Санаторий для босса. Исцели моё сердце

Люба держит от меня дистанцию, однако не убегает, и уже одно это вселяет в меня оптимизм. Сегодняшний день определённо принёс прогресс, и я чувствую себя победителем даже на этом самом маленьком и хрупком участке фронта.

Сложная она.

Но чем сложней механизм женщины, тем интересней его взламывать. А уж дефицита средств для взлома я не испытываю, в моём волшебном рукаве их много припрятано, на все случаи жизни.

Разноцветные огни отражаются на лице Любаши, подсвечивают её гордый профиль.

Я пытаюсь мысленно вырезать её из этой истории и вставить во что-то более привычное для меня. Ночной клуб, предположим…

Любой ночной клуб – это шведский стол. Девяносто процентов людей приходит туда не для того, чтобы покачаться под музыку. Мужики ищут дам, которых можно снять на ночь. Дамы ищут мужиков, готовых их снять.

Взаимовыгода сплошная.

Однако Любаша в эту картинку вписываться не хочет. При всём желании я не могу представить, что она, вот эта самая Снежная, со своим гордо вздёрнутым греческим носиком, приходит куда-то в поисках мужика.

Кажется, она лучше под колёса КАМАЗа бросится.

– Что? – Любаша чуть закатывает глаза, глядя на меня привычным «какой же вы идиот, Алексей» взглядом.

Ничего, к этим её безмолвным выпадам я уже адаптировался.

– И всё-таки, Любовь Андреевна, как вас сюда занесло?

– Ветром, – язвит.

– Чувство юмора у вас отменное, это я уже понял. А если серьёзно? Где вы учились?

Люба чуть пожимает плечами, проводит кончиками пальцев по грубой коре бревна.

– В Красноярском медицинском. Поступала на педиатра, но доучиться не вышло, так и осталась медсестрой.

– Почему не доучились?

Спрашиваю небрежно, делая вид, что мне не особенно-то интересны эти страницы её биографии. Потому что чувствую – ступаю сейчас по тонкому льду, и чуть сильней надавлю – рухну в ледяную воду.

Люба молчит несколько секунд, глядя в сторону, и я вижу, как меняется её лицо, как заостряются черты, становясь чуть строже.

– Мама тогда заболела, – говорит она тихо, будто через силу. – Потом отец умер. Маму это подкосило ещё больше, мне пришлось вернуться, бросить учёбу. С мамой осталась. Очень пригодились мои навыки медсестры… Правда, ненадолго. Мама вскоре тоже умерла. А я так и не вернулась доучиваться. Зато диплом медсестры уже был на руках. Я сначала пошла в Курганскую больницу, но там не смогла долго проработать. Всё в этом городе о маме и об отце напоминало. Потом увидела вакансию здесь, в санатории Шадринском. Приехала на сезон, а потом осталась.

Говорит без пафоса, даже без горечи. Просто. Почти обыденно, словно рассказывает о том, что съела на завтрак.

Но в глазах Любаши столько скорби, что внутри меня всё скручивается в тугой узел.

Потерять тех, кто был тебе, вероятно, дороже всех на свете.

И в свете новой информации колкости Любаши обретают новый сакральный смысл: это лишь броня. Броня, под которой она прячет свои настоящие чувства.

– Я искренне соболезную, Любовь Андреевна.

Она улыбается, словно извиняясь за то, что испортила легкую атмосферу вечера своим коротким, но тяжёлым рассказом.

Пальчики, нервно карябающие кору, ускоряются.

Накрываю их ладонью и Люба, вскинув на меня затравленный взгляд из-под пушистых ресниц, моментально отодвигается ещё на десяток сантиметров.

– Ну, а… А у вас? – Рассеянно убирает прядь волос за ухо, отпивает какао. – Надеюсь, у вас все живы?

– Да, все живы. Мама, отец… Я настоящий счастливчик. Правда.

– Общаетесь с родителями?

– А как же иначе?

– Сейчас какая-то новая мода пошла, – фыркает с пренебрежением Любаша. – Люди предпочитают держаться подальше от корней. Уезжают на другой конец страны от родителей, бабушкам не звонят…

– О, нет, – улыбаюсь. – С моими «корнями» такое не прокатит! От моей мамы и её стряпни никуда не деться. А отец… С отцом у меня особые отношения. Знаете, как он с мамой познакомился? Он в Египет поехал отдыхать с друзьями, и на обзорной экскурсии увидел маму. Она ему понравилась очень, поэтому, когда их пересадили на катер и повезли показывать местных акул, он «случайно» столкнул её в воду, а потом «героически» спас.

– М-да, Алексей. Гены – страшная штука.

– О чём вы?

– Вы с отцом используете одни методы.

– Бросьте, Любовь Андреевна, я ведь вас в воду не толкал, – едва заметно двигаюсь по бревну к ней ближе. – Если вас утешит, акулы те были китовые, не опасные для человека. Они планктоном питаются.

– А вашу маму это утешило? – Прищуривается.

– Ну… Если я сижу перед вами, значит, она смогла с этим смириться.

– Весёлая у вас семейка.

– Ещё бы! Отец в детстве меня на рыбалку брал. Мы уезжали далеко за город, садились в лодку и плыли, плыли… Однажды на одной из таких рыбалок я увидел нефтяной бур. Он так страшно гудел, и мне всё интересно было, что там за машина такая железная, огромная. Впечатлился. Думал сначала, что вырасту и сам буду землю бурить и нефть добывать, а потом вырос и понял, что гораздо выгоднее её транспортировать.

Любаша дёргается, словно от пощёчины.

Пальцы на стаканчике конвульсивно сжимаются.

– Вы… Вы занимаетесь нефтью?

– Да, а что? Это хорошо или плохо? Женщин, знаете ли, обычно это впечатляет.

– Впечатляет… – медленно.

И тут же натягивает на лицо не самую правдоподобную улыбку.

Меня не покидает ощущение, что я сказал что-то лишнее.

Что?

Про нефть? Про рыбалку? А может, просто не стоило хвастать семьёй, учитывая Любашин бэкграунд?

Небо, дай мне знак! Я уже заколебался тыкаться в темноте, как слепой котёнок.

Эта Любовь Андреевна – как лабиринт древней пирамиды.

Оба синхронно вздыхаем и задираем головы к небу.

Над нами темнеет ночь, полная ярких звёзд, каких никогда не увидишь в Москве. Тихо поют ночные птицы, стрекочут сверчки, запах хвои смешивается с лёгким ароматом Любашиного парфюма.

Мне хочется просто замереть, оставить этот момент в памяти таким, какой он есть сейчас: хрупким, настоящим и абсолютно прекрасным в своей простоте.

Но Люба резко оживляется и кивает в сторону танцплощадки.

– Посмотрите-ка, а ваш Ромео духом воспрял.

Пытаюсь проследить за направлением её взгляда.

Степаныч, расправив плечи и дёрнув как следует полы пёстрой рубахи, идёт к Миледи.

– Не Ромео, а д'Артаньян. Итак, Любовь Андреевна, приготовьтесь. Сейчас мы с вами станем свидетелями исторического момента.

По площадке разносится медленная музыка.

Степаныч нерешительно, но настойчиво приглашает свою даму сердца на танец. Миледи косится на него с нескрываемым подозрением, однако соглашается и вкладывает свою изящную ладонь в его.

Лезу в барсетку.

– Любовь Андреевна, вы только не сердитесь, но мне сейчас нужно будет провернуть небольшую диверсию.

– Я против! – Тут же вскакивает и подбоченивается.

– Вы же даже не знаете, что я собрался делать!

– Алексей, что бы вы там ни задумали, говорю вам – нет.

– Почему?!

– Потому что ничего хорошего вы придумать не в состоянии! Только пакостите!

Достаю фейерверк.

Люба хватается за голову.

– Вы с ума сошли?!

– Будет красиво, эффектно! Вам понравится, – убеждаю её, доставая зажигалку.

– Не смейте, Алексей, не смейте! – Бросается ко мне, пытаясь отобрать пиротехнику.

Мы нелепо боремся.

Чиркаю зажигалкой, удерживая её вместе с фейерверком над головой. Любаша, явно уступающая мне в росте и силе, повисает всем весом на моём плече, вынуждая опустить руки вниз.

– Любовь Андреевна, да что же вы такая противная!

– Ах, это я противная?! – Наступает каблучком мне на носок. – Я сейчас вам покажу противную!

Коленом заряжает по стратегически важному объекту – прямиком в хрустальные Фаберже.

В башке звон.

Из глаз искры.

Однако я намерен довести начатое до конца.

Превозмогая боль снова чиркаю зажигалкой. Любаша, бросаясь грудью на амбразуру, снова дёргает мою руку вниз и направляет петарду в сторону танцпола.

Я даже сообразить не успеваю, как вспыхивает яркая вспышка – синяя, фиолетовая, розовая, ослепительная – и с громким свистом ракета уносится прямо в тент.

Пламя охватывает ткань мгновенно, ярко и стремительно, словно оно только и ждало возможности вырваться на свободу. Танцующие пенсионеры в панике разбегаются в стороны.

– Теперь меня точно уволят… – шепчет Люба, широко раскрытыми глазами наблюдая за тем, как пламя жадно пожирает временной портал в восьмидесятые.

Глава 22

Люба.

Ну и вечер…

Дискотека с огоньком закончилась буквально огнём.

Хорошо хоть, что погода сегодня безветренная, и не разошлось пламя дальше того тента, который эффектно полыхнул и заставил разбежаться всех наших зауральских диско-фанатов.

Иду по тропинке. Влажное платье неприятно липнет к телу, словно вторая кожа. В туфлях чавкает вода.

Рядом со мной плетётся Алексей – понурый, насупившийся, как побитый пёс. Тоже весь мокрый, рубашка прилипла к спине, волосы сбились в смешные вихры.

Надо отдать ему должное: он первым бросился тушить огонь.

Скоординировал толпу, отправил стариков подальше, а сам метнулся в главный корпус и вытащил пожарный шланг через окно.

Говорят, человека лучше всего узнавать по тому, как он ведёт себя в критической ситуации. Ну что же, в критических ситуациях Алексей оказался до раздражения хорош.

Смотрю на него украдкой, и сама не понимаю, как меня одновременно может бесить и так притягивать этот самоуверенный городской хулиган.

Но даже ругаться на него не хочется сейчас

Идём молча, только наши шаги – монотонные удары по вечерней тишине.

Воздух по-прежнему пахнет дымом и мокрой хвоей.

У входа в мой корпус останавливаемся.

Молчание висит между нами – электрическое, чуть натянутое.

Алексей рассеянно растирает шею, словно надеется стереть с себя остатки неловкости. Поднимает на меня тёмные глаза.

– Любовь Андреевна, вы…простите меня…пожалуйста, – смотрит с той самой невинностью, которой обладают только безнадёжно виноватые мужчины.

Взгляды наши в полумраке пересекаются.

Во мне борется привычная строгость и что-то совсем другое, более глубокое и уязвимое.

Не стоит играть в эту игру, Люба. В ней всё заранее проиграно.

– Алексей, я уже ничему не удивляюсь рядом с вами. С вами вообще всё наперекосяк.

Он виновато хмыкает.

– Да, есть такое. Вот такой я человек.

– Какой?

– Проблемный.

– Не то слово, – вздыхаю, стараясь скрыть улыбку. – Ладно, идите уже, не мёрзните. Заболеете, потом мне лечить вас, уколы ставить.

Делаю шаг в сторону двери.

Алексей ловит меня за руку – осторожно, но уверенно, тёплая ладонь обхватывает мои пальцы, переплетаясь с ними.

Разворачиваюсь к нему, снова ловлю этот уязвимый, почти мальчишеский озорной взгляд.

– Любовь Андреевна, я вас не хочу отпускать.

Слова тихие, сказанные на выдохе, прокатываются по позвоночнику тёплой волной. Внутри мгновенно всё сжимается, поднимаясь в горло.

Нет, нет, Люба, только не это…

Молчу.

Потому что ответ застрял где-то между ребер.

– Ну, что скажете?

А что мне сказать?

Я, кажется, всякую способность говорить утратила.

– Уже поздно, Алексей. – Выдавливаю с трудом. – Идите, правда. Вы весь мокрый, заболеете.

– Мокрый? – усмехается. – Так это вообще не проблема.

Алексей, с вызовом глядя мне прямо в глаза, расстёгивает пару верхних пуговиц, стягивает рубашку через голову и бросает её к нашим ногам.

И стоит передо мной теперь, с обнажённым торсом, от которого исходят тепло и этот дразнящий мужской запах.

Господи, ну почему он так хорош?

Сердце ускоряет бег, дышать становится сложнее.

Взгляд мой, беззастенчиво-любопытный, шарит по мужскому телу, оглаживает тугие мышцы плеч и крепкого торса.

– Ну? – Подмигивает. – Так лучше?

Позер!

– Так хуже, – сглатываю.

– И чем же плох мой облик теперь?

– Вы слишком обнажены.

– А на вас слишком много брони, Любовь Андреевна. Есть ли какой-то ключик от неё?

Медленно качаю головой.

– Если бы я знала.

– Я могу подобрать.

– Не стоит. Лучше оставить всё как есть.

Ветер холодными иголками пронизывает кожу, забираясь под влажное платье. Мокрые волосы липнут к шее, капли воды, стекая по спине, отчаянно напоминают мне, каким эпичным финалом закончилась сегодняшняя дискотека.

Но мне не холодно вовсе.

Мне душно, жарко, и отчаянно хочется обмахнуться ладонями, чтобы немного сбить градус напряжения в теле.

– Любовь Андреевна, серьёзно, если вы не хотите меня подпускать к себе как мужчину… Боитесь или есть ещё какая-то причина, о которой я не догадываюсь, разрешите мне хотя бы дружить с вами. Просто дружить.

Дружить?

С ним?

Отличная шутка.

Я бы и рада, быть может, но кто мы такие, чтобы бороться с законами физики?

С таким притяжением не дружат…

– Алексей, а вы уверены, что умеете дружить с женщинами?

– Нет, – качает головой и широко улыбается, обнажая ровный ряд зубов. – Честно – нет. Никогда не умел и даже не пытался. Я вообще всегда считал, что дружить с женщиной – это оскорбление мужского достоинства. Однако, Любовь Андреевна, если это единственный вариант мне находиться в вашем обществе, то я согласен. Придётся, правда, немного притеснить своих внутренних демонов, но думаю, что это даже пойдёт им на пользу.

– Не очень-то я доверяю вашим внутренним демонам и тому, что они согласятся быть притеснёнными.

– А это уже не ваши проблемы. С ними я как-нибудь сам разберусь. – Склоняет голову к плечу. – Так что, вы согласны?

И пялится так, что мне становится не по себе – словно подо мной внезапно разверзлась бездна, и я только делаю вид, что твёрдо стою на ногах. На самом же деле проваливаюсь куда-то в пропасть.

Вдыхаю и киваю.

– Хорошо. Я согласна с вами… просто дружить.

– И я ловлю вас на слове, – поднимает указательный палец. – Теперь не вздумайте выкручиваться и говорить, что обещали перемирие лишь на сутки.

– Я не…

Алексей закончить не позволяет – резко подаётся вперёд, касается губами моей щеки.

Быстро. Смущённо. Совсем по-мальчишески и даже немного неловко.

Поцелуй горит на коже.

Сердце сбивается с ритма, и я едва успеваю сообразить, что нужно дышать.

– Алексей, что…

– Это по-дружески, Любовь Андреевна, честное пионерское, – шепчет с усмешкой, подхватывает рубашку, и, перекинув её небрежно через плечо, уходит, насвистывая себе под нос.

Заторможенно прикладываю пальцы к щеке.

Долго не двигаюсь, растворяясь в какой-то ватной неге.

Господи, какая же ты дура, Люба! Какая же ты идиотка!

Вваливаюсь в свою комнату, быстро раздеваюсь и ныряю под одеяло. От волос моих ещё пахнет дымом, а на щеке – горячий след его губ.

Да что ж это такое! Ты же взрослая, умная, серьёзная женщина. Ты же знаешь, чем всё это кончится. Ты же видела таких ловкачей!

Они – как магнит.

Подцепят, покрутят, выбросят…

Или не выбросят?

Вот только этого не хватало – верить в чудеса в тридцать с хвостиком, да ещё и после того, как жизнь твоя ни разу не была похожа на сказку.

Всё ещё веришь, что он дружить намерен?

Нет. Я ведь не идиотка, но…

Но внутри уже вибрирует что-то тонкое и жаждущее. Не дружбы – нет, чего-то гораздо более страшного и настоящего.

Но это не время для признаний.

Засыпаю с ощущением тепла на щеке, а утром просыпаюсь от запаха свежего кофе.

Кажется, я начинаю привыкать…

За окном солнце, тёплый ветер, а подоконник снова занят: на нём стоит знакомый стаканчик из кофейни, аккуратный букетик, только без жарков, намекающий на то, что Алексей прислушался к моим ворчаниям.

И короткая записка:

«Жду вас сегодня вечером на дружеском ужине.

Ваш Кай».

Глава 23

Алексей.

Следующим утром шествуем со Степанычем за серьёзной медсестрой по узкому коридору, выстеленному от пола до потолка кафельной плиткой оттенка уныния.

Запахи здесь стоят ну просто волшебные!

Чарующая смесь болотного ила, сероводорода и гниющего мамонта, которого забыли вытащить при раскопках, и теперь он разлагается где-то в чугунных недрах старой сантехники.

– Грязевые ванны – это уникальная процедура, которая снимает усталость, лечит суставы, обновляет кожу и восстанавливает силы! – Гордо заявила сегодня терапевт, раздавая нам назначения.

Она забыла упомянуть, что эти самые ванные ещё и уничтожают остатки достоинства.

Оказалось, санаторное лечение – это не только минеральную водичку попивать да бабушкам глазки строить. В этом пыточном царстве есть процедуры и пожёстче.

Если бы Данте знал, какие круги ада приготовлены бедным отдыхающим в провинциальном санатории «Звезда Зауралья», он явно расширил бы список мучений.

Медсестра открывает дверь, пропускает нас со Степанычем вперёд и встаёт, преграждая путь к отступлению, чтобы не сбежали.

Видать, были прецеденты.

Посреди комнаты стоят две огромные, покосившиеся от времени ванны. Внутри плескается что-то коричнево-чёрное, густое и мутное.

– Проходим, товарищи, раздеваемся и ложимся, – сурово приказывает медсестра.

– Эх, Лёшка, – морщится Степаныч, – на что только не пойдёшь ради здоровья. И почему у них всё полезное всегда такое гадкое на вид и запах?

– Это чтобы жизнь мёдом не казалась. Иначе не поверишь в целебность процедуры.

Синхронно со Степанычем вздыхаем и сбрасываем халаты. Шагаем неуверенно, словно на плаху идём.

– Ну, Алексей, понеслась! – подбадривает Степаныч и первым опускается в зловещую жижу.

Я жду пару секунд, внимательно вглядываясь в этого отчаянного смельчака.

Ну, мало ли, вдруг растворяться начнёт?

Но нет, Степаныч кряхтит, пыхтит, кривит лицо, однако выглядит вполне живым.

Следую его примеру и погружаюсь в целебную грязь.

Господи. Если рай существует, то это его идеальный антипод.

Мурашки разбегаются по всему телу.

Ощущения так себе: будто лежишь в гигантской банке несвежей сгущёнки, в которую случайно уронили пару десятков тухлых яиц. Да ещё и какими-то комками всё. Надеюсь, это не остатки предыдущих пациентов.

– Наслаждайтесь спа-процедурами, – бросает медсестра и выходит, прикрыв за собой дверь.

Я, человек, привыкший к спа-центрам с видом на море, к аромамаслам с биркой «лимитированная серия», сделанным из молока самки единорога, понимаю, что вся эта архаика ничего общего со спа-процедурами не имеет.

А вот с пытками времён средневековья – очень даже.

Поворачиваюсь к Степанычу.

Глаза его полузакрыты, лицо скорбное, перекошенное слегка, как у русского интеллигента на вечере философской поэзии.

Я морщусь, стараюсь не вдыхать слишком глубоко, иначе мозг наполняется теми самыми газами, которые этой жижей и выделяются.

– Ну что, Степаныч, кайфуешь?

– Ох, Лёшка… – он с чувством закатывает глаза к потолку. – Вся жысь моя сплошной кайф.

– Ты сегодня какой-то особенно печальный, дед. Ванны эти не радуют, понимаю, но ты с утра ходишь как в воду опущенный.

Степаныч тоскливо пожимает плечами.

– Лёшка, что ж у нас с тобой всё что ни делается, всё к худшему?

– Э нет, неправильно говоришь, – возражаю, пытаясь устроиться поудобнее в жиже. – Всё, что не делается, всё к лучшему. Просто мы пока не понимаем, к чему именно нас ведёт судьба.

– К чему? Вижу я, к чему. К психиатрическому диспансеру нас с тобой ведёт. С твоими идеями ещё пару дней, и прямиком туда попадём. Мы же для общества опасны.

– Это не мы для общества опасны, а оно для нас. Убивает весь энтузиазм и жажду жизни своей серостью. А мы, считай, два филантропа, жертвующих собственным спокойствием во имя человеческих улыбок. Мы, так сказать, добро причиняем. Снимаем паутину с местных тухлых будней. Санаторий такой движухи давно не видел.

– Движуха, – усмехается грустно. – Миледи моя после вчерашнего снова смотрит на меня, как на дурака. Всё насмарку.

– Да брось, Степаныч. Она на всех так смотрит. У неё просто разрез глаз такой!

Дед снова вздыхает и поворачивает голову ко мне.

– Ну а ты? Как твоя Снежная Королева поживает? Тоже скептически смотрит?

От одной только мысли о Любаше внутри разливается странное тепло.

Фыркаю.

– Да нормально всё. Мы теперь «дружим».

– Дружите? – Степаныч саркастически приподнимает бровь. – Прямо вот дружите?

– Ну что ты начинаешь? Конечно, дружить с женщиной я не намерен!

– Ой, Лёшка! – Появляется из-за края чугунной ванны кулак, запачканный грязью. – Смотри мне!

– Чего?

– Голову-то девке заморочишь, а потом уедешь.

– Но ведь мы же с тобой поспорили, что…

– Нет уж! – Перебивает резко. – Я с тобой не спорил. Это ты сам себе этот спор дурацкий навязал!

– Да и плевать, – расслабленно откидываюсь на край ванны, прикрываю глаза. – Я всё равно выиграю. Какая разница.

Действительно, какая разница?

Но несмотря на то, что спортивный интерес во мне действительно очень силён в силу моей неспокойной бунтующей против тривиальностей натуры, внутри себя я чую интерес и иного рода.

Люба действительно отличается от женщин, с которыми я привык встречаться.

Нет, не только тем, что строит из себя недоступную и холодную леди. И таких женщин я тоже встречал.

Однако есть в Любе какая-то удивительная глубина.

Женщины, с которыми я привык общаться, как правило, поверхностны. И хочется поизучать, копнуть глубже, да копать-то там некуда. Там лишь припорошено песочком сверху для вида, а глубины никакой.

Читаешь их как глянцевый журнал. Открываешь, а там уже всё расписано: лайфхаки, мотивация, список покупок и инструкция к применению.

А Люба…

В ней будто под толстым слоем снега зарыт настоящий клад. Даже прикасаться страшновато. Копаешь и не знаешь, дойдёшь ли до золота, или всё это просто мираж в вечной мерзлоте.

Чем больше копаю, тем больше понимаю, что так глубоко я ещё не погружался ни в кого.

И это, признаться, чертовски затягивает.

– Ладно, дед, расслабься, – перевожу разговор на менее скользкую тему. – Я всё для сегодняшнего вечера уже подготовил.

Степаныч встревоженно таращит глаза.

– Что ещё ты там задумал? Мне уже страшно.

– Тебе просто нужно будет из комнаты на пару часиков исчезнуть.

– А это ещё зачем?

– Я пригласил Любовь Андреевну на дружеский ужин. Хочу создать уютную атмосферу, и твоё присутствие слегка её нарушит.

– Вот так новости! А мне где прикажешь слоняться всё это время? В коридоре с газеткой?

– А ты, отважный д’Артаньян, пригласишь на романтический ужин Миледи. Я заказал доставку из ресторана, кейтеринг накроет столик прямо в сосновом бору. Свечи, романтика, горячая еда и вот это всё. А мы с Любашей пока в нашей комнате уединимся.

– Уединятся они! Ты руки-то свои не распускай, Алексей!

– Ну ты и скажешь, дед, – делаю вид, что оскорблён. – Я к ней и пальцем не притронусь.

И нет, реально даже в планах не было.

Потому что Любовь Андреевна при малейшем намёке на покушение на её границы свернёт меня в бараний рог, порубит на мелкие кусочки, расфасует по пакетам и унесёт Зоюшке, чтобы та меня, словно тесто, вымесила и нового Алексея Попова вылепила.

Степаныч молчит, явно обдумывая предстоящий вечер. Его лицо, покрытое постепенно подсыхающей грязью, кажется угрюмо-растерянным.

И я тоже чувствую внутри странное волнение.

Будто к первому в жизни свиданию готовлюсь.

Пялюсь в потолок.

Любаша – это ведь настоящий ураган.

То сносит меня ветром, то хлещет льдом, а иногда, словно по ошибке, обдаёт теплом.

Зажав нос, погружаюсь в грязь глубже.

Если эти целебные ванны лечат всё, может, и моё беспокойное сердце исцелят?

Глава 24

Люба.

Сегодня явно не мой день.

Он не мой с самого утра, но к вечеру окончательно переходит в категорию стихийных бедствий.

Я мечусь по комнате, стараясь успеть всё сразу.

Говорят, у женщины два состояния: «Я всё контролирую» и «Господи, да гори всё синим пламенем».

Похоже, моё второе состояние просыпается сразу, как только речь заходит об ужине с Алексеем Поповым.

Нервно поглядываю на часы, быстро перебирая горячим утюгом по шифоновой блузке. Это единственная приличная вещь, оставшаяся в моём скромном гардеробе.

Блузка нежная, воздушная, с аккуратным кружевным воротничком – купила её год назад и берегла на особый случай.

Сегодня, кажется, как раз тот самый случай.

В идеале я должна выглядеть ровно на нулевое усилие – будто и так всегда хожу в облаках кружева.

В реальности часы напоминают: у тебя двадцать минут, Подольская, чтобы из медсестры превратиться в женщину, вызывающую лёгкое головокружение.