Биение сердец

Погружённый в эти мысли, он автоматически собирал чемодан, ведь всё было настолько ясно и в этот момент в комнату зашла Амали. От неожиданности из рук П. выпала коробочка таблеток, которую он как раз убирал в карман – оба замерли, глядя на белую упаковку средь синего ковра. Всё было предельно ясно.

– Давно ты меня ими кормишь, дорогой?

– Амали, я хотел с тобой об этом поговорить, многое изменилось во мне и в тебе

– Ты собираешь вещи?

Начиналось всё удивительно спокойно, с оттенком жестокой иронии. Каждый ждал, что вот-вот разразится буря.

– Амали, я заменил свой билет, я уезжаю раньше, а ты продолжай отдыхать оставшиеся дни, деньги для тебя я оставил на столике.

По её щеке прокатилась тонкая струйка слезы. Глаз едва дрогнул.

– Ты больше не любишь меня? Зачем ты меня кормил этими проклятыми противозачаточными, ты думаешь я ни о чём бы не узнала, ничего бы не поняла?

– Амали…

– Ты мог бы итак мне всё сказать. Я знаю, это всё проклятый старик тебе что-то внушил, он похож на дьявола, изводит меня с первого дня. Его идиотские выходки, ваши пьяные пляски, этот жуткий винный перегар. Ты думаешь я ничего не видела и не слышала все эти дни?

Голос её дрожал, горестно декламируя речитатив в низком тембре контральто. Было очевидно, чего стоит ей собрать последние силы в кулак и так неколебимо стоять, вытянувшись струной, и говорить, задыхаясь, не давая пауз.

– Что с тобой происходит, что с тобой сделал это старик? Зачем ты уезжаешь, зачем оставляешь меня?

– Дорогая, это должно было случиться, мы разные люди, нельзя себя обманывать. Встреча с господином Северо на многое открыла мне глаза, но не стоит его ни в чём винить, это должно было случиться рано или поздно.

Она шагнула к нему, вскинула руку и махнула мимо щеки, П. коснулась струя разорванного ладонью воздуха. Отчаявшись до предела, она медленно опустилась на пол, захлёбываясь в рыданиях. Сквозь них она хотела что-то сказать, но не могла. На несколько секунд он остолбенел, ошеломлённый сценой, затем нагнулся к ней, попытался обнять, помочь встать, но в истерике она резко оттолкнула его, угрожающе раскинув руки. Её лицо искривила болезненная гримаса отчаяния, в каждом судорожно сжатом нерве обозначилась обида огромной силы и господин П. в страхе отшатнулся, не узнав облика Амали. Он впервые увидел то, как может измениться человек, который казался ещё вчера полностью раскрытым и прояснённым, он понял, что в Амали ещё очень много скрытых тропинок, где таятся первородные страсти, архетипы древней разъярённой самки, которая готова со страшной жестокостью разорвать горло, омыв свои клыки кровью. Он не предпринимал больше попыток, отошёл к окну, отвернувшись, ему стало страшно. Какое-то время они молчали.

– Я перестал тебе верить. Ты должна понять, что играешь не свою роль – в каждом жесте фальшь. В чём же мы близки? Подумай над вопросом. Мы вместе уже не один год и что нас объединяет – постель? Кроме того, что мы бросались друг другу в объятья, что мы сделали с собой, чтобы быть иными, чем вчера? Ничего. Со стариком я общаюсь считанные дни, и он успел с какой-то детской непосредственностью открыть мне новый мир, двери которого заперты для тех, кто живёт лишь своим телом и его потребностями. Поверь, есть другая реальность и мы живём не только для того, чтобы плодиться. Животные множатся согласно инстинкту, но у нас есть нечто большее, природа демиурга. Ты шла против своей сути, поэтому из тебя вышла плохая актриса.

«А я хороший актёр», – удовлетворённо добавил он про себя. Он не хотел говорить вслух то, что считал главным. Господин П. был уверен, что Амали этого не поймёт, быть может потом. Он считал её гораздо глупее себя. П. давно наблюдал, как люди вокруг зависимы друг от друга, зависимы большей частью физически. Вся их деятельность, переписки, открытки, смайлики, кафе направлены лишь на одно. Лиши людей возможности совокупляясь ощущать друг друга, и они до конца унизятся. Вот и Амали упала на колени, понимая, что больше у неё ничего нет. А у него, у господина П., есть теперь почти всё. Он увидел конечную цель и знает коридор, который его к ней приведёт. Всё это благодаря Северо, благодаря старику он наконец-то смог понять, что проживёт лучшую жизнь за счёт здорового эгоизма, который он назвал бы лучше – чтобы не было тени лишних смыслов – достаточным индивидуализмом, он поможет ему возвыситься над физиологическим миром влечений и в разряжённом воздухе аристократизма, недоступного слабым, как горные вершины, одетые снеговой шапкой, он будет пребывать остаток дней. Амали считает скульптора дьяволом, и сам П. считал его Хароном – перевозчиком душ, но нечего было бояться, он сел в его лодку и вот теперь оказался на другом берегу. Последнее, что могло связать его с Амали, уничтожено. Впереди совершенно иной мир, реальность, которая доступна лишь творцам. Превосходство Микеланджело, Прокофьева, которые, несмотря на миллионы смертей во время войны, мора, страха и всеобщего горя, жил в ясном, целомудренном и органичном мире Сикстинской капеллы и Льва Толстого, создавая день за днём фрески, или оперу по роману. Что бы не происходило отныне вокруг, как бы не безумствовали в своих страстях люди, П. будет в собственной идеальной вселенной, как тогда, в детстве, глядя на южный дождь, на морскую беспредельность.

Тем временем Амали успокоилась, утёрла слёзы, бросила быстрый взгляд на П. и отчётливо проговорила, взявшись за дверную ручку, всего одно слово.

Когда Амали ещё предстоял этот прощальный диалог, она, как на беду, встретила старика Северо, точно на том же месте, что и в первый роковой день, у калитки. Он блеснул глазами, чуть состряпав улыбку в уголках губ, и сказал «здравствуйте, госпожа …», произнеся её настоящее имя, от которого она почти отвыкла. Это могло выглядеть так, словно старик залез в ящик с её нижним бельём и бесцеремонно пошарился там своими грязными руками. В мыслях у неё носился вопрос, «что ещё нужно старику от её счастья», который она не могла озвучить, словно онемевшая. Она с ужасом осознавала, что сама настояла в роковой день на том, чтобы они с П. переехали из отеля на подворье к Маргарите. Что тогда могло заставить её остервенеть, врезать мужу пощёчину? Неужели это колдун, гипнотизёр, телепат, что он учуял именно в них, что понравилось этому зверю и захотелось отнять? Отчаявшейся женщина собиралась взобраться на мансарду, расколотить мастерскую Северо, разбить все его скульптуры. Она скрывала своё мокрое от слёз лицо и единственным желанием было не встретить никого из соседей. Амали нашла укромный уголок в глубине сада, где можно было утереть слёзы, восстановить силы, но мысли путались в голове. Девушка не заметила, как ноги сами потащили её к набережной, где уже толпился народ, идущий, как обычно в это время, с пляжа через торговые ряды. Она завернула в первый же попавшийся кабак, где услужливый бармен, почуяв добычу, предложил выпить ей фирменный коктейль. Амали вскинула на него печальный взгляд, со следами слёз на щеках, и пустилась во все тяжкие.

Через какое-то время стемнело и начались танцы. Пела провинциальная певичка, срывая микрофон, ей подыгрывал неплохой ансамбль. Амали, не зная меры, быстро напилась. Туш давно растеклась, она ещё несколько раз рыдала перед барменом и каким-то малолеткой, который дорвался до выпивки и коршуном кружил возле Амали, питая самые смелые надежды. Вскоре к ним подошёл импозантный мужчина и пригласил Амали потанцевать. Тинэйджеру пришлось ретироваться, не достигнув желаемого. Она не следила за собой, неприлично вскидывала руки, прогибалась в танце так, что её пляжная майка задиралась, обнажая живот почти до бюстгальтера. В самый разгар «грязных танцев» к импозантному мужчине подкатилась его разъярённая супруга, ошибочно искавшая мужа по другую сторону курорта уже довольно давно, и, видимо поэтому, устроив первосортную истерику с визгливыми выкриками, беспорядочными ударами сумочкой и унизительными оскорблениями. Вся эта дешёвая сцена выглядела омерзительно, Амали стало дурно и тут, откуда не возьмись, вновь появился мальчишка. Он был рослый и, видимо, имел некоторый удачный опыт общения с противоположным полом. Парень вежливо предложил Амали помощь и вместе они покинули шумное заведение. По пути подвыпивший и охрабревший тинэйджер всё же решился урвать желанное и в тихом переулке начал шарить ловкими ручонками под майкой женщины. Амали забылась на несколько секунд от решительных мужских объятий, но, придя в себя, влепила пацану такую оплеуху, в которую вложила полагавшееся и господину П. и импозантному мужчине (которого и без того отметелила жена) и ему самому. Бедняга отлетел на тротуар, сбитый с ног. Ошеломлённый, он так и остался сидеть на асфальте, провожая глупым взглядом свои вожделенные мечты.

Амали мутило. Она еле успела заскочить в туалет и её начало рвать. Вмиг она протрезвела и отчаяние нахлынуло сокрушительной волной. В слезах, измотанной приступами ей казалось, что из неё выходят все мечты и надежды о сыне. То, к чему она так долго и последовательно шла, рухнуло за один день.

Господин П. в совершенно спокойном расположении духа ехал на такси в аэропорт. Он выключил телефон и хладнокровно думал, как срывает сейчас его Амали; вспоминал, как в пути на курорт, в самолёте, разглядывал свою задремавшую супругу и пытался разгадать тайну её устройства, невидимое глазу внутреннее движение клеток и молекул, как потом думал об их теснейшей связи, о том, что будет с ним, если вдруг Амали не станет, как переживёт он одиночество? Последнее его сейчас совершенно не пугало, наоборот, как камень с плеч, свалился с него груз постоянного нахождения рядом с женщиной, которая имеет свои привычки, некоторые недостатки, может, оказывается, в чём-то стеснять, быть неприятной в определённые моменты. Господин П. словно впервые за долгое время почувствовал полную свободу, возможность перемещаться куда угодно (будто бы раньше он был заперт), не оповещая при этом женщину, осведомлённую о многих деликатных вещах и встроившуюся в его сущность, как древесный гриб в кору дуба. Этот неприятный образ паразита вызывал раздражительный зуд брезгливости.

С внутренней улыбкой вспомнил П. и о том, как страшился некогда Северо, представлял его чуть ли не дьяволом, словно ребёнок, который в темноте ночи боится обыкновенных предметов в своей комнате, думая, что в них скрываются призраки; как называл его Хароном, представлял неким изваянием, бесчувственным северным камнем, а теперь оказалось, что это самый живой в его жизни человек, который вложил в него новое дыхание, открыл сундук чудесных тайн бытия; они светились перед его внутренним взором, как самоцветы Данилы-мастера в чудесном апофеозе балета Прокофьева, под победительные звуки меди, могучей темой оздоровляющего дух творчества светилось золото мускулистой мелодии.

Наступала влажная южная ночь. Кожу слегка жгло – сегодня он подгорел. Приятно оттеняла это ощущение мягкая ткань новой рубашки, он захотел купить её напоследок у одной миленькой продавщицы лет на десять его моложе. Он немного пофлиртовал с ней и, имея успех, был доволен хорошей формой. Отступив от лавки несколько шагов, господин П. начал представлять себе, как бы развивались романтические отношения с торговкой. Он эскизно очертил её студенткой на летней подработке, она могла бы быть рекламщицей какой-нибудь безделицы в интернете – её густо нарисованные брови, несколько преувеличенные губы, чёрные накладные ресницы, срезанные скулы, даже не допускающие малейшей припухлости щёк, блеск точёных зубов, когтистость маникюрных пальчиков, которыми она взмахивала для убедительности своей речи – всё было призвано впутать, как липкий мёд, в сети обмана глупую жертву. В подробностях он предслышал, как она болтает ему всякую чушь, прогуливаясь по набережной, а он уже придумал надёжный план, как затащить её в постель. Он представлял, как наутро сбегает от неё, оставив шлейф приятных воспоминаний. Она глупа и всё, что требовалось – купить безделицу в сувенирной лавке, угостить её мороженным, зайти в попутный бар на пол часа, сверкая перед ней дорогими часами, и пообещать ей, что в столице он пристроит её к своему знакомому в модельное агентство. Будто тень отвергнутого урода, отчуждённого, презираемого всеми, мелькнула мысль о том, что он обманывается в своих фантазиях, что торговка не такая уж простушка, а прагматичная девица, готовая играть любую роль ради своей выгоды, отдающая себя только тому, кто действительно может удовлетворить все её желания, а они в ней – это прочный спав физического и материального, тряпок и постели. Вопреки своим начальным картинам, он увидел в этой декоративной девочке-фотоснимке бездушного симулякра всего того, что может физически нравиться мужчине и призвано выкачивать из него деньги, силы, созидательную энергию и жизнь. Как ужасающий галактический пришелец из популярных фантастических фильмов, она впивается в одурманенную жертву и вытягивает из неё всё сущее. Холодок по коже вызвал этот образ в сознании господина П. и в очередной раз он пришёл в своих рассуждениях к мысли о том, что единственная сила, способная противостоять этому разрушению – это сила творческого духа, которую открыл в нём скульптор Северо. Словно три грации, выстроились в воображении П. Амали, Северо и сладострастная торговка. В этом аллегорическом изваянии выражалась модель натуральной вселенной господина П. Воспевая молодящую силу творческой жизни, он органично примирился со смертью и понял, что готов к ней в любой момент, что в ней нет никакого ужаса, она неотъемлемая оборотная часть этой ясной немеркнущему сознанию вселенной. Он разгадал тайну первого взгляда Харона – уже тогда он был пронзён этим лучом Абсолюта, о котором П. даже не подозревал. Проживая гениальную бетховенскую сонату, мечтая играть её с совершенством великого пианиста, как некогда П. играл роли в театральных пьесах, он проходил символический путь от первой до четвёртой её части, путь, в конце которого возникает свет, проясняющий в былой жизни всё, как в стихотворении Пастернака, распутывающий хитросплетение нитей всех случайностей, больших и малых горестей, радостей, падений и триумфов. Ему вновь и вновь хотелось пробуждать в себе утончённые эмоции, порождаемые определённым образом составленными аккордами и интервалами в музыке Бетховена. Они вызывали соответственную гамму ощущений, радуги и фонтаны эвристических картин и мечтаний, которые когда-то кружили в голове великого гения и у подобных ему отчуждённых от плотских услад и обыденных желаний сущностей. Господину П. стало так свободно от этого стихийного прозрения, что он стал сам себе невесом, задыхаясь от приятности, он созерцал аллегорию духа и ему хотелось пустить горячие слёзы детской невинности, столкнувшейся с чем-то слишком человеческим.

Курорт понравился господину П., захотелось обязательно вернуться в эти края и снова полежать в пляжном шезлонге и в мареве солнечных лучей подумать о кантианской протяжённости, неспешно перелистать страницы воспоминаний о страстной юности, приятные гуляния с первыми девочками, обозначившими зарю любви на горизонте его жизни, театральные репетиции, волнение премьер. Может быть, встретить ещё разок прекрасную торговку…

За окном такси, тем временем, мелькали фонари, смеющиеся лица, доносились выкрики, взрывалось шампанское, гуляли молодожёны в свой медовый месяц, а короткие рукава рубашки господина П. колыхались на ветру, возле опущенного стекла. На южных курортах каждый день – это праздник. Великолепно. Просторная равнина, растянувшаяся дорогой, взволновала сердце. С трепетом П. подумал, какая прекрасная жизнь ждёт его впереди. Может быть он вернётся в театр и, – ещё недавно он как-то стыдливо обходил эту мысль, – может быть она ещё свободна? Конечно, прошло некоторое время и расставило свои точки над «и», тем лучше. Они больше будут ценить друг друга. И, словно стая лесных птиц в вечерний час, вспорхнули трепетные воспоминания о том, как она органично была к нему прилажена, как удивительно люди встречаются и находят себя в другом, ещё вчера чужом, без прошлого и будущего человеке. Здесь, среди замечательных пальм он вновь открыл себя, как в детстве. Пальмы в грустном прощании качались вслед господину П.

Подымаясь по трапу самолёта, он вдруг подумал, что рядом нет, по обыкновению, Амали, ведь в большом городе они вместе поднимались на борт. «Да, Амали теперь рядом нет». Он оглянулся на ярко освещённое здание белоснежного аэровокзала и глубоко втянул влажный ночной воздух, который струил в сердце инъекцию счастливого лекарства.

Северо в эту ночь доделал «Венцеклефта». Он слышал, как хлопнула своей дверью вернувшаяся Амали, как она рыдала и говорила сама с собой, и выбивал лобзиком название скульптуры на постаменте, где рядом значилось его имя. Он плотно сжал сухие губы. Оказывается, он умел не топать, надел специально мягкие тапочки и, словно на коньках, скользил в них по полу. Сидя в плетёном скрипучем кресле, старик тянул самую вонючую сигару и барабанил ритм из любимого квартета Бетховена. «Маленький принц, ты слышишь это? Это биение сердца, встревоженного сердца Бетховена», – бормотал про себя старик, прикрыв усталые глаза.

Вскоре и Амали покинула курорт. Проходя возле металлической беседки, влача за собой большой жёлтый чемодан на колёсиках, она бросила взгляд на сидящего в ней Северо. В густом дыме сигары он таинственно улыбался. На мгновение она вспомнила своего профессора – интересно, что с ним стало потом, через год, два, три после их разлуки? Жив ли он сейчас? Что было бы, если бы она ответила ему взаимностью, осталась с ним? Она отвечала себе, что это было бы правильно, с ним она была бы счастлива, потому, что была бы бесконечно любима. А П. остался бы со своей актрисой, Амали не за что было бы расплачиваться перед жизнью, напротив, она была бы святой Эсмеральдой рядом со своим чистым душой Квазимодо. Здесь она сама уколола себя булавкой презрения за собственное высокомерие. Кто дал ей право считать профессора каким-то неполноценным и на фоне этого казаться исключительной жертвенности героиней? Всё дело в проклятой сексуальности, которая, как убедилась Амали, правит миром и императивирует ею. Какой жалкой она себе казалась сейчас из-за плоскости подобных суждений. В них не было глубины, потому что Амали видела её на данный момент в платонической отрешённости от мещанской сексуальной грязи. Ей захотелось очистится от всего, что было с ней на этом курорте, у неё было ощущение общего похмелья от происходившего здесь. Чувство дурноты не покидало её ни от таблетки, ни от глотка воды, оно было духовным и распространялось на физиологию. Ей было противно видеть себя, видеть и вспоминать старика, ступать по раскалённому в полдень асфальту, видеть отдыхающих барышень в парео и широкобортных шляпах, слышать звуки музыки и вдыхать запах сжигаемой в мангале древесины. В конечном счёте, она никогда не оказалась бы на этом изнурительном курорте, не встретила бы она этого жуткого старика, который сейчас щурит на неё свой взгляд в густом табачном дыму, если бы не … Ей представилось, как Северо будет скакать радостный на своей мансарде под дикую жигу, как будут трястись в такт бешенной музыки его обвисшая на руках жухлая кожа, когда-то упруго натянутая молодыми мышцами, как он будет видеть Амали во снах и страдать от старческой немощи на утро. Её мутило и задорило одновременно от мысли, как, должно быть страдает от одиночества и чувствительной муки старик, как хочется ему женского тепла и внимания, как ясно читается это в его измождённых глазах. Амали мечтала увидеть Северо перед собой на коленях, молящим о пощаде, ей сладостно представлялось, как презрительно отпихивает она согбенного мужчину ногой, как она с ним жестоко холодна и он, обескровленный, погибает у ног её от презрения. Это всё пронеслось в её голове за те секунды, пока между ними шло немое прощание; загадочный взгляд Сильвестро таил что-то притягательное, словно мёд в ловушке. Амали чувствовала, что подвластна этому взгляду, точно также, как при их первой встрече, и как тогда, когда сама открыла ему своё настоящее имя и он его много раз повторял, лаская своим дыханием её ухо, заставляя дрожать её колени; как тогда, когда спустилась ночью в тёмную беседку и одурманенная чарами старика, подвластная его хриплому рокоту давала ему свои молодые губы и чувствовала горький его вкус во рту – но хотела ещё и ещё вкушать поцелуи скульптора… Перешагивая через калитку, Амали сквозь спину бросила грязное ругательство старику. Это был последний жест прощания. Она чувствовала, как издевательски продолжает он улыбаться, прихлёбывая свой маслянистый портвейн.

В самолёте она провалилась в сон и забывшись, положила свою руку на руку соседнего мужчины, думая, что рядом сидит её господин П. Тот не стал будить девушку неловкими движениями, тем более выдёргивать свою ладонь, – ему было приятно, что рядом хорошенькая молодка. Когда Амали открыла глаза, то на несколько секунд ей показалось, что она вместе с П. всё ещё только летит на курорт, с ней ничего дурного не было, а впереди недели счастья. Но это видение исчезло, как исчезает сладкая дымка эротического сна на рассвете, и она стыдливо одёрнула руку, уставившись в иллюминатор.

Через несколько месяцев в телефоне господина П. раздался неожиданный звонок. Трубку сняла его первая жена, и когда она передала её мужу, он услышал в ней голос Маргариты, хозяйки подворья. Та очень кратко и сдержанно проговорила:

– Господин П., произошёл случай, о котором вас просил уведомить господин Сильвестро Северо, – П. настороженно приподнялся в своём мягком кресле, – скульптор Северо уведомляет вас о том, что он умер.

Конец повести