скачать книгу бесплатно
– Так ничего? – спросил он.
Сара засмеялась. Негр уронил на грудь свой саксофон и поклонился. Он хорошо играл, и ему здорово свистели. Билл подвел Сару к столику и заботливо развернул ее кресло. На третьем кресле сидел парень в летной форме. Он был еще моложе Билла, но совсем уже лысый.
– Это Самни, – сказал Билл, – он тоже летает бомбить чарли.
Самни молча поклонился Саре.
– Как потанцевали? – спросил кто-то рядом.
Сара обернулась: никого не было.
«Этого мне еще не хватало, – подумала она. – Звуковые галлюцинации начинаются, глупость какая…»
– Что будете пить? – улыбаясь, спросил Билл.
– Ничего не пейте, – сказал тот же голос.
Сара снова обернулась, потом незаметно заглянула под стол: «Может быть, это карлик, который пел гадости?»
– Здесь есть хороший «перно», – сказал Билл.
– Угости даму коньяком, – сказал тот же голос, и Сара поднялась со стула, приложив пальцы к ушам.
Билл упал на стол от смеха.
– Это он, – говорил он, хохоча, – это Самни, он так умеет! Он умеет говорить, не открывая… не открывая… – хохотал он, – рта…
Сара опустилась на стул и улыбнулась, растерянно посмотрев на Билла, а потом на Самни.
– Ну, пока, ребятки, – сказал тот же голос, а после Самни открыл рот и, выдохнув, произнес другим, тонким голосом, таким, каким он разговаривал обычно: – Я их здесь так веселю. Пока. Я скоро вернусь.
– Куда ты? – спросил Билл.
– На вылет.
– Далеко?
– Нет, туда же, где были вы. – Он поднялся, поклонился Саре и спросил: – Вы не рассердились?
– Я испугалась, – ответила Сара.
– Сначала все пугаются. А потом смеются. Очень смеются. Я не прощаюсь: мы вернемся через час – мы ж реактивные, а не тихоходы типа АД-6, – и он подмигнул Биллу.
Глядя вслед ему, Билл сказал:
– Славный парень. Его однажды сбили, мы его отвоевали у чарли с вертолетов, они чуть было не взяли его в плен. Так что же будете пить?
– Виски, – сказала Сара.
– Ого! – сказал он и, быстро взглянув на Сару, снова покраснел.
«Мальчик не знает, как подступиться, – подумала Сара. – Он сам этого хотел, – вдруг подумала она, увидев лицо Эда. – Он сам хотел, чтобы я спала с другим. Тогда ему было бы легче перед собой. И со мной тоже – ночью. Он сам говорил: ничто так не возбуждает, как порочность и доступность».
– Я и так пьяна, – решила она помочь Биллу и густо покраснела. – А если я выпью еще – вам придется тащить меня на себе.
– Я оттащу, – сказал Билл и начал суетливо искать глазами кельнера, – я оттащу, не беспокойтесь…
01.59
Степанов сидел на большом теплом камне и смотрел на пыльную полосу Млечного Пути. Пересекая Млечный Путь, излучая пульсирующий зеленый свет, медленно пролетел чей-то спутник.
Степанов слышал у себя за спиной плеск воды и тихий смех Кемлонг. Она провалилась в болото и сейчас, взяв у него фонарик, пошла мыться в маленьком озере. Она положила фонарик на камень, чтобы мыться не в полной темноте. Степанов чуть обернулся, доставая из кармана сигареты, и увидел в луче света Кемлонг.
– Холодно? – спросил Степанов.
– Что?
– Я спрашиваю: не холодно?
Она обернулась на его голос, доверчиво посмотрела в темноту и ответила:
– Сначала всегда бывает холодно, а после тепло.
Степанов вспомнил венгерскую художницу Еву Карпати. Она была похожа на Кемлонг такой же – через край – женственностью и при этом застенчивостью ребенка, считающего себя уродцем. Степанов испытывал чувство острой жалости к таким женщинам; он видел их в старости, и в нем все сжималось от гнева – нет ничего беспощаднее и холоднее времени. Оно ничего не жалеет; безразличие времени казалось Степанову унизительным и неразумным. «Остановись, мгновенье!» – так и осталось заклинанием поэта. Можно остановить коня или ракету, несущуюся со скоростью звука. Нельзя остановить время.
Ева Карпати водила Степанова по своему крохотному ателье и показывала картины, смущаясь того, что она ему показывала. Картины ее были прекрасны: синий, таинственный, грозный лес и девушка с голубыми голубями в нежных ладонях, или сумеречное туманное утро и лицо той же громадноглазой девушки в чердачном окне, и красные черепицы, по которым ходят белые атласные голуби.
Оттого, что она смущалась своего искусства, она писала редко, то и дело бросая кисть. Иногда она резала уже готовые холсты и не заходила к себе в ателье месяц, два, а то и полгода.
– Надо все это вообще кончать, – сказала Ева Степанову. – Хватит.
– Почему?
– Так… Скучно все это… Сейчас можно писать как угодно, но только не скучно.
– Ева, эта живопись прекрасна.
– Да ну… Я знаю, отчего ты говоришь так.
Она ушла в магазин – купить масла, чтобы сделать яичницу. Степанов сел к маленькому столу, покрытому клеенкой, измазанной краской, и написал тогда стихи – первые в жизни…
– Кемлонг, – сказал Степанов, – вылезай. Замерзнешь.
– Вода теплая, – ответила она. – У меня только макушка мерзнет.
– А почему ваших детей запрещено гладить по голове?
– Так ведь на голове у каждого ребенка – Будда. Его Будда. Можно столкнуть Будду. Кто ж тогда будет охранять ребенка?
Степанов улыбнулся: «Нет ничего прекраснее доверчивости взрослого человека. Когда во взрослом живет дитя – такому можно верить».
Вдруг где-то рядом неожиданно возник грохочущий рев: он возник из тишины. Ничего промежуточного между полной тишиной и ревом не было.
– Самолеты! – крикнул Степанов и побежал к озеру. – Кемлонг! Самолеты!
Грохот был ярко-белым. Все вокруг высветилось неживым, контрастным светом, а после землю резко тряхнуло, и стало темно, и эту темноту запоздало рвануло красное длинное пламя. Он увидел Кемлонг – она бежала к нему и тоже что-то кричала, а потом упала на землю рядом с ним, и тут небо снова было разорвано ревом самолета, заходившего в пике. Степанов подмял под себя Кемлонг, и снова стало светло, и он почувствовал, как мелко дрожит девушка. Громыхнуло еще два взрыва, и он закрыл ее голову руками, потому что боялся, что осколок разобьет ей лицо. Она, верно, тоже боялась, что его прошьет осколками, поэтому она закрыла ладонями его голову. А после стало тихо-тихо, и рев самолета исчез так же резко, как и появился минуту назад…
02.17
«Все равно я без нее не смогу, – продолжал думать Эд. – Хотя именно она подвела меня к тому, что было с другими женщинами. Она виновата и в этом, потому что сказала, что ей не хватает. Как только мужчине скажут, что его мало – он погиб. Проклятый Фрейд».
Эд снова включил свет и закурил. Файн по-прежнему плескался в ванной комнате.
«Сейчас я поеду за ней, – вдруг понял он, и сразу ему стало легко, и он улыбнулся. – А завтра мы улетим, и пусть все катится к черту – вместе со страховым полисом».
Он быстро поднялся с кровати и забарабанил в дверь ванной комнаты.
– Э, Файн! Ты не утонул?
– Да. А что?
Оттого, что он решил поехать за Сарой и привезти ее сюда, ему стало так радостно, как уже давно не было.
– Вылезай и приготовь нам что-нибудь перекусить. И выпить.
– Жрать на ночь?
– Скоро утро. Я привезу даму.
Файн выглянул из ванной. Длинный, нескладный, он обвернулся в белую короткую простыню и поэтому был похож на римского диктатора.
– Кого ты собираешься притащить?
– Сару.
– Уже началось?
– Что – началось?
– Сумасшествие. При чем здесь Сара?
– Она прилетела сегодня вечером с твоими коллегами женского пола. А завтра мы улетим домой. Сейчас я ее привезу.
– Ну хорошо, – сказал Файн, – только у меня туго с едой: какие-то орешки и пара банок консервов.
– Ничего. Сделай это красиво, и я привезу чего-нибудь.
– Ты решил помириться?
– Да, а что? – ответил Эд, зашнуровывая ботинки.
– Не передразнивай меня. Манера переспрашивать пришла ко мне от телевизионных дискуссий: когда я переспрашивал, у меня оставалось лишних десять секунд на обдумывание.
– Что ты мог обдумать за десять секунд?
– Чудак, – ответил Файн. – Глупый чудак, из секунд сложена история человечества. Пренебрежительное отношение к секундам – проявление примитивизма.
– Хитрый ты парень, а?
– Я умный, – ответил Файн и ушел к себе в номер.
– Слушай, – крикнул вдогонку Стюарт, – ты умеешь формулировать. Сформулируй раз и навсегда: что может дать семье счастье?
Файн вернулся, сел рядом с Эдом на краешек кровати и ответил:
– Я развелся с тремя женами, а от четвертой сбежал сюда. Могу тебе сказать точно: ни ты, ни я никогда не дадим счастье семье, потому что мы пускаем дым ноздрями, желая удивить мир. При этом мы хотим, чтобы жены нас понимали – во-первых, преклонялись перед нами – во-вторых, принимали все наши сумасшествия – в-третьих. А жене надо только одно: чтобы она со страхом высчитывала свои сроки и боялась только одного – не вовремя забеременеть. Тогда в семье будет счастье, потому что усталая женщина хочет спать, а не выяснять отношения.
– Ты скотина, Файн, – ответил Эд. – Ты злая, циничная скотина. Готовь стол, я через двадцать минут вернусь.
02.26
В баре по-прежнему гремела музыка. Сары за столиком не было. Эд увидел за тем столиком мадам Тань.
– Хэлло, Тань, – сказал он, – вы сегодня очаровательны. Где Билл?
– Мы договорились увидеться здесь, я немного опоздала, и его уже не было. А может быть, он еще не приходил.
Эд поманил кельнера.
– Да, сэр…
– Здесь сидела дама…
– Черная, с голубыми глазами?
– Да. Черная, с голубыми глазами. Это моя жена. Она ушла?
– Я не заметил, сэр. Сегодня что-то особенно шумно. Сожалею, я не заметил.
Кельнер видел, как эта голубоглазая, красивая дама ушла вместе с рыжим пилотом.
– Вы не знаете, где остановились журналистки?
– Сожалею, сэр, я не знаю, где остановились журналистки.
– Позвоните на аэродром и спросите от моего имени: вам ответят.
– Да, сэр…
