Клёкот из глубин

Первые послевоенные месяцы, когда ветераны возвращались домой, а Одд в оплот конунгов, вместо подчиняющегося ему Джайиндова Удела, покрыты завесой смуты. На востоке события тех дней трактуют несколько иначе, чем на западе. Есть мнение, что едва не состоялась гражданская война, когда Одд попытался захватить трон, кто-то отрицает подобное. Точно известно одно: в Айскресте собиралось вече, на котором присутствовали все ярлы. И случилось это после смерти и Одда, и Уве. По итогу собрания вождей конунгом единогласно избрали единственного сына Альвейг и Уве – Ивара Хедлунда, получившего прозвище Чистый Ручей.

Лагману Беку было известно чуть больше, чем остальным. Например то, что ярл Нормуд, несмотря на свой голос на вече четырёхлетней давности, не отличался полной лояльностью конунгу Ивару и неустанно критиковал политику мирного сосуществования с Заспианом. Ещё лагман знал: что бы ни произошло тогда на вече, это беспокоило Чёрно-белую Гору и прорывалось наружу едва сдерживаемым рычанием.

– Эта гавань моя и только моя. Я строю планы. И не беспочвенные.

Нормуд посмотрел на Готтфрида. Ожидал ли он реакции, вопросов? Возможно. Но Лагман Бек молчал.

«Ты придираешься. Снисхождение, Готти, даруй невеждам снисхождение, – вспомнил лагман свою частую внутреннюю молитву. – Я не хочу проявить собственное недалёкое хамство, особенно перед ярлом».

– Мифриловые Королевства вовсе не предел мира, Готти, – Чёрно-белая Гора смотрел на восток. – По эту сторону Морозных гор на картах нет ничего, кроме безымянных морей Злого океана. И кроме несвязных баек редких мореплавателей на нашем берегу ничего не известно о далёких землях.

– Интерес к далёким землям – прекрасная вещь.

– Да, а мои люди скучают по походам и боям.

– Планируется плавание?

Ярл усмехнулся.

«И всё же я – невежда», – Готтфрид сконфузился.

– Я строю планы, и дальние берега имеют к ним отношение, но это ещё долго останется планами. Как я могу грезить о чём-то неблизком, когда у меня под боком готовится закрутиться вихрем самый настоящий хаос. Неразбериха, домыслы, сплетни, старушечьи сказки, что бы ни происходило в Гандвике, это нужно остановить!

Готтфрид не мог даже «а» сказать. Нормуд будто вырос перед обозримым простором, затмевая бледное небо и серые волны.

– Староста Фроуд просит, и ты откликнешься, Готти! Поезжай в Гандвик и наведи порядок там! Желают тинг? Устрой. Рассуди всех, кого нужно, успокой недалёких сельских рыбаков и их жён-доярок, сделай так, чтобы дети были под надзором старших! Верни всё на круги своя!

Лагман Бек уже начал болезненно воображать предстоящую работу, дорогу, все наваливающиеся хлопоты, как ярл дал понять, что это только начало:

– Таков мой первый приказ, лагман. Ты потрудишься на благо порядка фолька и в своей миссии обретёшь прикрытие.

«Прикрытие? Для чего?» – Бек не знал, заметил ли Чёрно-белая Гора его бегающие в растерянности глаза.

– Треклятый зимний ветер приносит до меня все глупости, что порождаются в округе, как вороны Хугин и Мунин оповещают Вотана о людских делах, но купцы, которым доверия куда больше, докладывают о важном. Торгаши не просто так имеют то, что имеют. Презираемые недалёкими воинами, пропускавшими по башке молотом, дельцы разбираются в информации, в её ценности.

Готтфрид совсем запутался.

– Понимаю, – ярл успокоился, сменив тон на ровный, дружелюбный. – И главное, что понимаю я. Тебе, Готти, необязательно. Не в обиду.

– Что же мне следует на самом деле сделать в Гандвике?

– Подтвердить или опровергнуть информацию о том, что прославившийся в Скайсдоре менестрель объявился там, в захолустье. Надеюсь, Горьководный не всех голубей переправил в Бэрбелл с глупыми просьбами, я буду ждать отчёты на всех этапах и корректировать свои приказы при необходимости.

– Как зовут скальда?

– Филип. Слышал, что он взял себе прозвище – Молчаливый.

– Молчаливый певун? – Готтфриду это показалось глупым.

– Если этот певун, как ты выразился, и в самом деле в Гандвике, его нельзя отпускать, пока не выведаешь у него информацию о тёмных клинках.

«Тёмные клинки? Это же просто сказки!»

Готтфрид постоянно сталкивался с невежеством, из-за которого просил себя быть снисходительным, поэтому и песни местных и заезжих бардов не проходили полностью мимо. Тёмные клинки упоминались вскользь, когда речь заходила о смутных послевоенных месяцах. Что именно? Совсем мало. Волшебные, неземные, проклятые, зловещие – такие эпитеты подбирались к оружию с чёрными лезвиями. «Они поют, они обманывают, они подчиняют волю», – значилось в одной из нескладных баек. Чёрно-белая Гора говорил серьёзно?

– Могу догадаться, что, как лагман, ты обладаешь достаточным скепсисом, и это вовсе неплохо, – продолжал ярл. – Странствующий скальд Филип весьма близко знаком с конунгом Иваром, неоднократно навещал его в столичном оплоте, и даже является там почётным гостем. Этот менестрель путешествовал вместе с моей дружиной в столицу четыре года назад, когда все северные вожди собирались на вече. Он не простой человек. Его дурацкий иноземный юмор, показушное ребячество и кажущаяся слабость не должны смутить тебя, лагман. Филип кое-что знает о тёмных клинках, видел их, как и я. И я уверен, что в своих второсортных балладках, столь популярных у кметов и грудастых девиц, он не раскрыл и доли тех тайн, что знает.

– Если я найду скальда, мне доставить его в Бэрбелл?

– Начни с наведения порядка. Я не просто так говорил о порочном круге. Не дадим ему сомкнуться, это куда проще, чем разорвать. А Филип… определённо хитёр и изворотлив. Постарайся навести с ним мосты, если встретишь, и напиши мне. Я подскажу, как быть дальше.

Лагман Готтфрид Бек принял приказ. Неприятное задание, сопряжённое со всеми силами отстраняемым прочь Гандвиком, стало целью единственного пути. А с ним и личное общение со старостой Фроудом и столкновение с его нечистоплотностью, неуважительной нечистоплотностью.

«Ты придираешься. Снисхождение, Готти, даруй невеждам снисхождение, – вновь успокаивал себя Бек. – Ярл поручает и другое задание, куда более интересное… Найти певуна, который якобы что-то знает…»

Лагман не сдержался и хлопнул себя ладонью по лбу: «Дерьмо голубиное!»

Нормуд подошёл и потрепал по плечу:

– Готти, я вверяю это тебе, потому что это на самом деле важно и тебе под силу. Не послал бы я родного брата в эпицентр начинающейся бури без надобности.

3

Вечерние огни зажглись в таверне, где музыка лютней тихо лилась, а сладкоголосые барды пели о приветах. Бестолковая мелодия ненавязчиво просачивалась в уши патронов и с той же лёгкостью покидала головы, не успев запомниться.

На колонне напротив четырёхместного столика висел плакат с надписью: «Вы пришли без привета? Тогда что вы здесь делаете?»

Руби Роуз, прочитав это, усмехнулась:

– Я всех всегда приветствую. Не людей на улицах, разумеется, зрителей, когда начинаю выступление, – девушка сделала глоток своего пряного чая с ложечкой бренди.

– Это всё так неинтересно и заезжено, Златовласка, не удивляюсь, что ты не имеешь громкого успеха у публики, – флейтист Рэм явно испытывал её терпение.

– А ещё она благодарит всех в конце. Только вот за что? – присоединился Сэм, игрок на лютне.

– Наверное, за то, что никто не ушёл, а дослушал нас до конца. Если ты бренчишь на своей балалайке в шумной таверне, то тебя никто не воспринимает – ты фон. Сброд просто пьёт, а ты делаешь своё дело параллельно. Это всё только для того, чтобы никто не слышал, как падают на пол зубы, выбитые в драке, – барабанщик Тэм вступился за солистку.

– Да, благодарю, – Руби осушила чашку. – Но не публику, если кто-то так думает, то пускай, я не против. На самом деле, я благодарю богов за то, что мы снова можем выступать в славном месте и зарабатывать на хлеб и мёд, иметь ночлег. Жизнь на севере коротка. За каждый её момент стоит цепляться и ценить его. А что касается заезженности, то скажу так: если хотите увидеть что-то новенькое и нестандартное, то нам стоит отправиться в «Варежку». Там сегодня будет выступать Филип.

– Тот самый? Молчаливый?

– Да, парни. Знаменитый музыкант зачем-то прибыл в захолустный Гандвик.

Труппа Руби «Златовласки» Роуз под названием «Роза и три шипа» отдыхала в «Пшеничной таверне», выпивка и еда здесь были сносными, а конкуренты-барды в меру тихими. В шатре «Варвара и ведьмы», в котором Златовласка уже раздала свои приветы публике, ужинать Руби не решилась. Слишком грязно. А в «Варежке» задрали цены в честь приезда Филипа Молчаливого.

– Неужели его не пугают слухи, разлетевшиеся по округе? – Тэм барабанил пальцами по столу.

– Я думаю, что именно они и привлекли музыканта. Несколько лет назад он побывал в Кроссвинде, когда мистические события разворачивались на улицах увядающего торгового аванпоста. Наверняка он ищет вдохновения здесь, – сделал вывод Рэм.

– Может, и найдёт, – согласилась Руби.

Если Филипа интересовали сюжеты о безумцах, дорога в Гандвик и в самом деле представлялась проложенной специально для барда. Заезжие купцы покидали поселение, столь удобное для рыбаков, с испугом на лицах. «Роза и три шипа» нашли же здесь выгоду. Таверны наполнялись до отказу каждый вечер местными, мечтающими забыть заботы и отринуть мысли о злом роке.

Руби, прогуливаясь по берегу Чёрного озера, встречала уже сумасшедших пророков. Адда, обвиняемая ныне в убийстве собственного мужа, активно вела проповедь о водяном великане, что отправляет своих шлюх-дочерей на берег. По словам безумной женщины, со дна слышался его рык, песни русалок, металлический шёпот и клёкот невиданных тварей. Ни сама Руби, ни Рэм, Сэм или Тэм не ощущали ничего подобного.

«До каждого дойдёт очередь! Услышите своё имя замогильным голосом, отзовётесь и умрёте, а промолчите – лишитесь души, став пустым человеком», – вещала одна из старух, чей сын-рыбак утонул в горьких водах.

Кладези с преданиями и байками откапывались в глубинах подсознания перепуганных жителей Гандвика и могли стать основой для новых былин и сказов, леденящих кровь.

– Удачи Молчаливому в поиске наития, – Руби уверилась, что она ему тут может понадобиться. – А пока, я хочу послушать о его прошлых приключениях.

«Роза и три шипа» направились в «Варежку», плотно отужинав, и всё же сэкономить удалось не много.

– По пятнадцать медных монет с носа, – прохрипел вышибала на входе.

Не мало. Ужин в «Пшеничной таверне» обошёлся на всю компанию в половину этой суммы. Но, разумеется, услышать Филипа было дороже. Златовласая Руби раскошелилась.

«Варежка» переполнилась посетителями.

В лёгкой дымке накуренного благовониями зала Руби, Рэм, Сэм и Тэм сумели потеснить селян на длинной скамье, к тому моменту, как на невысокой сцене зазвучал первый аккорд.

Филип стоял к собравшимся спиной, ударил по струнам и томно промычал, мелодично и завораживающе, взял ещё аккорд, дважды притопнул и в пол-оборота взглянул прямо на Руби:

«Вы ждёте историю битвы?!Сложите же руки в молитве!»

Рыжеволосый бард тряхнул кудрями, крутанулся на одной ноге, вновь взял гармоничный аккорд:

«Я спою о героях, что север спасли,В той манере, что духи её донесли…»

Филип ритмично захлопал, создавая переход из своей прелюдии в певучую балладу:

«Как блестят под лунойКупола древних гор,Так зовёт за собойОкунуться в фольклорЭта песня о тех,Кто зажёг в нас костёр,И увёл за мечтойКаждый меч и топор.Ивар Чистый Ручей удалой,Размывающий скверну и грязь.Ивар Чистый Ручей наш герой,Он богами нам посланный князь.Он тот сын, о котором мечтает отецВ каждом доме великой страны.Он тот муж, тот храбрец, тот боец и мудрец,В кого женщины все влюблены.Даже тёмный клинок,Испивающий души,Подчинил ему рок,За ненастьем идущий.Не забыт тот боец,Что бок о бок сражался,Тот лихой удалец,Что вне песен остался.Волэн Звёздная Сталь – богатырь,Эту землю от зла излечи!Волэн Звёздная Сталь – ориентир,Нам светящий в безлунной ночи.Он тот брат, о котором мечтает любой,Он надёжный и преданный друг.Заслонит своих близких широкой спинойИ сразит богомерзких тварюг!»♪ ♪

Руби Роуз приходилось слышать пересказы о подвигах и героях, воспетых Филипом Молчаливым. Ивар Хедлунд, получивший прозвище Чистый Ручей и ныне правил Скайсдором. А вот второй упомянутый – Волэн, хоть и стал живой легендой, но никто не знал, как сложилась его судьба после эпических событий четырёхлетней давности. Златовласка слышала, что фамилия Волэна – Надсон-Нарбут, а о прозвище Звёздная Сталь узнала только сейчас. Возможно, сам Филип его придумал, и случилась это позже событий песенного сборника «Молчаливый голос», продаваемого странствующим менестрелем после концертов.

С финальным аккордом Филип сорвал аплодисменты публики. А вот Рэм весьма громко хмыкнул:

– Эту мелодию я слышал не раз. Ну же, ребята, – флейтист посмотрел на коллег по труппе, – баллада об Альвейг Молнии Запада, даже слова некоторые сохранены!

– И что? Песня о её сыне и его боевом товарище. По мне, так эта отсылка вполне уместна, – Руби впечатлилась не столько лирикой и мотивом, сколько обаянием зеленоглазого менестреля, его голосом: заливистым, с налётом тайны, неумело прикрывающим безудержную страсть натуры.

– А сейчас, я хочу исполнить песню о крае, что подарил мне новые смыслы.

Пальцы Филипа ловко защипали струны, перебирая арпеджио в гармоничном миноре:

«Над простором, укрытом снегами,Воссияет бесцветное солнце,Над Зелёной рекою кругамиСтая птиц белокрылых завьётся.На вершинах Морозных хребтовЗазвенят ледяные сосульки,Улыбнётся грядою зубовМидлкроуна божественный скульптор.А я лютню возьму и перо,Обмакнув в золотые чернила,Опишу красоту и добро,Что благая страна подарила.В жилах кровь закипит у берсерка,Когда он скакуна оседлает.В лучах славы героя померкнетДаже солнце, что ярко сияет.А я лютню возьму и перо,Не жалея заморских чернил,Опишу героизм и тепло,Коим север людей наделил».♪ ♪

В этот раз хлопал и Рэм, а остальные радостно посвистывали:

– Всё верно!

Поднимали кружки с элем:

– За север! За Скайсдор!

– За Гандвик!

– Скёль!

Одобрительный шум, тосты и почести в адрес иноземного трубадура, возможно, могли длиться нескончаемо долго, если бы их не прервал резкий скрип. Входная дверь распахнулась, поток морозного воздуха разрушил атмосферу душевного вечера. Собравшиеся в «Варежке» селяне обернулись к выходу, где вместе с разозлённым вышибалой стояла посиневшая от холода девушка. Она судорожно дышала, и с паром из её рта вырывалось проклятие:

«На дне во тьме поёт он песню,Imo in tenebris ipse cantat canticum,Дрожит со страхом в резонанс,Tremore, cum timor in resonare,Как белокрылая воскреснет,Cum whitefly resurget,На жизнь он нам дарует шанс,Ipse dat occasionem, ut vivere».

Проговорив каждое слово протяжным пророческим тоном на скайсдорском языке и древнем наречии первых королей зимы, девушка упала в обморок, вышибала едва успел подхватить её под руки.

Подавляющее большинство присутствующих застыли в остолбенении, но слышалось и робкое неразборчивое перешёптывание, и только Руби хватило смелости, чтобы подбежав к несчастной предвестнице, оказать ей помощь.

– Положи её на пол, – Златовласка Роуз говорила с вышибалой командно и уверенно. – Кто-нибудь, дайте кружку.

Руби подложила ёмкость под шею девушке, как валик, одновременно проверяя дыхание и язык: «Не запал, горло свободно, – приставленный к носу упавшей в обморок палец почувствовал лёгкое дуновение. – Дышит».

– Мне нужен крепкий алкоголь, всего немного.

Златовласка потёрла смоченными самогоном пальцами за ушами девушки, нанесла полосу алкоголя над губой. Бледная и холодная предвестница дурного очнулась с хриплым вздохом, закашляла. Её глаза растеряно забегали, она вновь пыталась что-то сказать, но сильно заикалась от шока:

– Там на… Килан… утоп…

– Успокойся, – Руби гладила девушку по холодному лбу.

– Нет. Килан, мой брат, он утонул, – прибежавшая в «Варежку» вестница заплакала, заголосила. Но её истерика не продлилась и минуты, хаотично размахивая руками и ногами, девушка вскочила на ноги. – Я покажу, пойдёмте за мной!

Руби хотела угомонить явно замёрзшую сестру Килана, но за спиной Роуз, над тихими недоумевающими переговорами, возвысился поставленный голос Филипа:

– Ты прервала моё душевное представление своим отнюдь недобрым стихотворением. Признаюсь, оно вполне годится в шокирующие пророческие откровения. Я заинтригован и напуган, так как сталкивался с древними проклятиями королей зимы. Веди нас!

Златовласка потерялась на мгновение: в ней боролись жалость и любопытство. А вот патроны «Варежки», даже Рэм, Сэм и Тэм с выпученными глазами незамедлительно двинулись за сестрой Килана, принявшей слова Филипа за безоговорочный побуждающий призыв.

Вместе с толпой Руби совсем скоро оказалась на берегу Чёрного озера. Молодая луна светила на удивление ярко, подсвечивая клубящийся туман своим серебром. Народ встал полукругом, в несколько рядов. Кто-то закусывал пальцы, кто-то платки, вновь роптали, шушукались, охали. Златовласка пробралась мимо своих музыкантов.

Мужчина, очевидно Килан, лежал на сухой траве, припорошенной снегом, запрокинув голову, с открытым ртом и глазами. Посмертная гримаса говорила об ужасе, испытанном в агонии. В том, что Килан мёртв сомнений не было: бледный, промокший, начавший покрываться изморозью. Его сестра присела на корточки рядом и еле слышно причитала. Из толпы вышел и Филип Молчаливый, он подошёл ближе всех к телу утопленника:

– Утонул, значит… Ты вытащила его на берег?

Сестра покойника кивнула.

– За что это нам?! – Руби услышала женский голос из толпы. – Почему боги позволяют злу разгуливать по улицам Гандвика, выныривая из глубин?

Этот выкрик показался Руби Роуз неуместным. Человек утонул. Неизвестно как это случилось, но зачем же сразу искать в этом дьявольские происки?

Предрассудки оказалось популярными, многие поддержали:

– Мы кличем на себя безумие, поддаваясь зовам и голосам.

– Я слышал шёпот прошлой ночью.

– Я что-то видела в окне под утро, что-то в тумане.

Филип осматривал собравшихся с неподдельным интересом, Руби следила за его прищуренным взглядом:

– Вы считаете, что в несчастии Килана виновны нечистые силы? – бард, будто, кость кинул. А собравшиеся с радостью подхватили.

– А Вы точно не знаете, господин певец, – пожилой мужчина в высоких рыбацких сапогах вышел вперёд. – Череда невзгод катится по нашим домам. Безумие, случаи утопления, убийства в помутнении, взять хоть Адду… У Бранки Урссон пропали трое детей, а до этого у Синфрейд близнецы не вернулись домой. А три утра назад Эрза Гафольд нашла своего младшего сына мёртвым. Его тело окоченело, сам малец поседел, а глаза его заволокло бельмами!

– Мой брат – рыбак, господин Молчаливый, – к рассказчику присоединилась пухлая девушка, весьма юная. – И он всегда любил удить на заре, но теперь боится. Говорит, что видел странную девушку на берегу, руки её покрывала чешуя, она пела и звала его в воду. Только молитва Вотану спасла от соблазна, и теперь он зарёкся от рыбалки в сумерках.

– А Фет Хилак? – присоединился парень с длинными распущенными волосами. – Его посадили под замок по обвинению жены его друга Люция, якобы Фет сбросил напарника в ледяную воду, после того, как придушил. Только сам Фет клянётся, что видел драугров, прежде чем выросшая на глазах мглистая завеса поглотила Люция.

Селяне жаловались, собирали в кучу все сплетни, страшилки и домыслы. Руби наблюдала, как Филип довольно кивает, запоминает.

«Фольклорист йотунхеймский», – Златовласка посмотрела на своих музыкантов. Даже они увлеклись россказнями.

– Что здесь за собрание?!

В командном голосе старосты, как и прежде, Руби слышала интонацию умиротворения и рассудительности. Фроуд Горьководный заставил народ расступиться, вышел к Килану, его сестре, Руби и Филипу, потеснив говорящую до этого троицу. Староста Гандвика, седой, худощавый и морщинистый, одетый в серую шерстяную рясу, с длинным посохом, походил на священнослужителя или даже волшебника из старушечьих сказок.

– Что с ним?

– Утоп, – ответил Филип. – А сестра его выдала прелюбопытнейшее проклятие. Как же там…

– Хватит с нас проклятий, – староста Фроуд не дал трубадуру вспомнить стихи, с которыми сестра Килана ворвалась в «Варежку». Горьководный присел рядом с покойником и его сестрой, всё ещё тихо плачущей и держащей брата за руку. – Ты совсем замёрзла, дитя. Тебе следует согреться, мы позаботимся о несчастном.

– Артист говорит правду, – дрожащими губами сестра Килана шептала, но в тишине успокоившихся селян, слова слышались отчётливо. – «На дне во тьме поёт он песню, imo in tenebris ipse cantat canticum, дрожит со страхом в резонанс, tremore, cum timor in resonare, как белокрылая воскреснет, cum whitefly resurget, на жизнь он нам дарует шанс, ipse dat occasionem, ut vivere», – так сказал Килан, когда вылез из воды.

– Подожди-ка, дорогуша, – Филип возмутился. – Он же утонул, а ты вытаскивала его из озера!

Староста Фроуд наклонился над покойником, внимательно его рассматривая:

– Его ударили по голове…

– Я должна была! – сестра Килана задрожала сильнее. – Не брат мой вещал жужжащим голосом, не его душой горели глаза, наполненные красным светом. Нечто ужасающее тянулось ко мне его ледяными руками, – девушка коснулась своей шеи. – Оно хотело задушить меня.

Староста лишь смиренно выдохнул. Руби даже показалось, что Горьководный настолько устал, что некое равнодушие начало брать над ним верх:

– Мы разберёмся в этом. Как и во всём остальном, – Фроуд встал.

– Слишком много всего накопилось! – выкрикнул мужик в рыбацких высоких сапогах.

– Не только для тингов! – подхватила пухлая девушка. – Сколько ещё горя мы испытаем, прежде чем кто-то успокоит зло, проснувшееся в Чёрном озере?

– И на острове с башней! – длинноволосый парень показал в мглистую тьму. Башня, о которой он говорил, как и сам остров, посреди Чёрного озера находилась сейчас вне взора, как и большую часть времени.

– Мы разберёмся, – повторил староста Фроуд. – Перед ужином сегодня к нам прибыл из Бэрбелла сам лагман Готтфрид Бек – брат ярла Нормуда Чёрно-белой Горы, наимудрейший и образованнейший человек во всём фольке!

Жители Гандвика притихли, весть, очевидно, показалась им благой. А вот Филип… Руби заметила некое ехидство в еле сдерживаемой улыбке трубадура:

– И где же до сих пор прохлаждается столь крутой дяденька? – Златовласка отчётливо слышала налёт иноземной издёвки в вопросе барда. – Зовите вашего лагмана. Пора ему поработать и со всеми поздороваться.

Руби вспомнила плакат из «Пшеничной таверны» с надписью: «Вы пришли без привета? Тогда что вы здесь делаете?»

Глаза Филипа сверкали, отражая факелы и лунный свет. Очевидно, его представление в Гандвике только началось.

4

– Да, господин! Да! – куртизанка наиграно стонала, сбивая Готтфрида с ритма.

– Заткнись, – лагман закрыл ей рот рукой.

Проститутка стояла раком на серых простынях, её маленькие сисечки дёргались в такт жёстких фрикций Готтфрида Бека, имевшего её по-собачьи.

В этом акте близости лагман искал облегчения. Наконец кончил после долгих рывков, упал на спину рядом с девкой, зажмурив глаза и переводя сбившееся дыхание.

«Только молчи, молю богов!» – Готтфрид и в самом деле испытал больше облегчение, чем удовольствие. Спустил своё напряжение, чтобы подготовить ум к холодной работе. Её в Гандвике предстояло немало. Но сейчас, лагману по вкусу больше пришлось бы разбирательство на тинге, чем нежности деревенской шлюхи:

– Если ты уйдёшь до того, как я открою глаза, заслужишь денежное поощрение.

Она покинула его бесшумно. Умница. Готтфрид убедился в том, что остался один, прежде чем налил себе эля из кувшина на прикроватной тумбочке и закурил трубку. Горький дым, горькая вода – Горьководный Фроуд вставал следом в этот ассоциативный ряд. Лагман Бек вынужденно общался со старостой Гандвика не первый год, но если его обращения за советом когда-то были редкостью, то за последние месяцы переросли в навязчивую закономерность.

Уверенный в своей долгожданности Готтфрид прибыл в рыбацкий посёлок ещё до ужина. Староста покорно изобразил неторопливость, без всякого форсирования событий расположив лагмана в пустующем особняке Фета Хилака – разбогатевшего рыбака. Своё состояние упомянутый удильщик, ныне обвиняемый женой его компаньона Люция, сколотил не на рыбном промысле. Хотя, счастливчик и остался у дел, в работе он давно не нуждался. О том, как несколько вёсен назад Фет Хилак выловил из Чёрного озера корону, самоцветы и золото, слухи давно разошлись по фольку.