Санаторий для босса. Исцели моё сердце

Собираюсь возразить, но не успеваю – в дверях столовой появляется мужчина в зелёной куртке, с логотипом «Экспресс-Флора», вышитом на кармане. В руках огромный букет роз: алые, тяжёлые, почти агрессивные.

Чёрт…

Курьер взглядом шерстит по столовой и, заприметив меня, движется к нашему столу.

Резко поднимаюсь на ноги. Холодной волной обдаёт шею и грудь. Розы – эти мясистые головы на шипастых стеблях, снова утягивают меня в воспоминания, от которых я так отчаянно пытаюсь избавиться.

– Нет, – шагаю назад и протестую ещё до того, как курьер успевает сказать хоть слово. – Заберите, пожалуйста. Я не приму.

– Оплачено уже, – пытается всунуть мне букет.

– Нет! – Так громко, что все в столовой оборачиваются на нас. – Сколько раз просила… Не возите. Перестаньте.

– Заказ ведь…

Не слушаю. Устремляюсь к выходу, спотыкаюсь о собственную ногу.

Чёрт, чёрт, чёрт…

Какой же ты подонок! Сколько можно изводить меня своими извинениями и угрозами?

Найдётся ли на тебя управа?

Коридор встречает прохладой. Вдыхаю на четыре счёта, выдыхаю на шесть.

Голова кругом, к горлу подкатывает ком, а в глазах иррационально теплеет от слёз.

Пытаюсь проморгаться, чтобы прогнать горячие и жгучие.

За спиной тяжёлые быстрые шаги – не Лена.

Чужая рука касается мягко плеча.

– Я же сказала, что не приму! – Резко разворачиваюсь.

Алексей, хмурясь, протягивает мой телефон.

– Вы на столе оставили, – и снова взгляд этот пристальный, буравящий череп. – Помощь нужна?

– С чем? – Подрагивающими пальцами забираю свой гаджет, прячу в карман.

– С ухажёрами.

– Я справляюсь.

– Так и подумал, – хмыкает, однако без улыбки и намёка на сарказм. – В комнату проводить?

– Это ещё зачем?

– Спокойной ночи пожелать.

Устало выдыхаю. Кислород выходит из меня, как из сдувающегося воздушного шарика.

Шли бы лесом все эти… Ухажёры.

– Алексей, дурью не майтесь.

Ухожу.

Через улицу иду в свой корпус. Скромная комната на первом этаже встречает темнотой и ароматом хвои, впущенной через открытые настежь окна.

Валюсь на кровать без сил.

Телефон в кармане вибрирует, а сердце в такт ему тревожно вздрагивает.

Вытаскиваю.

Неизвестный: Спокойной ночи! Обещал ведь…

Вот же… Гад ползучий!

Глава 7

Алексей.

Просыпаюсь от жуткого утробного рычания, будто дикое раненое животное забралось в номер и вот-вот испустит дух, агонизируя и отчаянно сражаясь за последний глоток воздуха.

Подскакиваю с кровати, озираюсь. Сон мгновенно слетает.

Звук идёт из ванной – громкий, булькающий, мерзкий. Захожу туда и мгновенно жалею.

Степаныч, согнувшись над раковиной, яростно полощет горло какой-то подозрительной жижей и сморкается так, что кафельная плитка на стенах сотрясается. Окружающий хаос и брызги наталкивают на мысли о художественном переосмыслении полотен Поллока.

– Дед, ну ты бы хоть дверь закрыл! Тут люди вообще-то спят!

– А нам, Лёшка, уже давно пора вставать, – философски пожимает плечами и вытирает лицо полотенцем. – Скоро завтрак, а после терапевт.

– Зачем мне терапевт?

– Как зачем? – удивляется дед, будто я предложил ему варить компот из старых ботинок. – А кто процедуры назначать будет?

– Не нужны мне процедуры. Мне бы тут просто с ума не сойти. Нет уж, пропущу это удовольствие. Ни за какие коврижки меня туда не затащите!

Возвращаюсь в комнату, снова падаю на кровать. Хватаюсь за телефон и, уловив жалкую палку связи, отправляю минеральной девочке короткое сообщение с пожеланием доброго утра. Телефон мучительно долго и с надрывом отправляет текст, словно почтовый голубь с подбитым крылом.

Ответа, разумеется, не поступает. Как не поступило его и вчера вечером.

Странно, потому что я уверен в том, что наш диалог её зацепил. Я женщин знаю как облупленных. Ну не реагируют она так остро, если мужчина не задевает какие-то нежные струны. А уж я эти струны обнаружу и виртуозно на них сыграю. Главное – не порвать раньше времени.

Степаныч тем временем усаживается на свою кровать, достаёт тоненькую книжицу и очки. Вооружившись карандашом, он беззвучно шевелит губами, внимательно изучая страницы.

Я же пялюсь в потолок.

Не идёт медсестричка из головы.

Орешек в этот раз мне попался крепкий – не чета столичным фисташкам.

Обычно уже после второго шага все дамы сами раскрывают двери своего эмоционального сейфа – юмор творит чудеса. Но минеральная девочка, похоже, не из тех, кто легко ломается под тяжестью моих шуток. Она стоит гранитной скалой. Как Святогор.

Может, и у неё за плечами тяжёлый развод?

– Слушай, Лёш, – вдруг подаёт голос дед, отвлекая меня от тяжёлых дум. – «Сооружение, выступающее наружу из навесной стены укрепления». Семь букв.

– Бастион, дед.

– Бас-ти-он, – записывает. – Подходит.

Ну конечно подходит.

Вот и минеральная девочка моя похоже любитель выстраивать бастионы. Без тяжёлой артиллерии не подступиться.

Из-за двери, где-то далеко от нашей комнаты, раздаётся звонкое дребезжание тележки и звонкий женский голос.

Мгновенно вскакиваю, мчусь в ванную, наспех чищу зубы и натягиваю чёрную футболку-поло, прихорашиваясь перед зеркалом. Вполне годен для штурма непреступной крепости.

Степаныч наблюдает за моей лихорадочной активностью с насмешливой снисходительностью.

– Что?

– Перья-то распушил, жених! – Хмыкает, поправляя очки на переносице.

– Между прочим, я борюсь за своё счастье. А вдруг это судьба? Вдруг нам суждено всю жизнь прожить вместе и умереть в один день?

– Или ты заморочишь девке голову, а она потом страдать будет. Поди разбери вас, молодёжь. Одни игры на уме!

– Игры? – вскидываю я бровь. – Да нынче девчонки сами кого хочешь заморочат, ещё непонятно, кто здесь охотник, а кто добыча. Я хоть делаю что-то, а ты?

– А я кроссворд разгадываю, – серьёзно отвечает Степаныч, постукивая карандашом по книжке. – И для моих преклонных лет программа-максимум на день считай выполнена.

– Да уж, герой интеллектуального труда.

В нашу дверь, наконец, стучат.

Расплываюсь в сладкой улыбке чеширского кота и растекаюсь по откосу. Распахиваю дверь.

Сердце, взвившись от предвкушения, тут же разочарованно падает куда-то в район желудка.

На пороге стоит Леночка. С тележкой. С лучезарной улыбкой и лёгким цитрусовым ароматом парфюма, что, щекоча, касается ноздрей.

И гибкий женский стан, всегда радующий мой жадный взор, сейчас почему-то вызывает лёгкое чувство неудовлетворения и даже раздражения.

– Доброе утро, – улыбка Леночки становится ещё шире. – Минералка перед завтраком.

– А где ваша подруга?

Лёш, ну ты бы как-то поделикатней выяснял, что ли. Как пацан, в самом деле.

Лена загадочно улыбается, разливая воду по стаканчикам.

– Сегодня моя смена здесь, а она в медкорпусе.

– Ого, вот так совпадение! А я как раз в медкорпус собирался.

– Правда?

– Конечно, у меня же терапевт! Кто ещё мне процедуры назначит?

Дед за моей спиной громко и красноречиво фыркает, напоминая о том, как десять минут назад я бился об заклад, что и на пушечный выстрел к медкорпусу не подойду.

Да, вот такой я ветренный парень

Ну а что? И здоровье поправлю, и к красавице своей поближе буду.

Леночка загадочно улыбается, но в её глазах я замечаю мягкую иронию.

– Алексей, а может, тактику смените? Не любит она напористых.

– Что значит не любит? Все женщины любят напористых. Вот вам разве не нравится, когда завоёвывают ваше сердце?

– Она у нас пацифистка, Алексей. Против любого рода… – отводит взгляд в сторону. – насилия.

В груди что-то ёкает, неприятно и тревожно. Но я быстро отметаю зарождающуюся эмоцию.

– Леночка, а может вы мне имя вашей снежной королевы скажете наконец?

– Что вы, мне жизнь ещё дорога! – Хохочет, передаёт мне два стаканчика с минералкой. – Вы лучше не опаздывайте к терапевту, она у нас женщина строгая, не понравитесь – точно курс клизм вам пропишет.

Невольно сжимаю булки.

– Да уж, стимул номер один.

– Стаканчики не разбрасывайте, пожалуйста, – машет мне Леночка на прощание и толкает свою тележку дальше по коридору.

Закрываю дверь.

– Особое эмоциональное состояние и мотивирующий импульс, возникающий при столкновении с новизной, риском или вызовом… – бубнит под нос дед, вчитываясь в кроссворд.

– Азарт, дед. Азарт, – вздыхаю, чувствуя, как адреналин снова растекается по венам.

Азарт.

И его-то мне точно не занимать.

Глава 8

Алексей.

Коридор медкорпуса гудит, как пчелиный улей.

Пенсионеры шатаются от двери к двери, периодически сбиваясь в группы, в которых живо обсуждается артрит, подагра, радикулит и ещё какие-то неведомые заболеваниями, названия которых звучат как древние заклинания, и о существовании которых я предпочёл бы никогда не узнать. Но теперь это кажется невозможным. Вся медицинская энциклопедия буквально кружит вокруг меня и вгрызается в мозг.

Наконец дверь кабинета терапевта открывается, и наружу выходит явно довольный жизнью Степаныч.

– Вперёд, внучек, твоя очередь, – подмигивает мне.

Киваю и, драматично вздохнув, шагаю внутрь.

Женщина за столом, сняв очки, критически изучает меня с головы до ног, будто оценивает в ломбарде подержанные часы.

– Проходите, садитесь, – сухо и безрадостно.

Сажусь.

Бегло осматриваю кабинет: широкий старенький стол, кушетка, допотопные советские весы с гирьками на ползунке. За расправленной ширмой кто-то шуршит.

Сердце неожиданно ёкает и, как радар, старается подобрать нужную частоту, чтобы понять, радоваться уже или рано.

Сердце, давай без паники.

– Меня зовут Жанна Аркадьевна, – женщина открывает мою новенькую карточку, водружает очки обратно на переносицу. – На время вашего пребывания здесь я – ваш лечащий врач. Так, Алексей, есть жалобы?

– На здоровье? Нет.

– Совсем?

– Совершенно здоров. Я мужчина хоть куда. В полном расцвете сил!

Жанна Аркадьевна строго вздёргивает бровь.

– Неужто и моторчик имеется?

– А то ж!

– Тогда что вы тут делаете?

– Заблудился в поисках смысла жизни, – снова пытаюсь разрядить атмосферу.

– Хронические заболевания есть?

– Скука считается?

Она коротко вздыхает и что-то записывает себе, а мне остаётся лишь молиться всем известным богам, чтобы это был не курс клизм.

За ширмой снова что-то шуршит и тихо звякает. Напрягаю слух. Внимание моё расплывается и рассеивается.

– Аллергии?

– На манную кашу с комочками.

Жанна Аркадьевна хмыкает и хватает тонометр.

– Ладно, шутник, помолчите теперь. Измерим давление.

Она обхватывает мою руку манжетой и накачивает воздух.

– Давление, как у космонавта, – констатирует врач, снимая манжету. – Вас хоть сейчас в космос запускай. Что же вы к нам-то, с таким здоровьем?

– Знаете, доктор, кажется, у меня с сердцем проблема, – как загипнотизированный пялюсь на проклятую ширму.

– Какая именно?

– Пустота какая-то образовалась. Как будто кусочка не хватает. Может, у вас тут есть специалисты по душевным болям?

Жанна Аркадьевна смотрит на меня, как на умалишённого.

Ширма резко отодвигается, и моё сердце, которое я уже собрался хоронить, долбит с удвоенной силой.

Передо мной минеральная девочка собственной персоной. Однако смотрит на меня абсолютно равнодушно и тут же переключается на свою работу, перебирая какие-то бумажки.

– Вставайте, послушаю вас, – снимает с шеи стетоскоп Жанна Аркадьевна.

– Раздеваться надо? – спрашиваю я, стараясь не показать слишком явную заинтересованность, хотя внутри азартно потираю руки.

– А вы как думаете? – С сарказмом.

С готовностью стягиваю футболку через голову, демонстрируя рельефный пресс, на который было угрохано девяносто процентов моего свободного времени.

Уж в чём я точно не сомневаюсь, так это в собственной физической форме.

Но моя снежная королева, кажется, вообще не впечатлена. Даже взгляд в мою сторону не поворачивает.

Эх, жестокая какая женщина!

Врач тянется ко мне стетоскопом, но коснуться не успевает – дверь резко распахивается.

– Жанна Аркадьевна, – врывается в кабинет женщина в белом халате, – там мужчине плохо!

– Где?

– Да прямо в коридоре! Идёмте скорей!

Жанна Аркадьевна вздыхает.

– Любовь Андреевна, заканчивайте осмотр без меня, – и мгновенно исчезает за дверью.

Улыбка сама собой расползается по лицу.

Ну неужто госпожа фортуна решила повернуться ко мне не свой филейной частью?

Любовь Андреевна, значит? Как красиво звучит.

Она вздыхает и с неохотой достает из ящика стола другой стетоскоп. Подходит ближе, обдавая меня свежим и чуть хвойным ароматом парфюма.

Вдыхаю глубже.

Холодная мембрана касается кожи, холод против тепла её пальцев – контраст, взрывающий каждую клетку тела.

– Значит, Люба?

Она резко поднимает на меня строгий взгляд. В глазах сверкает вызов. А глаза тёплые, карии, глубокие. В такие если рухнуть – не выбраться потом. И я, как камикадзе, позволяю себе зависнуть в них, наплевав на последствия.

– Любовь Андреевна для вас.

– Что же вы, Любовь Андреевна, на сообщения не отвечаете?

– А должна?

– Этикет так предписывает. Я вам «доброе утро», а вы мне игнор. Некрасиво.

– Я не обязана вам отвечать, – спокойно, но резко говорит она, продолжая слушать дыхание. – Вы мой номер обманом добыли.

– Ну какой же это обман? Просто воспользовался моментом. Неужели такое возбраняется?

– Не приветствуется. Дыхание чистое, хрипов нет, – заключает Люба и убирает руку.

Ловлю её ладонь. Мягко, но настойчиво возвращаю на место и двигаю мембрану по грудине к сердцу.

Глаза её распахиваются шире, губы размыкаются.

Гашу импульс толкнуться ближе и впиться в них поцелуем. Мгновенно огребу, дело ясное.

– Любовь Андреевна, вы вот здесь не послушали.

И сердце, в ответ на прикосновение подрагивающих пальцев, долбит часто и с оттяжкой. Разгоняет кровь так, что из ушей у меня вот-вот пар повалит.

Взгляд Любы рассеянно скользит по мышцам груди и плеч. Будто гладит.

Меня от этого взгляда плавит и размазывает.

Дыхание становится тяжёлым, напряжение в теле нарастает и становится почти болезненным.

Тело не привыкло, что ему отказывают.

– Что слышите, Любовь Андреевна? – Шепчу.

– У вас тахикардия.

– Знаю. И вы её причина.

Она снова сверлит меня строгим взглядом, с нервом выдёргивает руку.

– Назначу вам магниевые ванны. Успокоить нервы.

– Нервы-то, может, и успокоят, а вот мысли точно нет. Может, что-то посерьёзнее придумаете?

– Придумаю, – она надавливает мне на плечо, вынуждая сесть. Протягивает какой-то бланк. – За дополнительную плату можно приобрести курс массажа.

– А кто массаж делать будет? Вы?

– Ну разумеется, – мурлычет Люба, понижая голос до интимного полушёпота. Подаётся ближе ко мне. – Я знаю такие техники массажа, от которых вы мгновенно закончите… нервничать.

Громко сглатываю. Не глядя шарю по столу в поисках ручки.

– Записываюсь на каждый день.

– Славно, – поджимает она губы, явно довольная моим смущением. – Подписи свои поставьте.

Ставлю подписи быстро, почти не разбирая текст.

– Значит, увидимся на массаже?

– Угу, – равнодушно кивает и тут же отворачивается, переключаясь на бумаги.

Быстро натягиваю футболку и открываю дверь. Чувствую себя одновременно победителем и побеждённым.

Ну и штучка, эта Любаша!

В коридоре столпотворение и шум. Протискиваюсь вперёд.

Подхожу ближе, и сердце вздрагивает: на полу лежит Степаныч.

Глава 9

Алексей.

С беспокойством склоняюсь над лежащим на полу Степанычем. Вокруг перешёптываются и толпятся бабушки, словно на городском собрании по благоустройству двора. То и дело доносится участливое:

– Ой, бедненький… Да как же так…

– Что с ним?

– Ох, голубчик… Совсем белый…

Присаживаюсь рядом, касаюсь плеча Степаныча.

– Дед, ты живой вообще?

Рядом приседает Люба. Её красивые брови напряжённо встречаются над переносицей, а взгляд озабоченно сканирует лежащего звездой героя.

– Что случилось? – С неприкрытой тревогой в голосе.

Дед тихо стонет, наслаждаясь вниманием публики.

– Нормально всё с ним, – на лице Жанны Аркадьевны отражается вселенская усталость, – лёгкое головокружение. Давление упало. Переволновался. Или из-за духоты… Разойдитесь! Не толпитесь!

– Ах, бедный! – снова вздыхает одна из бабушек. – Давление такое коварное…

Жанна Аркадьевна достаёт из кармана халата тонкий блокнот и ручку, чёркает что-то, открывает лист, передаёт Любе.

– Любовь Андреевна, проводите пациента в кислородный кабинет вне очереди. Пускай посидит, подышит.

– Конечно.

Поднимается Люба – поднимаюсь и я.

Куда собралась?

Нет уж, я теперь, Любаша, твоей личной тенью стану.

– С я вами, Любовь Андреевна, – галантно подставляю локоть, но Снежная Королева его, ожидаемо, игнорирует.

Вместо этого пригвождает меня к месту взглядом, который мог бы заморозить солнце.

– С какой стати?

– Степан Фёдорович мой лучший друг.

– Фёдор Степаныч… – сдаёт меня, партизан.

Ну, ой! Мог бы и промолчать.

Люба хмурится ещё сильнее, явно сомневаясь в моей адекватности, но не спорит. Уходит вперёд.

Дед поднимается медленно и осторожно, придерживая поясницу и драматично кряхтя.

– Да что ж так прихватило-то? – тяжко вздыхает он, вжимая голову в плечи.

Толпа постепенно рассеивается, и одна старушка, чуть задержавшись, наклоняется к нему с заботливой улыбкой:

– Будет скучно – заглядывайте вечерком в двести четвёртую комнату. Мы там с девчонками в шахматы играем.

– Благодарствую, сударыня, – кивает дед, горделиво расправляя плечи и тут же снова втягивая шею, изображая боль.

Сдаётся мне, здесь не столько давление, сколько острое воспаление хитрости. Что за актёр вдруг проснулся в старике, и почему он проснулся именно сейчас – вопрос хороший.

Идём со Степанычем следом за Любашей.

Дед воровато оглядывается и вдруг сухими пальцами вцепляется в моё предплечье.

– Алёшка, выручай! – Шепчет тихо-тихо.

– С чем?

Снова оглядывается, словно нас тут подслушивают из-за каждого угла.

– С моей Миледи.

– С кем? С Миледи?

– Ты сказал, первым делом нужно эффектно появиться. Я пока думал, как бы мне покрасивше распластаться, Миледи и улизнула. Я упал, а её и след простыл. Считай, зря падал.

– Ничего не зря, «девчонки» из двести четвёртой тебя на шахматы ждут, – подстёбываю беззлобно.

Но дед серьёзно отмахивается.

– Что мне другие? Мне та самая нужна!

– Ну так вперёд и с песней! Я погляжу, твоего актёрского таланта на весь Голливуд хватит.

Степаныч возмущённо цокает языком:

– Смейся, смейся. А я тебя как друга прошу: Алёшка, помоги!

Проходим мимо процедурных кабинетов, запах спирта и лекарств слегка кружит голову.

Впереди Люба идёт.

В конце коридора большое окно, через которое льётся солнечный свет. Он подсвечивает силуэт Любаши так соблазнительно, что я теряю нить диалога со Степанычем. То и дело скашиваю взгляд на крутые бёдра, вырисовывающие в воздухе восьмёрки.

Туда-сюда…

Туда-сюда…

На дыбы встаёт всё мужское во мне.

– Ну так что, Лёшка?

Чёрт…

О чём мы там говорили?

– А?

– Поможешь?

– Ладно, – тихо отвечаю деду. – Но только если ты поможешь мне.

– Чем это?

Киваю на спину идущей впереди Любы, в очередной раз ловлю микроинсульт от округлостей бёдер, затянутых в белый халат.

– Стратегия требует корректировок. Минеральная девочка что-то совсем на меня не ведётся. Думает, я сноб и баловень судьбы.

– Как я тебе помогу, если ты и есть сноб и баловень?

– Дед, просто изображай немощь, а я буду твоим другом, добрым, заботливым, всегда оказывающимся рядом и готовым подставить плечо.

– Чего? – Резко даёт по тормозам среди коридора. – Изображать немощь перед женщиной? Это ж какое унижение!

Подталкиваю его в плечо.

– Ты только что перед половиной санатория распластался на полу! Куда уж унизительней?

– То – секундная слабость! А ты предлагаешь старому боевому коню спектакль ломать. Я, между прочим, хоть куда ещё!

– Ну вот тогда и справляйся сам со своей Миледи. – Изображаю полнейшее равнодушие. – Моё дело предложить, твое – отказаться.

Дед угрюмо ворчит что-то себе под нос, складывает руки на груди.

– Ладно, уговорил, баловень… – сдаётся наконец после недолгих моральных метаний.

Любаша останавливается у одной из дверей.

– Сюда, пожалуйста.

Заходим внутрь. В кабинете лёгкий запах лекарств и спокойный полумрак. Люба жестом показывает на мягкую кушетку.

– Присаживайтесь, Фёдор Степанович. Подключу вам кислородкую маску, сразу полегчает.

Дед аккуратно садится, снова театрально охает.

Вот же какой! Это кто ещё у кого учиться должен. Я вот так по щелчку умирающего лебедя изображать не умею, например.

Люба ловко подсоединяет кислородный аппарат.

– Вдыхайте медленно и спокойно, – раздаёт инструкции, а потом скашивает на меня подозрительный взгляд. – Алексей, а вы что здесь стоите? У вас с давлением проблем нет.

Выходит.

Тащусь за ней, как бычок на поводу.

– А я для моральной поддержки. Друзей ведь в беде не бросают, – с серьёзностью, достойной Оскара.

– Вот уж не думала, что вы знаете слово «дружба».

– И снова эти поспешные выводы. Любовь Андреевна, я тронут вашей заботой о моём моральном облике, но поверьте, дружба мне не чужда.

– Вам вообще знакомо хоть что-нибудь, кроме флирта и самолюбования? – Обваривает меня недоверчивым взглядом.

– Зависть, например, когда вижу, как вы легко и непринуждённо отправляете людей куда подальше. Хочу взять пару уроков.

– Вам никакие уроки не помогут. Здесь нужен исключительно природный талант, Алексей. А он у вас совершенно иного рода.

– Какого же, если не секрет? – Делаю шаг ближе.

– Талант природного раздражителя, – Любаша отшагивает назад.

– О, – театрально прикладываю руку к сердцу, – вы ранили меня, доктор!

– Я медсестра, – поправляет подчёркнуто строго. Снова хмурит изящные брови, а сама тихо отступает к стене.

– Любовь Андреевна, а что, если мы с вами заключим перемирие? На время. Исключительно ради пациента, – киваю в сторону кабинета.

Люба приоткрывает рот, облизывает губы.

Втыкаю в этот короткий жест.

Заставляю себя остановиться и не наступать больше, хотя Любаша уже прижимается лопатками к стене.

Не маньячь, Лёша. Видишь, в этом заповеднике одни оленята.

Куда ты ломишься?

А тело привычно прёт вперёд, да. И приходится прикладывать усилия, чтобы не давить.

Выдохнув, отступаю к противоположной стене.

– Ну что, Любовь Андреевна? Мир?

– Если только ради Фёдора Степановича, – подчёркнуто холодно соглашается Люба и обнимает себя руками за плечи.

Разворачивается, уходит.

– Любовь Андреевна! А вы оперу любите? – Кричу ей в спину. – Или, может, стихи?

Игнорит.

Ладно, сам найду твои слабые места.

Заглядываю к Степанычу. Тот блаженно вдыхает кислород, распластавшись по кушетке.

– Да, дед, влипли мы с тобой.

– Терпи, внучек, тяжела доля Казановы.

Опускаюсь рядом, забираю маску. Дышу сам.

Мне тоже воздуха не хватает, Люба весь унесла с собой.

Что ж, будем вместе с «боевым конём» терпеть. Ради нашей общей победы на любовном фронте.

Глава 10

Люба.

В кабинете терапевта расставляю по полкам ампулы, проверяю сроки годности. Ленка рядом перебирает карточки пациентов и переносит назначения в бланки, то и дело морщит нос, стараясь разобрать почерк Жанны Аркадьевны.

Зеваю. Так широко, что челюстной сустав щёлкает.

Ночь выдалась беспокойной, и вроде не полнолуние, а спала хуже некуда. И, что совсем плохо, снился мне Алексей. Снился странно, тревожно, перетекая в образ того, чьё имя стараюсь даже в мыслях не произносить. Один сменял другого так плавно, что я запуталась, где заканчивается насмешливый городской пижон и начинается мрачный тиран из прошлого.

Лена мурчит себе под нос мелодию из какого-то сериала – безмятежна, как котёнок на солнце. Я пытаюсь поймать её настрой, но вместо этого снова зеваю громко.

– Сонная муха, – комментирует Лена, не поднимая головы.

– Ночь дурная была.

– И денёк не лучше. Народ как с цепи сорвался, всё жалуется и жалуется…