скачать книгу бесплатно
инф. – инфинитив
исп. – испанский язык
ист. – исторический термин
ит. – итальянский язык
книжн. – литературно-книжное слово
лат. – латинский язык
миф. – мифология
м. – мужского рода
нареч. – наречие
нем. – немецкий язык
неол. – неологизм
н.в. – настоящее время
н.э. – нашей эры
обл. – употребляется в областных наречиях
орнит. – орнитология
прил. – имя прилагательное
прим. – примечание
прич. – причастие (особая форма глагола)
санскр. – санскрит
см. – смотреть
стр. – страница
сущ. – имя существительное
т. – том
т.е. – то есть
уст. – устаревшее слово
фр. – французский язык
церк. – церковно-славянский язык
*Сокращения названий книг Ветхого и Нового Заветов даются в соответствии с Синодальным переводом и здесь не расшифровываются.
Возглашение
И вы, Моря…
1
И вы, Моря, читавшие видений письмена, которым нет конца ни края, оставите ли нас однажды вечером у ростр умолкших Града, ? среди твоих, народ, камней и бронзовых ветвистых лоз?
Тем, кто внимает нам на этом склоне века, не знающего упадка, тесно в твоих, толпа, пределах: Море, бескрайнее и зелёное, словно полоска зари там, где восходят люди,
Море в праздничном, одой из камня ты сходишь по мрамору лестниц: канун праздника и сам он ? к нашим пределам ? и рокот немолчный, и праздник в рост человеческий ? Море само есть вигилия наша, божественного оглашение…
Розы траурный аромат в осаду уже не возьмёт прутья ограды могильной; час ходячий всем здесь чужую душу свою в пальмовых листьях не спрячет… Горечь, была ли когда-нибудь ты на губах у нас, ныне живущих?
Видел улыбку в блеске огней во всю ширь отдыхающей этой громады: Море в праздничном видений наших ? словно Пасха трав зеленеющих, словно праздник, который мы празднуем,
Море в пределах своих всё в праздничном, а над ним ? сокольничанье белым-белых облаков, словно франшиза гнезда родового, или под «право мёртвой руки» подпавшие земли, или провинция, в буйстве трав утопавшая и проигранная в кости…
О, бриз, рожденье моё собою наполни! И милость моя канет, кружась, под сводами
зрачка широчайшими!.. Дротики Полдня трепещут во вратах радости. Барабаны небытия уступают свирелям света. И Океан, тушей своей обминая умершие розы, над белым известняком наших террас поднимает голову Тетрарха!
2
«… Я б вас заставил плакать: от благодати чересчур меж нами.
«От благодати плакать, не от горя, ? так говорит Певец прекраснейшей из песен;
«И от того незамутнённого сердечного волненья, которого источник мне неведом,
«Как от того мгновенья чистого у моря, когда вот-вот возникнет бриз вечерний…»
Так говорил человек моря, взяв слово человека моря,
Так славословил, славословя свою любовь и вожделенье к морю
И со всех концов лиющийся поток ? по направленью к морю ? из ручейков незримых наслажденья…
«Это ? история, которую я расскажу, и это ? история, которую будут слушать;
«Это ? история, которую я расскажу так, как и подобает ей быть рассказанной,
«И от такой благодати будет она рассказана, что все непременно возрадуются:
«Да, история, которую хотят услышать, ещё не думая о смерти,
«И, в раскрывшейся свежести своей, пусть такой-то и войдёт она в сердце человека без памяти, ?
«Нежданной милостью, ? словно вечерний бриз, возникший там, где река сливается с морем, и где дрожат в сумерках береговые огоньки.
«Из тех же, кто её услышит, под необъятным сидя деревом печали,
«Немного будет таковых, кто с мест своих не встанет и вместе с нами, улыбаясь,
не отправится в густые папоротники детства, раздвигая смело молодые листья смерти.»
3
Поэзия, чтобы идти рука об руку с речитативом во славу Моря,
Поэзия, чтобы песне протягивать руку в её величавом движенье по амфитеатру Моря.
Словно шествие вкруг алтаря и притяжение хора к строфы повторениям мерным.
И это есть песнь моря, ? им доныне не певшаяся, ? и это Море в нас самих её пропоёт:
Море, в нас самих несомое, будет петь пока хватит дыханья и до завершающего вздоха.
Море, в нас, разносит по миру свои шелковистые рокоты и всю свою безграничную
свежесть, нежданно раскрывшуюся.
Поэзия, чтобы сбить жар стражи бессонной [нашего] морского перипла.
Поэзия, чтобы охотнее стражилось нам в услаждении морем.
И это грёза от моря ? доныне им не грезившаяся, и это Море в нас самих будет ею грезить:
Море, выткано в нас до самых непролазных своих зарослей бездн кромешных, Море в нас самих ткёт равновеликие свои часы света и пути мрака ?
Море ? сама вольность, само рожденье и само исцеленье! Море! В своих приливах, В изливах своих пузырей и млека своего настоявшейся мудрости, о! в священном кипенье своих гласных ? святые девы! святые девы! ?
Море, вскипая, само всё испенит, словно Сибилла, расцветшая на седале своём железном.
4
Тако хвалимы, да пребудете Вы, о, Море, хвалением увенчаны без хулы.
Тако званы, да пребудете Вы и гостителем, о заслугах коего должно молчать.
И не о Море, собственно, пойдёт речь, но о царенье его в сердце человеческом:
Поелику добро есть, ходатайствуя ко Владыке, слоновую кость иль нефрит положить меж ликом сюзерена и славословьем слуги.
А я, склоняясь в Вашу честь в нижайшем, но без низости, поклоне, изойду, балансируя, реверансом;
И снова дымка наслажденья окутает разум преданного слуги,
И снова радость словообретенья вызовет к жизни грацию улыбки…
И таковым привечанием будете Вы привечаемы, о, Море, каковое надолго останется в памяти, словно отдохновение сердца.
5
А ведь я давненько приохотился к этой поэме, каждый день подмешивая к своей болтовне всю эту далёкую и необъятную слиянность слепящего блеска морского ? так на кромке леса меж листьев, словно чёрным покрытых лаком, вдруг сверкнёт драгоценная жила небесной лазури: серебро чешуи в сетях трепещущей рыбины, которую взяли за жабры.
И кто бы меня, ? кому улыбка и врождённая учтивость служат защитой, ? застиг, таким образом, врасплох, раскрыв тайну моего замысла? ? хоть я и говорю там и сям на этом неожиданно обретённом языке среди людей близких мне по крови ? возможно (это было) на углу городского сада, или же вблизи решётчатых оград, ? тонкой работы, с позолотою, ? какой-нибудь канцелярии, ? стоя, быть может, вполоборота и взгляд устремив вдаль ? туда, где между моих фраз поёт, ? над Управлением капитана порта, ? свою песенку некая птичка.
Ибо давненько приохотился я к этой поэме, и словно бы улыбка во мне, ? хранящая моё к ней неистощимое предугожденье, ? растекалась млеком мадрепоровым; в своих приливах, мирно, словно по следам полуночи, вздымая медлительно высокие воды грёзы, в то время как пульсации распахнутого настежь простора легонько дрожать заставляют канаты и тросы.
И как это пришло нам в голову: начать сию поэму ? вот о чём следовало бы сказать. Но разве (для нас) недостаточно (просто) находить в этом удовольствие? И всё же, о, боги! следовало мне взяться за неё со всею серьёзностью, покуда она сама не взялась за меня… Смотри-ка, дитя, ? там, где улица делает поворот, ? как Дщери Галлея готовы вернуться на круги своя (прелестные девы небесные в одеяньях Весталок, почтившие нас своим визитом) влекомые в ночи на стеклянном крючке ? там, где кривая эллипса делает поворот.
Далёкая морганатическая Супруга и слиянность тайнобрачная!
…Свадебная песнь, о, Море, для Вас прозвучит так: « Моя последняя песня! Та, что будет спета человеком моря…». И если не эта песня, я вас спрашиваю, то что (тогда) послужит свидетельством в пользу Моря ? Моря без стел и без портиков, без Аликампа и без Пропилей; Моря без изваянных в камне консулов на своих циркулярных террасах и без (диковинных) зверей, застывших возле насыпных дорог с навьюченными для равновесия крыльями?
Итак, поскольку я взял на себя ответственность за написанное, буду относиться к нему с уважением, подобно тому, кто, оказавшись там, где кладётся основание некоего совершаемого по обету великого дела, взялся изложить на бумаге и снабдить комментарием всё происходящее, о чём его и просила Ассамблея Донаторов, так как лишь ему сие предначертано свыше, и никому неведомо, где и каким образом он принялся за работу: вам, пожалуй, скажут, что это было в квартале неподалёку от бойни, или же там, где живут литейщики, ? в часы между звонами колоколов, призывающих гасить свет и армейской барабанной дробью на заре, ? во времена смуты народной…
А поутру уже Море само ему улыбнётся, сверкая церемониально и по-новому над карнизами. И вот в странице (им написанной), словно в зеркале, смутно забрезжит Чужестранка… Ибо давненько приохотился он к этой поэме, будучи призван свыше…
И столько было (неистощимой) сладости в проявленном им, как-то вечером, предугожденьи; и столько нетерпенья в том, как он отдался этому. И улыбка также была таковой, что он сам растворился в (необъятной этой) слиянности… « Моя последняя песнь! Моя последняя песнь!.. Та, что будет спета человеком моря…»
6
И это Море само пришло к нам по каменным ступеням драмы:
С Принцами, Регентами, Вестниками, разодетыми с подобающей им пышностью и блеском, с великими своими Актёрами, у которых впавшие глаза, и Пророками на цепи, с Волшебницами, ? чьи деревянные сандалии так громко стучат, а из ртов видны чёрные сгустки, ? и взятыми в виде дани Девственницами, идущими по вспаханным гимном полям.
С Пастухами и Пиратами, Кормилицами детей королевских и состарившимися Кочевниками в изгнании, с элегическими Принцессами и великими Вдовами, в безмолвии покрывшимися пеплом прославленных мужей, со своими Узурпаторами тронов и Основателями дальних колоний, с Пребендариями и Купцами, с великими Концессионерами провинций, богатых оловом, и великими же Мудрецами, которые путешествуют на спинах буйволов рисовых полей,
Со всем стадищем своим, в котором монстры смешались с людьми, о! со всею своей верою в бессмертные сказки ? завязывая в узел интриги стремительный поток невольников, илотов и великих Бастардов, сошедших с небес, и не менее великих Кобылиц, ведущих свои родословные от Эталонов ? охваченная спешкой толпа, стремящаяся к верхним ярусам Истории и, всею своею массою, несущаяся к месту ристалищ, когда первая пробегает вечерняя дрожь, смешиваясь с ароматом фукуса,
Речитатив, марширующий по направлению к Автору и к намалёванным устам его маски.
***
Итак, Море само пришло к нам, явив свой возраст в герцинских складках своих покровов ? всё море, одним махом, со всею своей разрушительной силою встаёт перед нами, ? как тот, кто был оскорблён!
И словно неведомый нам народ, язык которого слышим впервые, и словно неведомый нам язык, слова которого для нас новы, море выводит свои диктуемые свыше заповеди на бронзовых своих скрижалях,
То взволнованно и с размахом коверкая язык, то являя рельефные образы гигантов и готовые низринуться в бездну могучие тени, словно сотканные из света, то мимоходом касаясь массивных своих сокровищ, разбросанных с известной периодичностью великолепного стиля, то, в ярких вспышках молний и блеске чешуи, представая в самой гуще героических повстанцев,
Море взволнованное, в постоянном движении, в скольжении гигантских своих мускулов, в скольжении плевры ? неотвязное Море, и всё,? в своих приливах, ? оно пришло к нам на кольцах чёрных питона,
Что-то очень большое в своём движении по направлению к вечеру, в божественной своей трансгрессии…
***
И было это на закате, когда, словно по вывернутым наружу внутренностям, переполнившим пространство, пробегает первая вечерняя дрожь, в то время как над позолотой храмов и в Колизеях с оградами старинного литья (в которых солнечные лучи пробили бреши), в невидимых гнёздах сипух пробуждается предвечный дух таинств ? среди внезапно возникшего оживления широко представленной париетальной флоры.
И когда мы бежали к тому, что было обещано нашими снами по красной земле ввысь уходящего склона, под завязку набитого костями и головами принесённого в жертву скота, и когда мы топтали своими ногами красную землю жертвоприношений, убранную словно для празднества лозами и пряными травами, ? так голова овна под золотой лежит бахромой и шнуровкой, ? мы увидели как вдалеке к небу взмывает ещё один лик из наших сновидений: святыня в своём величии, Море, чужое, часами стражи своей мерящее своё одиночество, ? словно та неуступчивая и несравненная Чужестранка, обречёная до скончания века ждать того, кто будет ей под стать, ? Море блуждающее, попавшее в ловушку своего заблуждения.
Приподнимая сложенные в петлю руки, словно в подтверждение вырвавшегося из нашей груди « Аах…», мы услышали этот крик человека, находящегося на грани человеческого, мы почувствовали, на челе своём, эту королевскую печать готовой к приношению жертвы, дымящееся Море наших обетований, всё оно, целиком ? словно кювета наполненная чёрной желчью, словно огромный бак с внутренностями, с потрохами, с кровавыми кусками на вымощенной площадке перед жертвенным храмом!
Услышали… почувствовали… О! Ещё повторите! А было ли это именно так?
Нам стало… ? и такое великолепие чёрной желчи и чёрных вин! Море, поднимавшееся выше нашего лица, было как раз вровень с нашей душой; и в своей не названной по имени жестокости ? вровень с нашей душой, со всею своей содранной заживо кожей, натянутой на барабан небес, ? словно на высокие стены из потемневшей глины, раскалённые солнцем пустыни, ?
На четырёх деревянных кольях ? шкура буйвола, распятая для просушки!
***
…И, поднимаясь всё выше и выше, разве не увидели мы, вполне отдавая себе в этом отчёт, ещё более высокое море, ?
Омытый лик, всплывающий в памяти когда начинают, мало-помалу, таять, стираясь, отметины канувших в забвение лет, или это шлифуемый волнами камень, уже освободившийся от всех своих неровностей и шероховатостей?? и чем выше мы поднимались, и чем дальше мы уходили, Море становилось всё выше и дальше от нас… свободное от аллюзий и тайнописи, дышащая нежностью светлая страница, ? в противовес ночи, стирающей амальгаму со всех видимых вещей?..
О! Великое древо света, под которым бьёт невидимый ключ животворного млека!.. Мы не были вскормлены им! Нас не выкликнули из строя, чтобы удостоить ранга сего! И дщери смертных были нашими жёнами ? эфемерные ? облечённые в плоть, погибель сулящую… Грезь, о, грезь грёзою смертных и бессмертных в выси своей!…
«О! Скриптор пускай подойдёт, и я ему продиктую…»
Сыщется ли Азиарх, обременённый устроением священных игр и празднеств, который когда-либо грезил сравнимою с этой грёзою бескрайнего простора и ничем не стеснённого времяпровождения? А была бы в нас такая жажда жить, имея доступ к этому, ? не здесь ли, о, боги! следует искать то, что определяло наш жребий?… Ресницы, не смыкайтесь, пока не поймаете миг такой неземной справедливости! «О! Пусть другой кто-нибудь подойдёт, и я ему продиктую…»
