Санаторий для босса. Исцели моё сердце

– Магнитные бури, наверное.

– Или звёзды как-то не так встали, – философствует Лена, отбрасывая очередную карточку в сторону. – О, новенький наш массаж взял?

– Кто?

– Да Алексей.

Удобно устроившаяся в моём сонном мозгу картинка Алексея вспыхивает ярче. Тело реагирует мгновенно: в животе словно раскручивается какая-то странная спираль.

– А, этот… – равнодушно пожимаю плечами. – Да, возжелал массажа.

Лена разглядывает назначение.

– Ого! Ещё и на каждый день записался. Отчаянный… Не завидую.

– Ничего, ему полезно. Может, Зоя Егоровна его так намнёт, что мозги наконец на место встанут.

Лена вздыхает.

Чувствую на себе её взгляд: тёплый, но тяжёлый.

– Любаш, ну вот чего ты на него так взъелась? Он ведь тебе ничего плохого не сделал. Что теперь, всех мужиков отменишь, потому что Торопов оказался чудаком на букву «м»?

Хочется ответить что-то острое, но сонная вата в голове не даёт подобрать колкости.

Выдыхаю.

– Никого я не отменяю. Мне вообще на этих мужчин всё равно. Они там, я тут. Краткосрочные романы меня не интересуют, а в любовь я больше не верю. И давай закроем эту тему, хотя бы на сегодня.

Лена тяжело вздыхает и откладывает карточку.

Собираю назначения, подравниваю ребром о стол.

– Отнесу на пост.

– Иди-иди. Эх, такой нос пропадает… – летит мне тихо в спину.

Выхожу из медкорпуса, шагаю по знакомой тропинке через сосновый бор. Пахнет здесь тёплой смолой, хвоей. Солнечные лучи, продираясь сквозь ветви, рисуют на тропинке кружева. Глубоко вдыхаю свежий воздух, успокаивая расшатанные нервы.

Хорошо…

– Любовь Андреевна! – Слышу знакомый уже голос.

Было хорошо…

Закатываю глаза и ускоряю шаг.

Нет, только не он…

– Любовь Андреевна, подождите!

Алексей догоняет, а затем и обгоняет меня. Разворачивается, шагает по тропинке спиной вперёд. В руках небольшой букетик полевых цветов: золотистые жарки, васильки, лютики, иван-чай.

Букетик нежный.

Намного нежней душных красных роз.

– Это вам, – протягивает.

– Заберите.

– Любовь Андреевна, да вы что! Я их час собирал. Клещей по кустам гонял, ноги исцарапал, репутацию столичного франта поставил под угрозу. А вы – «заберите».

– Жарки, между прочим, занесены в Красную книгу. Эко-терроризм налицо, – жёстко отбриваю.

Ох, Люба, откуда в тебе столько яда с утра?

Алексей хмурится, но почти мгновенно возвращает улыбку на лицо.

– Любовь Андреевна, я же от чистого сердца, а вы снова кусаетесь. Ну что я вам плохого сделал?

В груди откликается знакомое покалывание: смесь раздражения и чего-то опасно-приятного.

– Алексей, вас слишком много, – вздыхаю и снова зеваю.

– Не выспались? Сочувствую. У меня, между прочим, тоже не сложилось. Всю ночь мучил один сон: Снежная королева – ледяная такая, красивая – мучает бедного Кая. Каждую минуту то топит, то морозит.

– Рада за вашу богатую фантазию.

– Предлагаю всем, кого обидел сегодня Морфей, выпить кофе!

– Нет.

– Почему?

– Откровенно говоря, кофе здесь отвратительный.

– А какой вам нравится?

– В городе продают вкусный, с сиропом.

Зажмуриваюсь, вспоминая вкус настоящего хорошего кофе.

А по нёбу словно растекается пряная горчинка.

Ммм…

– Так чего же мы ждём, Любовь Андреевна? Давайте выберемся в город.

– Это вы отдыхаете, Алексей. А я работаю. – Делают шаг в сторону, но он синхронно смещается, не даёт обойти.

– Ладно, отложим гастрономический тур. Мне сказали, тут неподалёку озеро есть. Пойдёмте купаться?

– Я с вами? На озеро купаться? Вы меня за кого принимаете?

– А вы за кого принимаете меня, если самое плохое уже подумали? Я вас просто освежиться зову, а вы… Обидно, Любовь Андреевна, вы буквально крылья мне подрезаете. Не боитесь, что я упаду и в лепёшку расшибусь?

– Такие, как вы, не падают.

В следующую же секунду Алексей неловко цепляет пяткой кривой корень сосны, торчащий из земли и, потеряв равновесие, валится на спину. Букет взмывает вверх пёстрым салютом и осыпается на его грудь и лицо.

– Алексей! – Вскрикиваю от неожиданности.

Лежит.

Не шевелится.

– Эй! – Присаживаюсь рядом. Ловлю пальцами пульс на мощной шее.

Пульс есть.

Оттягиваю веко, проверяю реакцию зрачков.

– Алексей… – Касаюсь ладонью прохладной щеки.

Не открывая глаз, ползучий гад расплывается в довольной улыбке.

– Сработало? Хоть чуть-чуть волнуетесь? Любовь Андреевна, неужели мне нужно рисковать жизнью, чтобы вы на меня внимание обратили?

– Не так уж вы и рисковали, – раздражённо фыркаю.

А раздражаюсь больше на собственное сердечко, так глупо забившееся при виде неподвижно лежащего Алексея.

– Голова кружится, тошнит?

– Кружится. Страшно кружится, когда вы так близко. Мир вращается опасно быстро.

– Ну и отлично. Лежите, привыкайте, – резко встаю, шагаю вперёд.

Через несколько секунд Алексей снова догоняет меня и опять протягивает чуть поредевший букет.

– Ну хоть цветы заберите, Любовь Андреевна.

– Нет.

– Что мне с ними делать теперь?

– Гербарий.

Гад тащится рядом. Молчит, будто обдумывает новый манёвр.

Перед корпусом опережает меня, открывает стеклянную дверь.

– Прошу, – отвешивает шутливый поклон.

Молча прохожу мимо.

– Любовь Андреевна, ну может просто прогуляемся?

Захожу в кабинет.

– Экскурсия окончена. Алексей, у вас процедуры по расписанию. Прошу не опаздывать, иначе…

– Курс клизм пропишете? – Морщится.

– Именно, – захлопываю перед его носом дверь.

Стучится.

Не открываю.

– А кто ставить будет? – С идиотским восторгом в голосе. – В ваши нежные руки я хоть сейчас готов!

Настырный! Какой же настырный и упёртый.

Вскоре слышу удаляющиеся шаги.

Господи…

Сердце стучит так, будто всю дорогу бежала.

Опускаюсь на стул, смотрю на свои руки – подрагивают.

Смешно.

Люб, с тобой чего? Поддалась на очарование павлина?

Почему? Что в нём привлекательного?

А привлекательное, нужно отметить, действительно имеется. Алексей харизматичный и обаятельный. За словом в карман не лезет. Скорей, по карманам оппонента напихает своих – так много у него острых, словно заранее заготовленных фраз.

Да и внешне, чего скрывать, Алексей очень даже.

Плечист, могуч, красив…

Чёрт, Люба, перестань!

А Люба, точнее самая иррациональная её часть, радостно последние мозги прокручивает через мясорубку, водрузив на мысленный постамент фотографию Алексея.

Это опасно. Жизнь уже доказывала, что чем ярче карусель, тем больнее падать с высоты.

Наваливается усталость. Снова и снова зеваю.

Ночь в кошмарах, утро в словесных дуэлях.

Может, Лена права: я стала слишком колючей. С другой стороны, колючки – лучшая броня, которую я знаю.

Занимаюсь делами.

Бумаги медленно усыпляют раздражение, возвращают привычный порядок мыслям. Почти на час я закапываюсь в документы, а отвлекаюсь лишь тогда, когда в окно тихо стучат.

Отодвигаю жалюзи.

Никого нет.

Зато на подоконнике, источая невероятно соблазнительные ароматы, стоит белый картонный стаканчик с аккуратной наклейкой кофейни из города. Рядом – букет, чуть подвядший уже, но упрямо яркий.

И записка, сложенная вдвое.

«Отомстите Морфею. Ваш Кай»

Через раздражение улыбаюсь. Забираю подношение, замираю с цветами в руках. Медовый аромат смешивается с горечью обжаренных зёрен.

Крепость брони проверяется ударом.

Остаётся лишь надеяться, что моей брони хватит, чтобы отразить каждый из них.

Глава 11

Алексей.

– Гадость редкостная… – Степаныч внимательно вглядывается в чёрные блестящие глаза змеи.

Она словно живая, ни за что не отличить от настоящей. Урвал последнюю в детском магазине, пока охотился в городе за кофе для Любаши. Хитрое чудо техники: нажимаю кнопку – хвост извивается, пасть раскрывается.

Похлопываю древнего кавалера по плечу.

– Дед, не трусь. Такого эффектного появления даже я себе не устраивал.

Снова жму кнопку – хвост змеи задорно виляет, пластмассовые чешуйки ловят солнечные лучи и переливаются. Степаныч ёжится и отшагивает в можжевельник.

– Ой, Лёшка, чую, не выгорит… А вдруг Миледи инфаркт схватит?

– Никаких инфарктов. План надёжный, как швейцарские часы! Мы подкарауливаем твою Миледи, я запускаю чудовище, она пугается, ты вылетаешь и геройски спасаешь мир. Оркестр, цветы, овации, признание дамы.

– А если что-нибудь пойдёт не так?

– Что может пойти не так? – Смеюсь и, чтоб показать надёжность «зверя», заставляю резиновую рептилию исполнить твист.

– Ну не знаю… – Степаныч недоверчиво качает головой.

– Слушай, просто расслабься и доверься профессионалу. Я в таких вещах знаю толк! Всё, по местам.

Отползаем в кусты.

Из главного корпуса потихоньку тянется народ, завершивший трапезу. Нерасторопные бабушки обмахиваются брошюрками, дедушки постукивают палочками.

Идут, гудят, как пчёлы.

Миледи появляется в дверях корпуса едва ли не позже всех: соломенная шляпка, кремовый льняной костюм. Шаг лёгкий, плавный.

Степаныч глухо и протяжно охает.

Мотор старенький, а вон как рычит! Правильно говорят: любви все возрасты покорны.

– Ну, д’Артаньян, седлай коня, – шепчу. – Скоро твой выход.

Дед вытирает ладонью внезапно образовавшуюся испарину с виска, поправляет ворот пёстрой рубахи и вздыхает так, будто идёт на абордаж.

Миледи сворачивает на нужную нам тропинку, прогулочным шагом приближается всё ближе. Дышит хвойным воздухом, поднимает глаза к небу.

– Можно уже? – Степаныч рывком дёргается вперёд.

– Стоять. Поближе подпустим, чтобы уже не улизнула.

Дед кряхтит и сжимает сухие пальцы в кулаки. Разнервничался совсем. Как бы это в самом деле не закончилось инфарктом всего Степаныча.

Миледи совсем близко.

Жму кнопку. Змея, как на репетиции, выныривает из кустов.

Шур-шур! – шелестит травой и листвой, бросаясь прямо под ноги «жертвы». Из пасти через динамик раздаётся зловещее шипение.

Миледи коротко вскрикивает, делает медленный шаг назад. Однако не впадает в истерику – оборону держит достойно.

– Ещё чуть-чуть, – подбавляю скорость.

Змея мотает головой, закручивает опасно хвост в спираль.

– Пошёл! – Толкаю Степаныча в плечо.

Тот, крепко матюгнувшись на удачу, вываливается вслед за змеёй.

– Не бойтесь, милая, я вас спасу! – Вопит, расправляя плечи.

Грудь колесом, живот втянут, спина прямая – всё, как я учил!

Ай да молоток, дед!

Отчаянно жму на кнопки, чтобы Степаныч мог в полной мере раскрыть свой захороненный под артритом и хондрозом талант супергероя. Но внимание моё рассеивается и размазывается, когда боковое зрение улавливает знакомый силуэт.

Любаша…

Не идёт – плывёт.

Без привычного белого халата: сейчас на ней воздушная бежевая блузка и атласная юбка цвета летнего неба. Волосы распущены, длинные блестящие пряди развеваются за спиной.

И эти изумительные бёдра снова рисуют гипнотизирующие восьмёрки в воздухе: раз-два, раз-два…

Е-моё…

Сердце моё проваливается на дно желудка с тихим «дзынь». В мозгах вата.

В грудной клетке тесно становится. Внутри разрастается странное покалывание, от которого одновременно тепло и холодно.

Смотрю с жадностью, и даже моргнуть боюсь – кажется, стоит прикрыть глаза на миг, и волшебный образ растворится в прогретом солнцем воздухе.

Мир вокруг обесцвечивается, и лишь одним ярким пятном, не лишённым красок, остаётся она – Снежная Королева.

Дыши, Лёша, дыши.

В реальность меня возвращает отборное чертыханье Степаныча.

Обращаю взгляд на тропинку: змея уже не просто шипит – она выделывает тверк, потому что пульт управления беспомощно стиснут в моём кулаке. Степаныч пытается схватить хвост резиновой гадины, но та ускользает меж его широко расставленных ног.

Дед тянется, едва не завязываясь в морской узел. Пытается ухватить её за голову, но та в не свойственной для змей манере отпрыгивает в сторону. Степаныч делает рывок, сам едва не падая, но Миледи успевает придержать его, молниеносным ударом башмачка подкидывает змею в воздух, отбрасывая, а затем, не теряя достоинства, прижимает её голову к земле каблучком.

Захлопываю широко разинутый, оказывается, рот.

Не удивлюсь, если Миледи эта в прошлом – агент секретных спецслужб.

Любаша, заслышав шум и нездоровое для этих мест шевеление, ускоряет шаг.

Выгребаю из кустов к месту происшествия как раз одновременно со Снежной Королевой.

– Что тут происходит?! – Спрашивает она, строго зыркая на собравшихся.

Миледи щурится, наклоняется ближе к обездвиженной змее. Поднимает у руки и трясёт трофеем в воздухе перед носом обескураженного Степаныча.

– Игрушка… – констатирует с неудовольствием.

Степаныч делает лицо в духе «знать не знаю, что здесь происходит».

– Ну, да, – выступаю вперёд, принимая удар на себя. – Игрушка. Пошутить хотел. Не смешно?

Миледи фыркает, гордо вздёргивает подбородок.

– Ну, молодые люди… – Переводит ядовитый взгляд с меня на д’Артаньяна. – Знаете ли!

Припечатывает к моей груди потрёпанную змею, снова фыркает и уходит.

Любаша грозно подбоченивается.

– Безобразники! – Строгий взгляд училки сканирует нас обоих рентгеновскими лучами. – Вы зачем порядок нарушаете?!

Стоим, словно два пса, которых отчитывают за то, что погрызли лабутены хозяйки. Головы в плечи вжимает, взгляды отводим.

Того и гляди, получим сейчас по мушкетёрским мордам тряпкой.

– Да мы вот…

– Да мы просто…

– Просто! – Перебивает Любаша и тычет в меня открытой ладонью. – Ладно этот, у него один ветер в голове, но вы-то, Фёдор Степанович, куда? Не ожидала от вас такого! Правильно говорят: с кем поведёшься…

Разворачивается и идёт к медкорпусу.

Вручаю деду злополучную рептилию. Тот смотрит на неё с полнейшим разочарованием, поджимает губы.

– И что делать теперь? Кажется, мы всё испортили.

– Почему сразу испортили? Эффектное появление было? Было! Я ведь и не говорил, что эффект всегда должен быть положительным. Не дрейфь, Степаныч, разберёмся!

Устремляюсь вслед за королевой сердца своего.

Догоняю.

– Любовь Андреевна!

Она ускоряет шаг.

Атласная юбка, обнимая стройные колени, шуршит тихо.

– Сердитесь?

– Сержусь, – резко.

– Ну, что я сделал такого страшного?

– Ведёте себя плохо вы, а отзывы плохие будут нам писать!

– Да бросьте! Ну, хотите я этот ваш отзовик куплю? Весь целиком. Лично для вас. И вы будете сами писать туда только лучшие отзывы.

– Ни в коем случае, – хмурится.

– Что, не одобряете простых путей?

– Я предпочитаю честность во всём.

– Похвально! Не поверите, но я тоже. Вот честно: нравитесь вы мне. Очень!

Любаша тормозит резко, вкапывается низкими каблучками босоножек в землистую тропинку.

Взгляд – холодный, но всё же немного растерянный, блуждает по моему лицу, не задерживаясь ни на секунду.

Вдоль позвоночника галопируют мурашки. Целым стадом мигрируют с лопаток к пояснице и обратно, как неугомонные.

– Не смейте говорить такое, Алексей, – шепчет Люба с жаром.

– Почему же?

– Вы меня не знаете совсем, а разбрасываетесь громкими словами и чувствами.

– У меня их много, – парирую выпад. – И слов, и чувств. На меня и на вас хватит.

Люба набирает в лёгкие побольше воздуха, словно собирается яростно оспаривать мое заявление. Однако уже спустя долю секунду с усталостью выдыхает.

Отводит взгляд.

– Алексей, вы все назначенные процедуры прошли?

– До обеда подышал какой-то эвкалиптовой бурдой. Не торкнуло. Нужен допинг покруче. Кстати, у меня как раз массаж сейчас.

– Прекрасно.

Вместе заходим в медкорпус.

Придерживаю для Любаши дверь.

– Дойдём вместе, раз уж нам по пути?

– Вы идите пока, начинайте без меня, – склонив голову к плечу, улыбается как-то хитро. – Я присоединюсь позже.

Прячется в своём кабинетике.

Озадаченно чешу затылок.

Как начинать массаж без неё?

Ладно…

Поднимаюсь, толкаю дверь массажного кабинета.

Внутри – женщина. Огромная, как скала, и такая же непробиваемая, судя по недружелюбному выражению лица.

– Здрасьте… А вы кто у нас?

– Зоя Егоровна, – моргает мне так, словно это всё должно объяснить.

– И что вы здесь делаете? У меня, вообще-то, массаж вот-вот начнётся.

– Ну так раздевайтесь, – Зоя Егоровна прохрустывает суставы пальцев и хлопает ладонью па массажному столу.

Вот чёрт!

А Снежная Королева, оказывается, тоже умеет играть…

Глава 12

Алексей.

Лежу в своей комнате на кровати, боюсь пошевелиться.

Моё тело превратилось в одну сплошную гематому. Я сейчас не мужчина, а жалкий слизень, по которому только что с победным маршем прошёлся отряд тяжёлой артиллерии. Кажется, я даже дышу с трудом.

У меня болят мышцы, сухожилия, связки, суставы, внутренние органы и даже, кажется, совесть, о существовании которой я прежде и не подозревал.

О, эта Зоя Егоровна…

С первых секунд стало понятно: пощады не будет, и жалости в этой женщине ноль целых ноль десятых.

Её могучие ладони опускались на мою спину с силой гидравлического пресса.

Она посоветовала мне расслабиться.

Расслабиться я, естественно, не успел. Наоборот, моё тело резко вспомнило всё, что я делал с ним на протяжении своей беспечной жизни. Вспомнились все корпоративы, вечеринки и спортивные подвиги в тренажёрке. Всё, что до этого было просто приятной картинкой в памяти, теперь превратилось в раскалённые иглы боли, глубоко вонзающиеся в мою многострадальную спину.

И понеслось…

Сначала мне казалось, что у неё четыре руки. Потом – шесть. Когда она добралась до поясницы, мне стало страшно подумать, сколько у неё рук.

Когда она начала массировать мои икры, я не выдержал и, кажется, всхлипнул…

– Молчать, боец! – С ехидным смешком Зоя подбадривала меня всё время. – Завтра заново родишься!

И я поверил.

Потому что в какой-то момент мне начало казаться, что прямо сейчас я умру.

К концу процедуры я уже не мог ничего, даже слабо возражать. Меня перестали беспокоить все проблемы человечества, вся моя насыщенная любовная жизнь, и даже холодность Любаши перестала быть такой болезненной по сравнению с пыткой Зои Егоровны.

В конце Зоя Егоровна оптимистично напомнила, что завтра мы встречаемся в это же время.

Я хотел ответить что-то язвительное, но сумел лишь выдохнуть что-то бессвязное, после чего молча, дрожа и прихрамывая уполз в номер.

И вот сейчас я лежу на кровати и понимаю, что не готов двигаться ещё примерно неделю. С каждым вдохом чувствую, как мои мышцы дрожат от ужаса перед перспективой шевелиться.

Ох, Любаша… жестоко ты поступила.

А я ведь почти готов был поверить, что наша война переходит в стадию перемирия.

Но это… Это же самая настоящая диверсия, покушение на боеспособность противника!

Осторожно перекатываюсь с бока на спину, тихо шиплю от боли.

Окно открыто настежь.

В комнату вползает бархатистый летний вечер, густо настоянный на запахе смолы и прелой хвои. Сверчки на улице ведут негромкий диалог о чём-то своём, уютном и сокровенном. Странное дело: их монотонный стрёкот действует успокаивающе, как давно забытая колыбельная из детства.

Издалека доносится едва слышная песня Высоцкого – чей-то магнитофон с упоением погружает санаторий обратно в СССР.

Степаныч неспешно перебирает разноцветные таблетки и пузырьки, расставленные на старой тумбочке, обитой светло-коричневым шпоном. Тумба негромко поскрипывает под его движениями.

Пара «карамелек» ложится в ладонь, а затем отправляется в рот. За ними ещё. И ещё.

– Ты там чего так увлечённо глотаешь, дед? – Медленно запрокидываю руку за голову. – Целая аптека.

Степаныч поворачивает голову, снимает очки и тяжело вздыхает. Пальцы у него худые, длинные, узловатые – перебирают коробочки тщательно, словно ищут что-то очень важное среди самоцветов.

– Да… Аптека, Лёшка. Жизнь на таблетках. Вот это от давления. Это – чтоб сердце не шалило, часто подводит уже. Вот эти – сосуды поддержать, а это – чтоб суставы меньше скрипели…

Его руки двигаются по столешнице плавно, осторожно, будто он обращается не с банальными таблетками, а с чем-то бесконечно хрупким и ценным.

Тихо наблюдаю, как он берёт очередную коробочку, долго всматривается в мелкий шрифт на упаковке, потом осторожно откладывает в сторону.

– Что-то у тебя слишком много всего, дед. Хотя развалюхой ты не кажешься.

Степаныч тяжело вздыхает, откладывает лекарства, мелко жуёт сухие губы.

– Оно, Лёшка, не сразу всё происходит. Не за день и не за месяц. Сначала мелочи всякие: там поболит, тут кольнёт. Думаешь, пройдёт само. Потом одна болячка цепляет другую. И вроде живёшь, вроде ходишь, а внутри уже весь переломанный. Вот и латаюсь потихоньку. – Он поднимает глаза, неожиданно серьёзные. – А раньше знаешь, какой я был? Ты в курсе вообще, какая у меня фамилия?

Смотрю в его лицо – уставшее, но доброе, с глубокими морщинами и бороздами, в которых залегла вся история его долгой и, судя по всему, непростой жизни.

– Просвети.

– Твёрдов я! Фёдор Степаныч Твердов, между прочим!

– Прекрасно, а я Попов.

– Тфу! – Степаныч машет на меня рукой. – Молодёжь! Не знаете вы героев прошлого, одни супермены да бетмены остались! А я, между прочим, раньше профессиональным спортсменом был! Даже за родину-матушку нашу выступал на международных соревнованиях, снаряд метал. Знаешь, каким сильным и крепким был? – Дед сгибает руку, изображая мускул, и с гордостью хлопает по нему ладонью. – Думаешь, я дряхлый? Да под этой кожей стальной каркас!

– Верю, дед! – Беззлобно хохочу. – Охотно верю! Ну раз такой герой, чего ж холостой-то?

Степаныч мгновенно темнеет лицом, взгляд его гаснет, теряет озорной огонёк.

Глава 13

Алексей.

Он долго молчит, будто слова застревают в горле.

– А я не всегда таким был, Лёшка… Не всегда. У меня, Лёшка, жена была… Маргарита Захаровна. Красавица! Умница! Женщина редкой породы, таких больше не делают. Мы с ней двадцать пять лет прожили душа в душу… – Он делает паузу, пальцы на коленях стискивает так, что белеют костяшки. Смотрит куда-то за окно, далеко-далеко, где тускнеет последний алый луч заката. – Она пятнадцать лет назад ушла. На тот свет, Лёшка. Рак её у меня забрал. Год я боролся, как лев, чтобы её не потерять, а она угасала на глазах. Как свечка догорела…

Поперёк горла ком встаёт. И сердце почему-то колотится сильно и больно, словно я проживаю вместе со Степанычем этот момент.

– И когда её не стало, я, знаешь, будто умер вместе с ней, – тихо и очень спокойно говорит Степаныч. – Всё вокруг вдруг стало серым, ненужным. Внутри пустота образовалась. Наверное, тогда и начались первые поломки. Сердце забарахлило, давление… И всё остальное посыпалось, как домино. Я думал, не выдержу. Ты не представляешь, как тяжело просыпаться, когда рядом больше нет того, ради кого ты жил… Честно признаюсь, за ней хотел. Хорошо, дети остались. Они-то меня и вытянули, не дали совсем пропасть. Сын, дочка… Они затейники те ещё, даже пытались меня как-то с соседкой свести!

– А ты?

– Не моё, – отрезает. – Не смог я, не получилось. Знаешь, казалось – я Маргариту Захаровну предам, если на кого другого гляну…

– Ну а как же Миледи?

Степаныч снова замолкает, глубоко вздыхая, будто набираясь сил сказать что-то важное.

– А Миледи… Она напомнила мне Маргариту Захаровну мою. Такая же гордая, неприступная. Я ведь сначала гусыней её звал, представляешь? – Смеётся. Взгляд теплеет, словно перед Степанычем разворачиваются во всей красе картинки прошлого. – Не от злости. От обиды звал. Не обращала она на меня внимания никак. А я парнем был горячим, импульсивным, если решил «моё», значит моим и будет. Ох, и намучился я с этой Занозой Захаровной! Ох и намучился! Но ведь своя заноза. Родная. Любимая. – Он быстро проводит ладонью по повлажневшим глазам. Становится серьёзным. – Знаешь, Лёшка, может ты и прав. Может, зря я всё это затеял. Маргарита Захаровна моя смотрит сверху и стыдится меня, старого дурня. Может, не положено мне уже счастье никакое?

– В смысле, я прав? – Вскидываюсь. – Да я тебе обратное твержу! Добивайся! Возраст ерунда! Думаешь, Маргарита Захаровна твоя рада, что ты таблетки жрёшь пачками? Она там, наверху, уверяю тебя, смотрит и молится, чтобы ты снова счастлив был. Не может твоя Маргарита Захаровна тебя осуждать, она же тебя любила. Любящие всегда хотят счастья тем, кого любят. И после смерти тоже.