Под фильтрами

Под фильтрами

ОТ АВТОРА / ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Эта книга – полу художественный вымысел, исследующий темные стороны человеческой психики и современной медиа-культуры.

Персонажи этой истории не являются примером для подражания. Их поступки, мысли и мораль могут (и должны) вызывать отторжение. Автор не романтизирует насилие, абьюз или психические расстройства, а лишь демонстрирует их разрушительную природу.

ТРИГГЕРЫ (TRIGGER WARNINGS):

В тексте присутствуют детальные описания, которые могут травмировать чувствительного читателя:

Психологическое и физическое насилие

Жестокое обращение с детьми / насилие (флешбэки)

Манипуляции, газлайтинг и эмоциональный абьюз

Упоминание расстройств пищевого поведения (РПП) и селфхарма

Употребление наркотических веществ и алкоголя

Сцены сексуального характера (в том числе с элементами принуждения/CNC)

Смерть второстепенных персонажей

Циничное отношение к общественной морали

Если данные темы неприемлемы для вас, пожалуйста, отложите эту книгу.

А тем, кто всё же решил остаться, я скажу одно: вы сами этого захотели.

Добро пожаловать в мир без фильтров.

ПРОЛОГ

Мне семь лет, и я понимаю, что мама меня ненавидит.

Не в смысле "не любит" или "устала". Именно ненавидит. Я вижу это в том, как она смотрит на меня, когда думает, что я не замечаю. Как будто я – пятно на её жизни, которое невозможно отстирать.

Сегодня она пьяная. Опять. Бутылка дешевого вина стоит на столе, и губы у неё фиолетовые. Мия плачет в углу – ей четыре, она ещё не научилась молчать. Я уже научилась.

– Заткни её, – говорит мама, не поднимая головы. Голос плоский, как у робота.

Я подхожу к Мие, беру за руку. Шепчу:

– Тише. Она услышит.

Но Мия не может остановиться. Она голодная. Я тоже. Последний раз мы ели вчера утром – хлопья, которые я нашла в шкафу. Без молока.

Мама встает. Шатается. Идет к нам.

Я знаю, что будет дальше. Всегда одно и то же. Сначала крик, потом удар. Но сегодня она не кричит. Просто хватает Мию за волосы и тащит через комнату. Мия визжит. Мама швыряет её на диван, и Мия ударяется головой о подлокотник.

Тишина.

Потом – снова плач, но тише. Мия боится. Я тоже, но я не плачу. Я смотрю на маму и думаю: "Когда-нибудь ты умрешь, и мне будет всё равно".

– Ты чё таращишься? – Мама поворачивается ко мне. Глаза красные, лицо опухшее. – Думаешь, ты лучше? Думаешь, я тебя не вижу?

Она шагает ближе. Я не двигаюсь.

– Ты – копия своего ублюдка папаши. Те же глаза. Так же смотришь на всех, как будто мы говно.

Удар по лицу. Я падаю. Щека горит, в ушах звенит. Но я не плачу. Никогда не плачу. Это только злит её сильнее.

– Плачь, сука! – Она бьёт снова. Ногой, в живот. Воздух выходит из лёгких, и я сворачиваюсь калачиком. – Плачь, как нормальный ребёнок!

Но я не плачу. Я лежу на полу, смотрю на потолок и считаю трещины. Их тринадцать. Я считала их вчера, позавчера, неделю назад. Всегда тринадцать.

Мама плюет на меня и уходит в спальню. Дверь хлопает.

Я лежу ещё минуту, потом встаю. Мия хнычет на диване, но уже тише. Я подхожу к ней, проверяю голову – шишка, но крови нет. Хорошо. Кровь – это проблемы. Вопросы в школе, звонки из опеки. Мама не любит вопросы.

– Всё нормально, – говорю я Мие. Голос ровный, спокойный. – Спи.

Она сворачивается, прижимая к себе грязного медведя. Засыпает.

Я иду в ванную, смотрю в зеркало. Щека красная, завтра будет синяк. Ничего страшного. Скажу, что упала на площадке. Никто не спросит. Никому не интересно.

Я смотрю себе в глаза и думаю: "Когда-нибудь я отсюда уйду. И никто никогда больше не поднимет на меня руку. Никто".

Это не обещание. Это факт.

Мне семь лет, и я уже знаю главное: мир делится на тех, кто бьёт, и тех, кого бьют. Я больше не буду из вторых.

Никогда.

ГЛАВА 1

Я сижу перед кольцевой лампой, и свет бьёт мне прямо в лицо. Идеальный угол – тридцать градусов сверху, чтобы скулы казались острее, а глаза – больше. Я знаю своё лицо лучше, чем любой пластический хирург. Каждый миллиметр. Каждую выигрышную точку.

На экране телефона – 47 тысяч зрителей. Цифра растёт. Хорошо.

– Привет, мои хорошие! – Я улыбаюсь, и улыбка получается идеальной. Тёплой. Искренней. Я тренировала её три года перед зеркалом, пока не перестала видеть разницу между настоящей и фальшивой. Сейчас разницы нет. – Как же я рада вас видеть!

Комментарии летят потоком:

«СИЕННА, КОРОЛЕВА!» «Боже, она идеальна» «Где купила топ???»

Я читаю их боковым зрением, не переставая улыбаться. Отмечаю полезные ники – те, кто донатит, кто репостит, кто набирает охваты. Остальные – просто фон. Статисты.

– Сегодня у меня для вас кое-что особенное, – говорю я, делая паузу. Держу интригу ровно три секунды – алгоритм любит интригу. – Но сначала хочу поблагодарить вас. Вы – моя семья. Без вас меня бы не было.

Вранье. Без них я бы всё равно была. Может, не здесь, но была бы. Я не из тех, кто исчезает.

Собеседование на стипендию Фонда для трудных подростков.

На кону – полное покрытие обучения в колледже.

Передо мной сидит комиссия. Сытые, богатые люди в дорогих костюмах. Они спрашивают: «Сиенна, что помогло вам не сломаться?»

Я могу сказать правду: «Злость и ненависть к приемному отцу». Но я вижу их лица. Они не хотят правды. Они хотят вдохновения. Они хотят чувствовать себя добрыми феями, спасающими Золушку. Я включаю режим «Сторителлинг».

– Надежда, – шепчу я, глядя в пол.

– Я всегда верила, что тьма не может длиться вечно. Я читала книги при свете уличного фонаря, когда нас запирали…

Я придумываю детали на ходу. Фонарь, книги, запертая дверь. Этого не было. Но это звучит кинематографично. Женщина в центре комиссии вытирает слезу. Мужчина одобрительно кивает.

Я получила этот грант. Не потому что я была самой умной. А потому что я рассказала им историю, за которую им захотелось заплатить.

В тот день я поняла: твоя биография – это просто сценарий. И ты можешь переписывать его под каждого нового инвестора.

Телефон вибрирует – личное сообщение. Я краем глаза вижу превью: «Джон: Нужно поговорить. Срочно».

Джон – мой менеджер. Если он пишет во время эфира, значит проблема. Игнорирую. Проблемы подождут. Охваты – нет.

– Итак, новость! – Я делаю глаза шире, наклоняюсь ближе к камере. Интимность. Будто я говорю с каждым лично. – Через две недели я запускаю собственную линейку ухода за кожей. Да, детки, это происходит!

Экран взрывается сердечками и огоньками. Комментарии сыплются как из пулемёта:

«SHUT UP!!!» «Я УМИРАЮ» «БЕРУ ВСЁ»

Я смотрю на эту истерику и чувствую… ничего. Пустоту. Но лицо моё сияет.

– Предзаказ откроется послезавтра в полночь. Эксклюзивно для вас, мои любимые. – Я касаюсь пальцами губ, посылаю воздушный поцелуй. – Люблю вас до безумия.

Ещё одна вибрация. Снова Джон: «Сиенна, это серьёзно. Перезвони СЕЙЧАС».

Я выключаю уведомления.

– А теперь вопросы! Пишите, я отвечаю на всё! – Я пролистываю комментарии, выбираю безопасные. Про косметику, про диету, про тренировки. Никакой лички. Никаких настоящих вопросов.

«Ты встречаешься с кем-то?»

О, вот это уже интереснее. Я делаю вид, что смущаюсь – опускаю взгляд, прикусываю губу.

– Ну… может быть, – шепчу я загадочно. – Но пока рано говорить. Не хочу сглазить.

Идеальный ответ. Достаточно, чтобы разогнать слухи и поднять вовлечённость. Недостаточно, чтобы кто-то начал копать.

В дверь стучат. Громко. Настойчиво.

Я не поворачиваю голову. Камера не видит дверь, и зрители ничего не слышат – микрофон настроен только на мой голос.

Стук повторяется.

– Ой, девочки, кажется, доставка пришла! – смеюсь я, закатывая глаза. – Ну всё, мне пора бежать. Люблю вас! Спасибо, что вы есть! Пока-пока!

Я посылаю ещё один поцелуй, машу рукой и выключаю эфир. Улыбка слетает с лица мгновенно, как маска.

Встаю, иду к двери. Открываю.

На пороге стоит Мия. Глаза красные, тушь размазана.

– Нам надо поговорить, – говорит она.

Я смотрю на неё и думаю: «Какого хрена ты опять хочешь?»

Но вслух говорю:

– Конечно, милая. Заходи.

Я улыбаюсь. Тепло. По-сестрински.

И закрываю за ней дверь.

ГЛАВА 2

Мия стоит посреди моей гостиной и выглядит как бездомная кошка, которую забыли вытащить из стиральной машины. Мокрые глаза, сопли, дрожащие руки. Я ненавижу, когда люди плачут в моём пространстве. Это как грязные ботинки на белом ковре.

– Ты будешь стоять или сядешь? – спрашиваю я, проходя мимо неё на кухню. Открываю холодильник, достаю бутылку воды. Себе. Ей не предлагаю. Пусть попросит сама, если надо.

Она садится на край дивана. Комкает в руках салфетку, которую, видимо, принесла с собой. Умно. Хоть что-то.

– Я больше не могу, – говорит она тихо.

Я делаю глоток воды, прислоняюсь к барной стойке. Смотрю на неё и жду продолжения. Молчание – это оружие. Люди не выносят пустоту, начинают заполнять её словами. Говорят больше, чем собирались.

– Он ушёл, – выдавливает Мия. – Дэнни ушёл.

Дэнни. Её парень. Точнее, уже бывший, судя по всему. Неудачник с татуировками и вечными планами «открыть своё дело». Я всегда знала, что он свалит. Вопрос был только – когда.

– Окей, – говорю я нейтрально. – И?

Она поднимает на меня глаза, и в них столько обиды, что хочется рассмеяться.

– И? Серьёзно, Сиенна? Мы были вместе три года!

– Три года, в течение которых ты его содержала, – уточняю я.

– Оплачивала аренду, покупала ему шмотки, вкладывалась в его бредовые проекты. Он ушёл, потому что выжал из тебя всё, что мог. Логично.

Мия вдруг вскидывает голову. В её заплаканных глазах вспыхивает злая искра.

– Я содержала его, потому что мне нужно было кого-то любить! – выкрикивает она. – У меня нет миллионов подписчиков, которые лижут мне задницу каждый день. Она сжимает кулаки.

– Ты думаешь, ты такая сильная? Ты просто сбежала, Сиенна. Когда мама напивалась, ты уходила в свою комнату и "медитировала". А я оставалась на кухне. Я слушала её бред. Я убирала её блевотину. Ты построила империю на том, что научилась отключаться. А я.… я впитывала всё это дерьмо за нас двоих. Так что не смей судить меня за то, что я пытаюсь купить хоть каплю любви. Ты мне должна. За каждый раз, когда я прикрывала тебя собой.

Она замолкает.

– Я не знаю, что делать, – шепчет она. – Аренда через неделю, а у меня… у меня почти ничего не осталось.

Вот оно. Вот зачем она пришла. Не поплакаться. Не за утешением. За деньгами.

Я ставлю бутылку на стойку, скрещиваю руки на груди.

– Сколько?

Она вздрагивает.

– Что?

– Сколько тебе нужно?

Мия опускает взгляд.

– Две тысячи. Может… может, две с половиной. Я верну, клянусь. Просто сейчас…

– Ты не вернёшь, – перебиваю я. – Ты никогда не возвращаешь. Но это нормально. Ты моя сестра.

Я говорю это ровно, без эмоций. Факт. Она – моя сестра, а значит, моя ответственность. Не потому, что я её люблю. А потому что она полезна. Мия – это страховка. Живое напоминание о том, откуда я пришла. И она слишком слаба, чтобы стать угрозой.

Пятый класс. Школьная ярмарка. Я хочу плюшевого зайца, но у меня нет денег. Приемная мать дала мне только на ланч. Я стою у прилавка и смотрю на женщину-продавца. У неё добрые глаза и крестик на шее. Целевая аудитория: «Спасительница». Я не прошу. Просить – это для нищих. Я просто стою и смотрю на зайца так, будто это единственный друг, который у меня мог бы быть. Опускаю плечи. Делаю вид, что вытираю нос рукавом. Три минуты. – Тебе нравится этот, детка? – спрашивает она. – Да, мэм, – шепчу я. – У меня был такой… до того, как мой папа… – я обрываю фразу. Отвожу взгляд. Пауза. Через минуту я ухожу с зайцем. Бесплатно. И с леденцом в придачу. В тот день я поняла: жалость – это самая конвертируемая валюта в мире. Люди платят, чтобы не чувствовать себя виноватыми.

– Спасибо, – шепчет она, и из глаз снова текут слёзы. – Спасибо, Си. Ты… ты не представляешь, как это важно для меня.

Я представляю. Для неё это спасение. Для меня – три тысячи долларов. Я трачу больше на ужин.

Подхожу к ней, сажусь рядом. Беру её за руку. Сжимаю. Тепло. По-родственному.

– Ты всегда можешь рассчитывать на меня, – говорю я, глядя ей в глаза. – Всегда. Понимаешь?

Она кивает, всхлипывает, прижимается ко мне. Обнимает. Я обнимаю в ответ, глажу по спине, шепчу что-то успокаивающее. Не помню что. Неважно. Слова – это просто звуки.

Я смотрю поверх её головы на окно. Лос-Анджелес горит огнями. Город, который никогда не спит. Город, где всё продаётся. Включая любовь.

Мия отстраняется, вытирает лицо.

– Извини, что такая… – она смеётся сквозь слёзы, – такая жалкая.

– Ты не жалкая, – говорю я автоматически. – Ты просто переживаешь тяжёлый период. Это нормально.

Она улыбается мне благодарно, и я вижу в её глазах то, что вижу всегда. Обожание. Зависимость. Страх меня потерять.

Идеально.

– Давай я переведу тебе деньги прямо сейчас, – говорю я, доставая телефон. – И поешь что-нибудь перед уходом. Выглядишь плохо.

– Правда? – Мия оживляется. – Я не хочу мешать…

– Не мешаешь.

Я открываю банковское приложение, перевожу ей три тысячи. С запасом. Чтобы чувствовала себя ещё больше должной.

Пока она ест разогретую пасту на моей кухне, я проверяю телефон. Четыре пропущенных от Джона. Два голосовых.

Открываю первое:

«Сиенна, чёрт возьми, возьми трубку. У нас проблема. Кто-то слил твою переписку с Эшли. Скриншоты уже гуляют по форумам. Нам нужно действовать быстро».

Я замираю.

Эшли. Моя бывшая ассистентка. Та самая, которую я уволила три месяца назад после того, как она начала задавать слишком много вопросов. Неудобных вопросов.

Я открываю второе голосовое:

«Они знают про коллаб с брендом. Знают, что ты подставила её. Это пиздец, Сиенна. Звони мне. Сейчас».

Я медленно выдыхаю. Убираю телефон в карман.

– Всё хорошо? – спрашивает Мия из кухни.

Я поворачиваюсь к ней. Улыбаюсь.

– Всё отлично, милая.

И начинаю думать, как буду уничтожать Эшли.

ГЛАВА 3

Джон сидит напротив меня и выглядит так, будто его сейчас вырвет. Костюм мятый, волосы взъерошены. Я знаю этот вид – паника. У менеджеров паника выглядит как у крыс перед потопом.

– Покажи, – говорю я ровно.

Он протягивает планшет. Я пролистываю скриншоты. Моя переписка с Эшли. Год назад. Там я пишу ей, как надо «случайно» слить информацию о конкурентке в таблоиды. Как подставить бренд, чтобы получить лучший контракт. Как вырезать неудобные моменты из интервью.

Ничего криминального. Но достаточно, чтобы разрушить образ «честной девочки, которая просто делится жизнью».

– Где это гуляет? – спрашиваю я, откладывая планшет.

– Пока на форумах. Reddit, Blind. Мелкие аккаунты в твиттере. Но набирает обороты. Через сутки подхватят крупные.

– Эшли хочет денег?

Джон качает головой.

– Хуже. Она хочет справедливости. – Он произносит это слово так, будто оно воняет. – Она написала мне вчера. Сказала, что ты разрушила её карьеру, и теперь она разрушит твою. Бесплатно.

Я откидываюсь на спинку дивана. Думаю.

Эшли. Двадцать три года. Наивная дура, которая верила, что мы друзья. Которая задавала вопросы типа «Си, а тебе не кажется, что это нечестно по отношению к Белле?». Я уволила её, когда она стала слишком неудобной. Дала рекомендацию – дерьмовую, но формально положительную. Её никто не взял после этого.

Справедливость. Какое смешное слово.

– Нам нужно дискредитировать её, – говорит Джон быстро. – Выставить психом, обиженной фанаткой. Я могу связаться с…

– Нет, – перебиваю я. – Это усилит хайп. Чем больше мы будем отрицать, тем больше они будут копать.

Джон замолкает. Смотрит на меня с надеждой. Он привык, что я решаю проблемы.

– Мне нужен новый фотограф-видеограф, – говорю я неожиданно для него.

– Что? – Джон моргает. – Сиенна, мы сейчас обсуждаем…

– Именно это я и обсуждаю. – Я встаю, подхожу к окну. – Эшли атакует меня через текст. Слова легко выдернуть из контекста. Но видео? Фото и видео не обманешь. Мне нужен контент, который покажет меня настоящей. Уязвимой. Человечной.

– У нас есть команда.

– Твоя команда снимает глянец. Мне нужен кто-то, кто снимает грязь и делает её красивой.

Джон молчит. Он не понимает, но кивает.

– Я найду кого-нибудь, – бормочет он.

– Уже нашёл, – говорю я, доставая телефон. – Вчера видела клип у Лейлы. Оператор – какой-то фрилансер. Снял её в заброшенном здании, свет как в арт-хаусном фильме. Депрессивно, но цепляет. Найди его.

Джон записывает себе в телефон.

– Имя?

– Без понятия. Спроси у Лейлы.

Он уходит через десять минут, всё ещё бормоча что-то про юристов и стратегию. Я не слушаю. Я уже решила.

Эшли хочет войну? Получит.

Три дня спустя я сижу в своей студии и жду.

Джон нашёл оператора. Калеб Торн. Двадцать восемь лет. Работает на себя, снимает клипы и постеры для инди-артистов, иногда делает рекламу для мелких брендов. Нет соцсетей, кроме портфолио на Vimeo. Живёт в дешёвой квартире в Эхо-парке.

Я посмотрела его работы. Он хорош. Очень хорош. Он снимает людей так, будто видит сквозь них. В его кадрах всегда есть что-то неудобное, что-то, что другие стараются скрыть. Синяки под глазами. Дрожащие руки. Пустота во взгляде.

Мне это нравится.

Дверь открывается. Входит он.

Высокий, худой, одет в чёрную футболку и джинсы. Волосы тёмные, немытые. На лице щетина. Глаза – серые, тусклые. Он выглядит так, будто не спал неделю.

Он не улыбается. Даже не здоровается. Просто ставит кофр с камерой на пол и смотрит на меня.

Я встаю, протягиваю руку.

– Сиенна Вэйн.

Он смотрит на мою руку секунду, потом пожимает. Ладонь холодная, сухая.

– Калеб, – говорит он. Голос низкий, хрипловатый.

– Джон рассказал тебе о проекте?

– Реалити. Твоя жизнь. За кулисами. – Он говорит это без интонаций, как робот зачитывает скрипт.

– Именно, – киваю я. – Людям нужна правда. Не отфотошопленная версия. Настоящая.

Калеб смотрит на меня долго. Слишком долго. Обычно люди отводят взгляд, когда я так пристально на них смотрю. Он нет.

– Правда, – повторяет он медленно. – Ты уверена, что хочешь, чтобы люди увидели правду?

Что-то в его тоне заставляет меня насторожиться. Но я держу лицо.

– Конечно. Поэтому ты здесь.

Он наклоняет голову, словно изучает меня.

– Окей, – говорит он наконец. – Тогда давай начнём прямо сейчас.

– Сейчас? У меня макияж, свет выставлен для…

– Смой его, – говорит он, кивая на моё лицо. – И выключи эту хрень. – Он показывает на кольцевую лампу.

Я замираю.

– Что?

– Ты хочешь правду, – говорит Калеб, доставая камеру из кофра. – Правда не живёт под фильтрами и студийным светом. Смой макияж. Надень что-нибудь удобное. Я буду снимать тебя, пока ты делаешь обычные вещи. Готовишь завтрак, отвечаешь на письма, спишь. Настоящая жизнь.

Я смотрю на него и думаю: «Какого хрена?»

Но вслух говорю:

– Хорошо.

Я ухожу в ванную. Смываю макияж. Снимаю топ Balenciaga, надеваю старую футболку. Смотрю на себя в зеркало. Без всех слоёв я выгляжу… обычной. Бледной. Уставшей. Мне это не нравится.

Возвращаюсь в студию. Калеб уже настроил камеру. Красный огонёк «REC6» горит.

Я сажусь на диван. Кожа кажется тонкой, как пергамент. Без тонального крема я чувствую себя раздетой. Нет, хуже. Снятой с кожи.

Калеб не говорит ни слова. Он просто наводит на меня объектив. Обычно я люблю камеры. Камера – это мой друг, мой любовник, мой банкомат. Но камера Калеба другая. У неё нет фильтров. Он подходит ближе. Зум жужжит, выдвигаясь. Он берет крупный план. Мои поры. Мои микро-шрамы. Мои глаза, в которых нет привычного блеска кольцевой лампы.

– Не отворачивайся, – говорит он тихо. Я хочу отвернуться. Инстинктивно я начинаю поворачивать голову влево – это моя «рабочая» сторона. Я чуть приподнимаю подбородок, чтобы натянуть кожу на шее.

– Стоп, – Калеб опускает камеру. – Ты снова это делаешь. Ты продаешь мне позу.

– Я просто сижу!

– Ты позируешь даже когда дышишь. Расслабь лицо. Убери эту полуулыбку.

– Я не улыбаюсь!

– Улыбаешься. Уголками глаз. Это рефлекс. Убей его.

Я выдыхаю. Пытаюсь «отключить» лицо. Опустить плечи. Сгорбиться, как нормальный человек, который устал. И в этот момент, когда я перестаю держать каркас, меня накрывает.

Холод.

Вдруг комната становится огромной, а я – маленькой. Я вспоминаю приемную семью номер три. Медосмотр. Доктор, который заставлял раздеваться и смотрел на меня так же холодно и оценивающе, ища синяки. Я тогда тоже старалась стоять прямо и улыбаться, чтобы он не нашел ничего «плохого». Чтобы меня не вернули.

Под взглядом Калеба я снова та девочка. Бракованный товар на полке. Мне становится страшно.

По-настоящему.

Сердце пропускает удар. Мне хочется закрыть лицо руками и крикнуть: «Не смотри! Там ничего нет!» Это секунда слабости. Секунда, когда я почти готова попросить его выключить камеру, не приказом, а мольбой.

Я поднимаю на него глаза. В них, наверное, паника. Калеб смотрит в видоискатель. Он видит этот страх. И он не прекращает съемку. Он кивает. Едва заметно. Как будто говорит: «Вот ты где». Этот кивок меня отрезвляет. Он наслаждается моим дискомфортом?

Ах ты ублюдок. Злость – это хорошее топливо. Оно сжигает страх за долю секунды. Я выпрямляюсь. «Уязвимость» отправлена в корзину. Очистить корзину.

Я встаю и иду на кухню. Если он хочет «настоящую жизнь», он её получит. Но на моих условиях.

– Просто делай, что обычно делаешь, – говорит он, глядя в видоискатель.

Я иду на кухню. Завариваю кофе. Он следует за мной бесшумно, как тень. Камера направлена на меня, но он не говорит ни слова.

Я достаю телефон, начинаю проверять комментарии под последним постом. Пролистываю. Удаляю негативные. Банлю аккаунты. Механически. Я делаю это каждое утро.

– Зачем ты их удаляешь? – спрашивает Калеб вдруг.

Я оборачиваюсь. Камера всё ещё на мне.

– Потому что это токсично.

– Или потому, что это правда?

Я смотрю на него. Он смотрит на меня через объектив.

И я понимаю: он видит.

Этот ублюдок видит, кто я на самом деле.

Я медленно улыбаюсь.

– Может быть.

Калеб опускает камеру. Впервые за всю встречу на его лице появляется что-то похожее на эмоцию. Интерес.

– Это будет интересно, – говорит он тихо.

Я делаю глоток кофе и думаю: «Ты даже не представляешь, насколько».

ГЛАВА 4

Красный огонек «REC» не мигает. Он горит ровно, как прицел снайпера.

Прошло три часа. Калеб все еще здесь. Он снимал, как я ем салат (без заправки, 120 калорий), как я отвечаю на имейлы (три отказа в сотрудничестве, один запрос на рекламу средства от запора – удалено), как я смотрю в стену.

Он молчит. Это начинает бесить.

Люди – это алгоритмы. У каждого есть кнопка «Ввод». У кого-то это деньги, у кого-то слава, у большинства – валидация. Им нужно, чтобы их погладили по голове и сказали: «Ты хороший».

Я сканирую Калеба. Одежда: винтажная футболка, черная, застиранная. Не масс-маркет, настоящий секонд-хенд. Обувь: Converse, убитые. Техника: камера Sony FX3, дорогая оптика. Вывод: Деньги его не волнуют, но на качество он дрочит. Эстет.

Тишина в комнате становится плотной. Кондиционер гудит. Я слышу, как тикают часы Cartier на моем запястье. Время – деньги, а мы тратим его на гляделки.

Мне нужно перехватить контроль. Когда объект выходит из-под контроля, я использую универсальный протокол. Секс.

Это самая простая валюта. Она не девальвируется. Работает на 99% мужчин. Даже на геев, если правильно подать это как «эксперимент» или «искусство».

Выпускной класс.

Майкл, капитан футбольной команды. Мы на заднем сиденье его джипа. Окна запотели. Он дрожит. Шепчет: «Я люблю тебя, Сиенна. Ты особенная».

Его руки потные, движения хаотичные. Для него это священный момент. Единение душ. Я смотрю через его плечо на часы на приборной панели. 22:14. Если он закончит за пять минут, я успею домой к началу реалити-шоу.

Я стону в нужных местах. Выгибаю спину, как видела в кино. Я не чувствую возбуждения. Я чувствую власть. Этот сильный, популярный парень сейчас полностью в моей власти.