Три дня до лета

Отвечаю:

– Да, все хорошо, спасибо, что-то неважно себя чувствую. Да. Нет. Сейчас. Погоди. Посмотри в папке в моем шкафу. На средней полке, слева вроде. Да. Там найдешь. Ага. Завтра, скорее всего, выйду. Спасибо. Да, давай!.. (я еду к тебе, ты меня обнимешь? Я тебя обниму. Как во сне. Да. Крепко. Очень крепко. Наверное, долго не буду отпускать. Я буду дышать тобой. Я сраный школьник. Да. Мне шестнадцать. Я еду к тебе)

Antimatter – Angelic. Закройте глаза. Послушайте. Если где-то сейчас над вечерней скалистой пустыней летит самолет, цепляя крылом обглоданные ветром и солнцем горы, то, посмотрев в иллюминатор, можно будет увидеть караван. Это я иду по тысячелетней дороге вдоль этих безучастных горных цепей. Иду к тебе.

Да, я примирился, я ничего не мог поделать. Пилы и синусоиды выравниваются, превращаясь в прямую линию и сонливость, ведь глупо злиться, глупо обижаться, ведь любовь, кажется, – она одна и для всех. Когда я тогда сидел и сопел кофе в столовке и наблюдал за Ирой, когда мы были там только вдвоем и кофейный дух дурманил и соединял наши с Ирой организмы, вошел чувак из другого отдела. Высокий, лет тридцати пяти. Черная футболка облегала его накаченную грудину и бицепсы, а тугие джинсы подчеркивали выпирающую как-то нелепо назад слишком узкую жопу. Я разозлился вторжению, но лишь факту вторжения, как будто муха залетела на кухню и приземлилась на твою отбивную. Вдруг случилось страшное. Чувак подошел и приобнял мою Иру, играючи и просто, как даже я бы себе не позволил. Его жилистая лапа не задержалась на Ириной талии и соскользнула вниз к замызганному полу. Там место твоей наглой лапе, подумал я, на грязному затоптанном полу с неоттертыми каплями пролитого кофе и сливок, словно говна и спермы. Но самое страшное было потом. Ира улыбнулась ему и посмотрела на него, подняв голову. Чувак был достаточно высоким, чтобы добрая улыбка окрасилась в вожделеющий взгляд закатанных глубоких карих глаз, обнажающих девственно молочные белки. Она улыбалась чуваку и пухлые губы шевелились, изрыгивая слова, теребящие наполненный похотью кофейный воздух столовки. Это было слишком для меня, и я удалился. Потом я кажется видел, как чувак тесно прижимает Иру к стене около туалета и его рука, задрав юбку, тянется к пульсирующей влажной плоти Иры, минуя нагретые кружева и мурашки гладковыбритой растительности. Возможно, это играли со мной призрачные офисные тени.

***

Ее глаза могут быть чем угодно. Ее голос может быть чем угодно. Мое бездумное существование нарисовало огромный океан, где пустота – не пустота, а изумрудная толща воды, где утро – стая дельфинов. Они, искрясь, приглашают тебя во что-то беззаботное. В счастье и раскатистый скрипучий смех, который не обязывает. Не может быть ничего серьезного! Они приглашают тебя потрахаться, группкой, под стыдливые косые взгляды китов. Печальных китов, вливающих в необъятность моря душный плачущий стон. Я – блядь плачущий кит. Пошли вы все на хуй!!! Не позволю, чтобы любовь стала пошлой похотливой сукой. Н-а-х-у-й! Только не здесь. Не сейчас! Я лучше покончу с собой. Утоплюсь в изумрудной пустоте под скрипучий смех трахающихся дельфинов.

Часть 2

11 Друг

Мой друг высокий и стройный. Он предприниматель и музыкант. Иногда мне кажется, что где-то, где распределяют жизнь, все перепутали и поменяли нас местами. Но не потому, что он вполне успешный человек, и на жизнь ему и его семье с двумя детьми хватает. Просто я смотрю на него и думаю – он – это я. Порой мне кажется, то, что досталось ему – как раз этого то я и лишен. Потом я думаю, когда идет дождь, наши потекшие размокшие маски и то месиво, что обозначает наши тела – никто и не отличит, и мне становится спокойнее. И новые места с вызовом смотрят на обозначение нас, для новых мест – мы одно целое. Какая, собственно, им разница, сколько ног у существа, чтобы розовая пасть заката сожрала его. Еще мы, бывает, размышляем о требухе вечности. Так мы это в шутку называем. Как умеем, конечно. Существо зовут Александр, и он всегда готов прийти на помощь. Вот и в этот раз он приехал по первому зову, когда мне было плохо. Но по телефону я почувствовал, что друг тоже не особо радостен в этот день. Поэтому я стал предвкушать, что нас ожидает дорога, новые пейзажи и дальние дали. Мы, казалось, нашли в этом хоть и не смысл, но цель, заполняющую лекарством кровавые трещины. Но этот путь без конца – только смерть. Мне кажется, когда-то нас занесло на заснеженной дороге, и все, что после того момента – попытки вырулить. Да, сейчас мы дали руля в сторону заноса, да, кажется, еще пару секунд и машина выровняется. Но вот нашу жизнь повело уже в другую сторону, и опять стремительное движение руля. А не слишком ли резко? А, может, недостаточно? Неуверенность здесь приводит к смерти. И так, однажды превысив скорость, наш занос стремится к бесконечности.

Мы сидим в парке, и светит солнышко. Развалились на скамейке. Внешняя безмятежность, но внутри бушует непоседливая тревожная мысль и страх.

– Мне часто снятся самолеты, которые не могут взлететь. Они такие огромные и толстые животные – сказал я.

– Я не вижу снов – ответил друг.

– Какие новости?

– Никаких.

Я задумался и замолчал.

– Слушай, как ты думаешь, почему она всегда называет меня по имени? Я вот называю по имени только очень дорогих мне людей – спросил я.

– Поэтому ты запал на неё – сказал друг.

– Ха-Ха, смешно, педик! Наверное… Я пригласил её прогуляться на обеде.

– И что она?

– Ничего.

– Как ты себе это представлял, ты же стремный! – усмехнулся он.

– Спасибо! Люблю тебя за это. Не знаю. Мы бы пошли в сторону Невы, или прогулялись бы по Дегтярной, прошли бы мимо 3-й Советской.

– И что там? – как будто скучая или думая о своем, спросил друг.

– Ничего, мне там хорошо, там мало народу.

– А ты думаешь, что ей там понравится? Слабо верится. – невольно нахмурился друг и проследовал взглядом за девушкой на пробежке.

Внезапно друг встрепенулся и достал свой телефон.

– Хочешь, покажу её фото? – спросил он.

Друг был влюблен в девушку на своей работе. Схожая история. В пизду такие истории, если честно.

– Какая-то она чересчур стройная, скажем так. Мне нравятся формы, как дамы на картинах Дейнеки – ответил я.

– Ты бы хотел стать нефтью? Чтобы, например, тобой заправили автомобиль и поехали в долгожданное путешествие, радовались ослепительному солнцу и любовались протекающими за окном цветущими пейзажами и были бесконечно счастливы. Или бы обогрели тобой дом на крайнем севере, спаслись от безжалостного мороза на одну ночь. Или хотел бы стать нефтью и быть использованным в экспозиции выставки какого-нибудь молодого перспективного художника-пидараса? Это так иронично. Твоя материя на выставке, куда пришли поглазеть, подумать, задать себе вопросы или найти ответ, задуматься. И потом с утра пойти на работу к восьми, ненавидя свою жизнь.

– Пошли бухнем.

12 Карелия

– Давай в Карелию! На пару дней. Переночуем в Петрозаводске.

– Хм. А поехали! Надо взять отгул – с радостью ответил я.

Мы отправились в Челмужи. Там отдыхала девушка, в которую был влюблен друг.

If I could stop the time to reach for sublime

things getting strange like up and down

if you could read my mind it`s hard to find

I said I want you back but this is no regret

it`s my point of view and I`m going through

so take me away just for one day

I´ve never seen someone like you before

in my dreams I saw you standing there

I´m going out no more since I heard the news

there`s someone else you choose

I can`t believe what they said

that`s why I feel so bad

moring, noon and night

my thoughts run circles without any purpose

I can not stand no more – it`s like a circus

I want to repeat, there`s nothing wrong I`ve done

She`s the sun

Деревья мелькали в верхнем углу лобового стекла, подобно киноленте сменялись кадр за кадром на фоне разбавленного закатными фламинговыми лучами голубого неба. Мы ехали молча, думали о своем. Играл Scooter – единственный коллектив, который нравился и мне и моему другу. Вообще да, у нас сильно мало общего, разве что некоторая потерянность в этом мире. Два ебаных странника духа, несущиеся со скоростью сто шестьдесят по извилистой дороге Карелии. Один – мотыльком летел ближе к своему огоньку, другой – пытался понять, какой длины тоненькая шёлковая нить, крепившая его к дому, над которым пролетают самолеты.

Я попросил остановить. Впереди была разрубленная скала, в которую шла дорога. В стороне от дороги – небольшое озеро, окаймленное елями, образовывало почти идеальный овал. Стелился туман. Я вышел и стал смотреть. Я не верил, что нахожусь здесь, мне казалось, что это другая планета. Светила луна. Ярким потусторонним фонарем. Если бы из-за горизонта выкатилась еще одна луна, я бы не удивился – это только бы подтвердило, что мы на другой планете. Свежесть околоплодной водой омывала меня в утробе этого северного леса. И имя ей – одиночество. И имя всему – одиночество. Я люблю одиночество в такие моменты. Когда такие неземные пейзажи. Только потом думается, что хочется поделиться этим с кем-нибудь. Неужели нет на свете той, кому я смогу показать магию этой внеземной ночи? Но следом червоточинкой возникает: «зачем?»

– Смотри, как красиво! – воскликнул я.

– Да, потрясающе, как будто на другой планете – ответил мой друг.

Мы отправились дальше. Путь был почти пустынным. Изредка пищал антирадар. Выехав из очередного населенного пункта, мы нагнали машину ДПС. Она ехала километров семьдесят пять. Нас не устраивала такая скорость, и мы злились, тащились за машиной ДПС уже почти ночью по этой пустынной прекрасной дороге. Наконец, ДПС свернула, и можно было закончить эту комедию хороших дорожных манер. Мы рванули. Заиграл No Fate, сделали погромче. Боже, какая прекрасная ночь! Скоро уже ПТЗ и хочется лечь.

Мы переночевали в Петрозаводске, на утро дошли до набережной, потом сгоняли в Спар за салатиками на дорогу и поехали в Челмужи.

Было солнечно, и это не могло не радовать. Шорты, футболка, шлепки и телефон в кармане – всё. Ехали мы быстро. Вот уже Медвежьегорск.

Мы добрались до места. Я переоделся в одежду поплотнее, так как вечерело и было много комаров, и остался на автобусной остановке. Друг свернул с асфальта и устремился в лес по проселочной дороге. Я решил пройтись. Сойдя с дороги, я пробрался по ухабам и как будто воспарил – воздушный ковер из мха устилал весь лес. Я поприветствовал лес и его духов, ведь я зашел на чужую территорию. Так я себя ощущал. Побродив минут тридцать по волчьим тропам и волнистому мху, я вдруг подумал, что мы не условились, как поступать. Друг просто сказал, что поедет к ней, может, задержится, а, может, сразу вернется. Я же должен был либо ждать его, либо сесть на автобус и доехать до ближайшего населенного пункта и ждать там, где будет связь. Я уже представлял, как он выезжает обратно на дорогу, не встречает там меня, и, думая, что я сел на автобус, едет до ближайшего пункта, до которого, между прочим, километров двадцать. Блядь! Я ринулся на остановку. Там никого не было. Телефон не ловит. Мне ничего не оставалось, как понадеяться на удачу и просто ждать. Скоро будет темнеть. Проезжих автомобилей было мало. В метрах ста я заметил человека с рюкзаком-мешком, сидящим на обочине. Он косился на меня. Наверное, сбежавший зэк. К нему лучше затылком не поворачиваться. Уже прошло минут сорок. Из леса никто не выезжал, автобуса не было. Человек вдруг поднялся, схватил рюкзак и направился в мою сторону.

Удар, и картинка доезжает следом за головой, расплывчатая и мутная с пленочным завалившимся лесом и северным небом в зерне, следующий удар – сомкнутые глаза и скрип головы уже в другую сторону и треск о стенку старой когда-то синего цвета остановки. Ломанные ритмы музыки доносятся эхом из земной мантии, вибрации бухающей бочки подбрасывают мое невольно танцующее тело, замирающее в воздухе и падающее плашмя обратно на землю – крышу карельского клуба, в котором гудит дикий северный рэйв. Я понимаю, что это какой-то новый никому не известный ремикс на Enjoy a Silence, я жду, когда ломанные нервные барабаны, точно быстрее 160bpm, замолчат, и я наслажусь, наконец, тишиной леса, его бесконечностью. Вдруг мое покореженное тело проваливается, и я оказываюсь в родной синей Джетте друга. Я смотрю на него. Он молчит и сверлит бесконечность. Слезы катятся по его лицу. Стелится густой туман, но плотнее него великая окружающая нас тишина. И имя ей – Одиночество. Я понимаю его, он просто хочет жить, просто цепляется за жизнь своими слабыми руками, всем, чем может только ухватиться, чтобы не оторваться и не улететь в холодную леденящую пустоту. А жизнь для него – любовь. Его любовь, какая есть. Я понимаю его. Где, как не в Карелии можно по-настоящему это понять?

– Там печеная в костре картошка на заднем сидении.

– Вы хорошо провели время, похоже.

– Мы запускали с ней катер в озере. Она очень красива в купальнике. Никелированные брызги воды вдруг вспыхивали огнем в глубине ее малахитовых глаз.

13 Великий Новгород и Псков

Великий Новгород просто поразил нас, но надо было следовать дальше. Его набережная, в будущем, может, в недалеком, обязательно превратится в какую-нибудь отутюженную современную локацию, но сейчас она имеет свой неповторимый шарм со своим старым зернистым асфальтом, бетонными советскими покренившимися бордюрами у кромки воды и старыми газонами с побеленными поребриками. Зато всё ухожено и чисто, и, вообще, мне эти пейзажи показались очень знакомыми, я видел их где-то на картинках. Потом я вспомнил, что обмелевший Волхов здесь точь-в-точь Арно во Флоренции. Мы сделали прощальный обход и сели в авто. Вспоминался вчерашний вполне идеальный день, с дорогой до Великого Новгорода, шашлыком почти напротив его Кремля рядом с какой-то гостиницей и ментовским домом – но все было чинно. И рассуждения о смерти у стен Юрьевого монастыря, в котором мы оказались совершенно случайно, катаясь на велах и увидев вдалеке отражающий вечернее солнце золотой купол. Там застыло время, и смерти как будто не существовало вовсе, и можно было говорить о ней совершенно свободно, без страха, без брезгливости, не пытаясь подобрать нужные слова, сглаживая неприятные углы, говорить о ней как о прекрасном чуде. Тишина и пение птиц, и вековые, почти тысячелетние камни.

– Мне кажется, я уже все сделал в этой жизни, я все сделал в этой жизни, я остаюсь здесь – подумал я. – здесь не ищут смысла.

Потом мы возвращались в город и видели заброшенную церковь 12го века с погостом. Смерти нет.

Подъехав к гостинице в Пскове, которую забронировали еще из Новгорода, мы поняли, что это совсем не наш вариант. Какой-то мотель для дальнобоев. Мы отменили бронирование и стали искать место поприятнее.

– Вот оно!! Прямо на набережной на крепостной стене, недалеко от кремля.

Нас встретила дама с двумя детьми. У нее были кудри до плеч. Она была в облегающих серых джинсах, которые подчеркивали ее прекрасные бедра. Я почти влюбился в этот сок. Как бы заполучить такую даму на веки? Она отдала ключи и села в Инфинити. В пизду.

Чудес не бывает – сказал я другу. Мимолетный поцелуй пространства и времени пьянит, но свежее утро всегда расставит все на свои места; смирись, не потакай своему тщеславию, кому и что ты хочешь доказать? Только себе, потому что остальным – похуй! Будь счастлив просто так. Я разбушевался, трясущееся смятение растворило мои мысли, голова стремилась пустить трещины от давления образовавшейся в черепе жидкости, от черной ярости, настолько черной и поглощающей разум, что только безразличие было способно ее абсорбировать, холодное одиночество и исчезающая жизнь. Меня спас город, он опустел, как и все провинциальные города после десяти вечера. Если бы я писал книгу, то я живо изобразил, как, идя по пустынной улице вдоль чередующихся между собой тысячелетних храмов, пыльных бараков и ресторанов-шашлычных, мы встречали загулявших художников, как случайно зайдя в кафе «Крепость», расположенное на первом этаже панельной пятиэтажки, пил водку местный поэт вылитый Хемингуэй, рассказывая, что почти уверен, что его постоянно преследуют какие-то люди, что следят за ним, что, скорее всего, это его чертова жена, что из-за этого он почти не может больше писать, и прочитал бы что-то из раннего. Я обязательно изобразил бы, что мой друг в поисках любви завел меня в местный бордель, но я, понимая, что после наступит минута расплаты, ушел, зная точно, что выйду в темную ночь, и вымерший город спросит меня с укором, этого ли я хотел. Я шел и думал, нет – я тихо пел Оду старине, что сотни лет назад, чтобы выжить, надо было строить толстые стены из камня. Я представлял, как смотрю в бойницу и вижу приближающиеся издалека тысячи факелов, и как пылающие стрелы летят на тебя, и как тебя охватывает ужас. Но смерти нет этой ночью. Я почти уверен. Я не боюсь.

Trudge – And I`m Losing my Mind Again – врывались в ночную улицу мои JBLки, резонируя в густой листве, тысячелетних стенах и тревожных снах жителей невысоких панелек на крепостной стене.

Утром меня разбудил шум самолёта, как будто бы прямо над головой. Я даже немного сжался, воображая, что он пикирует, дымясь черным, и сейчас рухнет прямо на нас. А утро было прекрасным! Из окна виднелась часть кремля, стоящая в зеленом цветущем парке. На противоположном берегу реки Великая было вытянутое здание, какое-нибудь советское КБ, ночью думалось, что это тоже средневековая цитадель. Мне хотелось скорее встретиться с хозяйкой квартиры, чтобы отдать ей ключи. Хотелось её увидеть. Хотелось обнять ее, чтобы она меня тоже обняла, чтобы шепнула мне на ушко: не смей волноваться, не смей, просто продолжай, я всегда буду с тобой – слова, которые стоят жизни, если их произносят в скорбные утренние минуты. Если бы я был «нормальным», то рядом сейчас была бы она, а не храпящий друг на соседней койке. Нет, я не против друга рядом, но я уверен, что он подумает точно так же, когда проснется.

Вечером он созванивался со своей возлюбленной, она рассказывала, как училась в Пскове, рассказывала, что ей тут очень понравилось. Он улыбался, а в конце разговора вырвалось смущенное «пока, Моя Хорошая». В ответ было «пока». В оставшийся вечер мой друг был молчалив. Не думаю, что он был несчастлив в этот вечер, не думаю, что он хотел, чтобы вместо меня была бы она. А, может, и хотел. А я же гадал, почему мне так нравятся крепостные стены. А еще вспоминал родителей, которые по молодости любили гулять по ночам, оставляя меня одного дома, думая, что я уснул. Потом мы зашли в «Трактир 903». Сели на стекленной террасе и выпили по бокалу итальянского Кьянти, возможно, это было Крымское, так как мы так себе винные критики. А затем чего-то еще грузинского. И еще. Другу понравился аромат, и он сказал, что главное – послевкусие. Во всем. Я не стал спорить.

– За мутный взгляд!

Мне захотелось послушать какое-нибудь темное техно с утробной бочкой. Что-то типа Kasst. Чтобы она проникла в мою кровь и смешалась с выпитым вином, чтобы этот коктейль ударил еще сильнее. Смерти нет. Точнее не было вчера.

А сейчас пора домой. Трасса Е-95 ремонтировалась. Мы не раз пережидали встречный поток, так как работала одна полоса. Ехали как обычно быстро, и часто были первыми у красного светофора, наблюдая, как навстречу несутся грузовики и в последний момент сворачивают перед нами на свою полосу. Пару раз было прямо страшно.

Когда человек счастлив, он редко интересуется вопросами смысла жизни. Мы поняли, что слишком часто задаем друг другу подобные вопросы. Но я бы не стал говорить, что я так уж несчастлив, бывает и хуже, но мне плевать.

Мы шли по Грибоедова, в конце его. Я вспомнил, как давно был в одной из этих парадных. Мне показали четырех девушек, мамка, как и водится, тучная южная женщина, разозлилась, когда я ей сказал, что нет – ни одна из них. Я бы не сказал, что мне и вправду не понравилась ни одна из девушек, просто я понял, что не моё это – нет! Мамка поливала меня словесной грязью, большая часть которой мне даже была непонятной, а потом, когда я решил спасаться бегством и стал спускаться через одну ступеньку, ненавидя свои слишком короткие ноги и себя в целом, она сверху на лестнице облила меня чем-то из ведра. Надеюсь, это была просто вода, но я даже не помню. Мне было все равно тогда, я как не я дошел пару кварталов до машины, сел и поехал, первые полчаса не понимая, куда еду. Я впервые решил рассказать другу эту историю. Мне показалось, что он хотел посмеяться, но из чувства такта не сделал этого. Хотя я посмеялся бы вместе с ним. Погода была прекрасная, природа нас балует в последнее время. Уже темно, но пришел не ночной холод, а пока лишь легкая свежесть, приятная и убаюкивающая. Мы решили поставить жирную точку в нашем мини-отпуске и пошли искать винный магазин. Это был отпуск вина, разного, не всегда хорошего. Тут много КиБ – чего сопротивляться?! Взяли бутылку и поехали к другу. Там он достал обязательный его атрибут охуенного вечера – небольшую советскую металлическую елочку со свечками. Верх её крутился, движимый поднимающимся нагретым воздухом и гремел подвешенными листиками. Мы довольно быстро накидались. Были попытки поговорить о вечном, но они скатывались в размышления о всякой требухе. Но было и так душевно. Нас развезло, казалось, ни сколько от вина, сколько от дороги из Пскова. Я решил, что пора и честь знать и полез в телефон заказать такси. Поняв, что что-то дорого, я сказал – в жопу, доеду на веле. Друг не сильно меня отговаривал. – Да тут ехать 15 минут – с этими словами я натянул всё, что у меня было, так как внезапно питерская погода решила высказаться, и вышел на сильно посвежевший воздух. После теплой нагретой елочкой и вином квартиры на улице мне показалось холодно как в аду, в глубоком северном аду. Пятнадцать минут растянулись в час или два. Я не умею ездить без рук, поэтому одна постоянно мерзла, пока другая грелась в кармане. Вместо бодрости была какая-то грань между сознанием и сном. Я ехал почти с закрытыми глазами вдоль какого-то ржавого леса как в зоне отчуждения. Впереди было два гребанных моста с крутыми подъемами, сразу нареченных мной в венецианском стиле Ponte dei Sospiri – Мост вздохов. Я точно сдохну не доехав. Вот такая вот гребанная Венеция. Еще из-за ветра в мои уши как будто вколачивали гвозди всю дорогу. На самом деле, я не помню, как добрался. Помню уже утро. Я дома и совсем близко к ней, к дому, над которым пролетают самолеты.

14 Маяк

Я привез Ире из Пскова плитку Фазера с фундуком. Вручил ей, прикрыв словами благодарности, что помогла с отчетом. Между строк сочилась моя любовь, сокровенная и цельная как фундук. Только ей одной, специально чтобы никто больше не видел. Ира же не нашла ничего лучше, как вспороть обертку, раскрыть сверкающую нагую фольгу и выставить жертвоприношением на наш бухгалтерский алтарь, чтобы все распробовали мою какао-бобовую кровь, смеясь и жалуясь на хуевую питерскую погоду в это утро, рассказывая, как ветер вырвал зонт и как автобус облил водой из лужи. Потом зашел тот чувак из другого отдела, который, кажется, лапал мою Иру у туалета, и со словами – а что это у вас тут – отломил кусок моей к Ире любви своей мускулистой лапой. Глупое я создание. Ненавижу, всегда выходит так, как было тогда в детстве на Вербное воскресение. Я не заметил, что загулял со своими друзьями, но ведь не было поздно. Я с какой-то детской нежностью нарвал вербы маме и отправился домой. Открыв дверь, я наткнулся на желчный светящийся в темноте прихожей силуэт матери, которая принялась на меня истошно кричать. Я тогда не понял, заметила ли она, что я держу вербу, сорванную специально для нее. Это все, о чем я тогда думал. Заметила ли?!! Главное, чтобы не заметила. Обосранный и облитый гневом, спрятав эту вербу за свои маленькие ножки, я попятился назад вниз, чтобы избавиться от букета, попятился, не оборачиваясь, утыкаясь взглядом в желчный силуэт, чтобы зверь не накинулся и не разорвал нелепые обнаженные чувства, спрятанные за худыми детскими ножками.

Ничто не могло меня успокоить. Я отпросился с работы, сел в маршрутку и отрубился там. На следующий день я послал всех к черту и взял больничный. Было солнце, а потом легкий летний вечер. Я бесцельно катался на скейте и, останавливаясь на скамеечках, уже мог мечтать, любоваться небом. Заходил в тиндер, но больше по привычке. Мне было в целом хорошо, и этот вечер принес мне подарок, непрошенный, беззаботный, как лето. Это были совпавшие пары и недолгие, но результативные переписки. Я договорился на завтра о встрече и поехал домой, ощущая, как фонарные столбы вечернего города, изгибаясь в наплывавших сумерках, превращались в южные высокие пальмы.

Мы гуляли в Зеленогорске. Был вечер следующего дня.