скачать книгу бесплатно
Я впервые произнес слово «семья» в том понимании, в каком его произносят по-настоящему семейные люди.
Гертруде Ивановне долго ничего объяснять не пришлось. Она не только всё быстро поняла, но и мгновенно наполнилась праведным гневом, который выразила явно ей не присущей, но выражающей, видимо, крайнюю степень ее ненависти фразой:
– Сталина на них нет!
* * *
Аглая, когда я призвал всех собраться, тоже не задавала лишних вопросов. Есть всё же женщины не из киносериалов, в которых правнучки Евы нелепым и наивным торможением подводят любое дело под провал. Чтобы не вызывать подозрений, мы оставили машину Аглаи на стоянке, а за нами приехал Слава Карпенко, который хоть тоже не задавал лишних вопросов, но то с явным непониманием смотрел на Настю, то с едва скрываемой ко мне завистью на Аглаю. «Богиня» – это единственное, что он мне шепнул уже на лестнице.
Дом, в котором мы решили укрыться, принадлежал моему богатому другу и однокурснику. Он отстоял его от сноса другими богатыми людьми, которые хотели построить на его месте очередную стеклянно-бетонную пустышку под офисы и магазины. Это был старый кирпичный дом, построенный еще в царские времена при одном из заводов, которого уже не было. Завод снесли, но вот с домом не получилось. Товарищ мой разрешил мне приезжать туда и жить сколько угодно. Для этого он держал свободной одну из реставрированных им квартир. Там я прятался сначала от собственного развала, развала супружеских отношений, затем от одиночества и желавших меня пожалеть, а также от тех, кому от меня было что-то надо, а таких было большинство. При этом им было абсолютно наплевать, что я сам нуждался в помощи. Однокурсник мой по этому поводу говорил: «Разбогатей или начни умирать, и тогда узнаешь, кому ты действительно нужен».
Я был не совсем согласен с «разбогатей», но он делал к этому дополнение: «Серёга, некоторым хочется дать денег, а некоторые просят так, как будто ты им с прошлой жизни должен». У меня таких денег никогда не было, поэтому я не очень понимал. Разве что теоретически. Но за пребывание в конспиративной квартире, как мы ее называли, денег он с меня не брал. «Напишешь об этом доме когда-нибудь в книге, если снова решишь заниматься этим бесперспективным делом – писательством», – улыбался он.
И вот я пишу об этом двухэтажном доме красного кирпича, у которого была не только история, но и немного напуганная возможным сносом душа, отчего окна тревожно смотрели на несколько лип рядом с ним, что тоже были спасены от вырубки моим другом. Липы были чуть младше дома. А на краснокирпичных стенах сохранились свидетельства эпох – как теперь называют, граффити – разных поколений, разных возрастов. Например, поздравление с Первым Мая из 1973-го или имя Вася, датированное 1924-м. Из дореволюционного – невероятным промыслом сохранилась табличка с осыпавшимися правилами проживания в этом доме.
Я всегда находил в нем не только убежище, но и некое погружение не только в историю, но и в собственное детство, потому что проходил мимо этого дома тысячи раз и даже заглядывал в его поседевшие от пыли и времени окна. Аглая домом была восхищена, а Настя почему-то немного напугана.
– Он как будто из фэнтези, – пояснила она, – зайдем – и потеряемся… Там какие-нибудь временные порталы…
Из этой фразы я сделал вывод, что она читала не только сказки, но и фантастику. Но у этого дома была еще одна тайна, о которой знал из всех присутствующих только я. И мое чутье, которое редко меня подводило. Имея под собой не аналитические знания, а абсолютно иррациональные, заставило меня выдвинуть из стены кирпич под лестницей в подвал и из холодного тайника достать завернутый в масляную тряпицу наган образца 1895 года, смазанный барабан которого исправно вращался, боек не спилен, а патроны были свежими и блестящими. Кто-то его спрятал в девяностых годах позапрошлого столетия, мой друг нашел наган в девяностых годах двадцатого века, когда именно такая штука могла пригодиться предпринимателю. И вот теперь я, исходя из какого-то своего иррационального чутья, положил его в карман плаща. И – не пожалел об этом буквально полчаса спустя.
Когда мне сказали, что (прости, Господи) Настя стоит каких-то больших денег, я сразу понял, что за ней придут. И они пришли. Их было двое. Один молодой и развязный, второй – крепкий седоватый молчун, прошедший мясорубку девяностых. Он и молчал, говорил молодой и «распальцованный». «Первоходка» – так их называют. Криминальный мир в нем есть, но он там всего лишь «торпеда». Раньше говорили «шестерка». Молодой – в вышедшей из моды даже среди братков кожаной куртке, седой – в долгополом модном плаще от какого-нибудь дорогущего бренда.
Думаете, дальше начнется детектив, как в сериале? Я же был настроен оборвать его в самом начале. На полуслове… На полуслове не получилось, но…
– Пойдем покурим на улочку, – ехидно пригласил молодой с лестничной площадки.
Я набросил свой плащ, в кармане которого дремал револьвер, отмахнулся от вопросительного взгляда Аглаи и вышел из подъезда. На улице увидел седого, он стоял рядом с черным «рэндж ровером».
– Девочка не твоя, зачем увез? – начал с ходу молодой и задиристый.
– Твое какое дело? – невозмутимо и вполне спокойно ответил я.
– Мое? Я представляю людей, которые заплатили большие деньги, чтобы ее усыновить.
– Удочерить, – поправил я. – Я тоже подал документы на удочерение, и мне по барабану, чьи интересы ты представляешь.
– Слышь, ты точно ничё не попутал? – Их так никто и не научил разговаривать.
Седой равнодушно молчал.
– А ты хорошо подумал, прежде чем сюда приехать? Подумал о том, что тут может оказаться вовсе не ботаник, как ты себе представлял, представитель людей, которые покупают детей?!
Моей игры слов он не оценил. Не мог – априори. Но про «не ботаника» понял. У них схема отработанная и тупая – усилить наезд и дезорганизовать оппонента.
Для начала он смачно сплюнул под ноги так, что даже седой брезгливо поморщился. Тот, похоже, и на зоне, и в остаточной жизни понял преимущество хороших манер.
– Слышь, мы же и тебя, и бабу твою!.. – Начал молодой и достал из кармана куртки тертый «макаров», но наглым пузом уперся в выставленный мной ствол нагана.
– Тихо, – почти неслышно сказал я, и это возымело большее действие, чем его громко. – Знаешь, чем мы с тобой различаемся?
Он только сопел.
– Ты готов убивать, но не готов умирать. Ты тупо веришь, что по жизни будет фартить, от твоей молодой наглости, но это не так. А различаемся мы тем, что я готов умереть. Умереть хоть сейчас.
– За какую-то больную девчонку? – скривился молодой.
– За свою больную дочь. Самое страшное для тебя, что мне не страшно, я уже умирал и умираю каждый день.
– Ты чё, тоже смертельно больной?
– На всю голову, – на его языке ответил я.
Молодому нужна была помощь, и он оглянулся на старшего, который продолжал невозмутимо и равнодушно смотреть на происходящее в пяти метрах от нас.
– Чё, пристрелить его? – как-то нерешительно спросил молодой.
– Пристрели, – равнодушно разрешил старший, но в этот момент первым выстрелил я – пока что в ногу молодого, в ступню.
От неожиданности он сразу рухнул и в этот момент лишился пистолета, который, как назло, откатился к ногам седого. Тот продолжал стоять, как памятник.
Выдав тираду мата и оскорблений, молодой исчерпал энергию наезда, с трудом встал на одну ногу. В этот момент из подъезда с мобильником в руках вышла Аглая. Она была еще спокойнее седого. К нему она и подошла. Молча протянула ему мобильник, который он поднес к уху и выслушал всё, что ему оттуда сказали. Седой вдруг бросил на Аглаю не ожидаемый взгляд вожделения или пренебрежения, а – сдержанного уважения и каким-то особо вежливым движением вернул ей телефон, слегка склонив голову. Ровно на столько градусов, на сколько ему позволял его статус.
– Поехали, – сказал он растерянному молодому с кровавой дыркой в ноге и спортивном ботинке.
– Как? – удивился тот.
– Так, – холодно ответил старший. – Ключи кинь, стрелок… Газ такой клешней не выдавишь. – На какой-то момент он снова стал тем, кем сейчас был молодой. – На «свадьбе» без нас разберутся… Волыну подбери и сразу в карман, чтобы людей не раздражать.
– Э… Да как так-то?! – еще пытался возмущаться молодой, утло хромая к машине. Он, похоже, даже не понял, что его старший говорил на жаргоне не о свадьбе, а о суде.
Открыв дверцу машины, седой бросил на нас равнодушный, а на молодого ироничный взгляд.
– В людях разбираться учись, – дал он совет молодому, сделав ударение на «я».
Когда они уехали, оставив на асфальте несколько капель крови, я посмотрел на Аглаю, потом на мобильный в ее руке и спросил, кивнув на телефон:
– Что это было?
– Звонок из прошлого, – улыбнулась она, красиво ткнув указательным пальцем в наган: – А это что было?
– Выстрел из прошлого, – ответно улыбнулся я.
В это время из подъезда вышла Настя, она широко улыбалась.
– Я знала, что всё хорошо закончится и вы победите, – заявила она.
– Дочь футоролога, – буркнула Аглая, вернувшись из прошлого в настоящую маму.
Старый дом из красного кирпича, похоже, на какое-то время забыл о своем прошлом. Он тоже любил короткие мгновения простого человеческого счастья.
* * *
Николай Петрович вызвал нас в больницу через несколько дней, когда мы тонули в судебных тяжбах. Он был очень расстроен и подавлен. С огромным трудом провел нас к себе в ординаторскую через антиковидные заслоны.
– Вам надо с ней повидаться. Она в реанимации.
– Что, совсем плохо? – спросил я, хотя знал ответ.
Николай Петрович какое-то время собирался с мыслями и, видимо, чтобы они лучше собирались, расстегнул пару верхних пуговиц своей больничной униформы на груди.
– Всё это время вы были для Насти плацебо. Понимаете? И не только она, я поверил, что это сработает. Ведь анализы стали кратно лучше. Но…
– Совсем плохо? – всё же с надеждой в голосе спросила Аглая.
– На данный момент – очень… – глухо выдохнул доктор.
– Это она стала для нас плацебо, – сказал я.
– Я проведу вас к ней, может, снова сработает. Она ждет… Василия Абдурахмановича я к ней провести не смог. Он не родственник. Сейчас все реанимации в соседнем корпусе на ковидных работают. А у нас, простите, простаивают. Пойдемте…
* * *
Настя лежала в палате одна. С трубочками в носу и системой для инфузий в изголовье. Бледная, правильнее сказать, бесцветная. Только огромные серые глаза живые и улыбающиеся.
– Ну наконец-то! – тихо обрадовалась девочка. – Я тут замаялась уже ждать. Мне нужно вам сказать…
Аглая взяла ее обмякшую ручонку себе в ладони, я погладил Настю по голове.
– Супер! Я так об этом мечтала! – Это была простая русская умирающая девочка, и мечты у нее были простыми, но дорогого стоили.
– Я вот что хотела вам сказать, – продолжила Настя, – вы повенчаетесь? Ну, чтобы вы были перед Отцом Небесным? Понимаете? Ну, чтобы мы там все встретились. Бабушка будет рада… Те мои родители не будут против. Вы не против? – Она смотрела на нас без всякой надежды на будущее, но с такой удивительной надеждой на вечность, что мы едва сдерживали слезы.
Впрочем, не очень-то они и сдерживались…
– Не против, – ответила Аглая.
– Не против, – ответил я.
– Идите – и повенчайтесь! Потом придете и расскажете, ладно? Я ждать буду.
– Обязательно, – ответили мы в один голос.
Когда мы вышли из палаты, Аглая чуть не задохнулась от рыданий на моей груди Николай Петрович стоял, опустив голову и руки.
– У меня есть друг-священник, он нас повенчает, – сказал я.
– Ты ему тоже советы продаешь? – улыбнулась сквозь слезы Аглая.
– Нет, он мне грехи отпускает…
* * *
Я не люблю историй с печальным концом. Я останавливаю эту медленную повесть о больном времени. Я хочу верить, как Настя…
Соображения на троих
быстрая повесть о большом времени
Параллели не пересекаются, потому что так им удобнее идти рядом…
Посвящаю моему и моих сестер
преподавателю по фортепиано
* * *
Сначала – свист. Потом уже зовут: – Серёга! Серёга!
За окном Гоша и Лёша топчутся в тополином пуху, щурясь от солнца и всматриваясь в окно на третьем этаже. Галина Сергеевна выглянула во двор, повернулась и посмотрела на сына, который лениво ковырял клавиши пианино, выдавливая из них скучный менуэт. Когда тебе шестнадцать лет, почти все менуэты скучные. Еще как-то разогревала пьеса Хачатуряна «Подражание народному». На рок похоже. А тут – хоть парик цепляй и раскланивайся.
– Дружки твои соскучились, – сообщила об увиденном за стеклом мать, и Серёга решительно закрыл крышку над клавишами.
– Пойду, мам. Зовут.
– А экзамен по специальности они за тебя сдавать будут? Или Лёшка дворовые песни под гитару споет? – Спорить с сыном было бесполезно, всё равно уйдет. – Тебе и так экзамен по болезни на лето перенесли…
– Да сдам я, мам. Между тройкой и четверкой уже плаваю…
– Не захлебнись, – усмехнулась мать ему вслед, когда он уже натягивал кроссовки. – И допоздна не гуляй, чтобы я не бегала, не искала…
– Угу…
Пустырь – это заброшенный долгострой неподалеку от двора, где старые деревянные дома и особняки снесли, вбили сваи, но потом забыли что-то построить, и потому он был захвачен коноплей и крапивой. Туда в шесть-семь лет дети ходили за страхами и городскими легендами, в восемь – двенадцать – за пиротехническими экспериментами и игрой в «казаки-разбойники», в двенадцать – четырнадцать – за первыми сигаретами, игрой в карты и неформальными подростковыми собраниями, а после четырнадцати – за первыми глотками вина, драками и отстаиванием статуса своей территории. Впрочем, на эту территорию никто, кроме бомжей-бичей и не покушался. У подростков каждого района была своя такая территория, и порой не одна.
Переносной магнитофон «Весна» на батарейках был в помощь. Группа «Воскресение» на русском или «Pink Floyd» на английском всегда споют из его никудышного динамика что-нибудь вдохновляющее. Вот и сейчас парни вслед за Сапуновым и Никольским тянули «Боже, как давно это было, помнит только мутной реки вода» с таким глубинным пониманием, будто прожили не пятнадцать лет, а полвека. И пока над зарослями конопли и крапивы несется нехитрый мотив, они не замечают, как по тропинке между лежбищами бичей и штаб-квартирами окрестных пацанов идет задумчивая девушка в легком, просвечивающем сарафане и плетеных сандалиях. Но мимо дворовой разведки не проскользнешь.
– О какая! – первым заприметил ее Гоша и забыл слова следующего куплета.
– Класс, – оценил Леша.
– Высокая, – мечтательно согласился Серёга, нажав кнопку «стоп» на магнитофоне.
– А слабо познакомиться? – подначил Гоша.
И все трое поднялись как по команде, даже осмотрели себя, словно группа разведчиков перед боевым заданием. Кроссовки чистые, джинсы вроде стираные, футболки с нужными для привлечения внимания иностранными надписями. Можно идти на задание. И пошли, и догнали, и пытались, кроме как внешним видом, обратить на себя внимание девушки тертыми остротами и угловатыми комплиментами. Но она оглянулась только раз, окинула троицу незлым, неравнодушным, но каким-то непонимающим взглядом и пошла дальше, не обращая никакого внимания на причитания и цирк за спиной. Так они дошли до одного из домов неподалеку, где она юркнула в подъезд, оставив закадычных друзей в ярко выраженной степени недоумения.
– Вроде здесь не жила такая, – заметил Лёша.
