ХХ век. Известные события без ретуши

– Вам лучше знать. Откройте лично дело – и там все написано.

А там было написано: "За выполнение особого правительственного задания". Я порывался сказать: "Да за то, что арестовывали вашего министра", – но удержался.

Эти ребята очень нахально вели себя. Задавали каверзные вопросы, а когда я уходил, то сказали, мол вы не говорите маршалу о том, что мы здесь вас спрашивали. Я им:

– Я его непосредственный подчиненный и обязан ему все до мелочи доложить.

– Но вы не имеете права, вы знаете…

– Ничего не знаю, я подчиняюсь своему начальнику. Вот когда с меня снимут погоны, вы меня будете что-то спрашивать, тогда другое дело. Вот пять вопросов вы мне задавали, вот о всех я и доложу.

И когда маршал меня спросил, чем там интересовались, я сказал ему, что лезли в его дела домашние…

А вызывали меня из-за Пеньковского, которого я и знать-то не знал. Это был уже 1962 год. Сначала арестовали Юферева. Хрущеву доложили, что проходят сведения о нашей новой технике, ракетах, о всем, что делается на полигоне, на Байконуре, когда, какие запуски, какие ракеты… Вся эта информация оказывается за рубежом. Стали искать, через кого эти секреты уходят. Пало подозрение на Юферева. Он был офицером для особых поручений при главкоме Ракетных войск стратегического назначения Маршале Советского Союза Москаленко. Он ездил с ним в командировки на полигоны.

И ему приходилось иногда получать денежное содержание на месяц вперед. Потому что маршала надо было кормить в командировке, а за 2 руб.60 коп. особенно не покормишь. Значит, надо было как-то выкручиваться. И он делал приписки. Вот говорит:

– Кто поедет, составьте список.

Мы составляем список человек на 12. Он смотрит и говорит:

– Зачем вот эти нужны? Вот трое поедете – и все.

Но в списке все оставались, командировочные на всех шлепали, на Байконуре отмечали, а сюда приезжали, он на всех получал деньги. И таким образом компенсировал расходы.

Арестовывали его из-за его любовницы – «маленькой» Лиды. (А «большой» Лидой была его жена). Потому что она в отсутствии Юферева с иностранцами общалась. Один иностранец ей шубу подарил.

И вот поэтому подозрение пало на Юферева. За ним стали следить, за нами стали следить. Я даже встречал в подъездах на Горького, 9, где маршал проживал, посторонних людей. Я говорил маршалу, что какие-то подозрительные люди крутятся. Он считал, что мне показалось. Оказалось, это были чекисты. Потом на следствии меня спрашивали:

– Вы чемоданами носили секретные документы маршалу на квартиру.

Я говорю:

– Вы в своем уме или нет? Мне же начальник секретариата не даст этот документ без подписи. Он маршалу принесет и просит расписаться. Вот приносят протоколы ЦК, так заходит этот человек, и маршал лично расписывается там, время проставляет.

И вот дали команду полковника Юферева арестовать. А ему недавно писали представление на генерал-майора.

Санкцию на арест дал член Политбюро Фрол Козлов, который уже болел шизофренией.

Маршал меня вызвал:

– Вы Юферева видели?

– Видел где-то внизу.

Вот пойдите к нему, отберите у него пропуск.

– Я что-то не совсем понимаю?

– Отберите, он оказывается, враг народа, шпион. Его должны прийти и забрать.

Я говорю:

– Товарищ маршал, надо в этом разобраться. Вызовите всех, мы все друг о друге знаем.

А у нас с Юферевым такие были отношения, что мы друг о друге все тайны и интимные дела знали, а Москаленко был жестоким, поэтому с ним не все могли долго работать. Он в войну двух своих водителей отправил в штрафную роту. Володя Харитонов был убит, а второй был ранен в ноги. Из-за того, что они самовольно уехали в госпиталь к девкам. Их подсидели там адъютант Ахтиамов и новый водитель Тарасенко. Он хотел старшим быть вместо Володи Харитонова. Это было в Польше.

Потом Москаленко, конечно, и Ахтиамого выгнал, а с середины войны у него адъютантом был Николай Иванович Губанов.

И меня Москаленко на губу сажал. У меня сохранилась записка об аресте. Как было:

– От вас пахнет, вы выпили!

– Ну и что, – говорю, – с этого? Я отмечал день рождения.

– А вот я прикажу вас на гауптвахту посадить.

– Ну что ж, сяду на гауптвахту.

А после войны он мне говорит:

– Хочу вам звание присвоить, как вы на это смотрите? Вы поедите со мной?

Я говорю:

– Куда иголка, туда и нитка.

А его Сталин на новое место назначил. Я должен был уволиться, проработав с ним почти год, не находясь ни на каком довольствии. В 1947-м я должен был демобилизоваться. И меня по всем статьям демобилизовали, а он говорит, что имеет право задержать. И задержал. Но вот однажды прихожу к нему грязный. Он:

– Почему в таком виде?

– А как прикажете? Помыться мне нечем – мыла я не получаю.

– Почему не получаете? Разобраться!

Вызвал кого-то, разобрались. Позвонили в часть, где я числился командиром взвода легковых машин на сержантской должности. А им отвечают, что я еще несколько месяцев назад демобилизовался, здесь же живу, питаюсь. Мы продукты ездили доставали контрабандой, даже к бандеровцам. Надо ж было командующего кормить. Покупали, меняли. Сахар брали на трофейных складах желтый, меняли на белый, который отвозили в военторг, брали деньги, покупали колбасы, свинину, сами ели, командующего кормили.

Когда он узнал мое положение, то без меня от моего имени сделали рапорт с просьбой оставить на службе. Я был восстановлен, стал сверхсрочником и за несколько месяцев получил денежное довольствие. А в 1948 нам предстояло переезжать. Я подготовил две машины, показал ему, как я подготовился. Получил платформы, погрузил машины, взял водителя с собой Белякова Вячеслава Ивановича. Он еще с войны у меня, потом стал полковником. Я его выкрадывал в двух частях. Задание было такое. Приехал в часть, забрал подходящего парня и увез. Командующему нужен водитель – бери любого, а потом оформим.

Так вот с Юферевым. Пришел я и говорю:

– Виктор Иванович, что случилось, что с тобой?

А я его перед этим предупреждал. Месяца за два:

– Виктор Иванович, что-то уж больно интересуются тобой. Я вот слышал, что маленькой Лидой почему-то интересуются. Она чем-то занимается другим, у нее кто-то есть. И как бы не был иностранец.

– Ну что ты, что ты, вот мы тебе звание обмоем…

Если мы что-то такое делали, то только в машине. Вот на машине куда-нибудь выедем, на Фрунзенский вал, где никого нет, выпьем все, поздравим кого надо, а потом врассыпную. Сначала Витю завезем домой или к маленькой Лиде, потом меня…

Так вот, забрал я у него пропуск. Приехали чекисты, его увели. После ареста Юферева маршала сместили с ракетных войск и назначили начальником Главной инспекции Министерства обороны, что на Фрунзенской набережной. Вот он там больше 20 лет и проработал. И 2 или 2,5 года в Ракетных войсках стратегического назначения. Начал строить бункер, по воскресеньям ездил во Власиху, в грязь… Он такой был служака, так выполнял все работы, внедрял все новшества. Старался жилье строить для офицеров, чтоб клуб хороший был сразу. И вот так его обидели. Потом Леонид Ильич Брежнев приезжал к нему на дачу (на 10-й объект), я встречал Леонида Ильича. Они не знали дорогу, проехали в Архангельское. И Брежнев говорил:

– Кирилл Семенович, ты извини, что мы тебя так обидели.

Это было в семидесятых годах.

Когда в КГБ стали с Юферевым разбираться, то не могли понять: нет связи. И вдруг арестовывают Пеньковского.

А меня вызывали, спрашивали про Юферева, с кем он общался, куда я ездил с документами… Продолжалось это несколько месяцев. Меня два раза вызывали на Лубянку. В серое здание. Провели меня в кабинет, в кресло посадили. Допрашивали двое, женщина сидела, писала. Я хотел кресло подвинуть, а оно не двигается. Я был в гражданском, в довольно простом зеленом костюме. Спрашивают:

– Вот почему вы так одеты?

– Вы не думайте, что мы, как вы, одеваемся на Гончарной набережной. Это у вас там склады.

И однажды меня тоже там одевали. Я возил китайскую военную делегацию, так меня туда привезли, полностью одели. Китайскую шляпу, макинтош, потому что китайскую делегацию обслуживал. На открытой машине я возил их по выставке ВДНХ.

Начали задавать вопросы. Следователь говорит:

– Вы знаете, вообще лучше будет, если протокол я сам буду вести и ваши ответы записывать.

Мне все равно, говорю:

– Как хотите, только я знаю, что Юферев кристально чистый человек.

5-6 вопросов мне задали, и следователь сам писал ответы, потом я их подписывал. И когда стал подписывать, стал листать, и вдруг – раз, пустой разворот. А потом опять текст. Предложили курить. Курили "Фильтр" болгарский. Это у них общий. Это был майор или подполковник Куйбашный. На шее у него был галстук-шнурочек. Украинская рубашка. Их с Украины очень много приехало сюда. Семичастный же тогда был после Шелепина председателем КГБ.

И вот пустой разворот. Тогда я беру своей ручкой и пишу: "Страницы случайно пропущены". И вопрос поставил. Посмотрел на следователя, а его всего передернуло, и мне:

– Николай Иванович, вы не волнуйтесь. Покурите пока.

– Курю только свои, – достал, закурил.

И чувствовал себя очень спокойно. Потому что знал, на совести у меня ничего нет. Как и за Юферевым.

А следователь ходил куда-то консультироваться. Говорит:

– Вот у него жена, это же незаконная жена. – Это он про Москаленко. – Вот вы его возите, может быть, он куда-то не по службе ездил?

Я, конечно, возил и, конечно, много знал. Знал даже, что он за врачом ухаживал.

И они:

Вот, Москаленко за Лачаевой ухаживает…

Я знаю, я их даже в машине оставлял в кустах. Но какое мое дело? Он и к родственнице своей ездил в Кунцево. И там я его оставлял. Приезжаем, жена спрашивает:

– Что вы так долго?

– Что вы не знаете, – говорю, – то министр вызовет, то еще какое-то совещание.

Его назначили председатели комиссии по похоронам Василевского. Так мы за 16 минут из Архангельского долетели. Я сигналы включил, в матюгальник кричал: "Освободите дорогу!" А сигналы-то я с бериевской машины снял. На второй же день. Когда его машину пригнали и под Каменный мост поставили. А перед тем слышал от Москаленко, мол, у Берии же были правительственные сигналы. Их бы снять да поставить на нашу машину. Это он Батицкому или кому-то говорил, а я услышал.

В гараже меня знали. Приезжаю. Говорю начальнику гаража полковнику Степанову:

– Я вот получил указание сигналы с бериевской машины поставить вот на этот "ЗИЛ".

– Будет выполнено, – отвечает.

Смотрю, забегали электрики, начали переставлять сигналы. Это американские правительственные спецсигналы "СОС". У них и звук такой "кок". Вот выезжает Сталин из Боровицких ворот, и как "кокнет", так уже на Смоленке слышат, так как распространяются они очень далеко. Сигналы эти бронзовые, хромированные стояли впереди на специальных резиновых амортизаторах, иначе от их колебаний вся машина гудит. А на задних машинах стояли роторные сигналы.

Потом маршал меня вызывал, поинтересовался, что меня спрашивали на Лубянке. Я сказал, что про жену его спрашивали, про врачиху…

– А вы знаете, как они мне вас ругали, – сказал маршал, – говорят, мол, как может человек столько лет у вас работать и такой неграмотный, ведь он, оказывается, и газет не читает…

Да, они меня спрашивали:

– Газеты читаете?

– Есть время, читаю.

– Ну а выписываете?

– Зачем выписывать, когда в киоске можно брать любые, какие мне нравятся. – То есть, я издевался над ними, недолюбливал их.

Маршал виноват, конечно, в том, что поддавался их давлению. А происходило это оттого, что все-таки он иногда немножко отпускал вожжи, и этим пользовались подчиненные в корыстных целях. А чекисты и к мелочам придирались. Вот мы ему сшили меховой плед в машину, чтобы под спину подкладывать, так как он сильный радикулитчик. Ездили к Баграмяну на склады, и специально закройщик мне выкраивал и шил этот плед. А в одном доме – на улице Горького, 9 – жил с Москаленко и Михаил Георгадзе. Он как-то увидел плед в машине и говорит:

– Где это вы такой сделали?

Так вот меня спрашивал следователь, мол выписывалось вот столько-то дециметров квадратных меха цигейкового, куда он шел?

– Я им показал даже на обратной стороне пледа бирку: где и когда сшито.

– И она еще числится где-то?

– А как же!

Но придираться по мелочам они стали позже, когда Пеньковского нашли. Нас вызывали, вызывали, а потом все притихло. Не стали к нам ездить. В чем дело? Оказывается, Юферев им стал не нужен. Ошибка у них вышла с ним.

У нас у каждого в АХО карточка своя была. Вот мне говорят, что надо срочно получить для охоты два меховых костюма. Я на свою карточку записываю, беру и едем на охоту. Потом привожу, сдаю. Ну а если надо подержать какое-то время, то храню у себя. Также и Юферев. Он брал и дорожки, и телевизор, много разных вещей. Так вот они его сразу придавили припиской командировочных, а потом проверили и карточку в АХО. Когда Юферева взяли, за ним кое-что еще числилось. Мы постарались, что возможно, сдать. А чекисты сказали начальнику АХО, чтобы он написал вообще все, что Юферев брал. Потом поехали к начальнику тыла ВС. Иван Христофорович, не глядя, написал: расследовать… И Юферева вот за это привлекли. Москаленко обиделся на Баграмяна, что он с ним не сконтактировался. Тот:

– Ну что ж ты мне не сказал раньше. Оказывается, КГБ подсунуло мне такую ерунду.

А генерал-полковник Дутов, начальник Центрального финансового управления МО, так сказал:

– Кирилл Семенович, обратился бы ко мне, я имею право до 100 тысяч все списывать. Я бы своей рукой это списал.

Так мало того, чекисты придрались ко мне. Я получил отрез на брюки 133 см. А мне положено 130. Я им говорю:

– Есть такая установка, что на складе остатки ткани могут давать,

если они не на немного превышают норму.

Начальник же вещевой службы со страху говорит, что мне излишки придется сдать.

– Хорошо, приду сейчас домой, отмерю 3 сантиметра и принесу тебе сдам.

Тот:

– Что ты издеваешься надо мной? Ты бы послушал, что мне два генерала в КГБ говорили, как они меня стращали…

Потом они подсунули Лиде «большой» – жене Юферева, какого-то полковника, который стал ее обхаживать и так обрабатывал ее, что она все-таки какую-то кляузу написала. Мол, он встречался с иностранцами, но при очной ставке она от этого отказалась. Так они стали ее ущемлять. Она поступает на работу, через 2-3 дня ее увольняют под предлогом сокращения штатов. Терроризировали, создавали вокруг нее вакуум: даже соседи избегали с ней встречаться. Одна соседка проговорилась, мол, им приказали ее избегать, так как у нее муж шпион. Отключили телефон. И в конце концов она не выдержала и бросилась с балкона.

На Юферева набрали сору всякого и осудили на 5 лет. Мы ему писали письма, посылали посылки. Но жил он там неплохо. Оказывается, он хорошо рисовал, писал портреты лагерных начальников, детей. Ему сделали там даже студию. На 2 года ему срок скостили. Когда он вышел, Вишневский Александр Александрович, главный хирург МО ему материально помог, устроили. Он стал инженером по рекламному освещению. Женился на молодой художнице. Девочка у них была. А от Лиды – сын, который учился в суворовском училище. Но я с Юферовым потом не встречался, он почему-то избегал таких встреч.

С Москаленко же я работал до самой его кончины. А потом два года

обслуживал семью. Затем меня начали бросать то к Комарову, то к Покрышкину, то к Еременко, Кутахову.

В 1964 года уволился на пенсию майором. Но еще до 1991 года работал.

Николай Иванович Калашников после нашей беседы вдруг предложил свести меня с Михаилом Гурьевичем Хижняком. Оказывается, тот жив-здоров. Они поддерживают отношения. Вот так я оказался в квартире Хижняка. В декабре 1993 г. Встретили они с женой меня гостеприимно. И хотя Михаил Гурьевич оказался сердечником со стажем, с вшитым электрокардиостимулятором, по паре рюмок мы хлопнули.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ БЕРИИ

Я работал комендантом штаба округа с 1949 года. До этого служил в части. Меня пригласил начальник управления кадров округа полковник Грязнов. Сказал – пойдемте. И мы пошли с первого этажа на второй. На двери написано: "Генерал-майор Батицкий". Зашел он, потом меня позвал. Я представился? Батицкий:

– Как здоровье? Вот будете работать у нас.

Я говорю;

– Товарищ генерал-майор, разрешите вопрос. Я строевой офицер, я в штабе никогда не служил.

– Ты будешь работать. Вопросы? Идите.

С тех пор я служил в штабе округа ПВО.

Как-то случилось, что мне надо было отправлять жену в больницу с сыном, я взял отпуск с 15 мая 1953 года. Оставался с дочерью. И вот в ночь с 26, в 23 часа раздается звонок. Я открываю дверь, стоит офицер и говорит:

– Вам приказано быть в штабе.

– Вы скажите, что я в отпуске.

– Я не знаю, приказано передать.

Я быстренько оделся, девочку оставил, пришел к начальнику штаба Баксову, доложил ему. Он говорит:

– Товарищ Хижняк, а вы знаете, где Боровицкие ворота?

Знаю.

– Ну, пойдемте.

Пришли к командующему Москаленко, представился. Он говорит

– Вы, товарищ Хижняк, знаете, где Боровицкие ворота? Вот вам две машины, 50 автоматчиков. Вы должны в назначенный час прибыть к Боровицким воротам, вас там встретят.

Я говорю:

– Товарищ командующий, разрешите вопрос. У меня девочка дома осталась четыре года, родственников у меня нет. Как мне быть?

– Мы меры примем, о девочке не беспокойтесь. Оружие в вашем распоряжении находится?

– Да.

– Вот вам список, выдайте по нему оружие.

По списку я выдал офицерам пистолеты Макарова, сформировал эти две машины и выехали. Там меня встретил генерал Баксов, проехали мы в Кремль, к здоровому зданию из красного кирпича. Это было 2 – 3 часа ночи. Минут через 40 выходит группа: Москаленко, за ним его адъютант Юферев, за ним начальник штаба округа генерал-майор Николай Иванович Баксов. Стояла машина ЗИЛ с клаксонами. Шофер Калашников Николай Иванович сидит. Идет командующий, за командующим мужчина в гражданском – Берия. Берию посадили в центре, с левой стороны сел Юферев, с правой стороны – Зуб и еще сзади сел Баксов, а на переднем сидении – Москаленко. Все в одну машину, и мне Баксов сказал:

– Товарищ Хижняк, вот мы поедем, следуйте за нами. И примите все меры, чтобы мы проехали без происшествий. Не отставайте от нас. И в случае чего принимайте все меры…

– Как все? – говорю я.

– Ну вы понимаете, что значит защитить эту машину и людей.

– Слушаюсь.

И поехали мы в Алешинские казармы. Приехали, тут же прибывают солдаты, человек 300. Когда я их стал проверять, у многих патронташей не было, а патроны просто были рассыпаны в карманы. Вызывает меня генерал Батицкий и говорит:

– Товарищ Хижняк, организуйте охрану кругом гауптвахты. Поставьте часовых. И без моего разрешения или без разрешения генерала Баксова никого сюда.

Расставил я этих солдат. И таким образом приступил к охране гауптвахты.

На второй день вечером появился Батицкий, сразу меня вызвал. Это высокий мужчина с громогласным голосом, через каждые два слова – мат. Обошли кругом.

– Ну что ж ты за комендант, а где окопы?

– Товарищ генерал, так вот еще не успел.

– Вот выкопай окопы, сначала лежа, потом стоя и никого сюда не пускать. Вплоть до стрельбы.

На третий день вызывает меня Москаленко и говорит:

– Товарищ Хижняк, с этого дня вы будете ухаживать за Берией. Вы будете готовить пищу. Пищу будете получать или в солдатской столовой, или в офицерской, кое-что будете покупать на рынке. И будете его кормить, брить, стричь – все, что он хочет. Но ни словом с ним не переговаривайтесь.

– Слушаюсь.

Я уже знал и понимал, что происходит.

Первая попытка, приготовил я пищу. Пришел Москаленко, Батицкий, Зуб. У Берии была небольшая комнатка на гауптвахте, метров 15 квадратных. Топчан и табуретка. Сидит на койке, развалившись, лицо такое солидное, упитанное. Самодовольное такое. Говорит Москаленко:

– Вы мне принесли бумагу и карандаш?

Ну ему дали бумагу, карандаш. Он так писал, писал, писал.

Москаленко говорит:

– Вы покушайте.

Берия отвернулся. Москаленко еще раз повторил. Тогда Берия берет тарелку с супом – бух ее на меня. Хорошо, что суп не горячий, а теплый был. Маршал и Батицкий возмутились. Закрыли камеру. Мне:

– Отберите, товарищ Хижняк, у него бумагу, карандаш и пенсне.

Отобрали все и писанину, что он писал. Сначала шумел, а потом все отдал. И все, больше он никогда ничего не писал.

Через день-два вызвали меня и говорят: готовьте его к переезду. Переехали мы из Алешинских казарм на улицу Осипенко, в штаб Московского военного округа. А наш штаб был на ул. Кировская, 33. В центре двора штаба небольшая возвышенность протяженностью 150 – 200 метров, с противоположной стороны арки дверь – это защищенный командный пункт. Сверху земля, трава растет, по краям – кустики. У меня была рота охраны. Я подчинялся Москаленко, Батицкому и дежурному генералу. Ими были: полковник Ерастов, генерал-полковник Гетман, генерал-летчик, но я его не запомнил, потому что он через три дня ушел. Маршал какой-то был, но он тоже через два дня ушел, заболел.

Камера Берии была приблизительно, как я уже говорил, 15 метров квадратных. Снизу, на одну треть, выкрашена зеленой краской, а выше и потолок беленые. Стоял топчан и стул. Больше ничего. Никаких параш, ничего – все я выносил. У него была кнопка связи. Если Берия нажимал кнопку, сигнал поступал к дежурному генералу. Тот брал с собой меня, и мы шли к камере. В камеру допускался только я и дежурный генерал. Часовой находился в большом коридоре. Часовыми были офицеры. Камеру открывал дежурный генерал, так как ключ был только у него. И мы оба заходили к Берии. Иногда я заходил к нему один, а дежурный генерал оставался за дверью.

Берия все так присматривался ко мне. Потом через некоторое время начал со мной говорить. Я был в синем халате, и офицерской фуражке. И еще пистолет сзади под халатом носил, а дежурные генералы ходили в своей повседневной Форме. Берия меня как-то спрашивает:

– Вы офицер.

Я глаза вниз опустил, ведь разговаривать мне с ним нельзя.

– Ну вы знаете, – продолжал Берия, – я временно задержанный здесь. Николай Александрович, он меня обязательно выпустит. Вы, видимо, хороший человек. Вот я выйду, я из вас большого человека сделаю.

Я думаю, не дай Бог. А было это дней через 15 после его ареста. Он имел в виду Булганина. Разговаривать я с ним не разговаривал, только слушал. Приказ есть приказ, а я солдат такой, что будь здоров.

Сначала он почти не ел. Попробует, откажется. Вот однажды я принес пищу. Батицкий стоит, Зуб, Николай Александрович Баксов. Батицкий говорит:

– Вы почему не кушаете?

Берия посмотрел на него и отвернулся. Батицкий опять начал на него орать, почему он не ест. Берия:

– Не буду.

Батицкий:

– Так вот, запомните, мы будем делать вам уколы, на уколах будете жить, – так орет на него.

А Берия так ему язвительно:

– Товарищ Батицкий, а я вас знал как очень культурного человека. Когда вы со мной встречались в Кремле, вы так мило со мной разговаривали, всегда улыбались.

– Замолчите!

– Хорошо, замолчим, – Берия отвернулся.

Но стал понемножку есть. Врачом был начальник медслужбы Московского военного округа полковник медицинской службы. Потом его Батицкий убрал, потому что, когда столкнулись они, как содержать Берию дальше, врач начал протестовать. Но это случилось месяца через два.

Берия же трусливый был. За ночь он нас вызывал 5-6, до 12 раз. Только задремлешь – звонок, сходим к нему, придем, только задремлешь – опять звонок. И так всю ночь. Просил из правительства кого-нибудь, говорил, что он ни в чем не виноват. То в туалет ему надо, и другие разные предлоги. Ну не спится человеку, и нам не дает спать. Дежурные-то генералы менялись, а значит, отдыхали. Я же – бессменный. И дошел до того, что почти обезумел.

Вот у меня телефонная трубка была. Пришел я, уже почти не дышу – так спать хочется. И вдруг кто-то толкает меня в плечо. Открываю глаза – полковник Ерастов, начальник оперативного управления штаба МБО:

– Ты чего спишь? Почему трубку не берешь? Почему у тебя трубка на столе?

– Товарищ полковник, говорю, – вы знаете, это, наверное, я машинально.

Видимо телефон трещал, я снял трубку и заснул в этот момент.

– Идите к Батицкому.

Ну я пришел. Он меня – мать-перемать. Долбал, долбал. Я солдат, я молчу. А отдыха мне нет, и заикнуться не могу об этом.

Месяца через полтора был такой случай. Вызывает звонком Берия. Приходим. Он залез на топчан, а на полу воды сантиметров 30. И стены все исписаны: "Берию хотят убить", "Берию хотят убить". Он мел на палец брал со стен повыше и по масляной краске ниже писал. Он думал, что его там утопить хотят, а это подпочвенная вода пошла.