Пока королева спит

– Зуб даешь?

– Даю! – а пальчики-то по привычки за спиной скрестила, не хорошо, наше величество!

– Клевота! Эх, если бы это был не сон… Остальное – я согласна – глюки от колес, но ты… короче, я рада, что тебя нашла!

– Тогда пойдем в твой мир, – я приглашающим жестом протянула ей руку.

– Да не хочу я ничего исправлять, мне и здесь хорошо! – опять заупрямилась Кристи.

– Понимаешь, это, – я обвела рукой все вокруг, – мой сон. Когда меня разбудят, а меня разбудят – всё, что ты видишь сейчас, для тебя исчезнет. Что будет при этом с тобой, я не знаю. Скорее всего, ты отправишься в свой мир, а где там твоё тело?

– Я лежу на флэту у Белки.

– Давай посмотрим, так ли это на самом деле.

– Да что тут глядеть – меня до утра хватиться не должны, а мы тут у тебя не больше двух часов сидим.

– Это тебе только так кажется…

Когда временно не можешь реализовать свои творческие задумки, помогай другим – это мудрость древних, а они не дурнее нас были. Я решила помочь вернуться Кристи в её тело. Но всё было не так просто, моя маленькая гостья быстро сменила тему.

– Когда у тебя был последний роман? – спросила она неожиданно.

Я стала считать, сколько столетий сплю, плюс ещё… получалось значительная цифра.

– Значит у тебя недотрахит в тяжёлой форме, – констатировала Кристи, не дождавшись окончания моих подсчетов.

– Что? – даже возмутиться сил нет.

– Недотрахит. Тебе нужен секс, простой здоровый пересып с молодым жеребцом.

– Где же я тебе его здесь нарою?

Кристи проворно села ко мне на колени и проворковала мне на ушко:

– Ну, не обязательно жеребец.

Её фиолетовые волосы сплелись при этом с моими золотыми. У неё оказалось есть ещё серёжки – на языке (эту я уже видела, но ощутила только сейчас) и в других интересных местах…

Как всё-таки иной раз бывает хорошо и неожиданно хорошо тоже бывает…

– Стену не видела, когда ко мне летела? – вернулась я к нашим старым баранам, то есть к пути, по которому можно было отправить Кристину домой.

Мы, безусловно, были славной кошачьей семьей: она шаловливым котёнком, я – молодой мамой-кошкой или даже мамой-львицей… но рано или поздно представители семейства кошачьих выпускают своих детишек на волю. А для Кристи воля – её настоящий мир.

– Вроде нет, только стенки туннеля, чёрные такие, – она попыталась руками показать мне эти стенки.

– Нет, не то, ладно, сначала махнём сквозь веер, а там видно будет… – я взяла Кристи за руку и потащила сквозь различные сновидения.

– Вона я, смотри! – завопила она как полоумная, когда увидела себя внутри белой кареты с красной полосой и крестом.

– Кто такие эти люди?

– Врачи скорой помощи.

– Хорошо, помоги этим вашим быстролекарям, закрой глаза, успокойся и как бы ныряя, погрузись в себя. Раскрути свое желание вернуться и чётко и внятно произнеси про себя: "Хочу домой!" Вот и всё.

– Типа тренинг что ли?

– Называй, как хочешь, только действуй и не думай.

– Вот это я умею, не думать.

– Прощай!

– Эй, подруга, а поменяшки? – всполошилась, Кристи

– Какие ещё поменяшки?

– Баш на баш, ты – мне, я – тебе. Держи, – она протянула мне свою прозрачную косметичку, – Я видела, как ты на неё глаз положила.

Я в свою очередь отколола заколку с алмазом и протянула её Кристи:

– Не поминай лихом!

– Ого, настоящий брюлик?!

– А то!

Мы обнялись на прощанье, поцеловались, наши языки сказали друг другу последнее «прощай» без слов, и я направила Кристи в саму себя. Местные лекари в белой карете с синим огоньком на крыше засуетились и стали говорить непонятное про пульс, давление и ритмы сердца. Если бы я сочиняла рулады, то вывела что-нибудь такое под гитару: «моя жизнь едет в белой машине с голубым огоньком!» Кристи открыла глаза и громко приговорила: "Чижа убью!" Я поняла, что с её духом всё в порядке и решила одним глазом посмотреть на мир, из которого ко мне пришла Кристи. Попытка оказалась неудачной. Я прочла на стене одного здания, что внутри него расположен ночной клуб, надпись была выполнена не по-нашему, но в детстве я изучала много экзотических языков и часть из них – вымершие. Сначала я подумала, что это клуб любителей ночи, ну по аналогии – в кошачьем клубе собираются любители кошек, к собачьем – любители пёсиков, а в ночном – любители ночи… и жестоко ошиблась. Дом, в который я без труда заглянула, совсем не напоминал планетарий, а скорее… у нас рядом с такими заведениями красные огни зажигают… но, может быть, я ошибаюсь? Нет… точно дом терпимости: на сцене там раздевались, в отдельных комнатах совокуплялись, кое-где принимали всякую дрянь, про алкоголь молчу – его разливали везде, так всё это безобразие ещё и сопровождалось оглушительным шумом (музыкой эту какофонию назвать никак нельзя – так можно оскорбить все семь нот) и негармонично яркой подсветкой. Я заткнула уши и поскорее покинула этот шумный дом, а заодно и этот мир. Был ли он порождением моего сознания, или сознания чьего-то ещё, или миром самостоятельным – я не знаю, но хочется надеяться, что к моим самым тёмным закоулкам души он не имеет никакого, даже крохотуличного отношения. Однако надо отдать должное, чтобы не таскать его в своей прозрачной – ура! – косметичке, итак выбрасываю: но кое-что мне в клубе понравилось. Одна лампа мигала быстро-быстро и ярко-ярко, в этих вспышках движения танцующих представлялись в новом видении. Я попыталась разобраться с этим эффектом. Начала с самой штуковины, она оказалась стробоскопом, какое-то оскопленное название, внутри уже заложено усечение… что-то в этом есть… усечённый свет – а ведь подходит! Чёрное и белое рядом… если бы ещё среди этих всевозможных подчеркнутых усечённым светом наслаждений ещё и присутствовало счастье – то можно было бы жить, но оно, видимо, сюда не захаживало. Повезло ему. Да, жаль, жаль, что нельзя подобными вспышками осветить человеческие мысли или эмоции, картина ночного клуба сильно бы изменилась… я попыталась увидеть, что бы было, если бы я подсветила мысли этих возникающих в свете и тут же пропадающих во тьме людей, находящихся в постоянном движении… Представила и уже потом – фьють! – к себе на историческую родину. Да, в клубе была одна взаимно влюбленная пара – а это оправдывало всё остальное, что в нем творилось, плюс саму постройку, включая фундамент.

Но не всё произошло так быстро, как я говорю незабываемое: "фьють!" (с потрясающе влекущей интонацией). Пришлось-таки задержаться на пару мгновений в "шумном" мире Кристи. Вылетая из совсем не клуба любителей ночи, я наткнулась на двух молодых людей, стоявших около своих автомобилей (я такие только на картинках и видела, не сразу определила в этих странных каретах автомобили). Одно авто было ярко жёлтым и маленьким (очень веселым и симпатичным), другое – оранжевее и больше, к тому же угловатее маленького и, наверное, дороже.

– Значит созвОнимся, – сказал один другому.

– СозвонИмся! – поправил ударения в словах собеседника владелец "желтка".

– А тебе не всё равно?

– Мне-то всё равно, ударению – не всё равно.

Он, видимо, был поэтом. Я решила проверить свою версию и залетела в голову предположительно поэта – ошиблась (ну не мой это бы мир, вот интуиция и давала сбои), он был прозаиком. Хотя пару стихов накропал, пару откровенно прозаических стихов. Проза же у него была значительно лучше. Я позаимствовала пару рассказиков и оставила в знак благодарности пыльцу истории моего королевства – не пиратка же я, чтобы автора без гонорара оставлять. Авось, да прорастет!

Ну, и стих украла, я же рецидивист:

Порой слова не могут передать

поступки тоже слишком молчаливы

и только взгляд, один лишь взгляд

от сердца вопиёт, насколько сильно

я тебя люблю!

А ещё у меня исчезло чувство вины. Безвинная я теперь и без вина. Без того, что с пузырьками, чтоб им пусто было! Ни стыда, ни совести, ни королевства – в сплошную фикцию превращаюсь! Ладно, ещё прозрачная косметичка не дает расслабиться. Но что это незаметненько ползёт ко мне в сон?

Ба, знакомые всё лица! Страхи они же бесплодны, посему проникают даже в сон, даже в мой, но по своему подлому характеру (хотя с их позиции всё видится совсем не так), терзают меня больно, как совершенно реальные собаки. Причем собаки голодные и злобные. Алчущие страданий псы – они тебя сначала пугают, а потом жрут твой страх, усиливая его, таким образом образуется контур самовозбуждения. Бесплотные пёсики сокращают дистанцию, окружают, давят, душат, разрывают, грызут, лают и рычат, капают на тебя своей слюной и клацают зубами. От таких… милых и очаровательных созданий не так просто избавиться. Уси-пуси, идите к мамочке, она вас всех накормит своим добрым настроением, веселым характером и хрустальным смехом. Что это с вами? Мельчаете и скулите! Бежите, сломя лапы? Ату вас, ату! Кобели и суки, счастливого пути и не умрите с голодухи!

Уф! Утираю пот, который мне только снится…

В былые времена, когда нынешний пошлый Рим был роскошной и в то же время уютной Лас-Кой, а я – королевой, причем королевой наяву, а не только во сне, в столице процветали искусства и физкультура. Теперь же в столице магистрата предпочтение отдается спорту и массовым зрелищам. Например, раньше в такое чудное утро люди бы сделали каждый свою гимнастику, кто дыхательную, а кто – физическую, так чтоб пропотеть, а уж ближе к вечеру все желающие могли посетить театры и… но теперь другие развлечения. Сегодня стреляют в менестрелей, о чем заблаговременно и было сообщено по цветным экранам. Условленное место, условленное время: толпа собралась и шумела, колыхаясь в предвкушении потехи. Некоторые зрители жевали закусончики лёгкие и пили из фляжек – ужас! – как будто на футбол пришли…

Маркел взошел на свою трибуну в окружении телохранителей и высших чиновников (телохранителей заметно больше). Его рука с платком опустилась и «потеха» началась. Да, арбалетчики хорошо отшлифовали свое мастерство. Ни один из свободных поэтов, попавшихся в сети серой стражи за свои стихи (объявлены грязными пасквилями), не ускользнул от испытания стрелами. Для обретения свободны и жизни трём связанным менестрелям нужно было пробежать сто саженей мимо трибун с "высшим" светом и толпы "просто людей", но это расстояние живым не пробежать… серые арбалетчики знали свое ремесло. Мне хотелось улететь каждый раз, когда очередная стрела пробивала плоть и человек падал на камни мостовой, но я сдерживала себя (мы отвечаем за всё, что происходит вокруг нас – древняя мудрость). Я пыталась найти оправдание людям, которым вынесла приговор уже давно. Но не находила. И я виновата тоже, я ответственна за погибших менестрелей, ведь я выпила шампанское…

Депрессия достала меня, достала во сне. Я пыталась вспомнить яркие и летние моменты моей жизни, но окружали со всех сторон сплошь зимние, холодно-зелёно-синие. Грустно. Никто не обнимет, никто не подставит плечо, некому поплакаться всласть. Корона жмёт виски. Пришлось читать "вирши из шумного мира".

Убийца

Мой «привет» Маркелу – стрела с белым оперением – достиг цели. Меня наняли, за хорошие деньги. И поручили убить нескольких потенциальных революционеров, включая Боцмана. Но вот незадача – пленник сбежал…

Не беда – пойду по следу, все люди оставляют следы. И беспечны те, кто не знает, что за ними идёт смерть…

Королева

Сначала принялась за "Искушение", потому что там тоже речь шла о королеве.

Королева накрасила ногти, накрасила губки, оделась слегка фривольно, посмотрела в зеркало. Осталась недовольна, недовольна не тем, что она там увидела, а тем, что она там не увидела. Да ещё и видение посетило одинокую королеву и это при живом-то муже… Да и не видение, а просто мечта! Такой призрак, каким бы хотелось его видеть. Идеал! До малейшего оттенка тёмных глаз, до шрамика над левой бровью, до неуловимых нюансов сильных и в то же время ласковых рук он походил на то, что королеве и нужно было сейчас. Она смотрела в зеркало и видела его и что-то ей подсказывало, что достаточно одной мысли, одного её знака, и он перешагнет через разделяющее их стекло… Понятно, что просто так, без причины, такие качественные соблазны не возникают. (А если заглянуть глубже? В мысли коронованной особы…) Где-то затаился автор. Ладно, подожду. Быть может, сдюжу и не поддамся, хотя неимоверно трудно глядеть в эти тёмные пропасти, обещающие наслаждения и… и… И не прыгнуть в них!

Королева оттолкнулась от зеркала – слишком сильно оно тянуло в свою обманчивую глубину – и быстрыми шагами подошла к окну. (И снова кто-то невидимый проник в неё.) Нет, небо с облаками не принесло желаемого успокоения, как и молитва, как и образ мужа. Она спиной видела объект своих страстей в зеркале. Слышимые мысли про себя: хоть я от него и отвернулась, он по-прежнему пожирает меня глазами. А руки… они были способны не только согреть и разбить тот лёд одиночества, что сковывал меня, но и… а как мне о них не думать? Как не чувствовать их, уже гладящих именно там… обламывая ногти, я распахнуло окно. Свежий воздух ударил в грудь – вовремя! Уж слишком всё идеально. Автора, автора в палаты!

(Кто-то улыбнулся и оторвался от наблюдения.)

Он появился во вторник сразу после дождя. Поначалу ничего не говорил, просто улегся на диванчик и стал обмахиваться платком, промокшим от соплей. Одет в чёрное трико и такого же цвета майку, на ногах потрепанный тапочки, на правой – дыра, из которой выглядывал ноготь большого пальца, совсем не прикрытый носком. Отвратительно зрелище! За довольно большими очками скрывались красненькие глазки, слезящиеся красные глазки, их-то он и обмахивал платочком, который держал за два уголка.

– Значит, скучаешь, – произнёс он свои первые слова.

– А тебе какое дело? – королева не считала нужным вежливо разговаривать с фантомом.

– Зачем же так резко? Мне до всего есть дело. Просто удивительно, как ты, взрослая, половозрелая женщина, изводишь себя воздержанием. Твой суженый далеко… воюет. Да и верность там тебе не хранит. А ты здесь ждёшь, ждёшь, ждёшь и опять ждёшь. Твои груди и попку никто не мнёт, в глазах никто не тонет, в волосах не зарывается, за талию не держит… – его взгляд скользнул ниже талии и всё сказал. – А комплименты? Конечно, я имею в виду настоящие комплименты, а не лесть придворных! Комплименты же на тебя не обрушиваются! А ноги? Твои ножки некому показать, не кружат они тебя в танце. Не кружат. Загар опять же…

– Что загар? – не удержалась королева.

– Загар, что обтягивает твою кожу плотной плёнкой, его же никто не соскребает ногтями, не собирает с него тепло. Ты как кошка в клетке ходишь туда-сюда, а что толку? Спину кому-нибудь когда последний раз царапала?

– Искушаешь?

– Ещё и не начинал. Это были факты.

– А чихаешь зачем, оспой сам себя заразил?

– Это цитата, по-моему, из Достоевского. Не мой писатель. Ничем я себя не заражал, банально простудился.

– Уси-пуси.

– Вот тебе и "уси-пуси". Мужика тебе надо!

– Сама знаю! – огрызнулась королева.

– Знать и ничего не делать для исправления собственной глупости – глупость вдвойне.

Королева взяла из фруктовой чаши яблоко и подошла к лежащему Искусителю. Она наклонилась, он заглянул за вырез чего-то воздушного и оценил воистину королевские груди. Королева закатила глаза и её губы уже были готовы соединиться с губами простывшего. Он поверил, его язык вышел на охоту… и был жестоко запихнут обратно в рот твердой мякотью яблока. Ему ничего не оставалась, как только хрумкнуть сочным плодом.

– Приятного аппетита! – сказала королева. Потом решительно подошла к зеркалу и взглянула в него так, что серебро отразило уже не мечту, а правду: прекрасную королеву, только что сделавшую свой выбор.

Искуситель ничего не сказал, лишь подумал: "Маленькая бестия!" и в этой мысли поровну было восхищения с досадой.

– Я ещё приду, – бросил он напоследок, но не так резко, как чуть позже бросил огрызок яблока в амфору.

Стало ещё хуже, но захотелось достать Достоевского – хоть в этом наблюдался позитив (положить бы его на мотив…) Дальше взялась за коротенькую зарисовочку "Разговор в постельных тонах", может хоть в ней я найду что-нибудь доброе и вечное?

Она запрыгнула ко мне под одеяло.

– Что ты ищешь? – спросил я у неё.

– Любовь.

– Нет, ты ищешь убежища. Ты бежишь. Ты бежишь от страха. Чего ты боишься?

– Не знаю…

– Знаешь. Ты боишься себя. Ты стараешься думать, что живёшь правильно, что ты счастлива и всё у тебя хорошо. Но это не так. Где-то ты свернула не туда и пошла по пути неискренности сама с собой. Ты улыбаешься и говоришь: «у меня всё очень хорошо», – с упором на слове "очень", и делаешь это так привычно, что никто вокруг не чувствует фальши. Ты действительно можешь убедить в этой лжи всех на свете, кроме Бога и самой себя. Но от Бога можно отмежеваться, создать иллюзию его отсутствия, не замечать. Все это можно сделать в принципе, в теории, а многие научились мастерски делать такие финты на практике, в том числе и ты. Но, себя ты не обманешь. Ты стремишься к гармонии, но она не достижима, так как в тебе есть маленькая незаживающая ранка. Её нельзя ублажить никакими кремами, её нельзя замаскировать самой навороченной пудрой. Её можно лишь прикрыть платьем, но от этого она не перестанет болеть. С каждой секундой боль нарастает, понемногу, совсем незаметно, но процесс неотвратим. Скоро ты начнешь трескаться, да, да – трескаться. Сначала ногти, потом, может быть, соски, потом суставы, и, в конце концов, ты просто развалишься.

– Я умру?

– Нет, ты исчезнешь, а это гораздо хуже.

– Но что мне делать? – она и до этого вопроса прижималась ко мне, но теперь практически слилась со мной, настолько её выдавливал из себя окружающий мир.

– Вернуться назад, к себе, к той искренности детской, которая в тебе ещё есть, слиться с ней и пойти другим путём. Многое придётся начать с начала, от многого навсегда отказаться. Будет очень больно, временами нестерпимо трудно. Но, если у тебя хватит сил, если характер не изменит тебе, если волна негативной энергии не захлестнёт тебя, а она не захлестнёт, если ты будешь безупречной, если сбудутся ещё тысячи "если", то тогда эта твоя ранка, имя которой я не называю, закроется, и ты перестанешь бояться, оставаясь наедине с собой. Только не спрашивай меня с чего начать и как действовать, я этого не знаю. Это знаешь только ты.

Она выскользнула из-под одеяла и стала одеваться, долго искала один из прозрачных чулок. Я закрыл глаза и сознательно не стал любоваться на то, как она надевает обтягивающее красное платье. Зачем? Я знал, что больше её никогда не увижу, и хотел запомнить это чудное существо обнажённой (прозрачные чулки не в счёт и туфельки – тоже не считаются… я не открывал глаза, так чуток приотжмурил одно веко…). Она ушла, ничего не сказав на прощанье. Я был этому рад и не рад одновременно. Нет, скорее всё-таки больше рад. Нет, точно рад. Да.

Если бы писатель не поставил в конце это "да", я бы его убила. Но как, интересно, я бы это сделала? Никак, также никак, как почитать Достоевского. Почему так мало весёлых книг? Почему так мало весёлых песен? Я больше не читала. Везде был Он и Она, кто-то кого соблазнял, убивал, учил, насиловал, спасал, обманывал, помогал. Везде действие было взаимным. А я одна. Я одна сплю. Без взаимности.

Шестой или седьмой – да кто их считает уже? – повар сплоховал: Жульен (так звали одного из молодых котов) подавился косточкой красной рыбы и предательским для повара образом сдох. Маркел этого так не оставил. Он повелел запрячь парочку лошадей и привязать к ним повара. Хлыстом он щёлкнул сам. Кони понесли, а всадники, что красовались на этих жеребцах не просто так, направили их бег куда надо. Направили мимо столба, но по разную его сторону. Один объехал слева, а второй – справа. А вот повар не объехал. Он перестал быть целым.

А мне почему-то захотелось, чтобы кто-нибудь спел мне колыбельную, колыбельную от которой я бы проснулась. Мечты, мечты!

Седьмой (или восьмой) повар готовил рыбу так долго – тщательно-тщательно косточки вынимал, – что его руки и ноги украсили кандалы и в таком немобильном виде он позвенел по пути скорби и страданий. Но он был рад такому финалу своей поварской карьеры, по крайней мере, на каторгу он шёл улыбаясь, ведь среди альтернатив – столб и кони… А восьмой (девятый, быть может) справляется. Пока.

Боцман

Прошла зима. Незаметно время летит в камере. Не знаю как в других, поэтому говорю только за свою, так вот в моей камере всегда было прохладно днём и холодно ночью, так что зима по сути себя никак не обнаруживала, не разоблачалась эта холодная дама перед смертниками, и не из-за гордости своей, вовсе нет, а из-за того, что стены у тюрьмы толстые, решёток много и лень через всё это к приговоренным пробираться. Лишь небо в краткие минуты прогулки стало заметно серее. Можно сказать, окрасилось в самый популярный и идеологически правильный цвет нашего королевства.

Только одна мысль, из посетивших меня в этой бесконечности однообразия и праздных бездумий, была достойна упоминания о ней. Однажды я лежал в состоянии между дремой и сном или между дрёмой и бодрствованием – их трудно отличить друг от друга. И мысль залетела в мой, продуваемый всеми ветрами, скворечник, и он ей понравился (как и она ему), и птичка-невиличка в нём поселилась, и стала обустраиваться и чирикать. Чириканье отражалось от стенок черепа и даже в дрёме я птичку запомнил. А мысль такая: вот люди живут себе живут и не замечают времени, точнее замечают – везде часы понатыканы, ритмы всякие забыться не дают: день-ночь, явь-сон, зима-лето, работа-отпуск… а вот если человек один, заперт в абсолютно тёмной комнате, где нет разницы между днём и ночью, между явью и сном, между зимой и летом, между работой и отпуском, а самое главное в нем нет тикающих часов и, что ещё важнее, нет других людей, напоминающих об ужине, обеде, завтраке и прочих мелочах – он один, так одинок, как никогда не бывает одинока единица, потому что у неё есть обязательно рука сотворившая эту цифру или мозг её придумавший. Вот как для такого человека течёт время? Да, я не сомневаюсь, что если поместить в место его отделения от остального человечества точный хронометр он покажет столько же прошедших секунд, сколько насчитает такой же хронометр на центральной площади нашего города, на которой каждый божий день толкаются сотни людей. А вот не для хронометров, а для самих людей время будет ли одинаково? В данном случае я не имею в виду мироощущения – мне на них плевать. Положишь свою ладонь на горячую сковороду и миг покажется вечностью, а с любимой девушкой вечность сжимается в миг – это понятно. Но что если (я много раз ещё повторю это слово) мы сами генерируем время вокруг нас, а? Не придирайтесь к словам, не генерируем, так создаем, не создаем, так приманиваем – только не знаю чем, а вдруг запахом приятным? И вот когда нас много – всё идет нормально, а быть может и хорошо, время ламинарными потоками спокойно обтекает нас, мы не замечаем разрывов и натяжек – потому что всё гладко, деформаций нет. Много генераторов создают равномерное поле или лучше было бы назвать его однородным. Совсем другое дело, когда человек один – он спит, ест, болеет, он может умереть, наконец – зависит ли от его состояния равномерность генерации времени? Не знаю. Тут и временные натяжки могут произойти и временные разрывы, и временные провалы или щели. Но самое главное – время будет другим, не таким как у всех – не однородным. Не индивидуальным, а именно другим. Толпа живет в равномерном и однородном потоке (не могу выбрать какой термин лучше, вот и употребил их сразу оба), а отделенный от неё человек – в жалкой струйке, которая может и турбулентно закручиваться (хотя может быть и строго ламинарной) и распадаться на отдельные капли… Конечно, гидроаналогия может быть совершенно неприемлема для описания процесса… А знаете, что самое страшное? Время ведь может совсем пропасть! Нет, я не верю в бессмертие человека отделенного от остального общества непроницаемой перегородкой, даже, скорее всего, он умрёт раньше, чем точно такой же человек, но не отделенный от человечества (если бы возможно было для чистоты эксперимента как-то сделать абсолютно идентичных друг другу людей), умрёт банально от скуки, от недостатка общения. Ведь люди – существа социальные, нам важно общение, поглаживание друг друга языками (в прямом и переносном смысле, то есть я говорю и о речи и о ласках). Опять же секс – я бы даже его поставил на одно из первых мест, в тюрьме особенно понимаешь важность секса в иерархии потребностей. А потом нам важно об этом поговорить ещё с кем-нибудь. Как уж без общения, без полной или пустой болтовни? Но. Но, может быть (ох уж эти бесконечные "может быть" и "если", но без них не получается), он умрёт раньше именно от недостатка поля времени правильной формы, удобной для нахождения в нем?