Плащ из шкуры бизона

Винсенто перешагнул выступ бетонного цоколя, сделал пару шагов к стеле и заменил цветок в стакане под табличкой. Несмотря на простоту, надпись и гравировка были выскоблены утонченно. Для синьоры надпись создавал лично Матиас. Дон мог выписать какой угодно узор на любой поверхности, даже пусть инструмент здоровенный брусок колуна.

– Не благодарят брухо[13] горожане, как видно. Конфеты, финики, да хоть бы сахар кто оставил. Адриана же помогала кому-то? Папа говорил, что колдуны зарабатывают на гаданиях и лечениях. Неужели в Альма де ля Терра одни неблагодарные выродки без памяти? Беспредел!

– А ну, не ругаться!

Слушая меня спиной, Винсенто смахнул с пустого надгробного камня песок и вытащил из мешка кулек риса с авокадо и сладкий дрожжевой хлеб. Распределяя комки слипшегося риса на поверхности плиты, пальцы дона облепили частички крахмального теста, как у пекаря булочной. Пока я наблюдал за ритуалом, заметил, будто выслуживаю поощрение, задавая вопросы о тете, о судьбе которой прежде не волновался.

– Зря стараешься. Птицы все склюют, – заметил я.

– А ты думаешь, что мне это неизвестно?

Кривя ртом, я собезьянничал: «ТЫ ДУМАЕШЬ МНЭ-Э ЭТА НЕИЗВЕСНА-А?»

– Спи спокойно, тетушка. Ты спасала людей… – в параллель слов меня отвлекли голоса. В правом секторе, наискось, могилу убирала большая семья.

– Вот еще, спасать… Помогать можно не только человеку. Порог фермы не обивал народ, мать не врывалась с мольбой спасти ребенка, Адриану не звали в палаты к умирающим, чьи тела бременем обернула кома.

– Она была ленивой Курандеро? – оторопев, я бросил выщипывать траву с изгороди – полезное дело, приставшее к моим рукам непроизвольно.

Винсенто, кряхтя, словно утка, которую пощекотали, тоже ухватился за ограду и проверил надежность.

– Дурачишь меня? Укрывать дар ведуньи все равно, что греть в аду котел. Бог гневается, когда человек не помогает ближнему. Разве Адриана не была доброй и милостивой к чужим страданиям?

– Положим, синьора бедняге поможет, а за ним потянется второй. Так каждый идиот с насморком дорогу одолжит.

– Люди не столь гадки.

– О-о, эхе-хе. Натуру человеческую и пудом соли не замариновать. Нытьем человек славен. Сколько пустой болтовни, рыданий, страданий – ты прислушайся. Вон, – Винсенто вскинул подбородком в сторону семьи, которая бурно обсуждала стык между усыпальнями. Крыша с соседнего объекта давала небольшую скошенную тень. Более богатый алтарь не давал покоя шестерым родственникам, которые рассуждали о наглости построившего это архитектурное безумие.

– Я хожу на могилу от недели к неделе и каждые семь дней вынужден слушать жалобы на прохладу, которой, кстати, любой здравомыслящий покойник был бы рад.

– Что тебе мешает приходить в другое время?

– Они умудряются являться ровно в тот же час, когда угодно мне. Слава Богу, под землей собрана более благодарная публика! Чертовы завистники, – добавил синьор с более громким посылом. – Данный порок не относится к нашему разговору. Каждый за себя! – командир надлежаще образу безумного затворца вышел из себя. – Посмотри, что ты видишь на табличке?

На то мгновение я уже стоял спиной к могильному фасаду, своим фасадом к солнцу в его самой пламенной стадии, и обернулся, как было прошено, к информации о тетушке.

«Любящая жена моя, спасибо за бесценные годы и мир, который ты привнесла в мою душу». Ниже подпись: «Твой Винсенто».

– Похожую надпись пишет каждый вдовец.

– Приглядись внимательнее, есть ли на табличке место для еще каких-либо добрых слов?

Немного подумав, не озираясь, я постарался зацепить взгляд за таблички соседних могил, на многих из которых надписей не начертили вовсе.

– Что ты хочешь сказать? Донна Адриана знала о том, что после смерти не получит людской доброй молвы? Разве благо требует ответного блага?

– В испытании своем мы все одиноки. Синьора была мудрее любого, кого я знал. Она бы не позволила переложить ответственность за невзгоды на свои или чьи-либо другие плечи. Так почему людям не нести свой крест?

– Я ничего не понимаю, синьор. Это глупость! Сущая глупость. Давай врачам скажем, пусть вытряхивают калек из коек, психиатры пусть освобождают дурдомы, а медсестры, высасывающие кровь из вены и выгребающие всякие там соскобы, пусть напишут на пробирках и банках зараженным смертельной заразой: «Будь здоров, амиго, не чихай!»

– Дурака не валяй. Надеюсь, тебе никогда не представится случая узнать, какая помощь может исходить от Адрианы.

Оконченный разговор, на самом деле, что-то да открыл. Что бы ни скрывал его рот – старый варан проговорился. Мне. Кривокрылому папоротнику, которому не доверить и тяпки. Предметы казались простыми, а, возможно, таковыми не являлись. Винсенто определенно что-то таит от меня, а гляди, и от всего города. Почему его замкнуло? Он всегда был ворчуном, любящим одиночество. Но затворничество и тайны… Ох, неспокойно. Винсенто предложил не делать поспешных выводов, пообещав развеять неприятные умозаключения. Ему они почему-то стали важны.

За историей об Адриане – спасительнице сельвы – он предложил вернуться в асьенду, чтобы переждать солнце.

Глава 6. Бизоний лес

За разговорами прошла оставшаяся часть дня. Винсенто в подробностях описывал заповедные зеленые места на юго-востоке от Альма де ля Терра. Поначалу рассказ сулил скуку, и, лишь домучившись до конца, я понял, какое понимание хотят внушить его слова. Я солгу, назвав дона хранителем интригующих легенд. Тем не менее не всякому учителю географии дан дар увлечь ребенка забытым, поросшим мхом и забвением болотом.

Пересы, испытывая обыкновенный трепет человека к природе, стремились к сельве. Супруги заводили старый пикап, проезжали 15 миль и уже были в забытом лесу. Однажды кара божья наслала пожары. Жители Альма де ля Терра сочли Адриану повинной в гибели тварей лесных. Люди твердили, что брухо на старости лет свихнулась и послала «кортар-ла-ора»[14] – мощное заклинание, несущее смерть. У культа Санта Муэрте[15] не отыскать угнетающих веру в загробную жизнь, другое дело – одаренные брухо, способные не в свой час в иной мир отправить – а это страшнейшее вмешательство! Кто не страшится оживших духов койотлей[16] и ягуаров? Духи, полегшие красным пламенем, мстительны. Винсенто верил: деревья не полные дураки, чтобы питаться и источать зло, и, разумеется, Адриана не сотворит вредоносное колдовство. Брухо верна закону предков и колдунов, согласно которому животное есть партнер.

Граница прерии и сельвы повелевала синьоре Адриане и Винсенто обездвиживать технику. Было непростительно вторгаться во владения леса на автомобиле, а ведь через былую сельву простиралась старая дорога. К спокойствию Адрианы, мексиканцы предпочитали новую трассу, старым путем не пользовались, да и что там шастать?

Мостовые корневища, непроходимая трава, страшнорылые звери, ядовитые змеи, заболоченный торф у пруда, в сезон дождей удушливый, испаряемый. Джунгли как джунгли. Адриана устремлялась в сердце сельвы с благодарностью: «Высшие покровители мои, племя мое, не дайте расколоть рогатый камень! Он и отец мой, и мать моя. Лесные массивы, наделите силой, я не нарушу законы природы!» Если верить Винсенто, Адриана стала замечать, что ее волосы становились с каждым сеансом длиннее на ладонь, а седина так и не проявилась до самой смерти. Она списывала это феноменальное явление на таланты бизоньего леса и рогатого камня, который был ей настолько дорог, что она была готова уничтожить всякого, кто осквернит этот памятник леса. Винсенто же ссылался на биологический фактор, связанный с повышенным содержанием кислорода в естественной среде, а отсутствие седины объяснял неподверженностью Адрианы неврозам.

В 1972 году непривычный для севера зной загубил бизоний лес. Джунгли сгорели дотла. Круглолицая вода, столбами окруженная гевеей и кипарисом, словно захлопнутая колодезной крышкой, задохнулась в древесном угле. Дотлевая, деревья падали в пруд, обжигая спокойную гладь. Пепел не растворялся, смола не таяла – флора стерлась. Выпаленный полог занавесил испепеленные тельца обезьян; лесные койоты замерли в движении, родившийся помет и птенцы издали последний истошный зов о помощи. В момент тварь лесная сгинула. Собственно, лишь камень сохранил целостность. Но что с ним может статься? Камень есть камень. Кто повинен в страшной трагедии? Люди с горечью клеймили Святого Иуду, просили благодати Марии Гваделупской, проливали слезы, чтоб Господь отвел жар от города. Винсенто же верил, что у сельвы есть интеллект. Главным образом природа избавляется от вредителей, способных стать чумой. Наводнения, извержения вулканов – непримиримо жестокие процессы самоочищения. Пожары – это бойкот экосистемы, на пределе терпения. Так распорядилась судьба. Так ее и принимать.

Пересы решили во что бы то ни стало вернуть душу Сакатекасу. Несмотря на требование природы подключиться разумным прямоходящим, мексиканцы протянуть руку помощи не захотели, а город – смешно и грустно – стеснил средства и технику, ссылаясь на отсутствие средств.

Гражданский долг перед человеком Адриана могла нарушить, перед природой – никогда. Мечта вернуть дом животным не состоятельна без помощи. Что же делать? Нельзя терять ни минуты, пока территория не растеряла минеральные вещества. Ситуация близилась к отчаянию. Доходы от фермы окупили бы посевы, но не прибавили бы знаний. Специалисты по верховому пожару, заповеди лесоведения… Проще говоря, дело пахло провалом. Донна Адриана и дон Винсенто решили действовать вслепую, полагаясь на себя и Бога. Само собой, как-то набрался штаб добровольцев в лицах дона Матиаса, ветеринара Карлоса Галлеро и его приютских собак. Сначала ввезли сотни саженцев, выращенных кустарников и деревьев. Привили здоровые ветви к умирающим стволам. Земля была добра, не отторгла растения. Спины собак снарядили двусторонними сумками с семенами, а мужчины вооружились резиновыми мячиками. Игра в мяч, большая пробежка, почесывание за ухом – все, что нужно собаке, а семена и дожди – все, что нужно перерождению леса. Приютские собаки не подозревали о серьезности службы – восемь миль леса оббегали они вдоль и поперек всего за месяц, обыкновенные дворняги проявили себя не хуже борзых.

Иллюзий команда не питала, можно представить удивление и радость, когда сельва проявила волю к жизни. Первыми пришли кроты и полевые мыши, а за грызунами и хищные птицы. Пара крупных грифов совершили разведку еще на седьмой неделе похода спасательной группы – возвращение птиц стало знамением. Несмотря на грандиозную победу, бизонья сельва останется в истории клейменной огнем, а отпечаток языка пламени войдет в вечность новым феноменом. Мертвые следополосы отныне и впредь будут освещать дорогу идущему частичками плавленного торфа.

Через год, ранней весной, родители новой сельвы совершили контрольный рейд. В последнее воскресенье марта тишину разорвал голос Адрианы. Курандеро закричала, ткнув пальцем в небо: «Aplausos»[17] Значит ли это, что пруд очистился? Вполне возможно. Птица, являющаяся символом чистоты, сулит перемены.

1991 год стал очередным испытанием для владельца фермы. Душа женщины отошла к Богу. Чего стоила Винсенто пережитая боль – известно только ему. От обиды ли на брата, с собственной замкнутости ли, Перес не пригласил на похороны близких, кроме того, более двух лет скрывал смерть жены. Ни моя мать, ни мой отец, ни я до конца не знаем, была ли кончина вызвана сердечным приступом или тому были другие причины.

* * *

Мужчина, пересекая зальную, обходил диван и возвращался в кухню, время от времени пряча руки за спиной. Мы оба ожидали разогретый обед. Не ополоснув сковороду с завтрака, Винсенто залил в нее фасолевую похлебку. Кучерявый белок плавал в моей тарелке до самой последней ложки. Винсенто отверг обед в пользу прогулки, на сей раз прекратив ход у окна столовой. Он обратился лицом к свету, а его разомкнутые руки сняли шляпу и положили ее на полотенце подле хлебницы. Голова мексиканца осталась без укрытия. Без сомбреро мужчина казался старше – не таким неприступным, не таким высоким. Я взглянул на холодильник, сравнив дядю с ним, так как высоты были равные. Чтобы устоять перед соблазном заявить о наблюдении, я окунул ложку в суп, подогретый для меня мгновение назад. Винсенто это понял:

– Ешь! – сказал он. – Суп остывает слишком скоро. Слишком скоро… – повторилось с печалью.

Я почувствовал уныние. Стало жаль старика. Жаль, что он уже не молодой, бездетный, и к его завидному состоянию непричастны сын или дочь. Правильнее мужика ненавидеть, чем сидеть и печалиться о поредевшем клоке шевелюры. Я, сглупив, подумал, что Перес мог быть несчастен в первую очередь из-за несуразной головы. Головы-колбы. Однажды я видел, как выдувальщик стекла перестарался и получил одну сторону бутыли шире – лоб Винсенто один в один то безобразие. Будь у меня некрасивая голова, я бы страдал.

– Возможно, твой отец говорил. Я сообщал Роджелайо, что завел собаку.

Как же выходит: о собаке написал, а о смерти жены не обмолвился?

– Говорил, говорил.

– Я нашел ее в том самом лесу, – старый варан разложил на стол приборы для обеда, у тарелки поставил пивной стакан, взял из холодильника жестянку пива и консервированный порубленный перец. Пепельницу отодвинул от солонки, кинул на стол карманные папиросы, легко присел на табурет, показывая, что готов занять место надолго. Если плетеный стул был напротив, то табурет слева – так синьор держался ближе к моему дыханию. Не приступая к еде и описанию событий, Винсенто присвистнул, повесив руку в воздухе, и под его ладонью тут же очутилась голова ксолоитцкуинтли.

– Охо, хорошая собачка.

Наполнив стакан, родственник собирался преподнести историю о сельве номер два.

1989 год. Аура бизоньего леса нашептывала звуки, передавая сигналы терзания чего-то живого. Чутье подсказывало, что младенец очутился в самой опасной чаще. Оставлен матерью, украден койотом. Порывистое отчаяние рвало горло малыша. Не сходя с торфяной подстилки, исследователь следовал на клик. Чем энергичнее прорубалась вьюнкообразная лиана, чем ловчее обступались зачехленные мхом камни, чем удачливее Винсенто пробирался сквозь лопасти геликонии, тем крепче брала его духота. Скоро нотки звуков стали отчетливее, различимее, чтобы понять, что никакого ребенка здесь нет. Койот не губит ребенка, ведь он сам в беде. Тем не лучше. Самая незаметная тварь, борющаяся за жизнь, должна обрести шанс на спасение. Животное есть партнер!

Дон осмотрительно остановился на расстоянии плохой видимости от безопасного, по сути, вороха. Закатав рукава, защитившись перчатками и приготовив аптечку, что брал с собой с целью предосторожности, он начал практическое исследование. Детеныш зверя без шерсти, с тонкой кожицей, с выступающим лбом на поверхности муравейника – вот кто это. Щенок не двигался, дышал тяжело. Плохи были его дела. Тело начало подгнивать и пахнуть скверно, с тушки ссыпались термиты. Бесчисленные букашки окружили тяжелую обувь, носки, некоторые успешно отыскали кожный покров Винсенто. Одолеть муравьев можно только одним способом – убраться подальше с их муравейника. Только вот они не желали уползать с покрасневшей слизистой глаз щенка, с его ушей и пасти. Насекомые, похожие на брюхатые бочонки, были бесстрашны. Язык псины рассохнулся, словно вулканически потрескался. Проблемы у него были серьезнее назойливой мелкоты. Язык свисал из пасти куском тряпки. Задние лапы оковал капкан.

Капканы расставляли браконьеры для поимки кабанов и диких антилоп. Колесообразная железка сложилась вдвое, образуя мощные челюсти. Ловушка втиснула клыки намертво. Сколько он мог там пробыть – день, два – больше бы не выжил. Винсенто негодовал, злился: «Куда глядит лесничество штата? Проклятущие души ровно, что живодеры, оставившие здесь капканы».

Думать некогда. Дон снял перчатки, вынул из аптечки сушеные цамикинди[18], засунул кусочек в пасть, вынул из сумки бутылку воды и пустил меж зубов жидкость. Не мешкая, взялся за капкан, велев крепышу терпеть неприятности. Подлая железка спрятала все клыки в тканях бедра. Дядя попытался разжать оковы. От боли щенок завопил, сомкнул пасть, прикусив болтающийся язык. Из пасти пошла кровь. Времени нет. Перес всем туловищем навалился на ловушку, растащив ее в стороны, но самолов был непокорен. Винсенто покрылся синевой, живот свело, пока из последних сил рвал металл. Руки заскользили, капкан почти выскользнул в хлопок. Схождение зубцов прекратило бы мучения жертвы, что, может, для нее и лучше. Но упорство спасателя не бычье. Человек победил капкан – железяка сдалась мексиканцу. Детеныш был спасен из западни, и теперь ему предстояло победить смерть.

Глава 7. Карлос Галлеро. Ветеринар

Ветеринарная клиника находилась в пяти кварталах от асьенды и в 20 футах от федеральной трассы. Винсенто прикинул: путь от сельвы до города составляет 30 минут, путь по городу – минута, но торопливая кровь перепачкала сидение так, словно времени нет совсем. Надежда исчезает.

Спустя отложенное на спасение время главный и единственный ветеринар лечебницы Карло Галлеро принял пациента и велел мексиканцу ожидать в приемной хирургического блока или идти домой и ждать звонка. Последним, что произнес собачий лекарь, были слова в адрес ассистентки: «Шевелись, оставь карту, и быстро рентген, готовим операционную».

Винсенто остался ожидать приговор, который вынесет ему его друг. За четыре с половиной часа в приемной побывало не так много людей. К полудню, отстукивая каблуком право на внимание, оцепила стойку регистрации нетерпеливая синьора – своего попугая хозяйка получила от девушки с рентгеном. В коридорах метлой размахивала уборщица; суетился доставщик, рассыпавший короб бинтов и шприцов. Дядя ополоснул руки, выпил отвратительный кофе из автомата, вышел проверить пикап. Тогда, озадаченный бездельем, он не мог припомнить свой визит к стоматологу и теперь в разговоре со мной пообещал себе сделать это. Винсенто пожаловался на состояние здания. В конторах по обслуживанию населения бесперебойное электричество и чистая вода – это чудо. Карлос с трудом находит средства даже на дешевые замки, которые рано или поздно спиливают воры. Перес спонсирует клинику ежегодными пожертвованиями, но, бывая редким гостем, он всякий раз видит клинику, запертую лучиной древесины.

Дядя задремал на кушетке, но его разбудил голос негритянского мальчишки. Малолетний сынок уборщицы болтался в узком коридоре, читая вслух надписи с плакатов: «моче-камен-ная боле-з-нь ко-шек и со-бак». Старательный голос вытягивал слоги рекламы сухого корма. Потом появился Карлос. Ветеринар прошел мимо, потрепав мальчонку по курчавой голове. Винсенто уловил в дружелюбном жесте положительные тенденции. Несмотря на то походка врача выдавала его смертельную усталость, его глаза несли некую томность удовлетворения.

Карлос выразил удивление по поводу терпеливости Винсенто, не придавая значения несентиментальной форме заинтересованности. Дядя спросил, пришил ли Карлос лапы к туловищу – натура Винсенто, хорошо знакомая Карлосу. Галлеро подробно разъяснил порядок дел: переломы подвздошной, седалищной и лонной кости одновременно. Сложная хирургия: тройная остеотомия по изменению геометрии таза. Так увеличивается площадь головки бедренной кости на вертлужную впадину. Операция должна была воссоединить конечности со скелетом, но кости раздроблены.

Перес набрал воздуха в рот, а затем медленно выпустил струю. Давно он не был так растерян. Галлеро же впился черными глазами в моего дядю и не выпускал Винсенто из поля зрения, видимо, чтобы тот не успел договориться со своей совестью.

– Хвост и соединительные ткани способны к регенерации. Бегать и скакать по травке придется на передних лапах. Ну, и со специальной инвалидной коляской.

Заполняя рекомендационный лист по уходу, Карлос сообщил, что собака пробудет в клинике несколько дней. Малышу между тремя и пятью месяцами от роду. Потребуются уколы и дорогое обеспечение, но, слава Богу, овощеводы люди небедные.

Карлос посоветовал придумать суке кличку. Пес оказался девочкой породы ксолоитцкуинтли. Давно не приходилось встречать щенка ксоло в этих краях.

Перес потребовал прекратить Галлеро вести диалог таким образом, словно кто-то согласен взять собаку на ферму, но врач проявил характер:

– Аль-патрон возьмет собаку себе. Мой зоопарк укомплектован. Выбор есть у каждого, но почему собака не осталась в лесу? Бог все видит!

Неподготовленные к спору твердят про отсутствие времени и опыта обращения с животными. Винсенто не стал исключением и сам до конца не понимал, как согласился.

– Как же Агате повезло. Я на одной бутылке воды чуть не высох в автобусе, а тут капкан… Счастливая звезда грела собачку, счастливая звезда.

Было за полночь, когда Винсенто решил, что рассказ можно завершать. История меня впечатлила. Усерднее теребя кожаный мешок, состоящий из спящей у моих ног Агаты, я получил замечание, наверняка вызванное ревностью:

– Поласковей, ты! – прорычал дон.

– Tia Adriana… Моя Адриана, ты бы любила Агату.

Хотелось ободрить дядю:

– Агата – это хорошая замена Адриане! Очень хорошая, – еще не закончив предложение, я понял, какой я невежа. – Не замена… Боже. Собака хороший друг. Легче должно быть с собачкой. С другом же всегда проще. А жену никто не заменит…

– Хватит, Густаво, не трать испанский. Пойдем спать. Тебя ждет кровать.

Глава 8. Друзья

Строгий распорядок дня формировался годами, а я был поселенцем, вплывшим в эту гавань без надежд. Сложнее прочего юный организм откликался на ранние подъемы – около шести утра. Кое-кому время казалось страшно поздним. Петух Какао реализовывал птичьи таланты уже с пяти часов. Его пение будило преступное начало в несовершенном мальчишке. «Ох, какое искушение воспользоваться дядиным ружьем».

«Какой петух не поет по утру?» – возразят некоторые. «А я клянусь, до ружья доберусь!» Птица Педрито – пернатый гад; отчаянный романтический ублюдок. Ревет, словно его вот-вот бросит женщина. «Да, брошенных, как правило, не расстреливают», – думают беззаботные люди, которых никогда не мучал недосып.

На завтрак подавалась кукурузная каша или омлет с кусочками перца и помидор. Я выковыривал гадостный перец и отправлял его под стол – прямо в распахнутую пасть трехлапой хозяйки поместья. Животное поражало аппетитом и неразборчивостью. Агата грызла и размякшие льняные семечки, и тот же перец. Глупая животина. Но всеядность собаки играла мне на руку. Замечу, у ксоло в миске всегда насыпано сколько-нибудь поприличнее крахмальной жижи. И мясом ее кормили, и кормом. На полке с заварным чаем и льном соседствовали пара мешочков с надписью «Para perros»[19]. Лакомство попробовал – не хуже, чем у людей. Запах вяленый, пряный, высвобождает энергию. Пакет был на полке с лечебными снадобьями, значит, не подохну.

До полудня предстояла работа на ферме. Затем плотный обед на прохладной кухне или в саду, под туберозой. Далее свободное время, правда, проводил я его взаперти. В шесть вечера отгрузка, потом чтение, шатание вокруг ближайших домов, слежка за соседями. На закате, сидя в комнате, я мог побыть в тишине и помечать о друзьях. Грусть по обыкновенным вещам нарастала комом обиды на родителей. Едва я подумаю, что они в Нью-Мехико, пусть в заботах и делах, но все же в компании друг друга… Им всегда было, о чем поговорить. Часто о пустом, но говорили! А с кем делиться мыслями мне? Винсенто не кандидат в слушатели. Каждой одинокой ночью я обращался к святым. Разговоры с высшими силами давали надежду на перемены. Простая игра в мяч, обсуждение свежего номера журнала комиксов… Пусть хоть кровавый разбой, драка с кулаками до выбитых зубов, да и любая заварушка преобразила бы существование.

«Клянусь, Боже! Будучи заложником фермы, я приму самого скучного мальчишку в друзья, будто подарок судьбы. Я больше не в состоянии выносить одиночество. Каждый день рабство, а воскресенье и понедельник – выходные, но топить время в тишине еще отвратнее. Дням счет не ведется. Какое сегодня число? 15-е? 20 мая? Не знаю. Я погибну в смертной скуке узником печали и рутины. О, помоги, Всевышний, дай смелости заговорить с соседскими ребятами. Куст помидоров – гори трижды в остром кетчупе!»

Сборка паразитов, поливка, подвязывание кустов, пасынки, сорняки… Я устал. Однажды вместо сочувствия мексиканец схватился за ведро и плеснул из него мне в лицо. Ледяная вода врезалась пощечиной. Тяжелые капли, падая с ресниц, застилали глаза водой, и я не смог разглядеть того, что было написано на физиономии Переса. Давясь водой, я пожаловался на застой в ушах и удушье в воротнике. Футболка присосалась к телу, как большой охлажденный горчичник. Оттянув вырез стрейчевой горловины, я подставился. Винсенто снял с гвоздя овечьи ножницы, и, обуянный дьяволом, прошелся по тряпке – тряпкой он назначил мою любимую футболку. Мой товарищ Эрнесто хотел точно такую же, но носил ее я. Этот старый блуждающий нерв прошелся острым сердцевидным болтом ножниц по рисунку молнии, что удачно расположилась по центру груди, совершенно случайно не лишив меня жизни.