Жизненный цикл Евроазиатской цивилизации – России. Том 2

В процессе разграничения совершенствовалась способность каждой из двух языковых систем выполнять свои специфические задачи; например, в эпоху второго южнославянского влияния обогатилась экспрессивно-эмоциональная сторона книжной речи и способность ее выражать сложные отвлеченные понятия, расширилась возможность создавать сложные синтаксические построения для передачи сложных смысловых связей между предложениями и т.д. В процессе сближения подготовлялась возможность слияния этих двух систем в одно целостное, хотя функционально расчлененное языковое единство. Однако, как правило, сочетание этих двух языковых систем достигалось до конца XVII века не их синтезом и слиянием, а вставкой, включением одной в другую, их чередованием в тексте – в зависимости от функции каждой части текста.

В связи с формированием языка великорусской народности: народно-литературный тип впитывает речевые средства великорусской речи и выступает в качестве языка деловой письменности. Книжно-славянский тип перерастает в риторический стиль в связи с ростом расхождений между книжной и разговорной речью, вызванных системно обусловленными изменениями в живой речи.

Все письменные памятники, дошедшие до нас от времени удельно-вотчинной раздробленности XIII–XIV веков, рассматриваются как памятники древнерусского литературно-письменного языка, независимо от места их написания. Но постоянные диалектные внесения, наблюдаемые в этих документах в данную историческую эпоху, позволяют условно выделить несколько зональных разновидностей письменного языка, различая их по характеру отражаемых в них диалектных явлений. Точного разграничения местных вариантов языка нет, так как этот вопрос еще недостаточно разработан и русская историческая диалектология не вышла из начальной стадии своего развития.

Наиболее достоверно установлены для периода удельной раздробленности в пределах восточнославянской территории следующие локальные разновидности литературно-письменного языка, до известной степени соответствующие диалектным зонам общенародного русского языка и приблизительно совпадающие с границами удельных княжеств.

На севере существовала древняя новгородская разновидность литературно-письменного языка, границы распространения которой, приблизительно совпадали с границами Новгородской Земли. Письменные памятники, отражающие эту разновидность, очень многочисленны и датируются весьма ранним временем, начиная с XI века.

На северо-западе выделяется псковская разновидность, которая прослеживается в письменных памятниках Псковской земли в течение XIV–XV веков. Благодаря большому числу письменных памятников псковская разновидность литературно-письменного языка изучена достаточно подробно.

На западе отмечается смоленско-полоцкая разновидность литературно-письменного языка, охватывавшая территорию древнего Смоленского княжества и Полоцкой земли. Письменные памятники, особенно делового характера, достаточно многочисленны, что позволяет говорить и об этой разновидности как о хорошо известной исследователям.

На юго-западе выделяется галицко-волынская разновидность письменности. Она известна главным образом благодаря наличию деловых памятников, написанных на ней.

На юго-востоке, вероятно, существовала разновидность литературно-письменного языка, характерная для Черниговской, Северской и Рязанской земель. Памятников этой разновидности дошло до нас очень мало, и она плохо изучена.

На северо-востоке сложилась владимиро-суздальская разновидность письменности. Эта разновидность ближе всех остальных к традиционному письменному языку киевского периода, что объясняется рядом внеязыковых причин. Письменных памятников, представляющих эту разновидность, много, но они пока еще недостаточно изучены в историко-диалектном отношении.

Восточнославянское население продолжало сосредоточиваться вокруг Москвы, спасаясь от татарских набегов за окружавшими в то время город глухими борами. Как показывает анализ древнейших памятников московской письменности, вначале жители Москвы пользовались диалектом северо-восточной группы, владимиро-суздальского типа. Однако чем далее, тем более чувствуется воздействие на эту первоначально северорусскую диалектную основу южнорусской речевой стихии, все усиливающейся в московском говоре.

Анализ языка ранней московской письменности показывает, что первоначально население Москвы, во всяком случае, в пределах княжеского двора, придерживалось северорусского окающего произношения. Например, в Духовной грамоте Ивана Калиты 1327–1328 года мы встречаем такие написания: Офонасей, Остафьево и др. Однако уже в записи с похвалою князю Ивану Калите на «Сийском евангелии» 1340 года можно заметить отражение акающего южнорусского произношения. В памятниках XV и особенно XVI веков аканье становится господствующей чертой московского произношения, причем такое произношение распространяется и на северорусскую по происхождению лексику: см. написание парядня (домашнее хозяйство) в Коншинском списке Домостроя.

Московский говор становится диалектной основой языка всей великорусской народности, и по мере включения тех или иных русских земель в состав формирующегося централизованного Московского государства черты ведущего говора распространяются на всей великорусской территории. Этот же среднерусский смешанный говор превращается в диалектную базу для литературно-письменного языка, обслуживающего потребности всей великорусской народности. Древнерусский литературно-письменный язык, пересаженный на новую почву, образует московскую разновидность письменного языка, первоначально развивавшуюся рядом с другими его ответвлениями. По мере расширения территории Московского государства все ответвления письменного языка постепенно вытесняются московской его разновидностью. Этот процесс вытеснения особенно усилился после введения книгопечатания с конца XVI века. Другие же разновидности древнерусского литературно-письменного языка, развивавшиеся на территории Литовского государства и Польши, становятся истоком постепенно формирующихся параллельно с языком великорусской народности, белорусского языка (с XV века) и украинского языка (с XVI века).

В период удельно-вотчинной раздробленности удельный князь, владения которого иногда не простирались далее одного населенного пункта, или течения какой-либо захолустной речушки, мог ежедневно видеться со всеми своими подданными и устно передавать им необходимые распоряжения. Теперь же, когда владения Московского государства стали простираться от берегов Балтики до впадения Оки в Волгу и от Ледовитого океана до верховий Дона и Днепра, для управления столь обширной территорией стала необходима упорядоченная переписка. А это потребовало привлечения большого числа людей, для которых грамотность и составление деловых бумаг стали их профессией.

В первые десятилетия существования Московского княжества с обязанностями писцов вполне справлялись служители Церкви – дьяконы, дьяки и их помощники – подьячие. Так, под Духовной грамотой Ивана Калиты читаем подпись: «а грамоту псалъ дьякъ князя великого Кострома». Дьяками по сану были авторы «Похвалы…» Мелентий и Прокоша. Однако уже скоро письменное дело перестало быть привилегией духовенства и писцы стали вербоваться из светских людей. Но в силу инерции языка термин, которым обозначали себя эти светские по происхождению и образу жизни чиновники Московского государства, сохранился. Словами дьяк, подьячий продолжали называть писцов великокняжеских и местных канцелярий, получивших вскоре наименование приказов. Дела в этих учреждениях вершились приказными дьяками, выработавшими особый «приказный слог», близкий к разговорной речи простого народа, но хранивший в своем составе и отдельные традиционные формулы и обороты.

Неотъемлемой принадлежностью приказного слога стали такие слова и выражения, как челобитная, бить челом (просить о чем-либо). Стало общепринятым, чтобы проситель в начале челобитной перечислял все многочисленные титулы и звания высокопоставленного лица, к которому он адресовал просьбу, и обязательно называл полное имя и отчество этого лица. Наоборот, о себе самом проситель должен был неизменно писать лишь в уничижительной форме, не прибавляя к своему имени отчества и добавляя к нему такие обозначения действительной или мнимой зависимости, как раб, рабишко, холоп.

В указанный исторический период особенное распространение получает слово грамота в значении деловая бумага, документ. Хотя это слово, заимствованное в начальный период славянской письменности из греческого языка, и раньше имело такое значение. Появляются сложные термины, в которых существительное определяется прилагательными: грамота душевная, духовная (завещание), грамота договорная, грамота складная, грамота приписная, грамота отводная (устанавливавшая границы земельных пожалований) и т.д. Не ограничиваясь жанром грамот, деловая письменность развивает такие формы, как записи судебные, записи расспросные.

Обогащение и увеличение числа форм деловой письменности косвенно влияло на все жанры письменной речи и, в конечном счете, способствовало общему поступательному развитию литературно-письменного языка Московской Руси. Те же писцы, дьяки и подьячие в свободное от работы в приказах время брались за переписывание книг, не только летописей, но и богословско-литургических, при этом они непроизвольно вносили в тексты навыки, полученные ими при составлении деловых документов, что приводило ко все возрастающей пестроте литературно-письменного языка.

77.2. Процессы и тенденции развития литературы в ХIII–XV столетиях

Спад культурного развития русских земель привел и к серьезному кризису литературного творчества. От XIII и XIV веков мы не имеем сколько-нибудь крупных литературных произведений. При этом важно отметить, что ущерб, нанесенный литературе, не ограничился уничтожением выдающихся памятников древнерусской письменности и литературы. Изменился сам характер многих литературных жанров и произведений.

Важным процессом, связанным с падением Киева и утратой южной Русью своего значения, является постепенное перемещение центра исторической сцены к северо-востоку и возвышение Москвы, которая становится этим центром на ряд столетий. С конца XIV века ведущим центром русской литературы становится Москва, где были созданы наиболее значительные литературные произведения той эпохи.

Со второй половины XIV века, особенно после Куликовской битвы, русская литература вступила в период нового подъема. Это сказалось не только в появлении многих новых литературных произведений, но и в существенном изменении ее форм. В частности, под влиянием победоносной Куликовской битвы возник целый цикл литературных произведений, которые прославляли подвиг русского народа на этом знаменитом ратном поле.

Русская литература ХIV–XV веков, как и в предыдущий период, развивалась в форме разнообразных повестей, многие из которых сохранились в составе тех или иных летописных сводов, «житий» и сказаний.

Литературные произведения той поры, проникнутые традиционным религиозным мировоззрением, испытывают на себе влияние светской жизни, и не могут быть в полной мере отнесены к церковной литературе. Напротив, многие из них посвящены чисто светским сюжетам, поскольку центральной темой этих сочинений была борьба с иноземными захватчиками и идея единства русских земель. Таким письменным светским жанром, отражающим явления эпохи и пронизанным новыми умонастроениями людей, стали в это время сказания и «хождения». В XIV–XV веках на Руси вновь появляются «Хождения» – сочинения, описывающие дальние путешествия русских людей. Одним из них стало знаменитое «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, в котором он рассказал о своем многолетнем путешествии по странам Востока и о жизни в Индии. Начало описания датировано 1466 годом, а последние строки были написаны в 1472 году на обратном пути, неподалеку от Твери, где А. Никитин и умер.

Кроме того, особенностью всей средневековой литературы было то, что в основе ее произведений лежали конкретные исторические факты, а все литературные персонажи были реальными историческими лицами. И только значительно позже, примерно со второй половины XV века обозначились тенденции возникновения обобщенных и вымышленных литературных сюжетов и персонажей.

Противоборство между церковной и светской тенденциями в русской культуре отразилось и в появлении новых жанров литературы: публицистики, азбуковников, первых русских энциклопедий. Литература, по словам Ермолая Еразма, становится «оружием борьбы», своеобразным средством отстаивания своих взглядов в проходившей полемике. Сама же полемика была напрямую связана с ростом личностного самосознания, воплощающегося в произведениях художественной литературы.

77.3. Летописание

С середины XIII века, по данным академика Д.С. Лихачева, наблюдался заметный упадок всего летописного творчества, что зримо выразилось в полном прекращении летописания во многих русских городах, прежде всего, в Киеве, Чернигове и Рязани, которые всегда занимали особое место в культурной жизни Древней Руси. Даже в тех традиционных центрах летописного творчества, в частности в Новгороде, Суздале и Смоленске, которые подверглись меньшему разгрому, летописание значительно сужается, бледнеет, становится немногословным и лишается тех выдающихся политических и мировоззренческих идей и того широкого общерусского кругозора, которыми обладали русские летописные своды, созданные до монгольского нашествия. Только после Куликовской битвы наступил «коренной перелом» в этой сфере и обозначился новый подъем летописания и литературы на всей территории Северо-Восточной Руси.

Наиболее значительными произведениями литературы XIV–XV веков по-прежнему оставались различные летописные своды, которые представляли собой синтетические памятники культуры этой эпохи, объединявшие в себе разные устные и литературные жанры. Новые летописные своды стали создаваться при дворах отдельных крупных князей – во Владимире, Ростове Великом, Рязани, Твери; позднее в Москве. Не прерывалось летописание в Новгороде и Пскове. Поначалу эти сочинения выражали местные интересы. Однако уже во всех летописных сводах XIV–XV веков отчетливо проявляется их общерусский характер, где красной нитью проходят идеи единства всех русских земель, героической борьбы против иноземных захватчиков и защиты православия. В первую очередь, – это отразилось в написании крупных исторических сочинений, в которых шел рассказ о всем пути русского народа. Наиболее крупными летописными центрами той поры были столицы самых мощных русских княжеств и земель – Москва, Новгород и Тверь.

На почве летописания дальнейшее развитие получила историческая мысль, значительно расширился исторический кругозор, и появились новые виды исторических произведений. К ним, прежде всего, относятся «хронографы», посвященные не только русской, но и мировой истории, освещаемой с религиозных богословских позиций. Первый русский «Хронограф во великому изложению» был создан в середине XI века на основе византийских исторических хроник Иоанна Малалы (VI век) и Георгия Амартола (IХ–Х века). Этот «Хронограф» позднее и был положен в основу «Еллинского и Римского летописца» (конец XIV – начало XV веков), на базе которого были созданы две новых – вторая и третья редакции «Хронографа».

Русские «хронографы» были не компилятивными, а оригинальными произведениями русской средневековой культуры, созданные вдумчивыми и профессиональными историками-источниковедами. В силу этого обстоятельства «хронографы» представляли собой своеобразные исторические энциклопедии различных народов и государств, которые содержали в себе очень интересные сведения и факты из истории Иудеи, Вавилона, античной Греции, Римской и Византийской империй, происхождения славян, древне-русской истории и т.д.

Значительно позже, в 1512 году или в 1516–1522 годы, на основании южнославянских, греческих и русских сочинений была создана вторая редакция «Хронографа», составленная выходцем из Сербии Пахомием Логофетом. А примерно через сто лет, в 1617 году, была создана третья редакция этого «Хронографа», в которой была значительно сокращена библейская часть и, напротив, существенно расширены географические, этнографические и исторические сведения из истории разных народов и государств.

В эпоху собирания русских земель дальнейшее развитие получил жанр исторической повести. Литературные памятники этого жанра, сохранились в составе Троицкой летописи, Новгородской Первой летописи младшего извода и других летописных сводах. Особый интерес среди этих памятников вызывают: «Повесть о нашествии Едигея на Москву», «Повесть о новгородском восстании 1418 года», «Повесть об ослеплении Василия II». В основу «Повести об ослеплении Василия II», как установил профессор М.Д. Приселков, были положены воспоминания самого великого князя. Также интерес вызывает «Повесть о походе Ивана III Васильевича на Новгород», в московском и новгородском списках, которые расходились в своих оценках этого важнейшего события в истории средневековой Руси. «Повесть о стоянии на Угре» и другие.

77.4. Житийная литература

Одним из ведущих литературных жанров рассматриваемой эпохи были «Жития святых». Жития святых были самым любимым чтением православных русских людей, а составление этих житий – особой духовной наукой. Жития – это церковные сочинения о выдающихся русских людях – князьях, деятелях Церкви. Их героями становились только личности, чья деятельность являлась действительно эпохой в истории Руси, или те, чей жизненный подвиг стал примером для многих поколений русских людей. Церковь их объявляла святыми.

Жития описывают жизнь святых князей и княгинь, высших иерархов русской церкви, потом подчиненных ее служителей, архимандритов, игуменов, простых иноков, всего реже лиц из белого духовенства, всего чаще основателей и подвижников монастырей, выходивших из разных классов древнерусского общества, в том числе и из крестьян. Люди, о которых повествуют жития, были все более или менее исторические лица, привлекшие к себе внимание современников, или о них вспомнило ближайшее потомство, иначе мы и не узнали бы об их существовании. В народной памяти они образовали сонм новых сильных людей, заслонивший собой богатырей, в которых языческая Русь воплотила свое представление о сильном человеке.

«Но житие – не биография и не богатырская былина. От последней оно отличается тем, что описывает действительную, былевую жизнь только с известным подбором материала, в потребных типических, можно было бы сказать стереотипных, ее проявлениях. У агиографа, составителя жития, свой стиль, свои литературные приемы, своя особая задача. Житие – это целое литературное сооружение, некоторыми деталями напоминающее архитектурную постройку. Оно начинается обыкновенно пространным, торжественным предисловием, выражающим взгляд на значение святых жизней для людского общежития. Светильник не скрывается под спудом, а ставится на вершине горы, чтобы светить всем людям; полезно зело повествовать житие божественных мужей; если мы ленимся вспоминать о них, то о них вопиют чудеса; праведники и по смерти живут вечно: такими размышлениями подготовляет агиограф своего читателя к назидательному разумению изображаемой святой жизни». [Ключевский В.О.: Том 2, С. 341–342. История России, С. 21734–21735]

«Житие обращено собственно не к слушателю или читателю, а к молящемуся. Оно более чем поучает: поучая, оно настраивает, стремится превратить душеполезный момент в молитвенную наклонность. Оно описывает индивидуальную личность, личную жизнь, но эта случайность ценится не сама по себе, не как одно из многообразных проявлений человеческой природы, а лишь как воплощение вечного идеала. Цель жития – наглядно на отдельном существовании показать, что все, чего требует от нас заповедь, не только исполнимо, но не раз и исполнялось, стало быть, обязательно для совести, ибо из всех требований добра для совести необязательно только невозможное». [Ключевский В.О.: Том 2, С. 342–343. История России, С. 21735–21736].

Жития подвижников церкви, которые датируются второй половиной XIII века, можно охарактеризовать как памятники, строго соблюдающие канон. Образцом такого рода произведения можно назвать «Житие Авраамия Смоленского» составленное книжником по имени Ефрем. Однако иная картина наблюдается в княжеских житиях этого времени. Значительные отклонения от канона обусловлены типом героя – государственного деятеля. В княжеских житиях XIII века отразились события татаро-монгольского нашествия и ордынского ига. В это время создается «Житие Александра Невского», которое соединяет в себе черты жития и воинской повести. В это же время создается «Житие Михаила Черниговского», выполненное как мартирия, повествующая о страданиях святого за православную христианскую веру, принятых от нечестивого мучителя-язычника.

В «Житии святого Александра Невского» рассказывалось о замечательных подвигах князя в борьбе со шведами, немцами, о его титанической и опасной дипломатической деятельности в отношениях с Батыем, Золотой Ордой, о его загадочной смерти на пути из Сарая. Русские люди, читая это Житие, проникались идеями служения Родине, патриотизма. Автор стремился отвлечься от всего эгоистического, суетного и пробудить в их душах высокие жизненные идеалы служения людям, обществу, своей стране. Другим таким известным Житием стала повесть о жизни и трагической кончине Тверского великого князя Михаила Ярославича, растерзанного в Орде.

В конце XIV века в русской литературе впервые появляется интерес к человеческим эмоциям и чувствам героев. В житиях расцветает торжественный риторический высокопарный стиль, известный нам по болгарским житиям и названный Д.С. Лихачевым эмоционально-экспрессивным или панегирическим стилем. Житийная литература приобретает принципиально новый характер, произведения этого жанра стали исполняться в возвышенном панегирическом стиле, и обильно украшаться всевозможными эпитетами, художественными оборотами и цитатами из Священного писания.

В наиболее завершенном и оригинальном виде экспрессивно-эмоциональный стиль представлен в творчестве Епифания Премудрого, который считается родоначальником стилистики «плетения словес». Епифаний Премудрый ученик Сергия Радонежского был знатоком Священного Писания, прекрасно изучил греческие хронографы, палею, Лествицу. Именно в этой стилистике Епифанием Премудрым были написаны знаменитые произведения: «Слово о житии и учении Стефана Пермского» (1396), «Послания иеромонаха Епифания к некоему другу своему Кириллу» (1414–1415) и «Похвальное слово и житие преп. Сергия Радонежского» (1417–1418). Которое стало любимым чтением русских людей. На страницах «Жития Сергия Радонежского» предстает образ высоконравственного, трудолюбивого, глубоко религиозного человека, для которого высшее счастье – сделать добро ближнему, и благополучие родной земли.

Настоящий панегирик умершему князю представляет «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского». Вероятнее всего, автором этого «Жития» был выдающийся русский книжник и религиозный философ Епифаний Премудрый, а само это «Житие» было создано между 1389–1420 годом, т.е. датами кончины Дмитрия Донского и самого Епифания Премудрого.

Значительный вклад в развитие житийной литературы в панегирическом стиле внес Пахомий Логофет (Словоположник), сербский ритор и богослов, прибывший в Россию в 1430-х годах. Пахомий, как составитель житий, пользовался большой известностью и являлся образцом для других духовных писателей. По мнению многих ученых именно его перу принадлежали вторая редакция «Жития Сергия Радонежского» и «Жития» митрополита Алексия, Варлаама Хутынского, Кирилла Белозерского, новгородского архиепископа Евфимия и других русских подвижников, а также знаменитое «Сказание о Михаиле Черниговском и его боярине Федоре», созданное в 1430–1440-х годах.

Хорошо разработанной системе Епифания и Пахомия противостоят в агиографии второй половины XV века «неукрашенные» описания жизни святых. Эти описания, по-видимому, рассматривались как материалы для последующей литературной обработки. Еще одним жанром житийной литературы были жития-легенды, основанные на фольклоре и обладающие хорошо разработанными, но не традиционно-агиографическими сюжетами.

К «неукрашенным» житиям принадлежит составленная в 1477–1478 годах записка о последних днях крупнейшего церковного деятеля XV века, основателя и игумена Боровского монастыря Пафнутия. Составил «Житие Пафнутия Боровского» его келейник, иеромонах Иннокентий. Он видел свою задачу в том, чтобы как можно точнее записать предсмертные речи и последние дни Пафнутия. Именно благодаря отсутствию риторики автору удалось создать необыкновенно выразительный образ больного старика, еще недавно возглавлявшего огромное монастырское хозяйство и, наконец, уставшего от всей этой суеты и жаждущего покоя.

Примером жития-легенды может служить новгородское «Житие Михаила Клопского». Это – развернутое агиографическое описание жизни и чудес новгородского святого-юродивого, сочувствовавшего Московским князьям. Видимо именно это обстоятельство способствовало сохранению жития в общерусской письменной традиции после присоединения Новгорода. Создатель произведения опирался на определенные литературные традиции, скорее основанные на фольклоре, нежели агиографический канон.