
Полная версия:
Дела любви. Том II
Мир искушает разными способами, в том числе и тем, что создаёт видимость того, что так ограниченно, так глупо с любовью верить всему. Но это недоразумение. «Любовь» зачёркивают (увы, вместо того, чтобы подчёркивать!), и так делается акцент на том, что «глупость верит всему»; вместо того, чтобы делать акцент на том, что именно «любовь» верит всему. Воистину, не знание оскверняет человека, отнюдь; знание подобно чистой прозрачности, именно тогда оно самое совершенное и чистое; подобно тому, как совершенная вода не имеет вкуса. Служитель правосудия не оскверняется тем, что он лучше преступника знает обо всех интригах. Нет, не знание оскверняет человека; а недоверие оскверняет знание человека, точно так же как любовь очищает его.
Что касается осуждения другого человека, знание приводит самое большее к уравновешиванию противоположных возможностей – и тогда различие проявляется в том, какое решение принято. Ибо Писание предостерегает от осуждения и добавляет: «да не судимы будете»20, так что кажется, что иногда можно судить и не быть судимым. Но это не так. Как только вы судите другого человека или осуждаете его – вы судите самого себя, поскольку судить другого – это, в конечном счете, просто судить себя или проявляться, кто вы есть. Вы можете не замечать этого, от вас ускользает, насколько серьёзно существование, как, показывая вам всех этих многочисленных людей, оно как бы дает вам повод осуждать, так что вы даже считаете себя счастливчиком, что вы находитесь среди тех – незаслуженно счастливо облагодетельствованных, которые являются никем, и поэтому в полной беззаботности выполняют удобную задачу осуждать других; и тогда именно существование достаточно учтиво или строго, чтобы не считать вас никем – тогда именно существование судит вас. Как жаждет человек судить – если бы он знал, что значит судить, – как бы он сомневался! Как охотно он хватается за самую незначительную мелочь, чтобы получить возможность судить – эту возможность заманить себя в ловушку! Благодаря знанию можно достичь равновесия только тогда, когда искусство отработано до совершенства; но заключение возвращается к личности судьи и делает очевидным – что он является любящим, ибо он решает: ergo я верю всему.
Недоверие же (естественно, не через своё знание, которое бесконечно безразлично, а через самого себя, через своё неверие) отдаёт предпочтение злу. Вообще ничему не верить – это именно та граница, которая начинается с веры во зло; ибо добро, конечно – объект веры, и поэтому тот, кто ничему не верит, начал с веры во зло. Вообще ничему не верить – начало зла, ибо оно показывает, что в человеке нет добра, так как вера – это именно то добро в человеке, которому не нужно ни большое знание, ни его отсутствие, потому что знание безразлично. Недоверие не может удержать знание в равновесии, оно оскверняет это знание и потому приближается к зависти, злобе, пороку, которые верят всему злу.
Но что если тот, кто так жаждал судить, излить своё негодование, своё сильное или бессильное негодование на другого, не зная, о чём он судит, что, если в вечности он обнаружит и будет вынужден признать, что тот, кого он осуждал, был не только оправдан, но что он был самым благородным, самым бескорыстным и самым возвышенным человеком! Некто сказал, что когда-нибудь в вечности (при условии, что мы сами попадём туда) мы с удивлением увидим, что там нет того или иного человека, которого мы так ожидали там встретить. Но интересно, не увидим ли мы там с удивлением того или иного, кого мы без церемоний бы исключили, и не увидим ли, что он был гораздо лучше нас не потому, что он стал таким позже, но именно в связи с тем, что заставило осуждающего исключить его. Но любящий верит всему. С блаженной радостью изумления он однажды увидит, что был прав, и если он ошибся, веря в добро – то вера в добро сама по себе есть блаженство. С любовью верить в добро – это, конечно, не ошибка, но человек совершает ошибку, не делая этого.
С недоверием не верить вообще ничему (что совершенно отличается от знания о равновесии противоположных возможностей) и с любовью верить всему, таким образом – не знание и не вывод на основе знания, а выбор, который происходит именно тогда, когда знание уравновешивает противоположные возможности; и в этом выборе, который безусловно принимает форму суждения о других, проявляется тот, кто судит. По легкомыслию, неопытности, простоте верить всему – это понимание, глупое понимание; с любовью верить всему – это выбор благодаря любви. Вместо того чтобы, как это делает недоверие, использовать свою проницательность, чтобы защитить себя, не веря ничему, любовь использует свою проницательность, чтобы обнаружить то же самое, что обман и истина безусловно простираются одинаково далеко, и тогда она решает благодаря вере, которую она имеет в себе: ergo я верю всему.
Любовь всему верит, и всё же никогда не обманывается. Чудесно! Кажется, что это разумно – не верить вообще ничему из страха быть обманутым, ибо как можно обмануть того, кто вообще ничему не верит? Но верить всему и, таким образом, приносить себя в жертву всякому обману и всякому обманщику и тем самым бесконечно защитить себя от всякого обмана – вот что странно. И всё же, даже если человек не обманывается другими, не обманывается ли он самим собой, более ужасно обманывается, вообще ничему не веря; не обманывается ли он в высшем, в блаженстве преданности и любви! Нет, есть только один способ уберечься от обмана – с любовью верить всему.
Давайте рассуждать так: может ли человек обмануть Бога? Нет, по отношению к Богу человек может обманывать только самого себя, ибо отношение с Богом есть высшее благо, так что обманывающий Бога самым ужасным образом обманывает самого себя. Или возьмём отношения между человеком и человеком. Может ли ребёнок обмануть родителей? Нет, ребёнок обманывает сам себя; это только видимость (то есть иллюзия), недальновидный обман, что ребёнку и тому, кто понимает не больше, чем ребёнок, кажется, будто ребёнок обманул своих родителей, в то время как, увы! бедный ребёнок на самом деле обманул самого себя. Разумно предположить, что родители настолько превосходят ребёнка в мудрости и проницательности, а значит, и в истинной любви к ребёнку, который слабо понимает, как любить себя, что обмануть родителей было бы для ребёнка величайшим несчастьем, которое только могло бы случиться, величайшим несчастьем, если бы он сам не был в этом виноват. Но тогда поистине обмануты не родители, а, наоборот, ребёнок, и это видимость (иллюзия), что ребёнок обманул родителей; в детском и глупом смысле этого слова получается, что ребёнок обманул родителей, но это не верно, потому что верно только в «детском и глупом смысле». С другой стороны, разве не жалкое и отвратительное зрелище – видеть отца или мать, у которых по отношению к ребёнку не было бы истинного, серьёзного, заинтересованного представления о своём превосходстве, основанного на вечной ответственности искреннего желания лучшего для своего ребёнка? Разве не жалкое и отвратительное зрелище – видеть отца или мать, которые могли бы опуститься до неподобающих ссор с ребёнком, раздражаться и возмущаться из-за того, что они по-детски считают, что ребёнок их обманывает? Такие отношения между родителями и ребёнком, действительно, недопустимы, даже почти безумны, как будто шлёпнуть ребёнка означало бы, что шлёпнул ребёнок, таким образом, отбросив всякое достоинство, превосходство и законный авторитет, лишь доказать, что отец или мать физически сильнее.
Итак, истинное превосходство никогда не может обманываться, если оно остается истинным по отношению к самому себе. Но истинная любовь по отношению ко всему, что не является любовью, то есть, по отношению к любому обману, является безусловным превосходством – поэтому она никогда не может обманываться, если, веря всему, она остается истинной по отношению к самой себе или остается истинной любовью.
Это, конечно, очень легко понять; но трудность в другом – в том, что существует низший круг понятий, который не имеет представления, что такое истинная любовь, что такое любовь сама по себе и что такое блаженство само по себе; трудность в том, что великое множество ложных представлений удерживают человека в низшем круге понятий, где обманывать и быть обманутым означают прямо противоположное тому, что они означают в бесконечном понятии любви. Это понятие означает, что единственная возможность обмана в том, чтобы воздержаться от любви, в том, чтобы отказаться от самой любви и тем самым потерять её блаженство. Ибо в смысле бесконечности возможен только один обман – самообман; бесконечность говорит – не бойтесь убивающих тело; быть убитым – с точки зрения бесконечности – не опасность, как не опасен и тот обман, о котором говорит мир. И это опять же нетрудно понять. Трудность в том, чтобы выполнить задачу в получении истинного представления о любви или, вернее, стать истинно любящим, ибо, веря всему, он защищает себя от обмана и борется за то, чтобы сохранить себя в истинной любви. Но обман будет постоянно действовать, подобно той иллюзии, которая считает, будто солнце вращается вокруг земли, хотя известно, что вращается земля.
Есть низшее представление о любви, то есть, низшая любовь, которая не имеет понятия о любви как таковой. В нём любовь рассматривается как требование (требование воздаяние за любовь), и быть любимым (воздаяние) – как земное благо, как временное – увы, но высшее блаженство. Да, если это так, обман должен сыграть роль хозяина, как и в мире денег. Человек платит деньги, чтобы купить то или иное удобство; если он заплатил деньги, но удобства не получил, что ж, значит, его обманули. Человек превращает любовь в сделку; он отдаёт свою любовь, но взамен любви не получает – значит, его обманули. Обман может состоять и в том, что обманщик завоевал любовь обманутого так, что тот не может удержаться от любви к нему, потому что он любил так, что мог любить только одного-единственного человека, и этот человек – обманщик. Цель этого размышление не в том, чтобы отрицать, что любящий был обманут, или в том, что обманщик был, да, что он был гнусным обманщиком; но в том, чтобы отрицать, что этот любящий был истинно любящим. Ибо тот, кто любит так сильно, что может любить только одного-единственного человека, не истинно любящий, но влюблённый, а влюблённый – это самовлюблённый человек, как было показано ранее. Но то, что можно обмануть самовлюблённого, дискурс никогда не отрицал.
Здесь, как и везде в существовании, есть нечто очень глубокое. Иногда мы слышим эти громкие жалобы на то, что нас обманули в любви. Обвинитель желает доказать, насколько редкий любящий он сам, а потом ещё и то, насколько необычайно хитёр обманщик, и он доказывает это, утверждая, что может и способен любить только одного человека. Он не замечает, что чем яростнее это обвинение, тем больше оно превращается в самообвинение, обличающим его в том, что он был и остаётся самовлюблённым человеком, о котором вполне справедливо можно сказать, что он может любить только одного (ибо истинно любящий любит всех и не требует взаимности), и поэтому он действительно может быть обманут, но истинный любящий не может быть обманут. То есть тот, кто принципиально и решительно признаёт, что он настолько обманулся в любви, что потерял самое лучшее, не говоря уже обо всём, тем самым признаёт, что он любит себя; ибо самое лучшее – это любовь сама по себе, и её всегда можно сохранить, если желаешь быть истинно любящим. Поэтому тот, кто хочет иметь только низшее, обманчивое представление о любви, очень старается, чтобы его не обманули; он узнаёт у предпринимателей или у торговцев, какие меры предосторожности они применяют против мошенников. Но увы, несмотря на все эти меры предосторожности, даже если бы ему удалось с их помощью защититься от всякого обмана, он и все его единомышленники всё же по существу обманываются, живя в том мире, который обманывает, в мире, в котором все по существу обмануты, независимо от того, жалуется ли один на то, что его обманули, хвастается ли другой, что его не обманули. Разница между ними не больше, чем в сумасшедшем доме, если бы один из пациентов воображал себя не таким сумасшедшим, как другой, в то время как все они по сути были сумасшедшими.
Низшее представление и обман любви, к которым люди прибегают в своих делах и служении – это искушение; трудность только в том, чтобы уберечься от него; ибо в спокойный момент достаточно легко убедиться, что не может обманываться истинно любящий, который верит всему. «Но всё же так глупо быть обманутым». Если бы вы сами были истинно любящими, который всему верит, тогда вы действительно увидели бы, что это невозможно, увидели бы, что вы не обмануты. Но есть ли что-то глупое в том, что вы сами знаете, что вы не обмануты? Нет. «Но это так глупо, что должно казаться таковым и другим». Видите, вот в чём обман. Знать в самом себе и в истине, что вы не обмануты, и при этом смущаться, что вы кажетесь обманутым – как это называется? Мы называем это тщеславием или, что здесь то же самое, мы называем это: не быть истинным любящим. Увы, и если бы тщеславие смогло взять власть над истинно любящим, то он непременно был бы обманут, ибо тогда оно увлекло бы его от любви в низменный мир мелочности и раздоров, где обманывают и обманываются, тщеславясь тем, что могут обманывать других, стыдясь того, что их обманывают, и поэтому тщеславясь тем, что могут избежать этого.
Когда мы видим истинного любящего, обманутого хитрым, коварным и лицемерным человеком, мы возмущаемся, но почему? Иногда потому, что во внешнем не видим наказания и возмездия; то есть потому, что требуем удовлетворения в несовершенном и внешнем, где есть внешнее возмездие; опять же потому, что мы погружаемся на низший уровень представлений, и потому, что мы лениво и бездумно забываем, что истинно любящий не может быть обманут. Мы правы, когда взываем к тому, кто сбивает с пути слепого; здесь вполне уместно требовать наказания во внешнем; ибо слепого можно обмануть; слепой не защищён от всякого обмана; но истинно любящий, который верит всему, не может быть обманут. В определённом смысле любящий человек прекрасно знает, что его обманывают, но, не желая верить этому, или веря всему, он сохраняет себя в любви и таким образом не обманывается – следовательно, здесь можно увидеть пример того, насколько глупо, насколько неразумно думать, что знание выше веры; ибо главное, что защищает любящего, который в определённом смысле знает, что его обманывают, от обмана – это верить всему.
Истинно верующего, который верит всему, нельзя обмануть, ибо обмануть его – значит обмануть самого себя. Ибо что есть высшее благо и величайшее блаженство? Воистину, это, безусловно, любить; и ещё – быть поистине любимым. Но тогда невозможно обмануть любящего, который просто веря всему, пребывает в любви. Если бы можно было обмануть кого-либо с деньгами так, чтобы так называемый обманутый остался при своих деньгах, то был ли он обманут? Но в данном случае это именно так. Обманщик своими стараниями становится презренным человеком, а любящий сохраняет себя в любви, и в любви становится обладателем высшего блага и величайшего блаженства; и при этом не обманывается! Обманщик же, напротив, обманывает самого себя. Он не любит и тем самым уже обманул себя в отношении высшего блага и величайшего блаженства.
Следом за этим идёт: быть любимым тем, кто любит поистине – в противном случае быть любимым может стать для человека источником большого несчастья. И снова обманщик обманывает самого себя, поскольку он мешает себе получить истинное преимущество от этой любви, и поскольку, когда его обман обнаружится, он увидит, что растратил любовь другого человека, сделал любящего несчастным, перестав поистине любить – вместо того, чтобы, веря всему, пребывать в любви и быть защищённым от всякого обмана.
Пусть это когда-нибудь случится на наших глазах, чтобы стало действительно ясно, насколько жалким выглядит обманщик по сравнению с истинно любящим – ибо так много говорят об обольщении и обольстителях, об обмане и обманщиках, но так редко говорят или представляют истинно любящего. Итак, я представляю себе человека хитрого, коварного, лицемерного; мне доставляет удовольствие наделять его, посвящённого во все тайны обмана, всеми дарами обольщения. Что же он сделает теперь? Он желает обмануть любящего; он желает (ибо, несмотря на свою испорченность, у него достаточно здравого смысла, чтобы понять, какое великое благо быть любимым) с помощью своей хитрости добиться того, что его полюбят. Но к чему вся эта суета, эта совершенно излишняя трата хитрости и коварства? Он хочет обмануть истинно любящего, но истинно любящий любит всех, поэтому обманщику гораздо легче добиться того, чтобы его любили. Да, если бы мы говорили о земной любви (любви к себе), то в обмане был бы хоть какой-то смысл; ибо если возлюбленный может любить только одного-единственного человека, то можно с помощью обманного искусства хитрости и коварства стать этим единственным человеком. Но по отношению к истинно любящему обман с самого начала совершенно бессмыслен, обманщик с самого начала предстаёт в самом жалком свете. И ещё. Обманщику, естественно, удается быть любимым, естественно – да, обманщик думает и должен, естественно, думать, что это благодаря его хитрости, искусству и ловкости; бедный, обманутый обманщик! Он и не замечает, что имеет дело с истинно любящим, который любит его, потому что истинно любящий любит всех. В какую же бессмысленность попал теперь несчастный обманщик! Не так, если бы обман не удался; нет, это наказание было бы слишком лёгким; нет, обман удался, и обманщик гордится своим обманом! Но в чём же обман, о каком обмане он говорит? Конечно, обман в том, что, пока любящий любит его, он не только наслаждается тем, что его любят, но и холодно, гордо и насмешливо наслаждается самодовольством от того, что не любит в ответ. От него вполне естественно ускользает (ибо как обманщик может понять, что истинная любовь существует!), что он имеет дело с истинно любящим, который любит, не претендуя на взаимность, и справедливо оценивает любовь и её вечное блаженство, не требуя взаимности. Итак, обманщик хитростью заставил любящего полюбить его – но именно этого он так бесконечно желает. Обманщик, вероятно, обманул его, не отвечая взаимностью – но истинно любящий считает требование взаимности осквернением, унижением, и полагает, что любить без ответной награды – высшее блаженство.
Кто же становится жертвой обмана? О каком обмане идёт речь? Ибо обманщик говорит наобум и даже не понимает, что говорит, как тот человек, над которым мы все смеёмся, что он лежал в канаве и думал, что едет. Обманывать таким образом – разве это не то же, что называть воровством – класть деньги в карман человека? Истинно любящий становится богаче; ибо чем больше он любит и чем больше раз он отдаёт любовь, отказываясь от всякой мысли о взаимности, тем богаче он становится. Или же истинно любящий обманут, если не откроется, каким недостойным объектом любви является обманщик? Любить – высшее благо, но только тогда требующая воздаяния любовь, то есть любовь ложная, может быть обманута, когда она остаётся в неведении о недостойности объекта.
Разве истинный любящий обманут, если выяснится, каким недостойным объектом любви был и есть обманщик? Любить – это высшее благо и величайшее блаженство. Вы знаете, что нуждающийся в деньгах, желая получить их, обращается к человеку, которому он доверял и у которого думал, что есть деньги: он обманывается, если этот человек неплатежеспособен и у него нет денег. Но тот, кто желает отдать свои деньги и никоим образом не желает или не требует возврата, не обманывается – потому что у получателя нет денег. Но хитрый обманщик, движимый самыми мягкими и вкрадчивыми мотивами хитрости, не замечает, как неуклюже он себя ведёт. Он считает себя выше, он самодовольно улыбается про себя (увы, как если бы вы видели самодовольную улыбку безумца, над которой можно и смеяться, и плакать!); он и не подозревает, что любящий бесконечно выше. Обманщик ослеплён, он даже не замечает своего страшного бессилия: его обман удался – и он делает доброе дело; его обман удался – и он делает истинно любящего еще богаче; его обман удался, он преуспевает – и всё же обманут только он сам. Бедный обманутый! Даже этот путь ко спасению отрезан от него – чтобы его обман не удался! Если бы сумасшедший захотел убедить здравомыслящего человека в правильности своих безумных мыслей и в какой-то степени добился успеха, разве это не было бы самым ужасным из всего, разве это не было бы почти жестокостью существования, ибо если бы его обман не удался, тогда безумный мог бы осознать, что он безумен; но теперь это скрыто от него, и его безумие действительно неизлечимо. Так и с обманщиком; но это не жестокое, но справедливое наказание для него за то, что его обман удался – и в этом его погибель.
В чем же тогда истинный спор между обманщиком и любящим? Обманщик желает обманом выманить любовь у любящего. Это невозможно; истинно любящий, не требуя ни малейшей взаимности, занял неприступную позицию. Обмануть его в любви возможно не более, чем обхитрить человека в деньгах, когда он готов отдать и отдаёт их в дар. Поэтому на самом деле спор идёт о другом: возможно ли, чтобы обманщик (чего он ни в коем случае не собирается и о чём не догадывается), стал причиной падения любящего, так что тот отпал от любви и погрузился в мир иллюзий, в детский спор с обманщиком, из-за того, что любящий отказался от любви, которая любит, не требуя взаимности. Однако истинно любящий оберегает себя от этого тем, что верит всему, а значит, любит обманщика. Если бы обманщик мог понять это, он потерял бы рассудок. Земной любящий (любящий себя) считает себя обманутым, когда обманщик заставил его полюбить себя, а сам больше не любит, но истинно любящий считает себя спасённым, когда, веря всему, ему удаётся полюбить обманщика; земной любящий считает несчастьем продолжать любить обманщика, истинный любящий считает победой, если ему удаётся продолжать любить обманщика. Замечательно! Обманщик должен всё более и более тщеславиться тем, что его обман столь необычайно успешен; в конце концов это, вероятно, закончится тем, что он будет считать любящего бедным, недалёким, глупым негодяем. И всё же именно благодаря этому истинно любящий вечно и бесконечно защищен от обмана! Знаете ли вы, мой слушатель, более сильное выражение превосходства, чем то, когда превосходящий выглядит как более слабый? Ибо более сильный, который выглядит более сильным, устанавливает стандарт превосходства; но тот, кто, будучи более сильным, выглядит более слабым, отрицает стандарт и сравнение, то есть он бесконечно выше. Разве вы никогда в жизни не видели этого отношения бесконечного превосходства, которое, безусловно, явно нельзя увидеть, ибо бесконечное никогда нельзя увидеть непосредственно? Возьмите человека, который бесконечно превосходит других в интеллекте, и вы увидите, что он выглядит как простой, обычный человек; только тот, кто думает, что у него больше интеллекта, чем у других, но не вполне уверен в этом, или настолько ограничен и глуп, чтобы хвастаться сравнительными отношениями превосходства, старается создать видимость превосходства интеллекта.
Так и с любящим, который верит всему. Его так легко можно принять за ограниченного, но в этой простоте – глубина мудрости; его так легко можно принять за слабого, но в этом бессилии – сила вечности; он так легко может казаться бедным, одиноким человеком, которого любой может обмануть; и всё же он единственный, кто вечно и бесконечно защищён от обмана. Но мы не видим этого; говоря по-человечески, заблуждение довольно близко, особенно в наше мудрое время, которое стало слишком мудрым, чтобы верить в мудрость. Заблуждение близко, потому что любящий, который верит всему, не проявляется сразу, он подобен тем растениям, чей рост происходит втайне: он дышит Богом, он черпает питание для своей любви от Бога, он укрепляется Богом. То, что в человеческом понимании он обманут, он в определённом смысле видит и сам; но он знает, что обман и истина простираются одинаково далеко, и что всё же возможно, что обманщик не был обманщиком, и поэтому он всему верит. Для этого любящий обладает мужеством, мужеством верить всему (поистине высочайшее мужество!), мужеством переносить презрение и пренебрежение мира (поистине величайшая победа, больше, чем любая победа, одержанная в мире, ибо она побеждает мир!), мужество переносить, что мир находит его столь неописуемо глупым, тогда как он всё же прекрасно понимает то, из чего он делает своё заключение, но не своё заключение; он понимает даже больше, чем недоверчивый мир может понять вечное блаженство, которое имеет в себе истинно любящий.
Предположим, однако, что однажды в вечности окажется, что любящий действительно был обманут! Как – неужели это нужно повторять ещё раз? Когда любовь – наивысшее благо и величайшее блаженство, когда любящий, просто веря всему, пребывает в блаженстве любви, как же тогда, во времени или в вечности, он может быть обманут? Нет, нет, во времени и в вечности в отношении истинной любви возможен только один обман – самообман, или отказ от любви. Поэтому истинный любящий даже не поймет возражения. Увы, но остальным, напротив, сделать это слишком легко; ибо так трудно вырваться из низшего круга идей и завета мирских страстей с иллюзиями. Именно тогда, когда человек лучше всего понял истинное, старое вдруг вновь настигает его. Бесконечное, вечное, то есть истинное, настолько чуждо естественному человеку, что он подобен собаке, которая на мгновение может научиться ходить на двух лапах, но постоянно, однако, стремится идти на всех четырёх. Можно почти заставить разум человека признать, что, поскольку обман распространяется безоговорочно так же далеко, как и истина, один человек не может судить другого, но судящий только проявляет себя – подобно тому, как человек со всей силы ударяет по динамометру и, не зная, что это динамометр, думает, что наносит удар, а на самом деле только измеряется его сила. И когда человек это понимает, он может найти ещё одну отговорку; может странным образом держаться вечности, рассчитывая на то, что в вечности проявится, действительно ли он был обманщиком. Но что это доказывает? Это доказывает, что не является истинно любящим ни тот, кто не имеет в себе вечное блаженство любви, ни тот, кто не имеет истинное представление о серьёзности вечности. Если человек поддаётся этому порыву, то он немедленно увлекает его на низший уровень ограниченности, где последняя и высшая цель – не блаженство самой любви, но споры софистики. Но истинно любящий всему верит – и всё же никогда не обманывается.