Клёкот из глубин

– Нет уж! В поле спать не будем! Давай, Младший Сын, поднажмём, и я обещаю тебе тёплую мягкую постель и обалденный сытный ужин!

Хорошие слова, подкупающие. Боги это слышали. Мастер и слуга вновь зашагали, затопали с ними и лошади. Голубка крючилась, раскачиваясь верхом.

«Нет, не вздумай! – Скегги побоялся, что может позавидовать хоть на миг её положению. – Да, она в седле, но кто знает насколько устала?»

Младший Сын не из набожного или моралистического сострадания ловил себя на подобных мыслях. Не сочувствие это было, а зависть. Комфорт стал за годы сиротства самой большой ценностью в жизни. Хрут сулил очередную порцию удобств в виде еды и уюта.

«Лучше бы этому обещанию быть исполненным!» – Скегги даже в своей юношеской лёгкости и выносливости еле шевелил растёртыми ногами. Он уже слишком устал, но городские ворота Бэрбелла, наконец, были перед глазами.

Трое дозорных бдели у мощных деревянных створок, ещё столько же в поле видимости патрулировали четырёхметровую стену. Завидев путников, они наградили их не слишком щедрым вниманием:

– В «Колёсах» вы ещё можете успеть на ужин, если хоть чуток ускоритесь, а вот «Старый амбар» гасит огни, – приветствовал один из городских стражей.

– Благодарствую, но мы остановимся в другом трактире, – процедил Хрут.

– Если деньги есть, чего ж не разгуляться, – дозорный посмотрел на Голубку лишь вскользь. – На тинг10 везёте?

Скегги был уверен, что Хрут ответит «нет», ведь встречным купцам он сказал, что везёт девицу ярлу Нормуду, но мастер кивнул, добавив:

– На мудрость богов.

Младший Сын мог бы задуматься, что ярл не устроит тинг, и мудрость богов заменит одно его слово, если только конвоируемую Голубку везут не ему, а ла́гману11. Но Скегги быстро отвлёкся, войдя в ночной Бэрбелл. Двигаясь по главной мостовой, мощённой сосновыми пластинами, затёртыми мокрым песком, и наблюдая за танцующими факелами вдоль улицы, он улавливал городские запахи дерева, смолы и лошадей. Мастер вёл их в трактир. В животе дико урчало.

Дозорный перечислил питейные заведения, от которых Хрут отнекивался, даря надежду на что-то лучшее. Мастер не слукавил. «Колёса» и «Старый амбар» остались далеко за спинами путников, когда они остановились у «Медовых сот».

Троицу с двумя лошадьми встретил местный стряпчий. Хрут пожаловал ему пару медяков, за что тот помог снять с кобылы Голубку. Никто из местных особо не реагировал на закованную в кандалы девицу с мешком на голове.

«Едет так, значит – заслужила», – читалось во взглядах. Конечно, это касалось купцов, кметов и стражи. Хускарлы12 и дружинники ярла запросто могли устроить подробный опрос.

Хрут потянул Голубку за цепь, она шагала, прихрамывая, скорее всего, из-за затёкших ног.

Внутри «Медовых сот» пахло соответственно названию: пряно и сладко. В трапезном зале, куда затолкал Скегги и Голубку Хрут, уже никого не было.

– Усади себя и её и жди меня.

Мастер, несомненно, пошёл договариваться на счёт комнаты и ужина.

Скегги усадил Голубку на скамью, стараясь делать это так, чтобы она не почувствовала особой разницы между ним и мастером, но она почувствовала, и сам Скегги это понял.

Хрут вернулся с официанткой, она несла в руках поднос с чугунками, а он – кувшин и три кружки. Младший Сын набросился на жаркое, как голодный невоспитанный пёс. Мастер недовольно хмыкнул. Ну и пусть, – сирота заслужил обещанное и в очередной раз не собирался кому-либо угождать манерами. Хрут наполнил все три кружки элем, Скегги смутился, до этого мастер не потчевал Голубку пивом. Промочив горло и закинув в рот всего пару ложек жаркого, Хрут принялся поить и кормить их закованную «подругу».

Официантка принесла буханку хлеба:

«Как нельзя кстати», – сирота выловил все куски мяса и теперь жадно уплетал хрустящую корочку, макая в наваристый бульон.

– Надеюсь, что за своим чавканьем и треском за ушами, ты меня внятно слышишь, Скегги.

Слуга на секунду оторвался от чугунка, закивал, но быстро вернулся к поглощению ужина.

– О деле. Нашу Голубку я зарёкся доставить в Бэрбелл вместе с официальными бумагами с просьбой о тинге. Свои преступления она совершила в Доле Высоких Курганов, но схватили её в Фолпуре, – обо всём этом Скегги знал, или, как минимум, догадывался из услышанного краем уха. Но Хрут не закончил. – Однако же заказчик не ярлу Нормуду передать Голубку велел, и не за это аванс выдал.

– А кому же? – Скегги вытер рот рукавом.

Хрут развернул пергамент, не обращая внимания на вопрос:

– Хотел бы я прочитать послание, что передано лагману Готтфриду Беку вместе с Голубкой, прежде чем исполнить контракт и отдать бумаги ему, но не обучен грамоте.

– Как и я, – слуга лишь пожал плечам с юношеским легкомыслием.

– Ты не умеешь читать, знаю. Я передам эти бумаги лагману Готтфриду Беку рано утром, до того, как приведу девицу. Хочу, чтобы ты сделал дубль рун на них. Руки твои не так грубы, как мои.

– Но зачем?! – Скегги едва не прикусил язык, забывшись. Не стоило спрашивать. Это всё хмель и сытость, они могут выводить Младшего Сына из состояния бдительности.

– Это может вылиться в прибыль. Ещё не додумал как, но мысли кое-какие имеются. Сделай это перед сном.

Такое задание не могло обрадовать уставшего, наевшегося от пуза Скегги. В комнате с тремя одиночными кроватями, куда лучшей, чем те, в которых обычно останавливались мастер и слуга, были стол, стул, чернила и масляная коптушка. Хрут раскошелился, а значит, дело действительно сулило большую выгоду.

Пока мастер управлялся с Голубкой, помогая справить нужду и привязывая к кровати, слуга приступил к выведению закорючек, палок, кругов и витиеватых форм.

«Знать бы, что я рисую, было бы легче», – Скегги старался. А как иначе? С денег Хрута и ему достанется благ.

Регулярно оценивая уже скопированные символы, Младший Сын возился с бумагами чертовски долго. Он управился до рассвета, но ложась спать, подозревал, что новая заря уже на подходе.

Пробуждение было мягким, но стремительным. Хрут уверенно приводил Скегги в состояние бодрствования потряхиванием и лёгкими шлепками по щекам:

– Я хочу, чтобы ты не только поднялся, но и проснулся!

Младший Сын глянул в окно, солнце едва встало. Он проспал час или два. Тело ныло, горели необработанные с вечера мозоли. Голова гудела, но была трезва:

– Я проснулся, проснулся! – Скегги пришёл в себя, хотя так и не отдохнул.

– Смотри за Голубкой. Я постараюсь вернуться скорее.

Должно быть, Хрут не планировал платить за ещё одну ночь в «Медовых сотах». Сирота понимал это с сожалением.

Скегги пересел на стул, развернув его к привязанной к кровати Голубке. Только когда мастер вышел из комнаты, отправившись, очевидно, к Готтфриду Беку, Младший Сын услышал птичьи крики. Далёкие. Это ржание и гавканье чаек доносилось с востока. Что за странные пернатые создания. Куда более раздражающие, чем вороны. Вот только Голубку они точно не бесили, наоборот. Скегги заметил, как она дёрнулась, начала тихонько ворочаться.

«Что делать?» – Младший Сын взял топор и встал на ноги.

– Не смей! – он сказал это, но сам не понимал, чего именно девица не должна сметь.

Голова с надетым мешком резко повернулась к Скегги. Голубка замычала.

– Угомонись!

Она только увеличила свою активность. К мычанию добавилось хрипение, даже приглушённый рык. Скегги ударил девицу в бедро ногой. Сразу за этим дал и по рёбрам.

Голубка утихомирилась, но ненадолго. Вновь замычала, теперь жалобно.

Скегги осторожно положил свой топор на стол, приблизился к девице. Его рука сама потянулась к ней. Пальцы коснулись края грубой мешковины, натянутой на голову. Указательный перст ненароком приподнял ткань.

«Какая же она бледная, – Скегги смотрел на крохотный участок кожи на подбородке, палец коснулся Голубки. – Ледяная!»

Младший Сын одёрнул руку. Ком встал в горле. Разве может быть так холоден человек?! С морозным касанием нечто, пробирающее до жути, прокатилось мурашками от кончика пальца по всему телу. Внезапный громкий хлопок едва не вынудил Скегги подпрыгнуть на месте. Он схватил топор. Внутри всё сжалось. Только сирота положил руку на свою грудь, пытаясь инстинктивно утихомирить разбушевавшееся сердце, как новый глухой удар раздался совсем рядом. Теперь Скегги понял, что это птицы со всей силы ударились об окно, оставив два кровавых следа.

– Прекрати, чем бы это ни было! Я з-знаю, что э-это ты! – Младший Сын заикался. Он приблизил топор к шее Голубки, так, чтобы она смогла почувствовать сталь между подбородком и верхним краем железного кольца, обхватившего горло.

Девица притихла. Не стонала, не мычала и не ворочалась, пока Скегги держал сталь рядом с её горлом. Он застыл в таком положении надолго. Разгулявшийся страх перед чем-то неизведанным, колдовским и враждебным заставил потерять счёт времени, но и придал сил.

Младший Сын вышел из состояния оцепенения, только когда Хрут вернулся. Он аккуратно поднял руку своего слуги, отодвинув лезвие топора от шеи их пленницы:

– Не хотелось бы её прикончить, проделав столь долгий путь.

Скегги выдохнул с облегчением, но, как оказалось, преждевременно. Хрут стал отвязывать Голубку:

– Нам предстоит провести ещё пару дней в компании этой брыкливой суки.

– А как же?.. – Скегги почувствовал призрачный предательский кинжал прямо в заднице.

– Лагман Готтфрид Бек уехал из города. Направился в Гандвик. И нам придётся проследовать за ним туда.

Эфемерное лезвие вонзилось глубже, так, что Скегги чуть не вскрикнул.

«Рыбаки на берегу Чёрного озера сходят с ума. Несколько жителей утонули. Дети пропадают, а старые карги шёпотом вспоминают забытые предания. Зло просыпается в округе, недобрые ветры дуют с острова с железной башней. Некоторые кметы уверяют, что видели ходячих утопленников и русалок, выходящих на берег, – вспомнились слова встреченных купцов. – Не кончаются страсти, разворачивающиеся на чёрном берегу, на этом. Люди слышат голоса, скрежещущий металлом о лёд зов. Кто-то разбирает в туманах облики давно почивших родственников. Не одними байками старух и страхами крестьян нарушено спокойствие. Что-то поистине недоброе зашевелилось под гладью Чёрного озера».

К проблеме жгущих незаживающих мозолей Скегги прибавились не только леденящие душу слухи о Гандвике, но и реальный страх, вызванный Голубкой, холодной как труп, таящей в себе нечто необъяснимое.

– Собирайся, мы не задержимся здесь, – скомандовал Хрут.

Слова застряли в горле у Скегги, он только покорно кивнул. Младший Сын уже слишком устал.

2

– Что это? – лагман Готтфрид Бек старался сохранять спокойствие в голосе.

Его помощник буквально вывалил на застеленный белой материей стол охапку свёрнутых почтовых посланий:

– Все от старосты Гандвика – Фроуда Горьководного.

– Почему так много? – Готтфрид брезгливо смотрел на жёлтые, испачканные птичьим помётом письма. – Он всех своих почтовых голубей строем прислал?

Помощник лишь развёл руками.

– Открой окно, меня тошнит от запаха дерьма этих пернатых.

Холодный воздух проник в кабинет, разбавив противный лагману дух птичьих экскрементов. Мороз с улицы закрался следом. В белёных стенах рабочего места Готтфрида Бека, освещённых бледным солнцем и большой керосинкой, атмосфера зимы ощущалась исключительно свежей и чистой.

Неказистые бумажки, присылаемые сельским старостой с необычайным упорством, навевали мысли о неуважительной настырности. В своей пиндитности лагман Бэрбелла порой путал сам себя в отношении жестов других людей. С годами он научился хоть иногда одёргивать себя, не вслух повторяя: «Ты придираешься. Снисхождение, Готти, даруй невеждам снисхождение».

Лагман Бек слегка поёрзал в своём обитом коровьими шкурами кресле, двумя пальцами коснулся ближайшего письма, обуздал себя и уже использовал руки без ограничений, разворачивая послание старосты Гандвика. Готтфрид пробежался глазами по тексту, тихо бормоча под нос отдельные фразы:

– Угу-угу, … утонул, … жена обвиняет его напарника Фета Хилака, прошу содействовать в организации тинга, по просьбе… – лагман усмехнулся. – Тоже мне, высокородные господа-рыбаки!

Готтфрид небрежно швырнул письмо в раскрытую деревянную корзину в углу, взял другое:

– Трое детей Бранки Урссон бесследно пропали. Горюющая мать выдвигает обвинения своей соседке, старушке Брундге, … так-так, … ведовство… Чушь!

Ещё один свиток угодил в корзину, Готтфрид вновь продемонстрировал меткость и пренебрежение:

– Ну, а тут?! – лагман Бек уже не шептал. Это интересное сообщение он намерено озвучил помощнику. – Послушай:

«Почтенный лагман Готтфрид Бек, обращаюсь с новым прошением. Не откажите содействовать и разобраться в сложнейшей ситуации. К прочим напастям Гандвика прибавилось семейное преступление. Адда Бьёрд убила собственного мужа, хладнокровно зарубив топором. Факта сего деяния женщина не отрицает, но изъясняется в пользу своей невиновности. Клянётся именем богов, что своим поступком избавила супруга от власти злых сил. Накануне происшествия Адда, как сама утверждает, застала мужа на берегу Чёрного озера, предающегося утехам с русалкой. Но можно ли в подобное верить? Весь Гандвик в помешательстве, и нет никакой возможности судить многочисленных обвиняемых за пеленой массового помутнения. Все надежды на Вас и Вашу мудрость.

С почтением к ярлу Нормуду и Вам, староста Фроуд Горьководный».

– Уровень грамотности и нравы жителей Гандвика отличаются от таковых в Бэрбелле. В невежестве они лишь просят о помощи.

«Вот-вот, в невежестве. Стоит быть снисходительным, – слова помощника заставили на минуту задуматься. Готтфрид запустил пальцы в каштановую бороду, тронутую едва заметной сединой, дёрнулся, понюхал кисть. – Дерьмо голубиное». Вслух лагман сказал иное:

– Моя мудрость служит ярлу и столице фолька. Об отъезде не может быть и речи. Составь письмо с отказом, деликатным, но строгим.

– Слушаюсь, – помощник поклонился и развернулся к выходу.

– Погоди, – в ответ на оклик юный клерк неуклюже изобразил вернувшееся внимание. – Забери эти грязные свитки.

Помощник лагмана сгрёб почтовые послания со стола, нагнулся к корзине. Доставая прочитанную корреспонденцию, он несколько раз ронял и поднимал несчастные свёрнутые листки.

В ожидании избавления от посланий надоедливого старосты Фроуда Готтфрид старательно обтёр руки о подол своего бордового кунтуша, поправил пучок волос на затылке. Молодой клерк всё возился:

– Шустрее, пожалуйста.

Когда парень наконец пленил все письма своими объятиями и по-настоящему был готов оставить лагмана в кабинете, тот поинтересовался:

– Ярлу докладывали об этой… – Готтфрид подбирал слово, – суете?

– Официально нет, но длинный дом впускает слухи с завидным гостеприимством.

Бек кивнул, сощурился и помотал рукой. Помощник с неловким поклоном покинул кабинет.

Слухи и сплетни давно стали и спутниками жизни Готтфрида. Домашняя стража длинного дома ярла, работники канцелярии лагмана, просители и, наверное, даже птицы щебетали, нагоняя смуту. Постоянно. Мало людям реальных происшествий, нужно придумать ещё. Четыре послевоенных года даровали не только спокойствие, но и скуку. Если нормальный человек, по меркам лагмана Бека, должен наслаждаться тишиной, то всякие невежды убивают её. Делают свои словесные вбросы, чтобы куры раскудахтались.

Готтфрид даже несколько заскучал по минувшим годам, когда трудился в канцелярии штаба. Никому не было дела до глупых деревенщин, проблем доярок с их коровами и мордобоев в корчмах. Война обращала народ на себя.

«Скотина ли я, размышляя о скуке по войне? Негораздок? – лагман уставился в потолок. – Кто меня судить будет? Как всегда эти недалёкие олухи?»

В канцелярии лагмана Готтфрида Бека боялись. Здесь он воплощал не только мудрость и закон Скайсдора. Он был конунгом каменной башни, высившейся над неправильными улицами Бэрбелла. Своим присутствием и видом глас правосудия вынуждал роптать и людей на мостовых столицы восточного фолька. И всё же нашлись те, над кем не имел власти Бек.

Длинный дом ярла Нормуда вместил в себя героев передовой. Хускарлами Чёрно-белой Горы стали ветераны, дружинники, бок о бок стоявшие со своим ярлом против сил Заспиана на минувшей войне. Когда Готтфрид встречался взглядами с этими свирепыми воинами, ему думалось, что за обжигающим взором может полететь плевок, его остужающий.

«Канцелярская крыса», – читал во взглядах высоких воинов Готтфрид.

Читал или снова путался, строя самоуничижительные диалоги? Случаев реального столкновения с подобным преступным неуважением не было.

«Берсеркеры. Рыкари, – лагман всё смотрел в потолок. – Война давно окончена и толку от вас, как от чаячьего гавканья. Судить могу только я. Ибо я – слово закона».

Готтфрид поднялся из-за стола, громко топая, направился к двери. Коридор с белёными стенами был не столь светел, как кабинет лагмана. В весьма узком проходе, где двое разминутся лишь, если один прижмётся к стенке, пропуская другого, Бек чувствовал всю полноту своей власти. Здесь он не уступал никому. Клерки, стража и слуги обтирали побелку, чествуя самолюбие гласа закона.

Лагман покинул рабочее место не только за порцией льстивого угождения. В полдень он каждый день приносил молитвы у алтаря Зиу – бога чести и справедливости.

«Не словом единым, водою пролитым,На чашу кладутся дела.Тысячей правд будет истина свита,Мудрости Зиу хвала!Не одними глазами, а звёздами яснымиОсвещаются наши пути.Помоги же просящим слепцам несогласнымДобродетель скорее найти», —

прочитал Готтфрид, когда помощник нашёл его у статуи Зиу, запечатлённого в камне с длинной бородой и двумя шипованными щитами в руках.

– Почтенный лагман, хускарл ярла Нормуда передал, что Чёрно-белая Гора хочет видеть Вас.

«Слухи и сплетни, кудахтанье и гавканье, – Бек не удивился. – О чём, как не о Гандвике ярл может желать говорить в эти дни?»

Медлить, когда суровый повелитель Бэрбелла вызывает к себе, не мог позволить даже Готтфрид. Долг с полным отсутствием интереса вёл ноги лагмага Бека в длинный дом. Чёрное и белое – два цвета озёр, что дают начала акведукам столицы восточного фолька, два цвета Нормуда, они правили и в его резиденции.

Громкий топот сапог Готтфрида вновь обращал внимание домашний стражи, магнитом тянул и надменные взгляды хускарлов. Бек смотрел в ответ и видел за уничижительными взорами только скуку. Воители не могут сидеть в няньках у ярла так долго. Мир с Заспианом может вконец способствовать их увяданию. Ощущалось, будто и мышцы у крепких бойцов сдулись. Даже почтенный ярл в этот день виделся уставшим и не столь грозным.

Нормуд ждал лагмана на троне, полулёжа, у подножия стоял приносной стол с бочонком мёда и парой рогов. Ярл не поднял взгляда на вошедшего Готтфрида. Мускулы на лице правителя хаотично подрагивали, кожа складывалась в гармошку на узком лбу, глаза хмурились. Только громкий стук сапог Бека о сосновый дощатый пол смог прервать глубокое раздумье Нормуда:

– Приветствую, Готти, – ярл свистнул и один из хускарлов принёс стул с высокой спинкой, поставив напротив трона за стол. Владыка велел ему: – Подбрось дров в очаг, кости подрагивают от сквозняков.

– Я пришёл немедля, – учтиво кивнул лагман.

Нормуд указал на стул:

– Угощайся мёдом, располагайся. Я не люблю закусывать, как ты, конечно же, знаешь, но если захочешь, попрошу принести солонины.

– Напиток богов приятен сам по себе.

Готтфрид сел и наполнил рога. Он уже понял, что разговор не обещает быть кратким. А значит, можно не отказывать в мёде, сегодня других дел не будет.

– За фольк, Бэрбелл и все провинции! – ярл без лишней скромности осушил свой рог, пролив две тонкие струи по усам и бороде.

– Скёль! – поддержал Готтфрид. С обжигающим горько-сладким мёдом, пробирающим насквозь, Бек ощутил свою правоту. Он знал, он знал, что сейчас речь пойдёт о нём!

– Гандвик, – ярл поместил рог в подставку. – Ветер донёс до меня: о чём там судачат рыбаки, вместо того, чтобы удить рыбу. Ветер, да, ты не ослышался, Готти. А как ещё назвать воздух, рвущийся из ртов глупцов с пустым звуком? Русалки выходят на берег и предаются утехам с мужами. Пусть хоть одна явится сюда, я только за!

Нормуд рассмеялся, лагману Беку нравился тон, с которым ярл трактует сплетни, добравшиеся до его ушей. Но это ведь только начало:

– Веселье на этом кончается. Кровавые разборки с жёнами – не то, чем вспоминаются добрые попойки. А ещё и другие вести: дети пропадают, – Чёрно-белая Гора наполнил рога. В этот раз он не говорил тостов, просто пил, медленно и горько. Готтфрид следовал примеру. – Это неизбежно: терять детей. Кто не был хулиганом? Зима началась. Забавы на берегу озера порой приводят к беде, когда беспечная ребятня заигрывается. Да и обследование пещер и крутых скалистых выступов может стать предпосылкой для лиха. Но не так, Готти, не так. Да и не винят просто так своих соседей безутешные родители. Не так, Готти, не так.

Ярл замолчал, залпом допивая мёд, выдохнул и тихонько зацокал. Лагман Бек расценил это как передачу эстафеты разговора:

– Байки, рождённые невеждами. Староста Гандвика – Фроуд Горьководный, завалил меня письмами с просьбами и жалобами. Якобы ему не хватает мудрости и знаний закона, чтобы разобраться в преступлениях помешавшихся селян. Я уже отдал приказ своему помощнику: написать письмо с отказом. Рыбаки беснуются из-за зимы. Вот и всё.

– Больше обычного, и гораздо. Я бы закрыл глаза, сославшись на такие же умозаключения, как и ты, Готти. Но сейчас не могу.

«Сейчас. Определённо ярл делал акцент на этом. Время. Настоящее время. Оно имеет чрезвычайное значение», – понимал лагман Бек.

– Мне нужно спокойствие. Рядом с Бэрбеллом хотя бы. Тебе ли не знать, как простые слухи и сплетни заражают людей меланхолией и тревогой. С таких мелочей начинается хаос, закручиваясь в порочный круговорот, – ярл вновь наполнил рога мёдом.

– За порядок! – предложил Готтфрид.

– Скёль!

Лагман Бек не мог не уважить Нормуда, не допив до дна, несмотря на то, что крепкий напиток уже туманил разум.

– Пойдём, подышим воздушком, – Чёрно-белая Гора поднялся с трона. Такое приглашение пришлось Готтфриду в масть.

Ярл повёл лагмана через узкий коридор. Освещённый редкими керосиновыми светильниками, то поднимающийся лестницами, то опускающийся лёгкими скатами, путь вился в неизвестность. Бек ожидал, что Чёрно-белая Гора выведет его на веранду длинного дома, но он завёл в место, о котором Готтфрид и помыслить не мог.

Спустя четверть часа ходьбы впереди забрезжил свет. Вдохнув морозный воздух, покинув полумрак, лагман обернулся. За плечами высился крутой скалистый выступ. Плоская каменная площадка выдавалась над обрывом среди отвесных граней Морозных гор. Дальше, на восток, тянулась широкая кладка, прочная, едва двигающаяся вопреки упорному ветру.

– Дорога ведёт вперёд, ступай, не боясь, – обернувшись, сказал ярл Нормуд и сам последовал собственному наставлению.

«Где мы? А главное: куда мы?» – лагман Бек ступал за Чёрно-белой Горой и интригой, которую тот нёс.

Кладка переправила через пропасть на новый каменный выступ, закрутившийся, переносящий на другую часть невероятной дороги. Она продолжалась массивными деревянными тропами, повисшими на краю скалистого ската. Внизу шумели широкие ручьи, и гавканье чаек слышалось с новой силой.

Невероятная дорога привела на скромную пристань, к заливу, где у единственного дока встала на якорь галлея.

Готтфрид взбодрился и восхитился:

– Невероятно. Я и не знал об этой гавани, как и о тихом заливе. На картах этого места нет.

– На тех, что ты видел, может и нет, – ярл полюбовался видом какое-то время, прежде чем продолжил. – Непреодолимые рифы разделяют эту гавань с бэрбеллской. Оттуда отрезан путь на север и северо-восток мелководьем и зубастыми выступами пород, но отсюда путь открыт в необозримые дали. Это место отстроилось в рекордные сроки. С рабской силой пленённых заспианцев, что были скормлены морским богам, мы управились за три года.

– Рабам? Я не слышал…

– Война дала нам хотя бы что-то. Одд Ледяная Ладонь знал, что взять с южан за вероломство.

Двухлетняя война Скайсдора с Заспианом окончилась четыре года назад. А когда началась, севером правил конунг Уве Хедлунд. В молодости, вместе со своей супругой Альвейг Молнией Запада, он смог объединить восточные и западные фольки, установив единоличное правление Скайсдором. Но к времени нашествия юга Уве здорово изменился. То ли смерть жены, то ли душевный недуг превратили его в замкнутого, слабого и малахольного человека. Нужно было собирать волю в кулак, вновь созывать вождей под единое знамя, а конунг затворился в своём оплоте в Айскресте.

Тогда на подмогу пришёл его брат – Одд Хедлунд по прозвищу Ледяная Ладонь. Он объединил силы Скайсдора и разбил неприятеля. В уплату мира вероломный юг передал северянам Ниглертоновскую заставу, земли окружающие её, пастбища и фермы к югу от Шипов ярлов и Мидлкроуна. Как теперь узнал Готтфрид, вожди, следовавшие с Ледяной Ладонью в поход, обзавелись и рабами.