скачать книгу бесплатно
Была середина декабря, и зима уже основательно вступила в свои права. Дул холодный ветер, я повыше поднял шарф и накинул на голову капюшон. Что–то давно Юлю не видел, может уволилась или просто перевели куда…
– Ты вообще чем на воле жил? – голос Большого отвлек меня от размышлений.
– Я?… Да так… то телефончик отожмем, то еще что–нибудь…
– Ага. Спортом занимался?
– Да, на бокс ходил.
– Хм, боксер значит, да? И долго занимался?
– Примерно полтора года. Непрофессионально, в обычном спортзале без ринга. Общая физподготовка, удар ставили, мешок колотили, легкие спарринги…
– Понятно, любитель, короче. Или из вас там убийц готовили?
– Каких убийц? Нет, ты че…
– Да ясно дело, расслабься.
– А ты чем занимался? Тоже поди боксом?
– Боксом. Как догадался?
– Заметно по фигуре, по походке, по козанкам сбитым. Что именно боксом, конечно, не скажешь, это я угадал, но видно, что серьезно занимался спортивным единоборством. И не борьбой или дзюдо, а чем–то ударным.
– Все верно. Профессионального спортсмена сразу видать, я до двадцати лет, можно сказать, жил на ринге.
– До двадцати? А потом что, бросил?
– Бросил. Работать надо было, деньги зарабатывать.
– Куда пошел работать?
– На завод гайки крутить! – рассмеялся Большой. – Ну, ты на меня глянь, куда я мог пойти работать, когда на дворе девяностые?… Вот–вот.
– А ты какой раз сидишь?
– Первый.
– Первый?!
– А что тебя так удивляет? То, что я бандит, еще не значит, что я с зоны не должен вылазить. Все же от этого зависит, – он постучал указательным пальцем по виску, – да и пацаны сколько выручали. Раньше проще было отмазаться, со следаком договориться или с судьей. Сейчас тяжело. У них контроль жестче стал: ОБ, ОСБ… Понаделали контор, понаплодили мусоров. А зарплаты у них теперь какие… На хромой кобыле не подъедешь. Можно, конечно, порешать, но… время не то.
– Я думал, смотрящим может быть только зэк с несколькими ходками.
– Необязательно. Я эту жизнь знаю, я ей на свободе жил. На общее уделял, с людьми знаком, голова на плечах есть – за общий ход в хате отвечать в состоянии.
Снег кружил по боксику морозным вихрем, но мы двигались быстро, так что холода я не чувствовал.
– Кто такой бродяга?
– Ты все ходишь, голову греешь? – весело хмыкнул Большой. – Нормально ты тогда Русю на жопу усадил, молодчага! Знаешь, я тоже не люблю эту «мурку» дешевую. Верхов хватанут и думают, что они эту жизнь знают! Понтуются так, будто не одну режимную зону разморозили!
Я заметил, что настроение Большого могло измениться в одну минуту – начать предложение он мог весело, чуть ли не смеясь, а закончить зло ругаясь, почти крича.
– Ты правильно тогда себя повел – спокойно, грамотно на все отвечал, говорил прямо, как думаешь. Знаний и опыта еще не хватает, но тут тебя Домик выручил. Бродяга, кстати.
– Домик – бродяга? – я несколько опешил. – Руслан объяснил, что существует три масти порядочного: мужик, бродяга, вор. А что каждая масть означает?
– Вор – это идеал преступного мира, кладезь наших понятий и уклада. Он же урка, жулик и батя. Наш батя. А мы ему сыновья. За ним последнее слово. Они же за нас и страдают, если того требует жизнь. Вор – икона этого мира.
– Это и есть воры в законе?
– В каком законе? По телевизору мусора говорят, а вы повторяете! Вор он и есть вор.
– Понятно. А бродяга?
– Че тебе понятно? Уже все понял? Как Руслан что ли? Люди живут этим, умирают за идею, а тебе все понятно!
Звук щелкающего замка прервал начинающего раскаляться Большого, прогулка была закончена.
– Ладно, не парься, всему свое время, – сказал он уже спокойным голосом.
Мы вернулись в камеру. Чай, курево, телевизор… Жизнь потекла по уже знакомому руслу с однообразным течением. И только тогда я понял, чем этот день отличался от предыдущих, чего в нем не хватало. Славка Рубль.
***
Я лежал на шконке и щелкал пультом. Ничего интересного там как обычно не было и, смачно отругав российское телевидение, я переключил на музыкальный канал. Пела Максим. У меня перехватило дыхание. Ангельский голос. Я стал вслушиваться в текст, и почувствовал все скрытые образы ее лирики, невидимые для меня ранее… Мурашки по коже…
– Игнат, ну ты че батонишься? Айда сюда! – Большой сидел с ногами у себя на шконке и взмахом головы показывал рядом с собой.
Я с неохотой оторвал взгляд от экрана, встал, взяв с собой пачку сигарет – разговор, я чувствовал, предстоял долгий, и присел к нему.
– Чем в лагере будешь заниматься? Надо уже сейчас определяться.
– В лагере? – переспросил я, хотя прекрасно все слышал.
– Думаешь сорваться? Нихера у тебя не получится. У тебя судья знакомый? Или прокурор? Нет? Ну тогда сидеть будешь, я тебе говорю. Так чем заниматься будешь?
– Осудят – сидеть буду, чем заниматься…
– На шконке сидеть и в телик пялиться? Нет, так не выйдет. Если ты порядочным себя называешь, то должен соответствовать. Должен приносить пользу общему: в карты играть, нести воровское в массы, ход наш поддерживать. Понимаешь, о чем я?
– А работать? Что, порядочный работать не может? Я думал, если осудят, на работу пойти.
– Зачем?
– Ну, как зачем? Чем–то же нужно заниматься, заодно и профессию какую–нибудь освою.
– Пахать на мусоров за двести рублей в месяц?! Че ты так смотришь? Думаешь, больше будут платить? Нет, ну платить–то будут тыщи две, просто из них с тебя вычтут за питание, робу, свет, тепло, плюс хозяину на чай, итого пара сотен тебе, может, достанется. Ну как, нормально?
– Что получается работать западло?
– Так–то нет, работают мужички… Но тебе зачем это надо? Ты молодой, неглупый. Есть кому за тебя мазут месить!
– Должна же быть нормальная работа…
– Говно за свиньями убирать! Нормальная?! Как тебе?!
Большой уже перешел на крик, и мне стало не по себе. Я не знал, как себя вести, и в поисках поддержки посмотрел на Домика, но тот был занят книгой, поправляя постоянно съезжающие на нос большие очки.
– Конечно, нет. Кто такой бродяга? – решил сменить тему я.
Проследив за моим взглядом, Большой усмехнулся.
– Бродяга – это образ жизни. Он живет воровским, неважно, где при этом находится – в тюрьме или на воле. По сути, это вор без имени. Может, ему еще предстоит им стать или по какой–то причине он стать им не может.
– По какой, например?
– Да причин может быть много: сделал что–то, что приемлемо мужику, но неприемлемо вору и все – вором ему уже не быть. Тут очень много тонкостей, как и вообще в нашем мире… – чем больше Большой говорил, тем больше он успокаивался, и голос его становился тише.
– А Домик почему не стал вором?
– Спроси его, он тебе расскажет. Только сильно его не доставай – болеет он.
– Чем?
– И это заодно спросишь. Ладно че, поговорили и хватит. На сегодня хорош, времени у нас много, еще успеем наговориться.
Я не стал заставлять его просить себя дважды, сразу встал и пошел варить чай. Не нравилась мне его компания, не располагал он к себе. Домик тоже весьма своеобразен, я не знал, как себя с ним вести, тем более после открывшейся мне информации, а остальные мне были мало интересны. Эх, жаль Рубль уехал, душевный человек. Все–таки как быстро тут привыкаешь к людям. Находишься с ними двадцать четыре часа в сутки, нравится тебе это или нет, и они уже становятся неотъемлемой частью твоей жизни. И так же быстро ты можешь с ними расстаться, хочешь ты этого или нет. Интересно, к этому так же быстро привыкаешь?
***
Время шло, кого возили на следствие, а кого – на суды. Некоторые уже услышали приговор, и ждали этапа в лагерь. Странно, но за это время пока еще никого не оправдали. Одного мужика осудили за то, что он защищал свою семью от трех пьяных отморозков. Те втроем накинулись на мирно прогуливающуюся пару с ребенком и, увидев отпор, который им оказал глава семьи, отступили. Но спустя несколько минут вернулись с длинными палками, а один вытащил нож. Завязалась драка, в которой мужик, изрядно получив по голове, сумел выбить у того нож. Этим ножом он, весь в крови, еле держась на ногах, пырнул замахивающегося на него палкой подростка. Те двое убежали. Он вызвал скорую. Парень умер в больнице. Следствие длилось полгода и еще столько же суд, на котором мужик упорно доказывал, что это была необходимая самооборона, он защищал свою семью. Тех двоих нападавших не нашли, а свидетельские показания жены и ребенка сочли сомнительными, потому что свидетели приходились ему близкими родственниками, то есть лицами, заинтересованными в его невиновности, а один из них, вообще, был малолетним. Суд обвинил его в причинении тяжких телесных повреждений, приведших к смерти и приговорил его к семи годам строгого режима.
– Он что, сынок какой–то шишки? Почему тебе не поверили? – я не мог смириться с услышанным.
– Нет… из обычной семьи, родители на заводе работают. Они приезжали к моей жене… извинялись за сына, – он говорил отрывисто и безучастно, – суд решил, что драка завязалась и по моей вине тоже… что я их спровоцировал…
– Ты шел с женой и маленьким ребенком и спровоцировал троих пьяных? … Бред.
– Получается так. Конечно, бред. Да и судья не дура… все понимала.
– Но тогда почему?
– Не знаю… Может, по статистике ей в годовом отсчете тяжкого преступления не доставало, дыры в работе латала. Может, следователя прикрывала, который все это насочинял, у них же там круговая порука…
– Ну, как так–то… – не соглашался я.
Не мог я принять это. Внутри бушевала злость вперемежку с жалостью. Злость на судью, прокурора, следователя, на всю эту систему, которая заживо проглотила человека и даже не поперхнулась. И жалость. Мне было искренне жаль этого мужика, который не испугался и поступил так, как должен был поступить каждый. А теперь его ждет семь лет лагерей. Целых семь лет!
– Что тебе надо? Вещи теплые есть? Сменка? На лагерь же скоро. Шампунь хороший есть, хочешь подгоню?
– Не надо… У меня все есть. Жена не забывает, каждую неделю приезжает. В лагере сейчас должны личное свидание предоставить… Хоть сына увижу… Он у меня в следующем году в школу пойдет… а я тут…
Повисла неприятная пауза.
– Чай, сигареты собрал?
– Сигареты есть, хватает…
– А чай?
– …
– Мужики, давайте чай насыплем человеку, он в лагерь едет.
Собрали почти полный целлофановый пакет чая и, перевязав его узлом, положили на стол.
– Спасибо, Игнат.
На следующий день он уехал. Уехал и увез с собой еще одну частичку надежды. Я понимал, что все самое неприятное у меня впереди. А пока я встречал и провожал старых и новых арестантов. Этих потерянных душ. И как бы кто не скрывал это за чрезмерной веселостью, напущенной серьезностью или лихим блатным куражом, в глазах читалась обреченность.
Я научился составлять курсовки и писал их, когда требовалось. Руслан после этого еще больше расстроился и слонялся без дела в молчаливой задумчивости.
– Руся, ты че обиделся? Ой, то есть огорчился? – вовремя поправил я.
– Нет, с чего ты взял? Все путем.
– Мы с тобой день и ночь рядом находимся, с утра до вечера друг друга видим. Что думаешь, незаметно, что морду воротишь?
Руслан глубоко вдохнул и медленно выдохнул, нахмурив брови.
– Есть курить?
– Держи, – я протянул ему раскрытую пачку. – Кончились? А чего молчишь?
Мы закурили.
– Руся, а че такое «светланка»? Я слышу, все говорят, а как понять не знаю.
– Это раковина, – улыбнулся он.
– А почему светланка?
– Потому что она чистая постоянно. Белизной светится.
– А «ураган» это че?
