скачать книгу бесплатно
«Биржи морской игроки, разжигающие ажиотаж выгоды своей ради, счастливо пускаются в дальние спекуляции: без числа открываются всё новые пункты торговли ? там, где с успехом налажено и активно поддерживается линейное судоходство…
«Год, названный гелиакальным и раскрывшийся в своих тысячах тысяч тысячелетий, не сравнить с тотальной всеобъемлемостью Моря, которое меня окружает. Бездна восхищает меня и погружение ? божественное откровение.
«И не знающая родины звезда восходит к вершинам зелёного Века,
«А моя прерогатива в отношении моря ? грезить для вас этою грёзой реальности… Они назвали меня Тёмным, а жил я в блеске лучей.»
***
«Тайна мира, не отставать! Ведь близок час, когда, наконец, штурвал из наших рук возьмут другие!… И увидел я, как в небесном часовом механизме скользят в священном елее огромных размеров сверкающие оболы,
«А чьи-то большие руки, словно лучащиеся добротой, открывают передо мной ненасытной мечты моей призрачные стези,
«И я не испугался виденья моего, но, доверчиво открываясь охватившему меня трепету, без страха и стеснения, с приличествующей раболепностью, предстал перед безграничной милостью.
«Преддверие веданья! Порог, за которым ? сияние!… Ароматы вина, рожденье моё видевшего, ? из того винограда, который давлен был совсем не здесь.
«Море само, словно нежданная овация! О, Море, пучина-согласница и заступница единственная наша!… Птичий крик над рифами, бриз, к престолу своему спешащий,
«И тень паруса скользит к пределам мечты…
«Я говорю, что некая звезда рвёт держащую её цепь в Небесных стойлах.
И не знающая родины звезда восходит к вершинам зелёного Века… Они назвали меня Тёмным, и моя речь была о море.»
***
«Кланяемся сказанному тобой, Кормчий. Это не для плотского ока, не для белого глаза, обрамлённого красными ресницами, который рисуют на планширах судов. Ищу удачу в предугожденьи вечернем и в голубой дымке, укрывшей хмельной разум аргуса там, где, среди рифообразующей флоры, словно пламя зелёного огня пробежит дыхание пророка.
«Боги! Нет нужды в благовониях и ароматных эссенциях, сжигаемых на железных жертвенниках на краю уходящих в море скалистых уступов,
«Чтобы увидеть как, ещё до света, проходит по водам, ? под развёрнутыми парусами ущельем женственности своей, ? великая делийская заря…
«? Всё сказанное вечером и в предугождении вечернем.
«И ты, Сон несотворенный, который знает всё, и я, который был сотворен, не знающий ничего, что делаем мы вдвоём на этих берегах ? разве не ловушки свои расставляем, надеясь, что ночь в них попадется?
«А Девы те, что урны преобъёмистые моют, их обнаженною рукою обымая, в ночи спустившись к берегам белеющих ротондами [священных] островов, что делают они, богоревнивые, разве не то же, что и мы?… Они назвали меня Тёмным, а жил я в блеске лучей.»
Примечания
…Они назвали меня Тёмным, и моя речь была о море ? у Сен-Жон Перса: <…> Ils m’ont appelе l’Obscur, et mon propos еtait de mer <…>
«Тёмным» (др.-греч. ? ?????????) назвал Гераклита Эфесского Аристотель;
…Вечер, словно пашня, покрытая севами света: <…> Un soir ensemencе d’esp?ces lumineuses <…> Сев, севы (см. Семя в СД1) = посевы (говорят только о посеве семян), а также и «засеянные поля»;
…Нас тянет к берегам великих Вод, словно Пожирательницу просвирников ? к входу в свою пещеру: <…> Nous tient au bord des grandes Eaux comme au bord de son antre la Mangeuse de mauves <…> Просвирни (я) к, (лат. Malva) ? русское название типового рода семейства мальвовых (фр. mauve), произрастает в умеренном субтропическом и тропическом климате Европы, Азии, в Сев. Африке и в обеих Америках. Растёт как сорняк, культивируется как декоративное растение. Обладает освежающим, смягчающим, болеутоляющим воздействием; интересна и т.н. еврейская мальва (фр. mauve des Juifs), съедобное растение родом из Египта, которое культивируется также в Азии и Америке: в пищу идут листья, которые, по-видимому, имеют приторный вкус, т.к. по-французски эта мальва иначе называется guimauve potag?re, «пастила (маршмэллоу) огородная» (см. также алтей лекарственный), это растение можно найти в словарях и под названием Corette potag?re (лат. corchorus olitorius) или Джут длинноплодный, в пищу применяют листья и молодые побеги джута, которые похожи на шпинат, плоды применяют в медицине для лечения заболеваний сердца.
Следует также заметить, что у пифагорейцев мальва считалась, наряду с асфоделем, олицетворением идеальной пищи, которая была привилегией высших существ, таких как Пифагор или Эпименид Кносский[28 - Детьен, Марсель, Священные благовония и пифагорейская кухня (пер. О. Литвиновой и Е. Широниной). Опубликовано в НЛО 2000, 43]. В Китае мальва культивируется уже два с половиной тысячелетия и считается символом солнца. В Японии цветкам мальвы придавалось магическое значение: считалось, что они обладали чудесной силой предотвращать землетрясения и наводнения.
…Я за вами пойду, Счислители! И за вами, Мэтры чисел ? у Сен-Жон Перса: <…> Vous suivrai-je, Comptables! Et vous Ma?tres du nombre! <…> Эта фраза подтверждает наше предположение относительно пифагорейских аллюзий (см. прим. выше);
…который рисуют на планширах судов: <…> que l’on peint au plat-bord des vaisseaux <…> Планшир (англ. gunwale, фр. plat-bord) ? самый верхний брус (или стальной профиль) на фальшборте палубных судов (фальшборт = продолжение борта выше открытой верхней палубы).
…Ищу удачу в предугожденьи вечернем и в голубой дымке, укрывшей хмельной разум аргуса: <…> Ma chance est dans l’adulation du soir et dans l’ivresse bleu d’argus <…> Здесь Сен-Жон Перс, вероятно, обращается к мифу об Ио (?? означает «странница» от инф. ????? = «идти») и стерегущем её Аргусе Панопте (????????, т.е. «всевидящий» ? см. Ио в словаре Ф. Любкера).
…великая делийская заря ? у Сен-Жон Перса: <…> la grande aube dеlienne <…> Делийский означает «относящийся к о. Делос». Делос ? священный остров, входящий в группу Кикладских о-вов, место рождения Аполлона и Артемиды. ?????, т.е. «видимый», назван так потому, что, по преданию, был создан (стал видимым), благодаря сотрясению посейдонова трезубца. Долгое время здесь находилась сокровищница греков, а сам остров являлся общим для всей Эллады торговым центром и рынком рабов. Был известен и храм Аполлону близ гавани, при котором каждые пять лет проходили торжественные игры. Для участия в этих играх все греческие государства того времени присылали свои «теории» или посольства (??????? от ?????? = корабль). На острове запрещались погребения, и трупы перевозились на соседний остров Ренея. Веками сокровища Делоса охранялись только святостью места, так как город не имел стен, и в I в до н.э. был разграблен Менофаном (см. Делос в словаре Ф. Любкера)
III. Трагики (в женском) явились…
Трагики (в женском) явились, по каменным спускаясь ступеням. И в честь моря к небу подняли руки свои: «О! Ведь мы слишком ценили человека под маской! Мы, изображающие человека под перчёные шутки толпы, разве не способны мы были сохранить в памяти нашей тот язык, что над дюнами когда-то звучал возвышенней [чем теперь]?
«Наши тексты втоптаны в грязь у Града древнего врат, которые на своём веку столько вина и зерна повидали ? Дщери улиц, напялив на себя наши огромные парики из конской гривы, чёрные как смоль, тащат к сточной канаве побитые перья наши, такие тяжёлые, а лошади, словно в путах, вязнут своими копытами в славных масках театра, брошенных на мостовую.
О, Призраки! морды свои обезьяньи и игуаньи попробуйте втиснуть в наши шлемы, ? словно скорлупа огромных яиц забытые в песке, ? подобно какому-нибудь животному-паразиту, стремящемуся извлечь из раковины затаившегося в её глубине моллюска… Выложенные камнем края этой напоминающей колодец сцены, кажется, вот-вот рухнут под тяжестью одряхлевших львиц пустыни. И золотая сандалия великих Трагиков сияет в сточной яме, наполненной уриной, которой стала арена ?
«Рядом со звездой-патрицианкой и зелёными ключами Заката.»
***
«Но мы в честь Моря всё ещё поднимаем наши руки, и от подмышек исходит аромат шафрана, всевозможных специй и соли земли! ? плоти горельеф, ? точный слепок женской промежности, ? вкупе с ещё одним приношением нашим ? той глиной, из которой вылеплено всё человеческое и из вязкого плена которой стремится вырваться к нам незавершённый лик бога.
«В полукружьи Града, которому море служит сценой, натянутый лук набежавшей толпы ещё держит нас на тетиве своей. И ты, к небу обращённое слово отцов наших, танец свой танцуй среди этой толпы, о, Море племён и родов многих, на ландах своих почивающее, станешь ли ты для нас морем, безответно хранящим свою тайну и грёзою грезимой, ещё более далёкой, чем грёза Сармата?
«Колесо драмы вращается вместе с жерновом Вод, в пыль превращая соцветия чёрной фиалки и пахучего морозника в бороздах кровоточащих вечера… И каждая новая волна, к нам приближаясь, приподнимает маску аколута. А мы, к небу вознося достославные руки, мы, к Морю лицом поворачиваясь, подмышкой своей питая окровавленные морды хищных тварей уходящего вечера,
«Окруженные толпой, к морю движемся мы в толпе, с тем движеньем привольнейшим, которое заимствуют у зыблемых волн наши чресла крестьянок широкие ? О, мы твои, твои, земля, ещё более твои, чем плебс и хлеб Королей!
«И лодыжки наши тоже шафраном крашены, а длани ? пурпурным мурексом в честь Моря!»
***
Трагики (в женском) явились, спускаясь по узким улочкам, выходящим к морю. Смешались ? в своих одеяньях для сцены ? с портовым людом. Локтями дорогу себе проложили, чтобы встать там, где море тихо плещет на скалы. И в толпе их широкие чресла крестьянок нашли своё место.
«Вот наши руки, вот пясти наши! Длани крашены также как губы, и намалёваны раны тою же фальшей, чтобы разыгрывать драму правдиво!»
Они добавляли к тому, что безвозвратно уносил поток дня, свои огромные, широко раскрытые зрачки и ресницы, похожие на лодочки из сказок. В образующих вилку пальцах застыла пустая глазница весьма большой маски, продырявленной тьмой, словно решётка криптографа. «О! Мы слишком высоко ценили маску и то, что было (для неё) написано!»
Они спускались, унося с собой свои голоса, голоса мужчин, по гулким лестницам порта. Провожая туда, где море тихо плещет на скалы, хранимый ими отсвет превеликих стен и белизну белил своих свинцовых. Чтобы по камню, усеянному звёздами, из которого сложены рампы и молы, ступать величаво, обретая мало-помалу эту поступь одряхлевших и седлистых львиц, идущих к своему логову…
О! Когда-то лучше (чем теперь) получалось у нас провозвещать мужа, грядущего на камне. И вот: шествуем, наконец-то, к тебе, ставшее легендою Море праотцев наших! Вот наши тела, вот уста наши! Наши широкие двудольные лбы юниц и, словно лепные, круглые колени, формой напоминающие медали очень большого размера.
Примешь ли благосклонно, Море, служащее нам примером, наши исполосованные прутьями бока, чтобы драма созревала, становясь выдержанной, подобно хорошему вину? Вот наши [перерезанные] горла Горгон, вот, под накидкой монашеской, сердца волчиц, а для толпы ? чёрные сосцы наши, вскормившие целый народец детей королевских. Следует ли нам, приподнимая тяжёлый покров театральной ткани, представить собравшейся публике косматую маску причинного места на священном щите живота, ?
«Так в кулаке героя висит, крепко схвачена за пучок жестких чёрных волос, отрезанная, ? не знающим жалости мечом варвара, ? голова Чужестранки или Волшебницы?».
***
«Да, то была долгая пора ожидания и засухи, когда смерть стерегла нас у каждого провала, к которым приводило написанное. И такая великая была скука среди расписанных красками кусков грубой ткани, служивших нам декорациями, такое великое в нас росло отвращение, под нашими масками, к любому прославляемому нами творению!..
«Выложенные камнем в форме цирков арены, служившие нам сценой, видели как мельчает шаг человеческий. И, разумеется, наши деревянные, с позолотой, резные столики были украшены всевозможными фруктами той эпохи, а располагавшиеся перед сценой подставки для сосудов ? всевозможными винами, поступавшими от мецената. Но божественные уста кубков иных касались уже, и Море большими глотками уходило из грёз Поэта.
«Море, в блестках фиолетовой соли, ворчливо бранить станет ли нас, дщерей славы кичливых? К нашему тексту придираясь, к установленному нами порядку?… И ко дворам каких Десп?тов, Сотрапезников наших, прибегнуть нам надлежит, дабы, заручившись поддержкой, и дальше нести бремя, возложенное на нас сценой?
«И неизменно, за толпой побережных жителей, тянулась эта светлая печаль по иной грёзе ? эта превеликая грёза об ином искусстве, об ином творенье, и всегда в сопровождении встающей над горизонтом людей превеликой маски, о, Море живое превеликого текста!… Ты говорило нам об ином вине человеческом, и по нашим втоптанным в грязь текстам внезапно пробегала тень от досадливо сжатых губ, за которой обычно следует пресыщение,
«И мы знаем теперь ? что мешало нам жить среди строф наших отзвуков гулких.»
***
«Тебя призываем, отлив! Будем тайно следить, волн заморских чреда, за ходом блужданий твоих по миру. И если, став свободней, и обновиться мы будем должны, чтобы встретить тебя как подобает, тогда сложим мы, на виду у моря, всё облачение наше и всю нашу память.
«О, море, превеликого искусства кормилица, приносим Вам наши тела, омытые в крепких винах драмы и толпы. Снимаем с себя, на виду у моря, словно на ступенях разрушенных храмов, бутафорские наши доспехи и нелепые одеянья, в которых обычно выходили мы на арену.
И, подобно тому, как во время празднеств, проводимых раз в три года, молодые девушки, работницы сукновальных заведений, или же те, которые в железных баках палкой мешают чистейшую краску, или те, кто, раздевшись донага и до самого паха в красном соке от виноградных гроздьев, давимых ими в громадных чанах, выставляют на всеобщее обозрение деревянные орудия своего труда, также и мы, в Вашу честь, несём [к морю] столь долго служившие нам предметы.
«Мы сложим на виду у моря наши маски и тирсы, тиары и жезлы, флейты черного дерева, длинные, словно ферулы чародеек, а также ? доспехи и колчаны, кольчуги, туники и рунья превеличайших ролей; розовые перья, украшавшие наши шлемы и двурогие каски, добытые нами на захваченных стоянках варваров, массивные щиты, на коих видны перси богинь, ? мы сложим, наконец-то мы сложим [на виду у моря]!…
Для Вас, Море-чужестранка, [приносим мы] громаднейшие, словно орудья ткачих, тупейные гребни и ручные зеркала из кованого серебра, похожие на трещётки танцующей Жрицы Кибелы; гигантские жемчужины в форме люкарн, украшавшие крутобокие наши суда, богатырские узорчатые пряжки и фибулы наших свадебных платьев.
«Мы сложим и служившие нам декорациями куски полотна, наши монашеские одеянья, кровью убиенных обагрённые, шелка наши в пятнах дворцовых вин; а также и нищенок костыли, и сердобольных ходатаиц посохи ? с вдовьими прялкой и ночником, стражей наших клепсидру и рожковый фонарь часового; в лютню превращённый череп орикса и ширококрылых орлов наших, покрытых золотом тончайшей работы, а также другие трофеи трона и алькова ? с кубком победителя и урной, предназначавшейся для особых церемоний, кувшин для воды, медный таз для омовений хозяина и, ? чтобы иноземному Гостю можно было освежиться, ? кувшины для вина и склянки с ядом, чаровницею изукрашенные ларцы и Посольств дары, золочёные гильзы для любовных записок и высочайшие грамоты [с печатью] Принца-травести ? вместе с веслом, уцелевшим при кораблекрушении; чёрную вуаль, как некий знак свыше и факелы жертвоприношения; вместе с королевской инсигнией и опахалами триумфа, а также и красномедные трубы Провозвестниц… весь этот ветхий механизм драмы и фабулы ? мы сложим, наконец-то мы сложим [с себя]!…
«Но мы сохраним, о, Море обетованное! [Всё] то, что, ? вместе с нашими деревянными жёсткими сандалиями и золотыми кольцами любовниц, которые, на всякий случай, носим мы в связке на запястьях, ? будет громогласно звучать в творениях будущего, в тех величайших творениях, которым только ещё предстоит явить себя миру, по-новому пульсируя и возбуждая нездешними звуками.»
***
«Развязка! Развязка!… Взываем и молим, на виду у моря, о том, чтобы были обещаны нам творения новые: живые и прекрасные, в которых ? лишь живое и ничего кроме прекрасного ? великие творения, дышащие мятежом и вольницей, всем алчбам открытые, возвращаюшие нам вкус жизни и эту утраченную поступь человека, идущего по камню [усеянному звёздами].
«Величайшие творения и вдобавок такие, которые, будучи представляемы собравшейся на арене публике, ничем и ни в чём не походили бы на известные ей… О! Пусть явится новый и великий стиль и удивит нас, взятых измором годами жизни нашей, пусть придёт к нам от моря, из дальнего далёка, о! пусть раздольнейший новых стихов размер цепью своей нас прикуёт к этому величайшему речитативу, блуждающему по миру и таящемуся за всеми явленьями этого мира, и пусть ничем не скованное вдохновенье поднимется в нас, словно вольное дуновенье от моря, словно море само, глубоко дышащее, чужое!
«Неведомый здесь раздольнейший метр, ? к нашим пределам. Научи нас, Могучая Сила! Высочайшего строя выспренний стих, о, Море, примером служа величайшего текста, нам сообщи ты и лад искусства, которому равных не будет!
Высочайшему ладу нас научи, и пусть, наконец, на залитых красным гранитах драмы вручен нам будет и ключ, открывающий двери в тот миг, за которым, вспыхнув, загораются любовью сердца!… В движеньи царственных вод кто вновь заставит звучать великое слово, пустившее корни в народе?
«Чресла наши, у волн перенимая всю зыблемость их, от смутного движенья отдалённой толпы уже охвачены волненьем и стремятся к слиянию с нею. Да призовут нас вновь, и мы пройдём по древнему камню шагом неспешным облачённых в женское Трагиков! Да поставят нас вновь лицом к морю на огромном каменном полукружьи, хордой которого является сцена, и вложат нам в руки те величайшие тексты, которые мы произносим, чтобы величием облечь человека на сцене: усеянные молниями и ворчанием гроз исполненные, словно обожженные жгучими медузами и актиниями, ? там, где, вместе с огоньками раскинувшейся во всю ширь громады, убегают вдаль и превеликие клятвы подневольной грёзы и тёмные владенья узурпаторши-душ?. Там шумно дышит гигантский осьминог оргазма; там вспыхивает, ? подобно фиолетовым крупицам морской соли рядом с догорающими обломками разбившегося о скалы корабля, ? та самая искра, из которой мгновенно разгорается зелёное пламя беды… Дайте же нам прочесть вас, обетования! ? на порогах вольницы, ? и тогда нас, облачённых в священное золото вечера, Трагедии новой превеликие фразы вновь застигнут врасплох над толпою собравшихся,
«Подобно тому как поверх Стены из камня, на высокой пагине моря и небес, эти длинные вереницы поднявших свои паруса кораблей внезапно обходят оконечность Мыса, в то время как на сцене стремится к развязке действие драмы…»
***
«О! Наш плач был плачем Любовниц! Но мы-то ? Блюстительницы, так кто же почтит нас визитом в наших каменных покоях ? между лампадой-наёмницей, [только за плату лиющей свет свой неяркий], и железным треножником орнатрисы? [Чтобы придираться] к нашему тексту? К установленному нами порядку?… А Мэтр, кто же он, который нас, павших [духом], подымет? Где, наконец, тот ? о, как же он медлит! ? кто сумел бы нами заняться и вознести нас, ? ещё шепчущих что-то невнятное, ? туда, где сходятся дороги драмы ? словно огромную вязанку хвороста к вратам жертвенника?
«О, пусть же явится он, Тот, кто под ферулою своей нас удержит! От моря или с Островов к нам он явится? Пусть займётся нами, живущими, или мы сами им займёмся!… Человек новый ? по тому, как он держит себя, равнодушный ко всему, что ему дано и так же мало заботящийся о своём могуществе: в глазах ещё тлеют угольками червлёные мушки породившей его ночи… Пусть обуздает он, взяв бразды правления, бурный поток века сего, уносящий разбросанные в беспорядке беспокойные лики явленного!
«О его приближеньи, исполненном самовластия, мы узнаем по тому невидимому, таинственному сведению мышц, в чреслах наших внезапно возникшему, словно орёл вцепился когтями в свою жертву, словно потемневшие воды рябью покрылись ? скрываемое недовольство гения, учуявшего издалека следы своих богов… Взято из Текста, Наёмница
«Открывается по-новому на каменных своих страницах. И мы не слишком преувеличивали шансы того, что было написано!… Слышишь, богобоязненный муж, поступь Века сего, шагающего к арене. ? Мы, дщери кичливые, пахнущие шафраном на обагрённых кровью плитах вечерних консилиумов, огнём закатным до самых фибр ногтей наших залитые, поднимем ещё выше достославные руки наши, [обращаясь] к Морю!…
«Новой потребуем милости, чтобы обновить драматическое искусство и величием облечь человека на камне стоящего.»
Примечания
…приподнимает маску аколута: <…> l?ve son masque d’acolyte <…> Аколуты, аколиты (греч. ????????? = помощник, «следующий за кем-либо») ? так называли и церковных служителей (в подчинении иподиаконов), которые зажигали и носили свечи во время крестных ходов, а также подавали за обедней воду и вино (см. Аколуты в ЭСБЭ).
…а длани ? пурпурным мурексом в честь Моря: <…> nos paumes peintes de murex en l’honneur de la Mer! <…> Мурекс (лат. Murex) ? средиземноморская раковина, «иглянка», обитает на мелководье на скалах, источник красной (пурпурной) краски, или тирского пурпура. Здесь, возможно, Сен-Жон Перс имеет ввиду финикийцев, которым античная традиция приписывает открытие пурпура (около 1600 лет до н. э.). Для того, чтобы получить 1 грамм пурпура тирянам-багряничникам требовалось около 10000 раковин, поэтому окрашенная пурпуром ткань стоила очень дорого (примерно 2000 римских денариев за 1 кг ткани). Например, заработок римского легионера времен Августа, когда монета чеканилась из 98% серебра и весила 4.5 грамма составлял 225 денариев в год (см. Денарий в ЭСБЭ). Таким образом, 1 кг окрашенной пурпуром ткани стоил примерно столько же сколько 9 кг чистого серебра. Пурпур с древнейших времен был знаком государей: о «тиране в порфире» говорит Гораций в Одах (I. 35, 12). Аттические архонты носили плащи из пурпурной ткани. Полководцы, празднуя победу, надевали пурпурные тоги (toga picta purpurea).
***
…Наши широкие двудольные лбы юниц ? у Сен-Жон Перса: <…> Nos larges fronts au double lobe de gеnisses <…> Юница (греч. ???????) ? трилетняя рыжая или красно-багровая телица, или тёлка для жертвоприношений (Числ.19:2 и далее). Телица, не носившая ярма и без порока, должна была быть рыжего цвета, так как рыжий (красный) цвет считался символом греха (Ис. 1:18). Затем её должно было заколоть вне стана, на чистом месте, сжечь, а пепел, смешанный с водой, хранил в особом месте чистый (неоскверненный) человек для последующих обрядов очищения, которые проводились на 3-й и на 7-ой день после осквернения. Под осквернением могло пониматься, например, и простое прикосновение к трупу (см. СД 2, стр. 843).
***
…словно ферулы чародеек: <…> comme des fеrules de magiciennes <…> Ферула (лат. ferula, «розга», греч. ??????) ? растение из семейства зонтичных (Ferula communis L.), ферула или нартекс, представляет собой кустарник с длинным и плотным стеблем, который в древности использовали для изготовления розог. Например, у Горация: nam ut ferula caedas…[29 - Ведь, чтобы ты наказал розгою… ? Hor. Serm.1,3,120]. Прометей принес людям похищенный у Зевса огонь в стебле нартекса. Жезлы вакхантов, «кои таинства бога вина праздновали», изготавливались из нартекса.
…туники и рунья превеличайших ролей: <…> nos tuniques, et nos toisons des tr?s grands r?les <…> Рунья ? мн. ч. сущ. руно = шерсть овечья (см. СД1)
…гигантские жемчужины в форме люкарн: <…> nos grands joyaux d’еpaules en forme de lucarnes <…> Люкарна (арх.) ? от лат. lux, «свет», а также lucerna, «светильник» = круглое оконце, декоративный элемент купола в храмовой архитектуре (в данном случае ? круглое окно каюты или иного корабельного помещения).
…богатырские узорчатые пряжки и фибулы наших свадебных платьев ? у Сен-Жон Перса: <…> nos grandes agrafes ajourеes et nos fibules nuptiales <…> Фибула (лат. fibula = застёжка, заколка, пряжка). Конструкции античных фибул являются прообразами современных застёжек (например, английских булавок). Греческие фибулы представляли собой, в основном, два или четыре спиральных кружка, соединенных вместе. Соединительная игла выходила из одной спиральки и безопасно укреплялась на другой. Древнейшие италийские ф. сходны с греческими (так как были завезены в Италию эллинами). Их характерной особенностью также является спиральный иглодержатель, который в дальнейшем заменяется плоской круглой пластиной. Для состоятельных граждан ф. изготавливались искусными мастерами из золота и украшались драгоценными камнями. На ф. могли наноситься надписи, указывающие имя автора и владельца вещи.
…стражей наших клепсидру: <…> et la clepsydre de nos gardes <…> Клепсидра (греч. ???????? = ??????+????, букв. «крадущий воду») или водяные часы, составными частями которых являлись: 1) стеклянный резервуар (называемый ?????, что также означает и «головка мака»); 2) боковые отверстия, сквозь которые просачивалась вода и 3) пробка. Такие часы на судебных заседаниях отмеряли время, предоставляемое каждому участнику процесса для выступления.
…в лютню превращённый череп орикса: <…> le cr?ne d’oryx grее en luth <…> Орикс (лат. Oryx) ? упоминаемое в Ветхом Завете (см. Втор. 14:5) животное ? лошадиная антилопа или сернобык, научное название Oryx gazella. В древнейшие времена О. населяли пустыни и полупустыни Сирии, Аравии, Африки. Ориксов можно было встретить и за р. Иордан. У евреев это животное считалось чистым и могло употребляться в пищу. С «ориксом в тенетах» (sicut oryx illaqueatus) сравнивает Исайя сынов Иерусалима (Ис. 51:20, см. также и Толкование на Книгу пророка Исайи проф. А. П. Лопухина).
…вместе с королевской инсигнией ? у Сен-Жон Перса: <…> avec aussi l’insigne royal <…> Инсигнии (лат. Insignia) ? внешние знаки могущества, власти или сана.
***
…словно обожжённые жгучими медузами и актиниями: <…> comme br?lеs d’orties de mer et de mеduses irritantes <…> Актинии (лат. Actiniaria) или морские анемоны (также и морские лилии) ? обитатели моря яркой окраски, принадлежащие к кишечнополостным бесскелетным коралловым полипам. Букв. перевод фр. ortie de mer = «морская крапива».
…на высокой пагине моря и небес: <…> sur la haute page tendue du ciel et de la mer <…> Пагина (лат. pagina = страница) ? латинское слово полисемично и означает, помимо собственно страницы или листа (книги, документа и пр.), также и сочинение или рукопись, перечень или список (paginae consulares) и даже плиту (из камня, мрамора и т.д.), что в отношении «моря и небес» выглядит более оправданным.
***
…между лампадой-наёмницей… и железным треножником орнатрисы ? у Сен-Жон Перса: <…> entre la lampe mercenaire et le trеpied de fer de l’еpileuse <…> Орнатриса (лат. Ornatrix) ? рабыня, занятая туалетом своей госпожи (см. Лат.-Рус Словарь И. Х. Дворецкого). Еpileuse = букв. «та, которая удаляет волосы». Если обратиться к Реальному словарю классических древностей Ф. Любкера, то отдельной статьи, посвящённой античным парикмахерам (напр. cinerarius) или мастерам маникюра и эпиляции мы там не найдём. Нет такой статьи и у Брокгауза. Однако, в статье Сервы (Servi) в словаре Любкера всё же перечислены основные виды деятельности рабов знатного римлянина, в числе которых (в подклассе vulgaris) находим ornatrices, которые вполне органично сочетаются с «железным треножником» (предмет античного быта), чего нельзя сказать о «той, которая делает эпиляцию» (букв. перевод фр. еpileuse).
…О, пусть же явится он, Тот, кто под ферулою: <…> Ah! Qu’il vienne, Celui […] qui nous tiendra sous sa fеrule <…> Здесь ферула в своем основном значении, т.е. розга или палка (см. выше).
…Взято из Текста, Наёмница: <…> Textuelle, la Mercenaire <…> Эта строка напоминает заметку на полях.
IV. Патрицианки также появились на террасах…
Патрицианки также появились на террасах, тяжелые вязанки камыша чернеют в их руках:
«…Прочитаны наши книги, растаяли грёзы наши, лишь это и было? В чём, наконец, наш жребий и где выход? Где то, чего нам не хватает, и тот порог, который мы ещё не преступили?
«Вы лжёте, знатность; происхождение, вы предаёте нас! О, смех, над нашими сгоревшими садами ты кречетом взмываешь золотым!… И ветер вдаль загонными Лесами уносит мёртвое перо, овеянное славой.
«Однажды вечером и роза потеряла аромат, а в трещинах камней холодных угадывался почерк колеса недавно здесь проехавшей повозки, и в сумерках печаль уста свои открыла, дохнув на глыбы мрамора зияющего грота. (Последней пела Тьма, ? Та, что кропит решётки золотые кровью наших львят и милых сердцу птенчиков азийских уже на волю выпустить готова.)
«Но Море, которому для нас никто не дал имени, было там же. И столько зыблемых волн, одна за другой, ? словно те, кому предписан постельный режим, ? ложились на каменные площадки набережных под присмотром наших кедров! Возможно ли, возможно ли ? ведь в наших глазах, в глазах томящихся в ожидании женщин, застыло море со своим возрастом, с вечерней своей звездой, дрожащей на шелках зыблемых волн
«И со своим обетованием, данным всему, что ни есть интимного в наших телах ? возможно ли, о благоразумие! чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно нашего столь длительного пребывания в сумраке тисовых аллей, озаряемых светом дворцовых факелов, или же там, где догорающие письма вызывают к жизни пляску теней на резных панелях из кедра или туи?
«Как-то вечером ветер принёс странный гул в наши готовые к празднику земли; в тот час, когда слава покидала завоеванные ею чел? достоименитейших, только мы одни вышли оттуда, где, ? на озаряемых последними лучами террасах, ? было слышно, как прибывает море к нашим каменным рубежам. «Следуя к тому обширнейшему кварталу, где поселилось забвение, словно спускаясь к низинным участкам наших парков ? к огромным каменным лоханям, когда-то служившим поильнями для лошадей, к убранным в гранит берегам прудов (вотчина Шталмейстера!), мы искали ворота и выход.
«И вот, нежданно-негаданно, мы [вышли] оттуда, где, ? на озаряемом последними лучами участке суши, ? было слышно, как прибывает море к нашим морским рубежам…»
***
«[Мы вышли] унося с собой сверкающие драгоценные камни и вечерние украшения, только мы одни, ? в легких праздничных нарядах, наполовину скрывавших нашу наготу, ? приблизились к выходящим на море белоснежным карнизам.
«Там, гроздь виноградную из наших грёз сорвать пытаясь, облокотились мы, ? плоть от плоти твои, земля, ? на тёмный мрамор моря, словно на древнюю плиту из чёрной лавы в оправе медной: на ней небес таинственные знаки [словно брошенные невидимой рукой игральные кости] располагаются по сторонам света.
«Готовясь вступить в величайший Орден, в котором [рок] священнодействует Слепой, мы прикрыли наши лица вуалью, сотканной из грёз праотцов. И, как если бы можно было вызвать в памяти образ местности, которую предстоит посетить,
«нам вспомнились родные места, хотя мы и не обязаны им своим рождением, нам вспомнилась тронная зала, в которой восседаем не мы,
«но с той поры, вступая в поток празднеств, мы словно бы увенчаны венком из смолистых шишек чёрных пиний.»
