодаль от печи. – А сами за стол садитесь.

Анисим уложил их Снегурочку и увидал в углу старое деревянное корыто.

– Не поганое, – тут же отозвалась Ядвига. – Для стирки пригожее.

– А мы и не думали, – Ярослав посмотрел на Анисима, и тот тоже кивнул.

– Знаю я, о чём в Муроме, да и всём княжестве болтают, – отмахнулась старуха. – За стол садитесь, говорю же. Сейчас вас сбитнем напою, а сама горемыку вашу осмотрю.

Гости ночные уселись. Ядвига поставила на стол две деревянные кружки, достала прихваткой из печи чугунок, исходящий дымом, и разлила из него ароматный отвар. Анисим ощутил нотки пихты, мёда, крыжовника и ромашки, много запахов смешалось в манящем испить себя напитке. И все были невероятно приятны натуре, но богатырь не решился. А вот Ярослав подул и сделал глоток.

– Благодарствую, Ядвига. То, что нужно в холодную осеннюю ночь.

Комплимент его старуха пропустила, поставила миску с баранками да сухарями и ещё одну, с каким-то вареньем.

– Угощайтесь, – сказала она. – Не быстро дело делается.

Знахарка встала над Снегурочкой, развернула армяк, серебристые волосы освободились от шерстяной пелены и рассыпались по лавке и полу. Ядвига заводила над её телом руками, забормотала что-то. Ярослав косился на действо одним глазом, продолжая пить отвар и вкушая угощение, Анисим же наблюдал сосредоточенно, не позволяя себе пробовать предложенное знахаркой.

Ядвига, похоже, шептала на кельтском, а может, и на старо-эллинском. Она легонько касалась кожи лица Снегурочки, проводила пальцами по её белому сарафану, закатывала глаза, переходя на протяжный напев. Хмыкнула, ушла, скрывшись за печью.

– Ведовство это, а не врачевание, – тихо произнёс Анисим.

– Полно! Откуда знать тебе? Молитва, может, староверская. Сварога просит, аль кого ещё.

– Сварог разве что громом её б разразил за молитвы. Похоже, прав был поп посадский. Отмаливать надобно молодку, а не мучить понапрасну.

Вернулась Ядвига. Видать, слышала всё, сказала:

– Помолись, никто не запрещает. Сам-то кого попросишь? Одина или Ёрд, может, Фрейю или Бальдура?

Анисим погладил заплетённую в косу бороду:

– Я не варяг, а православный человек, старуха. Помолюсь, не сомневайся. И за Снегурочку, и за тебя попрошу.

Ядвига наклонилась к Анисиму и заглянула в его глаза, а он в её. Тьма непроглядная встретила богатыря за очами старухи, одинокое забвенное худо, тоскливое ничто. Он подумал о том, что же та видит в его очах?

Старуха недолго выдержала взгляд Анисима, отвернулась, выпрямилась и отошла.

– Помолись, – гневно прошептала она.

Ярослав потрепал по плечу, вопросительно посмотрел на товарища, а тот лишь пожал плечами.

Ядвига вернулась к Снегурочке. Положила ей на лоб какой-то камешек, другой на грудь, третий на пуп, четвёртый меж бёдер. Продолжила что-то напевать, заговаривать.

Анисим про себя молился господу Христу, Ярослав зевал и кивал носом. Наконец старуха закончила и, развернувшись к своим гостям, сказала:

– Чары на деве этой лежат. Колдовство. Да такое сильное, что в одиночку не справиться мне с ним. Нужен кто-то, чтоб дал надежду ей, подержал за руку и одарил своим теплом. Само сердце вашей Снегурочки сковала зима, и только душевное тепло и любовь обратят её. Чтобы разбить оковы заклятия, наложенного на неё, нужен дух самоотверженный, себя не щадящий и способный на подвиг.

– Я готов, – кивнул Ярослав.

«А как же Лада?» – недоумевал Анисим.

– Придётся нелегко, касатик, ох как нелегко. Огонь, воду и медные трубы придётся пройти, чтобы вернуть к жизни девицу, отречься от своего прошлого, всем пожертвовать.

– Я готов, Ядвига. Готов! – Ярослав резко встал.

Анисим подскочил за ним, ухватил за шею:

– Опомнись! Как же невеста твоя!

Тоскливо выдохнул молодец Удалой:

– Простит, коли сможет. Но не могу я жениться на ней. Как только увидал я красу Снегурочку, сразу понял, она – моя судьба, она моя любовь и моё предназначение. Лада верит в старых богов, верит в силу, что движет всем. Она простит меня. Простит, коли сможет.

– А как же Чернигов? Дружина княжеская и поход на печенегов, будущее твоё героическое?!

Ярослав убрал руку друга с шеи, подошёл к Снегурочке:

– Она моё будущее, и я готов быть для неё одной героем. – Чары ли украли разум молодца, бес попутал, али опоен он был пряным зельем старухи яги, но воспротивился он богатырю Анисиму настолько, что сказал: – Не уйду я отсюда живым. Не оставлю ни за что любовь свою снежную.

С грустью в сердце Анисим покинул избу у реки Смородины, с неподдельной печалью возвратился в посад муромский. Он знал, что Лада придёт с рассветом к нему, дабы спросить, почему не воротился её суженый Ярослав. Анисим не понимал, как пожалеть её, да и сможет ли он.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Лада

«Леший всё шутит, как может, как знает:

Немного зарежет, чуть-чуть растерзает.

Упрямый как пень и шальной как повеса,

Играет на нервах у целого леса…»

(Песня пропавшего в муромских краях кобзаря, фрагмент).

«Он выбрал её», – ещё раз сказал Анисим, когда Лада хоть немного успокоилась.

Она позволила себе столь дикую истерику при богатыре, что теперь её трясло от стыда, а не от гнева или кромешного непонимания.

Лада за несколько минут пережила целую бурю эмоций. Но аффект спал, и теперь появилось ощущение, что годы прошли с тех пор, как она услышала эту фразу впервые. Лада медленно приходила в себя, стоя на пороге дома Анисима. Когда она пришла к нему, воротившись от родителей Ярослава, то не решилась войти в ответ на приглашение. Почувствовала неладное.

«Он выбрал её, выбрал как женщину», – ответил Анисим, когда Лада спросила, почему Ярослав решился геройствовать ради Снегурочки, ради чужой, ледяной и зловещей, окутанной мраком тайны и ужасным заклятием.

«Ярослав предал меня», – зажглась лучиной в уме Лады осознанная правда.

Их нарекли сужеными. Они ещё не дали клятвы перед господом, но их будущий союз засвидетельствовала родня и сваты. Что люди скажут?

Анисим посмотрел на Ладу с глубокой тоской. Его суровый взгляд уступил ласковому и сочувственному взору. Она не выдержала этого.

– Мне жаль, – Анисим сказал это, едва не подавившись собственными словами. По крайней мере, Ладе так показалось.

«Жалость. Значит, я жалкая? Так считает теперь богатырь?» – она убежала прочь. Новая волна отчаянья накрыла. Стиснув одной рукой пуховый платок, прикрывая нос и рот другой, Лада пронеслась мимо отчего дома Ярослава, мимо несущих в коромыслах воду соседок, мимо Смиляны, нагружающей телегу товаром для муромского базара. Демьян что-то выкрикнул ей, рукодельничая на скамье у своей полуземлянки, она чуть не сбила с ног выскочившего из кустов Еремея, едва не столкнулась с братцем Федотом, несущим ведро отрубей с мельницы.

Бежала и бежала, остановилась у высоких кустов волчьей ягоды, вставших у окраины северного муромского леса.

– Что бы ты там ни решил, передо мной объяснишься, не отвертишься, – сказала Лада самой себе вслух и смело зашагала в наполненный тайнами лес.

Она ходила по этим узким тропам много раз, но никогда не углублялась на север в те дебри, где бежит ручей, зовущийся рекой Смородиной, где живёт отшельница, прозванная сплетниками Бабой-ягой.

Хмурые пейзажи успокаивали. Серые и бурые краски, оттеняющие тёмно-зелёную глубину основного фона, находили отклик в душе, вторя настроению Лады. Её дыхание выровнялось, а ум стал ясным. Постепенно вернулось былое внимание к деталям. Узор колючего леса выстилал почти прямой путь.

В какой-то момент показалось, что за шорохами и звуками дикой природы звучит мелодия рожка или дудочки. Лада уже слышала её, вчера, когда вместе с Демьяном, матушкой и сестрицей ходила за Медвежий ручей.

Тоскливая песня без слов, такой она казалась тогда, а сейчас раскрылась ещё большей печалью, принесённой в подол муромский вместе со Снегурочкой.

Мелодия затихла, зашуршали сухие листья и сброшенные соснами иглы, закачались ветки кустов по правую руку от тропы, и кто-то перебежал через неё, напугав Ладу. Она остановилась, ахнув.

«Это зверёк лесной, – силуэт был крохотным, размером с зайца, но чересчур чёрным. Не бывает таких косых. – Может, кот? Безобразничает тут, убежав из посада».

Объяснение собственное Ладе понравилось. Она так же поступила.

«Лучше бы ему тут не загуливаться».

Лес упокоился, и ветерок вновь донёс звуки рожка.

– Лучше так, – произнесла вслух Лада, улыбнулась и продолжила путь.

Нехоженая ей тропа вывела к ведунье-отшельнице Анисима и Ярослава, выведет и её. Лада совсем не боялась медведей, уверенная, что они уже спят, не страшилась волков, упрямо полагая, что человек грознее зверя.

Ветви качающихся крон приветствовали своими жестами, а зажурчавший впереди ручей подсказал, что река Смородина уже близко.

Лада вышла на прогалинку. В воздухе почувствовался пренеприятнейший запах. Он доносился от ручья.

«Ага, – поняла Лада. – Значит, Смородина, потому что смердит».

Избушка, очевидно, принадлежавшая отшельнице, стояла на другом берегу. Конца и края у бурной воды Лада не разглядела. И хоть ручей в ширь был не больше пяти метров, переходить его вброд показалось опасной затеей.

«Как же Анисим и Ярослав это сделали? Не рассказал об этом богатырь».

Мёртвая трава и листва замялись позади, Лада обернулась и увидела того, кто её недавно напугал. Точно. Это был кот, чёрный, не почудилось.

– Экий хулиган, – сказала Лада, и прохвост, проскользнув мимо неё, помчался на восток, против течения ручья.

«Неужели, ты хочешь помочь мне?»

Лада побежала за ним. Кот вилял хвостом, зазывая, увлекал мимо коряг и муравейников, громоздких камней и оврагов, а потом громко мяукнул и был таков.

– Исчез, паразит! – Лада принялась оглядываться, наивно помогая, что её поводырь всё же удружил.

На это не походило. Чёрный кот пропал в глухих непроходимых зарослях, оставив Ладу на берегу поодаль от любых видимых приспособлений для переправы. Расстроенная, она присела не небольшой пень, чтобы передохнуть перед возвращением обратно, развернулась к противоположному берегу, считая стволы, тогда и заметила молодца. Тот шёл поодаль, скрываясь за рядами ветвей. Лада вскочила, крикнула: «Эй!»

Молодец приблизился, и она увидела, это Ярослав. Он нёс откуда-то два больших ведра с водой, подошёл к самому берегу и, поставив наземь ношу, подбоченился:

– Лада! Ты как там очутилась? Сколько ходил, переправы не видел. По воде что ли перешла?

Она, как и суженый её, на минуту забыла о расставании, и ей хотелось узнать, как перебрался через Смородину Ярослав.

– Чур тебя, не говори ерунды, – выкрикнул он, утверждая, что Муром стоит на его берегу, и старица Ядвига живёт к югу от вод быстротечных.

– Почему ты не возвращаешься в подол?

– Я вызвался ухаживать за девой лесной, что вы из-за Медвежьего ручья привезли. Ядвига сказала, что чары на ней.

– Пусть другой кто о ней позаботится, а ты мне был обещан.

– Прости меня, Лада, прости, если сможешь. Засватали меня тебе батюшка с матушкой, да только сердце моё забрала Снегурочка. Не уж-то бы ты стала со мной перед богом и дала бы клятву венчания, зная, что полюбил я другую?

– А ты полюбил? Разве знаешь ты её? Не слышал ни голоса её, ни глаз не видел.

– Я их вижу теперь, когда свои закрываю, – Ярослав выкрикнул об этом уверенно и убедительно.

– На колдовство это похоже, суженый мой! Приворот али загово́р какой!

– Чур тебя! – схватил свои вёдра Ярослав.

«Чур меня», – одёрнула себя в мыслях Лада. Она пожалела о том, что пришла сюда, о том, что искала Ярослава. Не нужны ей оказались ответы его. Любовь их он предал, и нечего с предателя спрашивать. Ручей разделил их своей холодной водой. Намёк самой природы, что пробежало между ними что-то непреодолимое. И не воротится, как не повернётся вспять течение.

– Ступай, куда шёл! – крикнула Лада вслед Ярославу, перебивая журчание Смородины.

И сама пошла, быстро, но задумчивость всё ж овладела ею.

Что делать-то теперь она будет?

– Что делать-то, а хозяйство разве куда-то девалось? – зазвучал в голове голос матушки.

– Что делать-то, разве день завтрашний не придёт теперь? – заговорил разум голосом Смиляны. – Полно тебе уж. Вспомни, хотя бы, о варяжских женщинах, идущих в бой плечом к плечу с мужчинами. Представь их и возьми взаймы прыти и доблести.

«Ярослав хотел в Чернигов с Анисимом ехать. Может, теперь мне занять это место и податься в дружину княжескую?»