Последняя война Российской империи

В 1901 году англо-бурская война вызвала шок в английском обществе, показав, что империя уязвима. Стремясь разорвать дипломатическую изоляцию, в которой оказалась Великобритания, министр по делам колоний Джозеф Чемберлен вновь предложил Германии союз. Правда, в качестве предварительного условия он потребовал, чтобы кайзер порвал со своими союзниками и отказался от морской программы.

На этот раз против англо-германского сближения выступил канцлер Бюлов. Как верный продолжатель бисмарковских традиций, он стремился избегать любых политических комбинаций, которые могли вызвать осложнение отношений с Россией. Ему удалось убедить кайзера, что англо-германский союз превратит Германию в «солдата Англии на континенте», после чего война с Россией и Францией станет неминуема. Между тем, в случае возникновения большой европейской войны, вся ее тяжесть ляжет почти целиком на Германию, а Британия в итоге окажется в роли верховного судьи над истощенными и обескровленными державами континента. Мало того, она же и не допустит окончательной победы Германии над Россией и Францией.

Получив отказ на свое предложение, Чемберлен предостерег немецкую сторону, что если Великобритания не достигнет сейчас общего соглашения с Германией, то она будет добиваться такового с Францией и Россией. Однако Бюлов пропустил эти слова мимо ушей.

Попытки устроить союз между Великобританией и Германией окончательно рухнули.

В разговоре с французским послом кайзер поделился с ним своим настоящим образом мыслей: «В нынешних обстоятельствах я вынужден соблюдать строжайший нейтралитет. Прежде всего мне надо создать флот, и лет через двадцать я буду говорить другим языком».

В конце концов военно-морская программа Тирпица была выполнена, и к 1914 году Германия сделалась второй морской державой в мире после Британской империи. Пошло ли это ей на пользу?

Помимо того, что германский флот стал камнем преткновения в отношениях с Англией, он еще и поглощал треть оборонного бюджета. Из-за этого немцы не сумели довести свою сухопутную армию до необходимой численности в условиях войны на два фронта. Ограниченные финансовые ресурсы Германии позволили ставить под ружье не более половины призывников. В результате даже Франция, с ее 40 миллионами жителей, смогла содержать такую же по численности армию, как и Германия, население которой перевалило за 60 миллионов.

Между тем германский «Флот открытого моря», состоявший из самых современных и дорогостоящих кораблей, почти всю войну простоял на своих базах, из-за того что немецкое командование не хотело подвергать риску свои стратегические морские силы. В ноябре 1918 года команды немецких линкоров восстали, вызвав революцию и крах империи Гогенцоллернов.

IX

Потерпев неудачу в переговорах с Англией, Вильгельм с удвоенной силой стал обхаживать молодого русского самодержца Николая II. Ему казалось, что, наладив дружеские отношения с «кузеном Ники», он сможет оторвать Россию от союза с Францией.

Постигнуть характер последнего царствующего Романова было нелегко. Николай II вел замкнутый образ жизни, не имея ни склонности, ни способности к созданию широковещательной шумихи вокруг своего имени. У него не было ни одного из качеств, импонирующих толпе. Русское общество его не любило и даже не находило нужным это скрывать. Николаю II ставили в вину бессердечие и слабоволие. Чехов выразился о нем в том смысле, что государь не плох и не хорош – «обыкновенный гвардейский офицер».

Однако этот отзыв не вполне несправедлив. Если Николай и был обычным человеком, то с весьма симпатичными чертами характера – «честный, бесхитростный человек средних способностей и доброй натуры, – по словам Уинстона Черчилля, – опорой всей его жизни была вера в Господа». В нем не было ничего «царского» – ни любви к роскоши и комфорту, ни каких-то необычных пристрастий в еде и одежде. Он охотно занимался физическим трудом – пилил дрова, убирал снег. Полученное им образование действительно ничем не отличалось от образования гвардейского поручика. Но, наделенный здравым умом и аналитическими способностями, он на лету схватывал все, что ему говорили. Неплохо владел иностранными языками – немецким, французским и английским, грамотно писал и говорил по-русски. Был усердным читателем: его интересовала как легкая развлекательная литература, так и серьезные научные труды, в том числе на исторические темы; он выписывал русские и зарубежные газеты и журналы. Из русских писателей больше всех ценил Гоголя.

Предпочитая тихую жизнь в кругу семьи и близких, Николай никогда не замыкался в узком мирке Царского Села. В программу его образования входили поездки по России и зарубежным странам. В бытность свою наследником престола он посетил Грецию, Египет, Индию, Цейлон, Сингапур, Яву, Китай, Японию. Поездка по Стране восходящего солнца едва не стоила ему жизни. В небольшом городке Отсу, после завтрака у местного губернатора, на цесаревича напал японский полицейский – религиозный фанатик-самурай, посчитавший оскорблением посещение Николаем храма богини Аматерасу. Впоследствии, унаследовав престол, Николай охотно посещал европейские страны.

Так называемых светских удовольствий царь не любил. В молодости он неплохо играл на фортепиано, обучался игре на скрипке, принимал участие в театральных постановках, рисовал. Живопись понимал, как немногие, в том числе современную, и был одним из первых в России ценителей французских импрессионистов. Также обожал спорт: в юности увлекался плаваньем на байдарке, позже предпочитал теннис и бильярд. И всю жизнь был страстным охотником.

Подобно любому из своих подданных, Николай отдавал увлечениям только свободное время, которого у него было немного. Он жил по раз навсегда установленному строгому распорядку, занимаясь государственными делами с большим тщанием и пунктуальностью (так, никогда не имея личного секретаря, сам ставил печати на письма). Только тяжелое недомогание кого-нибудь из членов семьи могло заставить его отменить прием министра или отложить ознакомление с очередным докладом.

Семья, домашние были его кумирами. Николай и его супруга Александра Федоровна являли собой образец семейных добродетелей – редкий случай в династии Романовых.

Добавьте к этому привлекательную внешность, неизменно вежливое, без тени высокомерия, обхождение с нижестоящими, превосходное самообладание. Никто из знавших его людей не отрицал исключительного обаяния его натуры. Сергей Юльевич Витте находил, что «отличительные черты Николая II заключаются в том, что он человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император».

Как государю Николаю много вредили его природные застенчивость и нерешительность. Ему претили любые формы давления на подчиненных. В разговорах, даже важных, он легко уступал, так как никогда не мог заставить себя огорчить собеседника. Но, как заметил, английский посол в России Джордж Уильям Бьюкенен, царь был «слаб во всем, за исключением своего самодержавия». Победоносцев слышал, как Николай однажды сказал кому-то из своего окружения: «Зачем ты всегда споришь? Я всегда со всеми соглашаюсь, а потом все делаю по-своему».

Совершенно непохожий физически на своего отца, от которого он не унаследовал ни роста, ни колоссальной силы, Николай был совершенной его копией в своих взглядах на место и роль самодержавия в государственной системе Российской империи. «В каждой складке шинели этого маленького офицерика сидит самодержец», – как-то сказала о нем великая княгиня Мария Павловна еще при жизни Александра III. Близко знавшие Николая люди говорили о «бархатной перчатке, надетой на стальную руку». Французский президент Эмиль Лубе писал: «О русском императоре говорят, что он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно. Русский император сам проводит свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть зрело продуманные и тщательно выработанные планы. Над осуществлением их он трудится беспрестанно». Такое же мнение о русском государе сложилось у принца Генриха Прусского: «Царь благожелателен, любезен в обращении, но не так мягок, как зачастую думают. Он знает, чего хочет, и не дает никому спуску». Его соотечественник адмирал Хопман утверждал: «На первый взгляд царь кажется робким, но затем вы понимаете, что это человек серьезный, вдумчивый и тактичный. Он всегда выглядит благожелательным, но, для мужчины, пожалуй, чересчур мягким. Но внутренне он гораздо более сильный и непреклонный, нежели видится окружающим».

Эти свидетельства, впрочем, не следует преувеличивать. История царствования последнего Романова показывает, что по всем важнейшим государственным вопросам он в конце концов уступил нажиму людей или давлению обстоятельств.

Сознавая свою внутреннюю неустойчивость, Николай II вполне полагался только на тех людей, о которых твердо знал, что они не выйдут за пределы, очерченные его волей. Область международной политики царь рассматривал как свою вотчину и желал сам быть своим министром иностранных дел.

Это полностью устраивало Вильгельма, поспешившего завязать дружескую переписку с русским «кузеном». Он обращался к царю: «дорогой Ники», а подписывался: «любящий тебя друг Вилли». В то время кайзер искренне считал, что с Россией нужно иметь хорошие отношения. Мольтке-младший однажды услышал от него характерную фразу: «На Россию лучше не нападать; это все равно что объявить войну целому континенту».

В отношениях с русским императором Вильгельм бесцеремонно отвел себе роль старшего друга, который вправе давать по всякому случаю ценные советы неопытному молодому человеку (один из них по праву заслужил бессмертие в веках: «Советую тебе – побольше речей и побольше парадов, речей и парадов»). Подобно тому, как недавно он заверял Англию в необходимости англо-германской гегемонии над миром, так и теперь убеждал царя теснее сблизиться с Германией, чтобы держать англичан и остальные нации в повиновении: «Если мы решим, что должен быть мир, так оно и будет, и все смогут насладиться его благами».

Между тем они плохо ладили даже в личном общении – минуты доверительного настроения сменялись периодами взаимного раздражения и утомления. Царь находил кайзера «нервным и дурно воспитанным», его страшно раздражала ужасная привычка Вильгельма толкать собеседника локтем под ребра или хлопать, словно школьника, по спине. Бывало, что одна мысль о встрече с «кузеном Вилли» вызывала у него тошноту, по собственному признанию. Впрочем, при личной встрече он всегда тушевался, позволяя германскому кузену вести себя так, как ему заблагорассудится. Императрица Александра Федоровна подогревала недовольство своего супруга. Она находила несносной манеру кайзера обращаться с ней не как с русской царицей, а как с мелкой немецкой принцессой. Вильгельм, в свою очередь, был преисполнен презрения к государственным способностям своего русского кузена – «простофили» и подкаблучника, который, по его мнению, был годен лишь на то, «чтобы жить в деревне и выращивать репу».

Кайзер настойчиво подчеркивал, что у России нет прочных интересов в Европе. Ее историческое призвание – активная восточная политика. В 1901 году, на свидании с царем в Ревеле, он патетически приветствовал «дорогого Ники» как «адмирал Атлантического океана – адмирала Тихого океана». Оба звания были употреблены несколько преждевременно. Пугая Николая «желтой опасностью», Вильгельм заявил, что Германия и Россия – «миролюбивые державы», которым противостоят «ненавидящие христианство японские вояки».

Правда, Вильгельм здесь ломился в открытую дверь. Мысль о создании «Желтороссии»26 (присоединение Маньчжурии и Кореи) была близка царю и без его внушений. Если германский кайзер полагал, что «будущее Германии – на морях», то Николай мог бы выразить свое видение судьбы подвластной ему империи словами: «будущее России – в Азии». Во время Ревельского свидания он сказал Вильгельму, что рассматривает укрепление и расширение русского влияния на Дальнем Востоке как задачу своего правления.

Кайзер заверил его, что в случае войны с японцами Россия может рассчитывать на дружественный нейтралитет Германии, и не соврал. Уже на следующий день после нападения японцев на Порт-Артур канцлер фон Бюлов передал русскому послу, что «российский император может видеть в Германии честного и лояльного соседа». Свое личное отношение к русско-японской войне Вильгельм выразил в собственноручной пометке на секретном докладе германского посланника в Японии, графа Арко: «Русские защищают интересы и преобладание белой расы против возрастающего засилья желтой. Поэтому наши симпатия должны быть на стороне России».

Его благожелательная позиция, особенно контрастирующая с недружелюбным поведением Франции и Англии, которые запретили эскадре адмирала Рожественского заходить в свои порты, была вознаграждена согласием царя на заключение нового торгового договора с Германией (действие предыдущего истекло в 1902 году; его продлению препятствовали разногласия в тарифной политике). Английская «Morning Post» расценила это соглашение как возобновление «договора перестраховки» между Россией и Германией.

Раздражение Николая против Англии и в самом деле зашло так далеко, что он предложил Вильгельму «набросать» проект союзного франко-германо-русского договора. Кайзер охотно сделал это и даже сам перевел текст составленного им документа на английский язык. Суть соглашения он выразил словами: «Давайте встанем рядом. Это будет союз, конечно, чисто оборонительный, направленный исключительно против агрессора или агрессоров в Европе, нечто в виде страховки от пожара».

Из этой затеи, однако, ничего не вышло. Царь, ознакомившись с проектом, попросил у Вильгельма разрешение на то, чтобы показать его французскому правительству. Кайзер был против такого шага из опасения, что если до подписания договора сообщить его текст французам, то «в тот же вечер ее напечатают в «Times» и «Figaro», а тогда делу конец». Он написал канцлеру Бюлову: «Его величество начинает прошибать холодный пот из-за галлов, и он такая тряпка, что даже этого договора с нами не желает заключить без их разрешения… Такой оборот дела очень огорчает, но не удивляет меня: он (Николай II. – С. Ц.) по отношению к галлам – из-за займов – слишком бесхребетен».

Дело ограничилось тем, что Россия гарантировала вооруженную помощь Германии в том случае, если у нее возникнет конфликт с Англией из-за угольных поставок русскому военному флоту.

«Набросанный» кайзером проект договора был обречен на неудачу прежде всего потому, что 8 апреля 1904 года было подписано секретное англо-французское соглашение, положившее начало «союзу сердечного согласия» – по-французски, L'Entente cordiale или, просто, Антанте. Две давние противницы договорились уладить между собой все недоразумения и счеты во всех частях земного шара – Африке, Азии и Америке. Важнейший пункт соглашения касался Северной Африки: Франция отказывалась от каких бы то ни было притязаний на занятый англичанами Египет; Англия, в свою очередь, признавала право Франции на аннексию Марокко (французский министр иностранных дел Теофиль Делькассе почему-то считал присоединение этой нищей земли к Французской колониальной империи делом первостепенной государственной важности).

Канцлер Бюлов, внимательно наблюдавший за ходом переговоров кайзера с царем, был одержим мыслью о том, чтобы уронить международный престиж Франции. В это время он имел огромное личное влияние на Вильгельма, который признавался, что «обожает» своего канцлера. «Я предоставляю Бернгарду Бюлову полную свободу действий; с тех пор, как он есть у меня, я могу спать спокойно», – писал он другим своим друзьям. Они были так близки, что канцлер выдал кайзеру ключ от черного хода в свой дворец.

Бюлов собирался использовать слабость своего повелителя к эффектам. Он убеждал Вильгельма решиться на яркую демонстрацию – в ходе своего обычного средиземноморского круиза кайзер должен был внезапно высадиться в Танжере и сидя верхом на коне произнести речь в защиту независимости Марокко. Марокканский султан, заранее оповещенный об этом плане, обещал организовать высокому гостю торжественную встречу. По замыслу Бюлова, Франция не осмелилась бы в ответ объявить войну и таким образом обнаружила бы перед всеми свою слабость, снизив свою привлекательность как военного союзника.

Уговорить Вильгельма на этот шаг оказалось нелегко. Кайзер откровенно трусил. Он боялся испанских анархистов, которыми, по сообщениям секретной службы, был наводнен Танжер, боялся, что ему придется влезть на необъезженную берберскую лошадь – дело крайне опасное ввиду того, что кайзер мог управлять поводьями лишь здоровой правой рукой. И главное, он совсем не был уверен, что задуманная его канцлером выходка не приведет к большой войне, – а ее Вильгельм считал нежелательной, так как в то время германский флот уступал французскому в мощи.

Доламывать кайзера пришлось уже в пути. 23 марта 1905 года предоставленный в распоряжение Вильгельма лайнер «Гамбург» вышел в море. 29-го, у берегов Португалии, кайзер в телеграмме поделился с Бюловым очередной порцией своих сомнений насчет задуманного предприятия. Канцлер ответил, что такова воля германского народа. Когда 31 марта лайнер подошел к танжерской гавани, разыгрался шторм. Обрадованный Вильгельм известил немецкого консула в Танжере, что отменяет визит. Но тут ему передали новую телеграмму от Бюлова, в которой говорилось, что уже распространен пресс-релиз о пребывании кайзера в Танжере. Вильгельм закусил губу и отдал приказ готовиться к высадке.

Вопреки его опасениям, все прошло как нельзя лучше. Лодка, доставившая его на берег, выдержала напор волн, арабский скакун, хотя и шарахался от приветственных криков и выстрелов, но позволил седоку удержаться в седле, вместо бомб кайзера забросали цветами, речь удалась на славу, ее цитировала вся мировая печать.

Франции не удалось поддержать свой престиж. Делькассе на правительственных заседаниях горячился: «Европа на моей стороне, Англия поддерживает меня полностью. Она тоже не остановится перед войной… Германия не может хотеть войны, и ее нынешнее выступление не более как блеф: она знает, что против нее выступит Англия. Я повторяю, Англия поддержит нас до конца…». К концу мая обстановка раскалилась до предела. Германский посол в Риме открыто заявил, что «если французские войска войдут в Марокко, германские войска немедленно перейдут границу Франции». Войны все же не произошло. Франция согласилась с требованием Германии, чтобы участь Марокко решила международная конференция. Делькассе подал в отставку. Канцлер Бюлов получил княжеский титул.

Окрыленный неожиданным успехом, Вильгельм удвоил нажим на царя с целью склонить его к подписанию русско-германского соглашения. Поражение русской армии в войне с Японией и начало революционных событий в России заставили Николая внимательнее прислушаться к словам кайзера о монархической солидарности. 18 июля 1905 года «кузены» назначили друг другу новое свидание – через шесть дней, в финляндских шхерах, около острова Бьёрке, недалеко от Выборга. «Чудесное, тихое место», – по рекомендации царя. Все должно было быть замаскировано под обычную морскую прогулку под парусами.

В тайну их встречи не был посвящен никто. Весь день 24 июля Вильгельм ходил по палубе своей яхты «Гогенцоллерн» с «непроницаемо-таинственным» видом; под вечер последовал приказ: всем переодеться в парадную форму. Так Мольтке-младший и другие лица, составлявшие свиту кайзера, узнали, что «через два часа здесь будет царь». Осторожность Николая простиралась еще дальше: он не взял на борт «Полярной звезды» не только никого из министров, но даже обожаемую Аликс.

Царский дневник за 10—11 (23—24) июля регистрирует ряд приятных, но ничего не значащих с государственной точки зрения событий – обыкновенная светская хроника: визит Вильгельма на императорскую яхту «Полярная звезда», ответный визит Николая на яхту кайзера, поздний обед, посещение германского крейсера «Берлин», слушание концерта музыкантской команды Гвардейского экипажа, солнечная, жаркая погода, со свежим зюйд-остом…

О том, какие разговоры кузены вели с глазу на глаз, известно со слов Вильгельма, который, упиваясь своим триумфом, подробно описал их в письме канцлеру Бюлову:

«На протяжении последних нескольких дней моя голова буквально раскалывалась от дум – как найти правильное соотношение между поддержанием интересов моей страны и приверженностью принципу монархической солидарности. В конце концов я вознес руки к небесам и вверил все воле Всевышнего. А потом еще произнес слова молитвы, сказанные стариком Дессау под Кессельдорфом27… И я почувствовал чудесный прилив сил».

На два дня они с царем стали единомышленниками по всем вопросам европейской политики. Англия была признана сеятелем смуты, Эльзас и Лотарингия – вечными владениями Германии, французы —«последними мерзавцами, которые пошли на поводу у англичан». Улучив подходящий момент, Вильгельм спросил:

– Как насчет одного маленького соглашения?

Проект договора был у него в кармане. Николай, бегло пробежав глазами по документу, воскликнул:

– Превосходно!

Кайзер небрежно осведомился, не хочет ли его собеседник поставить свою подпись на этом документе.

– Да, конечно, – ответил царь, добавив: – Ты единственный друг России во всем мире.

После этого, пишет Вильгельм, «царь обнял меня и так крепко прижал к своей груди, как будто я его брат, и долго-долго не отрывал от меня своего благодарного лучистого взгляда».

В этом момент, уверял Бюлова кайзер, ему казалось, что на него с гордостью взирают с небес великие предки, сумевшие извлечь немалые выгоды для фатерлянда из союза с Россией.

По словам Вильгельма, это был «поворотный пункт в истории Европы» – Германия, наконец, освободилась «от жутких тисков Галло-России».

Если кайзер немного и прихвастнул в своем описании событий, то он имел на это полное право. Маленькое соглашение, небрежно «подмахнутое» царем, действительно меняло весь расклад политических сил в Европе. Недаром Мольтке все случившееся на «Полярной звезде» показалось волшебной сказкой. Речь шла о полноценном русско-германском военном союзе. Самыми важными статьями были первая и четвертая. Первая гласила: «В случае, если одна из двух империй подвергнется нападению со стороны одной из европейских держав, союзница ее придет ей на помощь в Европе всеми своими сухопутными и морскими силами». В четвертой статье значилось следующее: «Император Всероссийский после вступления в силу этого договора предпримет необходимые шаги к тому, чтобы ознакомить Францию с этим договором и побудить ее присоединиться к нему в качестве союзницы».

Но тут на пути дальнейшего сближения германского и русского государей грудью встали их министры. Тогдашний глава российского внешнеполитического ведомства граф Владимир Николаевич Ламсдорф, узнав о происшедшем, пришел в ужас. «Совершенно между нами, – писал он русскому послу в Париже Нелидову 28 сентября 1905 года, – кажется, в Бьорке… не вполне дали себе отчет в истинных целях императора Вильгельма: совершенно разрушить франко-русский союз и получить возможность окончательно скомпрометировать нас в Париже и Лондоне. Россия изолированная и неизбежно зависимая от Германии – вот его давняя мечта». Вернувшийся с Портсмутских переговоров Витте полностью разделял эту точку зрения. Вдвоем они смогли убедить Николая II в том, что «поток красноречия германского императора» помешал ему увидеть некоторые важные детали подписанного договора. Царь сдался и написал Вильгельму, что если Франция не пожелает примкнуть к Бьёркскому договору, то этот последний не может иметь силы. Фактически это дезавуировало соглашение, так как было понятно, что Франция не пожертвует своим союзом с Англией ради того, чтобы германский кайзер мог иметь спокойный сон. Действительно, французский премьер-министр Рувье прямо заявил русскому послу в Париже, что «наш народ не согласится на установление тесных взаимоотношений с Германией».

Канцлер Бюлов, со своей стороны, считал договор невыгодным для Германии, поскольку Россия, по его мнению, после поражения в войне с Японией была бессильна и бесполезна.

К началу осени на Бьёркский договор в России смотрели уже как на досадное недоразумение. В сентябре кайзер еще взывал к царю: «Мы подали друг другу руки и дали свои подписи перед Богом… Что подписано, то подписано». Все было тщетно. К концу года «дух Бьёрке» окончательно выветрился из переписки «кузенов». Следующей весной на международной конференции в Альхесирасе русская делегация уже всецело поддерживала Францию в марокканском вопросе и неизменно голосовала против Германии. Одновременно в Париже был одобрен очередной заем для русского правительства.

Так потерпела крушение последняя серьезная попытка создания русско-германского союза.

X

В 1905 году германский Генеральный штаб разработал военное решение против русско-французского «окружения» Германии. Это впечатляющее творение стратегической мысли получило название «план Шлиффена» или «План закрывающейся двери». Ему предстояло сыграть исключительную роль в истории ХХ века28.