скачать книгу бесплатно
– Гертруда Ивановна, могу я вам доверить семейную тайну?
– Я – могила!.. – сказала она это таким убедительным тоном, что я буквально увидел на ее месте прямоугольную яму двухметровой глубины.
– Вот если бы у вас был смертельно болен ваш сын?
– Боря?! – вскинулась она и торопливо зашептала: – Свят, свят, свят… – и только что не перекрестилась. – Настя тяжело больна? – догадалась она. – Потому вы ей всё прощаете…
Мне оставалось только кивнуть, приложив палец к губам. Она сделала шаг ко мне и даже приобняла.
– Простите меня, старую дуру. Меня ведь почему назвали Гертрудой…
И тут я поразил ее своим прозрением:
– Ваш отец любил Германа Гессе и назвал вас в честь его романа «Гертруда»…
Моя собеседница остолбенела. Набрала воздуху побольше, чтобы высказать свое восхищение:
– Я видела, что вы умный человек, но вы очень умный человек.
– Сам себя боюсь, – отшутился я.
– Ага, а я, как глупая героиня романа, часто не замечаю в жизни главного.
– Это вы простите меня… за Настю…
– Да что вы?! Экая ерунда! Она же права! – вдруг призналась Гертруда Ивановна. – Но эта Галина всё равно дура и недостойна моего сына.
– Главное, чтобы они родили вам достойных внуков…
– Ой, и не говорите, – расцвела Гертруда Ивановна и шепотом добавила: – Мне самой не терпится потискать маленьких Борисычей.
Я едва сдержал смех. А на улице с сигаретой в зубах и дурацкой маской на подбородке я улыбался именно как Иванушка-дурачок.
Вернувшись в квартиру Аглаи, я застал последний акт нашей пьесы.
Гертруда Ивановна принесла испеченных собственными руками пирожков с капустой, которые научила ее печь соседка снизу Варвара Петровна, умершая месяц назад от ковида, а также и финиковое варенье, о котором я узнал впервые в жизни. И все трое сидели за чаем на кухне. Настя уже попросила прощения, Аглая и Гертруда Ивановна взаимоизвинились, а я продолжал улыбаться как дурак. И пирожки, и варенье были очень вкусными…
* * *
Я не люблю историй с печальным концом. Их хватает в жизни. Поэтому останови меня, читатель, когда придет время, чтобы эта история не стала такой же… Впрочем, и эту-то меня попросил по старинке записать мой друг Слава Карпенко, надеясь продать ее как идею для кино одному из каналов. А я просто не люблю историй, как о Ромео и Джульетте. Про таких, как я, говорят: печальный оптимист или оптимистический пессимист. Друзья мои часто удивляются, когда я им с радостью сообщаю, что перевернута еще одна страница Апокалипсиса. А во время пандемии уж и последние оптимисты тупиковой цивилизации насторожились. Друзья удивлялись не тому, что я умело предсказываю развитие апокалиптического сюжета, а радуюсь этим судорогам. Впрочем, сначала они надо мной смеялись, когда я еще в девяностых годах сказал, что мы вернем Крым без всяких боевых действий, но, когда это произошло, вспомнили. И с ужасом увидели, что и всё происшедшее на Украине потом я предсказал намного ранее. И войну в Сирии… Про вирус я не говорил, потому что вирусов этих разработана тьма тьмущая, и он один из немногих. Надо не вирусы считать, а трубящих Ангелов. И друзья не понимали, чему же я так радуюсь, когда говорю: да скорее бы уже! А чего еще ждать от человечества, для которого мерилом всего стала экономическая эффективность?
Даже произносить последнее словосочетание противно. И у техногенной цивилизации может быть мечта. Но теперь и мечту подменили сначала на шуршание бумажных денег, а теперь и на попискивание в глобальной сети электронных, которые и учету-то не поддаются. Искусственному интеллекту никогда не превзойти человеческий, потому как не по образу и подобию, а вот в кабалу электронному кошельку человечество пришло добровольно, исходя из стремления к комфорту. Даже покупать – не отрываясь от кресла. Расплачиваться – не слюнявя купюры. Наивно полагая, что так их виртуальная наличность лучше сохранится, и мысли не допуская, что тот же вовсе не умный интеллект, но по чьему-то приказу может их в одночасье обнулить. Кстати, эту вовсе не утопию Слава тоже просил у меня для сценария фильма-катастрофы. А вот Гертруда Ивановна со мной соглашалась. «Книги и деньги должны быть бумажные! С ними нужны тактильные отношения!» – говорила она. «И чему ты радуешься?» – спрашивал меня Вячеслав Карпенко таким тоном, как будто я накаркал очередную глупость человечества или оправдываю злорадство торжествующих каинитов. «Да скорее бы уже! – повторял я. – Ведь потом будет Новая Земля и Новое Небо. Пусть не для всех, а для тех, кто это заслужил осознанным выбором добра, любви и правды, но хоть кто-то на этой планете будет по-настоящему счастлив. И не будет знать болезней и смерти».
Слава, конечно, в общих чертах знал какие-то ключевые моменты Писания, даже крестик на груди носил, но был из тех, у кого вера имела прикладное значение. Этакий Бог на всякий случай, этакий Спаситель как лучший человек… Слово «эсхатология»[1 - Эсхатология (от др. – греч. ??????? – «конечный», «последний» + ????? – «слово», «знание») – система религиозных взглядов и представлений о конце света, об искуплении и загробной жизни, о судьбе Вселенной и ее переходе в качественно новое состояние. Также отрасль богословия, изучающая эту систему взглядов и представлений в рамках той или иной религиозной доктрины.] таких людей пугает, как меня пугает квантовая физика, о которой я имею весьма смутное представление, но которая, как это ни странно, своими изысканиями проговаривается, что мир не мог возникнуть случайно. Впрочем, не имеет смысла спорить о научных парадигмах: сегодня у них Вселенная расширяется, завтра начнет сужаться, а послезавтра им всё-таки придется задуматься, что даже слитые пространство и время не определяют мир измерений. И придется думать над тем, что без цифр понимал Андрей Рублев, когда писал свою гениальную «Троицу»; придется задуматься над выстраданным христианами Символом веры, в котором еще до всякой физики и время, и пространство были облечены в Вечность, которая может быть только у Бога. И подумать, как же Бог Отец и Бог Сын (рожденный прежде всех век!) и Дух Святый есть одно целое. И преподобный Сергий Радонежский, которому и грамота не давалась сначала, видел решение этой задачи так же ясно, как мы каждый день видим (пока еще) восходящее солнце. И даже слепые знают, что оно есть и восходит…
Но вернусь к тому, что я не люблю историй с печальным концом. И наверное, надо рассказать о том, как с помощью Василия Абдурахмановича и Николая Петровича мы уладили все вопросы с загсом и начали оформлять документы на удочерение. Настя при этом, похоже, передумала болеть. Она летела! Она наслаждалась каждым днем возвращенного детства. Эх, если б вы знали, какое это счастье в современном мире, если ребенок интересуется не гаджетами и компьютерными играми и просит почитать на ночь книжку или сам тебе читает вслух! Этого не купишь ни за какие деньги! Этого не бывает по приказу! по щелчку пальца!
А ведь рядом была Аглая, которая включилась уже не в игру, а в жизнь, и, надо признаться, у нее это получалось лучше, чем у меня, на том простом основании, что она была женщина. Женщиной она стала и для меня. Не ждите, я эту повесть рассказываю не для того, чтобы сейчас долить сюда эротики, для этого есть средней руки литературные онанисты, которым больше нечем привлечь читателя, кроме как более-менее талантливо распалять его похоть. Я же ограничусь тем, что скажу: Аглая, неожиданно для себя став матерью, умела и оставаться женщиной, той женщиной, о которой я рассказывал вначале, – за которой хотелось идти. Быт, хобби, друзья и время таких женщин не съедают. Аглая знала себе цену, но и знала, что за эту цену надо выдерживать конкуренцию. Однажды мы посмотрели с ней фильм Эмира Кустурицы «По Млечному Пути» с несравненной Моникой Белуччи, которой на момент съемок в фильме было пятьдесят два года, но предстала она в фильме такой, что двадцати-тридцатилетним красавицам рядом с ней нечего было делать. Я хотел было сказать об этом завороженной и плачущей над последними кадрами фильма Аглае, но хорошо, что быстро сообразил: рядом со мной собственный вариант Моники Белуччи. Только один раз она поставила меня в тупик неожиданным вопросом – считать ли наш брак формальным или если принимать все события как Божий Промысл, то следует ли считать его благословленным на Небесах. Впрочем, ответить я ей не успел, потому что она избавила меня от рассуждения на эту тему простым, чисто женским ответом на всё.
– Знаешь, – сказала она, – а какая разница, если мне с тобой хорошо? А тебе?
– Ты еще спрашиваешь?
Она улыбнулась той самой улыбкой, какой, наверное, улыбалась растерянному Адаму обольстительница Ева.
…Я не люблю историй с печальным концом…
* * *
Первым нам позвонил Николай Петрович. Он, разумеется, спросил, как там Настя, и, получив ответы на все банальные вопросы, напомнил, что нужно пройти контрольное обследование. По его голосу я понял, что он чего-то недоговаривал. И я буквально стал вытягивать из него всё недоговоренное…
– Тут такое дело… Контрольное обследование пройти надо, но на нем вдруг очень рьяно стали настаивать органы опеки. Возможно, это связано с тем, что на подходе документы об удочерении… Но…
– Что – но? – нетерпеливо потребовал я.
– Да… Вы приедете… Я скажу…
Не успел я положить трубку, как мне позвонил самый добрый татарин из всех, которых я знал, Василий Абдурахманович.
Он заговорил вдруг настораживающим печальным голосом.
– Да вы что все, сговорились? Что происходит? – спросил я уже раздраженно.
Василий Абдурахманович ответил, что приедет в больницу, когда мы привезем Настю на обследование, и там мы поговорим не по телефону.
Мне оставалось только пожать плечами, но на все вопросы вдруг ответила наша ясновидящая Настя.
– Они снова хотят забрать меня? – даже не спросила, а вопросом сообщила девочка, когда я отключил мобильный.
– Кто? – напряглись мы с Аглаей.
– Иностранцы. Они уже хотели. Когда я сильно болела. Ковид им помешал. Они, наверное, заплатили за меня. Я смотрела по телевизору, как детей продают за границу.
Мы с Аглаей тревожно переглянулись. Мы уже давно поняли, что Настя ничего попусту не говорит.
– Ты звонил директору детдома? – спросила Аглая, пока Настя была в ванной комнате.
– Звонил.
– И что он сказал?
– Молиться…
Аглаю мой ответ нисколько не удивил и не раздосадовал. Она окинула гостиную внимательным взглядом, точно пыталась найти затерявшегося в быту Бога. Потом приняла нужное решение:
– Так, значит, пойдем в монастырь. Благо, что недалеко.
Выглянула в окно, где застыла перед первыми заморозками стальная хмарь, из которой выпадали, словно огонь свеч, золотые купола храма за монастырской стеной.
– Собирайтесь! – скомандовала мама Аглая, когда в комнате появилась Настя.
Последнюю уговаривать не пришлось и ничего объяснять – тоже.
Но в монастырском дворе, когда мы еще не вошли в храм, нас встретило неожиданное препятствие в виде инокини с метлой. Вполне себе молодая женщина обратила на нас взор, когда мы осеняли себя троекратным крестным знамением у входа. Взгляд ее остановился на обтягивающих фигуру Аглаи джинсах. Следует признать, платок на голове не очень-то спасал этот несколько вызывающий для обители вид.
– Что ж вы в штанах-то в храм. Да еще в таких, – тихо, но жестко заметила сестра, неторопливо помахивая метлой.
На какое-то время мы замерли. Явное смущение испытал только я, будто сам был без штанов. Но в Аглае снова включилась современная добротная и сообразительная мамаша, которой палец в рот не клади.
– Благодарю вас за замечание, дорогая сестра, – стальным, как погода, голосом начала она, – но вы не подскажете: если срочно надо к Богу, надо обязательно сбегать переодеться? Вы думаете, для Него важно в чем, а не с чем? А вы не думали, что человеку, может, и надеть, кроме этого, нечего?
Хорошо, что Настя молчала. Похоже, ей было интересно, как будет дальше выкручиваться ее непутевая мамочка.
Монашка растерялась, но пробурчала:
– По вам не скажешь, что вам нечего больше надеть…
И Аглая поставила победную точку:
– А по вам не скажешь, что ваши мысли целиком заняты служением Всевышнему и не-осуждением ближних.
Я бы даже кашлянул от такого, в сущности, правильного понимания, пусть и идущего вразрез с некоторыми этическими нормами. Сестра уткнулась взглядом в ворох разноцветных листьев под метлой и тихо сказала:
– Простите…
– И вы меня, грешную, простите, – размякла Аглая. Сталь в голосе расплавилась, и она снова приняла верное решение: – Так, доча, с папочкой идите, за меня, грешную, тоже помолитесь. Икона Анастасии Узорешительницы в левом приделе. Я уже всё узнала. Я тут пока… На улице помолюсь. А то действительно в джинсах как-то не с руки… – Она бросила скептический взгляд на свои стройные ноги: – Или – не с ноги…
В храме Настенька была тихой, но сразу пошла к образу Спасителя. Она что-то шептала, а когда я тихонько подошел, то услышал лишь «папа Сережа» и «мама Аглая». И не стал мешать детской молитве. Нужно было еще заказать сорокоуст о здравии Анастасии. А то и неусыпаемую псалтирь, которую читали круглые сутки в обители сёстры. Настя нашла меня у иконы целителя Пантелеимона. Я тихонько указал ей на небольшой образ Анастасии Узорешительницы, на что она шепнула:
– Я всё сказала Отцу Небесному, что надо – Он ей сам скажет…
И в этих словах было столько детской непосредственности и веры, что я сразу понял: Он ей скажет. И вспомнил эпизод из Евангелия, где Иисус говорит ученикам не запрещать детям приходить к Нему: Ибо их есть Царствие Небесное. Именно этой непосредственности…
– Больных должны причащать без поста, – вернула меня на землю Настя, и мы пошли спросить об этом у дежурной сестры в церковной лавке.
* * *
Вечером приехал на пыльном уазике «Патриот» Василий Абдурахманович. С ним приехал и встревоженный, взъерошенный Витя. Пока они с Настей обнимались и делились новостями, как брат с сестрой, директор детдома излагал нам суровую и подлую действительность.
– Мне придется забрать Настю… – начал он, но немой вопрос в наших глазах был настолько сильнее всего того, что мы с Аглаей могли сказать, что он на какое-то время потерял дар речи.
Опустил глаза в пол и стоял, как нашкодивший школьник, переминаясь с ноги на ногу.
– Дело в том, что они раньше вас подали документы на удочерение. У них преимущество.
– И деньги… – добавил я.
– Большие деньги, – согласился он.
– Они вот так прямо хотят усыновлять-удочерять больных русских детей? – с непримиримой ненавистью в голосе спросила Аглая.
– Они обеспечат ей дорогостоящее лечение, – предположил я, уже начав смиряться.
– Вы что, дурак? – рубанул вдруг Василий Абдурахманович.
– В смысле?.. – удивился я.
– В прямом! – раньше меня догадалась Аглая. – Тут ты будущего не видишь, футуролог! – В ней включилась сварливая жена.
– Они дадут ей умереть. Первым умрет пораженный мозг, а там…
– А там?.. – стало доходить до меня.
– А там они посмотрят, не поражены ли другие органы, которые можно использовать… чтобы… продлить жизнь богатому человеку… Они, между прочим, оплатили и первый курс лечения. Ну… им метастазы не нужны…
– И еще страховку получат… – вбила последний гвоздь циничного капитализма в мое сердце Аглая.
Я посмотрел на Настю. Она показывала Вите игрушки, весело щебетала, но, мне кажется, знала, что ее хотят удочерить «на запчасти»…
– Вообще, они раньше здоровых брали. А теперь вот ограничения. Государство стало детей защищать. Но больных – с целью дорогостоящего лечения – можно.
– А все эти фонды… Ну, по телевизору… Ну… деньги собирают? – Мне нужно было переварить этот яд. Или – этот ад?
– Фондов – несколько, детей – тысячи, – вразумил меня Василий Абдурахманович.
Когда мы уже пили чай, приехал Николай Петрович. Он прибыл с замечательной идеей. Чтобы высказать ее не при Насте, он пригласил меня и Василия Абдурахмановича на перекур на улицу, хотя сам не курил. Там же сразу поделился:
– Я предлагаю обострение!
– У Насти? – догадался я.
– Конечно, мы положим ее на время в больницу. Я… – он перешел на хриплый шепот, – я обеспечу нужные анализы несмотря на то, что сейчас они более чем удовлетворительные. Это позволит нам выиграть время. Мне нужно пару дней…
– Но как бороться с органами опеки? Если им уже заплачено, а доказать мы ничего не можем? – усомнился я.
– У меня тоже есть связи, я их включу, – задумчиво сказал директор детдома, точно именно в этот момент он нащупывал в своем сознании эти самые связи. – Давайте так. Вы можете уехать куда-нибудь хотя бы до завтра, пока Николай Петрович всё подготовит в больнице?
Я тоже включил все возможные связи в своей голове:
– Да, у моего друга есть квартира в старом доме, где нас никто не найдет.
– Вот! Я вас не нашел, сегодня… Еще бы свидетеля…
– Есть такой человек. Наша соседка. Ее зовут Гертруда Ивановна, мы прямо сейчас к ней зайдем и всё объясним.
– А она поймет? – усомнился Николай Петрович.
– Она за больного ребенка армию остановит, – успокоил я. – И – она друг нашей семьи.
