Сон о принце

…Ах, обмануть меня не сложно,

Я сам обманываться рад.5

Тем временем Симка, закончив обмысливание, выдала:

– Короче, сейчас все утряслось.

Громкое саркастическое «Ха!» вырвавшееся из моего горла заставило практически всех посетителей зала посмотреть в нашу сторону. Слегка смутившись, я все же не удержалась от шпильки:

– Утряслось! Скажешь тоже! Моим врагам такую утряску!

– А тебе-то что? – глаза детдомовки блеснули злобой.

– А что, тренеру, с которым уже год занимаюсь, посочувствовать не могу?

– Да в чем сочувствовать-то? Ты думаешь, если у меня не все округлилась как надо, так я совсем неумеха? – прошипела пацанка, – да я книгу об этом написать могу! А уж Тигрэ изучила…

– Дура! – резко перебила я ее, – он под статьей из-за тебя ходит!

– Под какой статьей? – растерянно переспросила Симка.

– Простой, уголовной. «Развращение малолетних» называется.

– Да ты че? – ее голосок задрожал, – я ж сама к нему пришла. Он ведь два месяца от меня отбрыкивался!

– А суду без разницы. Главное факты. Ты вот несовершеннолетняя, следовательно, вина на нем.

В широко раскрытых глазах малолетки сияло неверие с изумлением, а моя чуйность добавляла краски нарастающего страха. Не за себя, а за кого-то бесконечно близкого. Обернувшись к залу, она посмотрела на своего Тигре, и я увидела, как слезинка прочертила влажную дорожку по ее лицу.

– Леночка, милая, – Симка снова смотрела мне в лицо, – пожалуйста, скажи, что это неправда. Что ты обиделась на меня и решила просто приструнить. Я не обижусь. Честное слово, не обижусь… Только скажи…

– Не скажу… – ответила я, ощущая себя изрядной сволочью. С другой стороны, эта дурочка должна понимать, во что она втравила человека:

– … Мало того ему еще могут инкриминировать изнасилование… – я посмотрела на дрожащую губу собеседницы, вдохнув ядовитую смесь ее горя с отчаяньем и, четко осознав, что избиение младенцев не для меня, постаралась сгладить свои слова, – но как раз от этого твое заявление о добровольном участии может помочь. А вот против обвинения в «растлении», на мой взгляд, единственное средство – это тайна.

– Так ты не скажешь никому, правда? – спросила она со вспыхнувшей надеждой.

– Что она не скажет? – внезапно раздавшийся бас незаметно подошедшего Тимура Рустамовича заставил нас обеих подпрыгнуть от неожиданности. Симка, тут же вскочив на ноги, прижалась побитым кутенком к своему защитнику. Грубая тяжелая мужская рука, очень нежно погладила ее по голове, успокаивая бешенное бурление эмоций.

– Так о чем вас, Лена, просили молчать? – повторил он.

– О неких отношениях, попадающих под уголовный кодекс.

– Понятно, – лицо «Тигрэ» не дрогнуло, – а понятие «Не лезь не в свое дело» вам знакомо? – его голос оставался привычно спокойным, словно он поинтересовался моей учебой, причем только из вежливости.

– Понятие знакомо, – ответила я, стараясь говорить в той же манере, – да вот только жить по понятиям не всегда комфортно…

Легкая улыбка, скользнувшая по губам тренера, показала, что он оценил игру слов, а я продолжила:

– …и если бы не мое вмешательство, Симка не появилась в этом зале.

– Это справедливо, – признал он тем же ровным тоном, – однако стоит уточнить, разговор идет на какой-то интерес или просто «за жизнь»?

Его слова прозвучали так двояко, что я не смогла разобраться, обвинили меня в шантаже или нет. Пришлось ответить в той же манере:

– Основной интерес разговора – душевное спокойствие участников.

– Да, это довольно важный фактор… Кстати, Сём, – он посмотрел да девочку, – я хотел тебя попросить принести, распечатки о соревновании. Пристрой, пожалуйста, небольшую стопочку у входа, около кабинета, раздевалки и туалета.

Симка нехотя кивнула и, одарив напоследок подозрительным взглядом, мол, понимаю, зачем отсылаете, отправилась выполнять поручение.

Дождавшись, когда она отойдет шагов на пять, Тимур Рустамович повернулся ко мне:

– Я так понимаю, речь о шантаже не идет…

– Ну почему же… – начала было я, но меня тут же оборвали.

– Не ерничай… тебе это не идет.

– Хорошо… Тогда расскажите мне сами, какая реакция будет правильной.

– Не знаю, – он тяжело вздохнул.

– Содержательно.

– Но правда. Я всю сознательную жизнь искренне ненавидел педофилов. И вот… – еще один вздох, – влюбился. Я, который всю жизнь смеялся над розовыми соплями, на закате жизни влюбился. И в кого? В недоразвитую малолетку.

– Предлагаете мне вас пожалеть?

– Скорей признаю твое право на любую реакцию.

– Спасибо, – ответила я, постаравшись вложить в одно слово изрядную долю сарказма, и неожиданно вспомнила принца. Смотрела на молчащего в своей твердокаменной манере тренера, а видела… И еще неизвестно с чего абсолютно неуместная мысль: «Вдруг он в меня тоже влюбился? Как этот Тигрэ». А в душе заныло: «Хоть бы приснился что ли…» Пришлось вразумлять себя привычным «А дальше что?» Образ принца развеялся…

– А дальше что? – повторила я уже вслух, глядя в глаза Тимура.

Он как провинившийся школьник, виновато уставился в пол:

– Сам себя все время спрашиваю. Она скоро вырастит и, конечно, бросит меня. Я буду сходить с ума, но мне… – он нервно сглотнул, захлестнув запахом сдерживаемого отчаянья, – ее судьба… будущее важнее. Вот учу… то есть репетиторов нанял, чтоб школьную программу подтянуть. Роль отца хотел… – еще один тяжелый вздох, – но… она хочет большего… – видимо на моем лице отразилось нечто этакое, что он поспешил уточнить, – она хочет быть полноценной хозяйкой. И я просто не чувствую в ней ребенка. То есть мозгами она старше. Разные студенточки, с которыми мне доводилось пересекаться, по сравнению с ней ну чистые дошколята. А она, как-то по-женски мудрее… Я советуюсь с ней, – рассказываю свой день, она дает советы… дельные советы. Строим планы, денежные вопросы решаем… Она даже следит за мной… В смысле одежды и ее чистоты… Ну и за здоровьем… – и снова поспешил пояснить, – у меня диабет… лекарства-диеты…

Он снова замолчал. По его обычно спокойному лицу пробегали волны эмоций. Непривычное и несколько пугающее зрелище. В конце концов, тренер закрыл лицо руками и секунд двадцать стоял, не дыша, после чего, обретя почти прежнее спокойствие, твердо взглянул мне в глаза:

– Сейчас не время и не место для моих откровений. Да и ты, прости, не тот человек с кем хочется поговорить по душам.

– Я на такое и не рассчитывала. Однако снова напоминаю, я привела ее сюда… сейчас же чувствую себя сводницей… А ведь можно сказать грубее…

– Не стоит… – очередной вздох, – извини, но мне и со своей стороны смотреть сложно. В любом случае я приму любое твое решение, только прошу, чтоб оно было наименее болезненным для… – он показал глазами в сторону подходящей к нам Симки, и продолжил показательно уверенным голосом, – ну, у меня сейчас групповое занятие начинается. Сём, ты где будешь?

– Нам хлеба нужно.

– Договорились. Ладно, я пойду. Увидимся, – тренер кивнул мне напоследок и направился к выстраивающейся у дальней стены группе.

– Он как? – тут же заговорила Симка, – тебя запугивал или всю вину на себя брал?

– Хм, я б сказала, оправдывался.

– На него не похоже.

– Согласна – непохоже. Только в такой переплет он тоже не каждый день попадает.

– Значит, все и вправду так серьезно? – снова жалостливый взгляд, – но он ведь ни крошечки не виноват!

– Он, между прочим, взрослый мужик, – жестко отрезала я, – привыкший отвечать за свои поступки, а не прятаться за спину маленькой девочки.

– Ты считаешь мне надо уйти от него? – спросила Симка убитым голосом.

– Я уже ничего не считаю, – пробурчала я, но меня не слышали.

– Я… – Симка шмыгнув носом, быстро вытерла выкатившуюся слезу, – не хочу его бросать… Понимаешь, у меня семья появилась. Настоящая!

– Ну и замечательно! А твой Тигрэ в курсе? Ты с ним говорила об этом?

– Нет… – очень тихо сказала она.

– «Не-эт», – передразнила я ее, – А говоришь у вас серьезные отношения. А мне что прикажешь делать? Благословить вас или просто похвалить? Да ну вас…

Схватив свою сумку, я рванулась к выходу, зарекаясь даже близко подходить к этому клубу и соответственно к его обитателям. Однако стоило только пересечь стоянку, как до меня донесся запах Симкиной злости, а следом раздался крик:

– Ленка, стой!

Не оборачиваясь, я шагала дальше, но настырная детдомовка быстро меня догнала. Выскочив передо мной, она словно выплюнула мне в лицо:

– Стоять, гадина!

Опешив от такого обращения, я как-то сразу не нашлась с ответом. Симка стала «развивать атаку»:

– Что? Влезла в чужую жизнь, смешала с грязью, а сама чистенькая побежала дальше. Че, от неудовлетворённости маешься? Штырит, когда людям хорошо? Да?

От слов взбешённой малолетки моя растерянность рассеялась без следа, зато разбудилось что-то злобно демоническое. Захотелось отходить ее ремнем по заднице для развития мозгов и улучшения характера… Довольно странное, если подумать, желание для девушки, знакомой с подобными наказаниями только теоретически. На всякий случай я покрепче сжала ремень висящей на плече сумки, словно удерживая себя от рукоприкладства.

– Меня, как ты говоришь, штырит, когда людям плохо. Вот увидела девчушку, смирившуюся с ролью подневольной подстилки, и вмешалась… постаралась помочь. Что не стоило? Надо было плюнуть и мимо пройти? А?

Похоже, глагол ожег Симке если не сердце, так щеки, но девчонка не сдалась, сделав ответный выпад:

– Так теперь ты меня по жизни своим благодетельством попрекать будешь?

Несмотря на несправедливость упрека, моим щекам захотелось удариться в красноту, а автоматически вырвавшееся «Я не попрекаю тебя!» проехалось фальшью по душе, как железо по стеклу. Симка в свою очередь презрительно скривила губы, выражая свое отношение к прозвучавшему.

– Хорошо, – пошла я на попятный, – в моих словах есть упрек…

– Ха!

– … но я скорей себя убеждаю, что правильно сделала, что вмешалась. Ведь могла же я сочувственно головой покачать, языком поцокать и дальше по своим делам пойти. А сделала поступок и вроде как благо принесла. Выходит, стоит вмешиваться? А тут опять вижу, как здоровый мужик «подмял» девчушку-малолетку под себя, и она теперь подстилка взрослого дяди…

Симка аж задохнулась от возмущения:

– Да как ты только могла подумать такое о Тигрэ! – с трудом выговорила она, а потом, справившись с дыханием, добавила не менее гневно, – да как у тебя только язык повернулся сказать такое про него!

– А что, ты считаешь, может прийти в голову, когда взрослый мужик торчком замирает глядя на малолетку, заливая слюной пол…

Симкино лицо резко сбросило цвет, приобретя бледно-зеленый оттенок:

– Это действительно так? – очень тихо переспросила она.

– Так, милочка, так, – проснувшаяся язвительность раскрасила мои интонации и потребовала добавить красочных эпитетов для злобной хлесткости, – у него при взгляде на тебя в мозгах такое бурление начинается, что штаны вспыхнуть могут. Как я могу пройти мимо, если ты как минимум под угрозой…

– Да, подожди ты с этим, – прервала меня детдомовка, – он действительно так на меня смотрит? Я ему взаправду нравлюсь?

– Тьфу ты!

– Леночка, милая, пожалуйста! Умоляю!.. Скажи…

И взгляд такой щенячье-просительный, резонирующий с запахом ее надежд. А у меня в ответ лишь одна мудрая мысль: «Ох и дура!.». Причем для меня самой оставалось загадкой, к кому из нас она относится.

– Пусть дура! – подхватила Симка… видимо мой цепенеющий мозг, не затрагивая сознание, вывалил свое содержимое в прямой эфир, – Только, скажи, а?.. Ну что хочешь, для тебя сделаю! Он действительно…

– Да хочет он тебя! – не выдержала я – и видит в тебе женщину, а не ребенка. И любит тебя именно как женщину. Он сам мне сказал.

Оглушительный визг чуть не порвал мои барабанные перепонки. Я оказалась сграбастана в тесные объятия. На одном дыхании у меня попросили за-все-за-все прощение, рассказали, какая я замечательная, и как меня любят, обслюнявили поцелуями обе щеки и нос, потом отпустили, снова сграбастали, потрясли и снова отпустили. Потом Симка как заправская гимнастка-акробатка прошлась колесом и, взвизгнув еще раз напоследок, скрылась в дверях клуба.

Пара случайных прохожих в легком обалдении смотрели ей вслед, и запах их удивления был подобен приятному ветерку, освежающему после Симкиного эмоционального пекла.

– Да идите вы… своей колеей! – высказалась я и, поправив сумку, пошла домой.

Так закончилось мое знакомство с Симкой, хромым Тимуром, да и вообще с единоборствами. Иногда, правда, наверно раз в месяц, Валерка устраивал мне тренировки, но ни в какие клубы я больше не ходила.

Спустя года три, я однажды в окно автобуса увидела Тимура Рустамовича с детской коляской и довольной улыбкой. Однако шевельнувшееся в душе любопытство было моментально придушенно страхом разрушительно влезть в чужую, явно налаженную жизнь.

Глава VIII

Несмотря на Симкин радостный визг, впечатление от встревания в личную жизнь тренера сказалось на мне довольно негативно. Началось все с поиска грани между «не лезь не свое дело» и «нельзя промолчать». Кончилось тем, что любой взгляд, а уж тем более вопрос в мою сторону воспринимался как гнусное вмешательство не только в личную жизнь, но и во внутреннее пространство. Правда, после промывки мозга устроенной паладином острота восприятия несколько притупилась. Хотя не исключено, что окружающие, привыкнув к моей кусачести, просто старались лишний раз не задевать… наверно, чтоб не воняло. В результате постепенно вокруг меня стала разрастаться пустота. В переносном, но все же неприятном смысле. Хотя в ней все же нашелся положительный момент, поскольку нагрузка на чуйность стала не в пример меньше. И все же порой становилось довольно обидно, что тебя все меньше замечают… Ну, кроме Валерки, конечно. Для остальных я вроде как стала одним из атрибутов будничной жизни. Особенно ярко чуйка рассказывала об этом при общении с соседками по квартирке.

Впрочем, была еще родня. Бабушка и дед, отогревавшие мне душу своей любовью, но ухитряющиеся в короткий срок загрузить уши матримониальными намеками-расспросами-переживаниями; мать, регулярно звонившая раз в неделю, чтоб рассказать какой у нее замечательный Вик; ну, и отец, любящий перед уходом с работы заскочить в компьютерный отдел, чтоб показать новые фото моей сводной сестры и описать в подробностях, какая она умничка-лапочка.

Один раз я, не выдержав, спросила его прямо в лоб:

– Пап, скажи честно, а зачем ты здесь?

– Э-э, – он с опаской вгляделся в мое лицо, но все же признался, – подружиться с тобой хочу.

– Хм… – я задумчиво оглядела родственника, – а ты не запоздал?

– Ну, лучше поздно, чем никогда, – улыбнулся он в ответ, однако в глазах, на мой взгляд, было гораздо больше сомнения, чем добродушия. Собственно как и в эмоциональном запахе.

– Да уж, со мной ты все время поздно… Как с зачатия началось, так все дальше и покатилось… – взгляд отца стал откровенно испуганным, – да не волнуйся! Я уже доросла до того, чтоб считать эту шутку смешной.

Отец заметно расслабился:

– А я уж собрался за шоколадкой бежать.

– Дешево как-то, – усмехнулась я.

– Ну, так вкусы почти не меняются, – он отзеркалил мне усмешку, – если что-то сработало тогда, то скорей всего сработает сейчас.

– Вкусы меняются, возможно не так часто, а вот обстоятельства… – я еще раз проанализировала запахи его эмоций, – восприятие окружающего мира тоже может резко измениться. Так что, пап, поясни-ка мне, зачем ты дружиться хочешь?

– Ну… – опустив глаза, он взглянул на ладонь, словно в ней пряталась шпаргалка, – …просто это неправильно. Мы самые близкие люди… в смысле по родству… И вроде, как это неправильно, что у нас нет каких-то дружеских взаимоотношений.

– Звучит, как будто ты прочитал инструкцию, как должно быть, а теперь стремишься подогнать под нее жизнь.

– Не утрируй, пожалуйста. Я на самом деле хотел бы стать тебе другом. Правда, не знаю как.

– Книжки советуют проявить интерес к интересам человека, – я невольно улыбнулась, прикидывая папино знание о моей жизни, – как у тебя с этим?

– Скромненько у меня с этим. Весьма скромненько,– с как бы веселым покаянием улыбнулся он в ответ,– поэтому пошел другим путем: увлечь человека своими интересами.

– Это какими? – с легким удивлением поинтересовалась я, – дочкой что ли?

– Ну, сейчас у меня как-то все мозги на нее завязаны, – признался он, – а разве тебе не интересно узнать про свою сестру?

– Пап, ты когда-нибудь про ревность слышал?

На отцовском лице изумление написалось просто аршинными буквами:

– Лен, неужели ты сможешь ревновать младенца?

– Легко! – заверила я его, – вот, к примеру… ты обо мне так, как о ней, кому-нибудь рассказывал?

Он погрустнел, но все же произнес ожидаемое:

– Нет, Лен…

– Понятно, – в моей душе… ничего не изменилось, поскольку другого ответа даже не предполагалось. Впрочем, была благодарность за честность.

Отец погрустнел еще больше:

– Не думаю, что действительно понимаешь…

Изображая сомнение-удивление, я картинно приподняла одну бровь, демонстрируя умение наработанное часовыми сидениями перед зеркалом в подростковом возрасте.

Папин тяжелый вздох прозвучал как «С головой в омут».

– Ты ведь знаешь, что мы с твоей мамой поженились, когда узнали, что появишься ты. Вроде как случайно вышло.

– М-да, хороша случайность! – не смогла не заметить я.

– Тем не менее, не в этом суть. Представь себе молодого студентика, неизбалованного женским вниманием, который внезапно узнает, что будет отцом…

– Похоже, кой-какое внимание все же было.

– Почти не было. Точнее, не был избалован, пока не познакомился с твоей матерью…

– Обойдемся без подробностей?

– Почти обойдемся. Просто скажу, что меня втянули в спор на бутылку шампанского: я должен был пригласить на свиданье первую попавшуюся девчонку. Можно сказать, почти взяли на слабо. Но я этих доставал решил обдурить, подошел к девчонке и, рассказав все откровенно про пари, предложил разыграть восторженность мной, а потом уйти и распить вдвоем бутылочку.

– А поутру они проснулись…

– … и пошли каждый своей дорогой. А вот через три месяца…

– И ты как честный человек…

Отец кивнул:

– Только, дочь, понимаешь, признание ответственности – это шаг разума, а не чувств.

– Обидно слышать.

– А говорить стыдно, – признался отец, – но врать еще стыднее.

Я «принюхалась» к его ощущениям – действительно не врет, и действительно стыдно. Однако мне этого было мало:

– Получается, ты хочешь дружиться из-за своего стыда?

– Скорей из-за осознания, что не хочу быть тебе чужим человеком.

Замолчав, он провел пальцем по краю стола. Выжидая, я не перебивала его молчание. И хотя чуйность о многом рассказала, мне требовались слова. Палец добрался до угла и отец, вздохнув, продолжил… излучая боязнь и решительность:

– Я знаю, что многое потерял-упустил. Жалею, что не умилялся твоими первыми шагами. Что не ходил на утренники в детсад. Да чего перечислять все «не»! Их слишком много скопилось. Я только теперь осознал, что это неправильно… Мне больно это осознавать. Словно я задолжал тебе целую жизнь… Опоздал на целую жизнь… Но… Тут… – палец пустился в новую прогулку по краю столешницы.

Я встала из-за стола, подошла и, обняв, поцеловала его в колючую щеку:

– Мы, пап, никогда не будем чужими людьми.

– Ох, спасибо, Ленок! – он крепко обнял меня в ответ и… стал заходить ко мне пореже. А потом вообще перешел в другую компанию.

В следующий раз серьезно поговорить с отцом мне довелось только через год. Хотя это не я с ним, а он со мной разговаривал, поскольку горе от одновременной потери бабушки и деда сделало меня практически невменяемой. В смысле моя реакция на внешние раздражители свелась к минимуму. Словно пустота, постепенно выраставшая вокруг меня, внезапно остекленела.

Отец мог днями взывать к разумности, чувствам, ответственности, совести и даже злости, однако его слова, помноженные на эмоции, проходя сквозь прозрачную броню, становились легко-мягкими пылинками, оседавшими с печальной обреченностью у подножия моего сознания.

Вик тоже сделал попытку разбить стеклянный кокон и тоже без успеха. Мать же ко мне не подпустили. После чего отец с Виком засели на кухне, гася не чокаясь стопарики, под пьяно-мудрые рассуждения за жизнь…

Возможно, Валерке бы удалось достучаться до меня, но он, попав на какую-то супер-пупер программу по обмену студентами, к тому времени уже пару месяцев обитал за океаном.

Однако помимо отсутствия паладина было еще кое-что, заставившее меня залезть поглубже в свою раковину. Я потеряла свою чуйку… Причем, поначалу пропажа как-то не осознавалась. Так на краешке сознания отмечалось, что восприятие какое-то нечеткое. Но если слезы в глазах, а в душе свербит потеря, то замутненность взгляда, кажется, несущественной и вполне естественной мелочью. Как вдруг, на девятый день, внезапно стрельнуло понимание, что именно не так.

И главное, сколько раз я ее проклинала, сколько раз взывала то к богу, то к черту с просьбой избавить меня от этой напасти. А уж как мечтала стать нормальной…

И вот стала… полуглухая-полуслепая… В переносном смысле, конечно, но ощущения один к одному. Оказалось, что за несколько лет с момента обретения чуйки у меня буквально атрофировались способности к общению без ароматических подсказок.

Вот уж действительно, что имеем – не храним, потерявши – плачем. Хотя я не плакала, а скорей выла от ужаса, но только про себя. Вслух же лишнее слово сказать боялась. И если раньше я просто сторонилась людей, то теперь шарахалась от каждого заговорившего со мной. Любое слово, да что там слово, любой звук без эмоционально запаховой подкраски вызывал бешенный мыслеоборот на тему, а что именно имелось в виду. Особенно тяжко пришлось с соседками по квартире. Я просто терялась в их намеках, взглядах, недоговорках. Или мне просто казалось, что их речь насыщена этим всем.

Не выдержав такого давления, я, заплатив свою долю до конца третьего курса, просто съехала от них в бабушкину квартиру. Проще говоря, сбежала от мира в свое одиночество.

Вот только забросить клуб ССЧ у меня не хватило духу. Все же он в какой-то степени мое детище, поэтому, даже отойдя на вторые, если не на третьи роли, я с удовольствием принимала участие в добрых делах. А иногда даже ходила на клубные сабантуйчики… Где и познакомилась с Евгением.

Высокий, довольно симпатичный, слегка полноватый и размеренно спокойный он мне не понравился с первого взгляда. Однако неприязни оказалось недостаточно, чтоб проигнорировать огромный зонт в его руках и стену дождя за окном.

Так начался наш роман. Хотя о романтичности я догадывалась только по изредка приносимым им простоватым букетам. Причем преподносились цветы в такой манере, словно они у него случайно в руке образовались, и он не смог найти им лучшего применения. В остальном же Евгений вел себя очень ровно: встречал, выгуливал, подвозил до дома на машине, демонстрировал начитанность, эрудированность, но не давил своим мнением, водил в кафе да пару раз в кино, и ни разу не выказал ни малейшего намека на желание перейти в более близкие отношения. Даже попытки напроситься на чашку вечернего кофе не делал. А уж продвинутые действия, типа приобнять за талию или чмокнуть в щечку, видимо, очень сильно конфликтовали с его виденьем мира, поэтому существовали в параллельной вселенной.

Собственно я сама не стремилась к переходу в другую плоскость. Для меня Евгений стал своего рода окном в мир, дававшим возможность привыкнуть к общению с людьми без чуйности. Но все же под волосами начинало зудеть любопытство, что же нужно мужику от серенькой пусть даже симпатичной студенточки без связей, влиятельной родни, и богатства. А если учесть, что товарищ старше меня лет на десять, то его намерения-желания вызывали просто нездоровый интерес.

Впрочем, первый же зачет летней сессии свел на нет все мое внеучебное любопытство весьма неприятным открытием: без ощущения преподавательских эмоций я, как оказалось, не могла нормально отвечать на вопросы. Тыкалась подобно слепому котенку в разные стороны, абсолютно не соображая, что несу. Так, что вполне естественно, что ни один экзамен за третий курс мне не удалось сдать с первого раза. И это несмотря на то, что зубрила я материал в три раза больше обычного.

Однако как говорил мудрец: «И это пройдет».

Выходя с последней пересдачи, я чувствовала себя выжатой половой тряпкой. Накативший отходняк погрузил мозги в блаженное отупение, оставив только тихую радость, что сегодня суббота и на работу ползти не надо. Поджидавший на улице Евгений тоже не сильно портил картину мира, поскольку довольно быстро осознал мое стойкое нежелание выгуливаться. А уж когда оказалось, что он сегодня на машине, то я готова была его расцеловать… В переносном смысле, конечно. Но спокойная расслабленная поездка закончилась, когда до моего сонного сознания достучалась фраза «Ну так как пойдешь за меня замуж?»