Клятвы и бездействия

Сав Р. Миллер

Клятвы и бездействия

© Copyright © by Sav R. Miller. All rights reserved.

© К. Бугаева, перевод на русский язык

© В оформлении макета использованы материалы по лицензии © shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Пролог

Ленни

Двенадцать лет назад

Мама готовила лучшую лазанью на всем острове Аплана.

Возможно, даже лучшую в мире.

Она была достойна Голубой ленты[1], чему ежегодно находилось подтверждение на местной фермерской ярмарке – мама неизменно побеждала в финале кулинарного конкурса.

Люди были готовы приезжать с материка, чтобы просто ее отведать.

Так часто говорил папуля.

Хотя у него есть привычка преувеличивать. По крайней мере, таково мнение моих старших братьев Кэша – уменьшительное от Кассиус – и Палмера.

Мне кажется, они не любят папулю по-настоящему, из-за чего выдумывают всякую ерунду, чтобы привлечь меня на свою сторону.

Кэш не раз говорил, что, появись у него выбор, со связанными за спиной руками бороться с аллигатором или спасать тонущего в океане отца, он бы без колебаний выбрал бой с рептилией.

Я бы лучше сама умерла, но не позволила никому из родителей утонуть.

Палмер говорит, что это моя проблема.

«Братья и сестры должны держаться вместе», – постоянно твердят близнецы. Хотя легко оставляют меня дома, а сами каждую пятницу на пароме отправляются на один из соседних островов и остаются там до восхода солнца.

С тех пор как меня забрали из школы и мы с семьей переехали из Саванны на Аплану, кроме родных я вижу ежедневно лишь персонал особняка Примроуз. Частные преподаватели, домработницы, повара и садовники – только им разрешено находиться на территории нашего дома.

Так почему бы мне не встать на сторону родителей, с которыми я провожу большую часть времени? Кэш и Палмер неразлучны, будто приклеены друг к другу, а мама говорит, что своего близнеца я убила в утробе, таким образом намного ближе мне стали родители.

В желудке сразу начинает урчать, когда я разглядываю пальцы в пятнах от соуса маринара и сыра рикотта.

Ну что ж, у меня есть еще один вариант.

Еда.

Но я не могу делать это каждый день – стоять у острова в кухне и запихивать в рот остывший ужин. По крайней мере, не в присутствии людей.

По этой причине в полночь я не сплю, а крадусь, стараясь не быть замеченной в темноте.

Пока все в доме спят, я пробираюсь вниз, чтобы поесть, и пачкаю соусом яркое желтое платье, которое мама заставляет меня надеть на пасхальную службу в воскресенье.

Но, думаю, я способна на поступки и похуже.

Палмер говорит, что ни к чему хорошему это не приведет, но набивать живот едой кажется не таким ужасным поступком в сравнении с тем, что я слышала в ток-шоу по телевизору.

Однако по какой-то причине меня не покидает чувство, что я поступаю плохо.

Рука, зажимающая кусок лазаньи, приближается ко рту, тонкий лист пасты выскальзывает из нее и повисает между моими большим и указательным пальцами, глухой стук в дальней части дома заставляет насторожиться и замереть.

Поднимаю глаза, взгляд падает на отражение в висящем на стене зеркале, лицо перепачкано в соусе. На меня потоком обрушивается жаркое, липкое чувство.

Отвращения.

Стою, не двигаясь, готовая к вторжению нарушителя тишины.

Смотрю, как мягкий свет струится в арочный проход в кухню, и сердце колотится так, что отдается в ребрах.

Вот черт.

Звуки голосов разносятся эхом и отражаются от потолка нашего поистине огромного дома.

И они приближаются.

Черт. Черт.

Похоже, у меня серьезные проблемы.

Если кто-нибудь увидит, что я испортила мамино блюдо накануне ярмарки, меня накажут на месяц точно. По меньшей мере.

Привилегий у меня и без того немного, не хотелось бы потерять даже эти.

Оглядываю блюдо, полуприкрытое пластиковой крышкой, хватаю его и приседаю, прячась за островом. Я с трудом удерживаю равновесие из-за тяжелой лазаньи, но крепче прижимаю ее к груди и заставляю себя сглотнуть, несмотря на сухость в горле.

Пытаюсь пригнуться еще больше, чтобы стать меньше и незаметнее, в спину мне врезается ручка белой дверцы кухонного шкафа. Воздух изо рта вырывается сильными, прерывистыми струями, они касаются пластиковой крышки, заставляют ее хлопать, я чувствую ее движения пальцами.

Предательское урчание доносится из живота в ту самую секунду, когда раздается стук шагов по кафельному полу.

Обхватываю пальцами стеклянное блюдо еще сильнее, закусываю нижнюю губу, изо всех сил стараясь дышать ровно.

На лбу появляются капельки пота, одна стекает на самый кончик носа. Я пытаюсь разглядеть ее, скосившись, и на секунду даже забываю о грозящей опасности.

Картинка перед глазами меркнет, будто затянутая туманом, капля пота катится дальше и падает на пластиковую крышку.

Я же совсем перестаю дышать.

В кухне разносятся звуки приглушенного стона, я смещаюсь в сторону и высовываюсь из-за тумбы, чтобы понять, кто его издает. Вижу перед собой мыски любимых домашних лоферов папы и выдыхаю с облегчением.

Он едва ли станет меня наказывать.

На губах появляется легкая улыбка, когда я прихожу к решению обнаружить себя и сгладить гнев папы щенячьим выражением глаз.

Поднимаюсь, оставив форму с лазаньей на полу, обхожу остров, но вижу папу уже лежащим с раной в голове у линии роста седых волос. На кафельный пол стекает струйка крови.

Глава 1

Джонас

На ваш счет зачислены средства.

Закрываю уведомление, отправляю «большой палец» Алистеру и убираю телефон в карман. Теперь я больше вдохновлен на продолжение вечера, за который он заплатил.

Некоторые из политических оппонентов брата больше других готовы к борьбе, а городской глава, которого он поручил мне, как оказалось, не желает умирать так скоро, как я рассчитывал.

Впрочем, это неважно.

Крики объектов уже давно меня не волнуют.

Мой дом расположен на заросшем травой участке северного мыса острова Аплана, на каменистом обрыве, от которого рукой подать до островов Бостон-Харбор, постоянное население которых за последние годы выросло с пары сотен до нескольких тысяч.

В прошлом мы считались провинцией, интересной лишь туристам и богатым семьям, предпочитавшим скрывать незаконную деятельность и доходы от экспорта мяты и крабов, никто из них не был заинтересован в развитии инфраструктуры и увеличении числа жителей.

По сути, Аплана являет собой автономную и более бедную версию Хэмптона. С высоким уровнем преступности, собственным крошечным аэропортом и обширной территорией, испещренной сеткой дорог.

Мой дом расположен далеко от мест и магазинов, привлекающих приезжих. От соседей меня отделяют мили, можно шуметь, кричать и нарушать порядок – это никому не помешает.

Надо сказать, обычно я этого не делаю, не нарушаю тишину и общественный порядок. Правильные поступки – это чистая совесть, а я не из тех людей, кто готов даже к крошечному чувству вины.

Время испытать вину придет, когда настанет Судный день. И не минутой раньше.

Завинчиваю кран, разворачиваюсь и вытираю руки полотенцем для посуды. Глаза Кевина обращены ко мне, их не скрывает лента скотча, которым я обмотал его голову, оставив лишь крохотную щель у рта.

– Жаль, что все заканчивается именно так, – говорю я, лишая его надежды покинуть этот мир с достоинством.

Медленно подхожу к стулу, к которому он привязан, и замечаю капли пота на лбу почти у самых волос. Пламя в камине за его спиной нагревает комнату, делает открытый участок кожи шеи пурпурным и бугристым.

Присев, снимаю с крюка на стене чугунную кочергу и погружаю ее витой конец в огонь. Несколько мгновений, и металл становится оранжевым. Кевин начинает глухо вскрикивать, и это вызывает возбуждение, оно все отчетливее пульсирует в венах. Поднимаюсь, достаю чугунную кочергу и подношу к самому его лицу. Касаюсь щеки и слышу визг, похожий на поросячий. Он откидывается назад, рискуя перевернуться вместе со стулом.

– Тебе есть что сказать в свое оправдание? – спрашиваю я, понимая, что он едва ли ответит. – Признаться, я понятия не имею, почему Алистер хочет, чтобы я занялся тобой. Он давно не просил меня кого-то устранить, должно быть, планирует нечто важное.

Кевин скулит, уверен, он бы уже рыдал, если бы не скотч.

Заведя ногу за одну из ножек стула, наклоняюсь и сжимаю свободной рукой плечо Кевина. Раскаленный чугун рисует яркие полосы в воздухе между нами, когда я машу им перед его застывшим лицом и цокаю, видя ужас в глазах мужчины.

– Ну же, дружище, дай мне хоть что-нибудь. – Внимание привлекает золотой крест на его шее. – Ты католик, да? Веришь, что исповедь дает отпущение грехов и в прочую подобную чушь? Что ж, вот и твой шанс. Расскажи мне обо всем содеянном, и тогда, возможно, бог помилует твою душу.

На этот раз он даже не пытается что-то произнести. Я вздыхаю и вожу кочергой вдоль его щеки, наслаждаясь ужасом, не потухающим в глазах.

Ручка ее имеет форму буквы «В», украшенной замысловато сплетенными лианами и розами. Это семейная ценность, перешедшая от моего деда к отцу, а затем ко мне, подозреваю, я первый, кто использовал ее подобным образом.

Опять же, возможно, причиной гибели отца стало именно отсутствие креативного подхода к делу. Ему бы стоило не забывать о скрытых талантах и не покушаться на территорию, находящуюся во владении «Примроуз Риэлти», – тогда, возможно, он и сейчас был бы жив.

Бросаю взгляд на серебряный «Ролекс» на запястье и хмурюсь, осознав, который теперь час. У Алистера появится аневризма, если я опоздаю, лучше мне поспешить.

Жаль.

Откладывание неизбежного – поистине лучшее в моей работе.

Пальцами ощущаю, как дрожит Кевин, нервные окончания ласкает разливающееся по телу удовольствие, подсвечивает темноту во мне, будто луч ночное небо.

– Я думал, тебе было приятно, когда брат засунул свой член тебе в задницу. Хотя, полагаю, у него свои взгляды на пытки…

Сдерживаю улыбку, прижимаю ручку с витым «В» к его щеке и смотрю, как он бьется и кричит изо всех сил. Запах горелой плоти достигает моего носа, и я глубоко вдыхаю его, позволяю себе насладиться моментом.

Эмблема семьи Вульф отлично смотрится на его лице, и после того, как пойму, что она навсегда останется на нем, я засуну клеймо ему в рот.

– … а у меня свои, – заканчиваю я фразу и заталкиваю рукоятку ему между губ. Помешать мне он не может, у него уже не осталось зубов, потому конец касается задней стенки горла с первой попытки.

Пытаясь удержать его на месте, чувствую, как он едва заметно дергается, но борьба длится недолго, силы покидают тело. Видя, что оно обмякло, я надавливаю рукой сильнее, и железная рукоятка, под странным углом пробив шею, выскакивает наружу.

Из выходного отверстия и рта хлещет кровь, потоком стекая на пол. Капли попадают на мои кожаные ботинки, вздыхаю, достаю из нагрудного кармана бумажный платок и, наклонившись, вытираю их. Затем убираю салфетку в карман куртки и приступаю к уборке. Тело Кевина заворачиваю в пленку и отправляю на временное хранение в морозильную камеру на задней террасе.

Войдя в свой паб «Пылающая колесница», сразу замечаю на самом дальнем диване брата, он с задумчивым лицом наблюдает, как извиваются на танцполе посетители.

Пространство вокруг него окутал дым кубинской сигары, покрыл голову с аккуратно уложенными волосами, коснулся темно-синих брюк с подтяжками – по всему видно, подобные заведения он посещает нечасто.

Протискиваюсь, чтобы сесть напротив него, и натыкаюсь на взгляд ледяных голубых глаз. Стоит мне опуститься на диван, как в следующую секунду рыжеволосая официантка Эмбер ставит передо мной пинту, подливает в бокал Алистера воды и убегает.

– Удивлен твоим желанием встретиться именно здесь, – произношу я громче обычного, чтобы перекричать музыку.

Он делает глоток, не вынимая изо рта сигары, которая покачивается над кромкой стакана.

– Да так. Подумал, это проще всего. Никто косо не посмотрит на то, что мэр решил посетить убогую забегаловку, особенно если его работой довольны.

– Но мое присутствие в доме мэра вызовет ненужные подозрения.

– Именно. – Он ставит стакан и сжимает губами кончик сигары, глубоко вдыхая, а потом, на выдохе, подается вперед.

– И как наш дорогой друг Кевин?

– О нем позаботились. – Я делаю глоток пива. – Хотя надеюсь, у тебя есть более весомая причина желать его ухода, чем опасения, что кто-то узнает о ваших… свиданиях.

Алистер усмехается в ответ.

– Мои сексуальные предпочтения ни для кого не секрет, братишка. Напрасно думаешь, что для кого-то может стать откровением то, что мне нравится общество мужчин так же, как и женщин.

– Журналисты в любом случае в это вцепятся.

– О, в этом я не сомневаюсь. Но дело в том, что пресса в очень малой степени способна повлиять на мои решения.

На выдохе постукиваю пальцами по краю деревянного стола и оглядываю помещение. Диваны с высокими спинками, обеспечивающие приватность, установлены вдоль трех из четырех стен, формирование квадрата завершает барная стойка. Посредине танцпол, а в те дни, когда мы открываемся рано, – место для дополнительных столиков.

Ничего выдающегося, но это моя собственность.

После определенного времени, проведенного в тюрьме, когда за душой ничего нет, обладание чем-либо становится бесценным.

– Ты, разумеется, пришел сюда не для того, чтобы поболтать о сексуальной жизни, – говорю я, делая последний глоток.

Он медленно достает из нагрудного кармана пиджака черную карточку.

«Вы приглашены в Примроуз-мэнор», – гласит надпись золотым тиснением.

Он кладет ее прямо передо мной.

От увиденного перехватывает дыхание, внутренности скручиваются в тугой узел от воспоминаний о том дне двенадцать лет назад, когда я в последний раз переступал порог этого дома.

Мы оба молчим, я закидываю лодыжку на колено и жду, когда он заговорит вновь.

– Ты ведь ничего не затеваешь? – произношу я, не дождавшись.

Он хмурится, но не отводит взгляд от карточки.

– Впервые с момента покупки поместья Том Примроуз открывает его для посетителей. Уверен, все сановники и светские львицы отсюда до Бостона стекутся туда, одолеваемые желанием увидеть дом изнутри.

Я молчу и жду продолжения.

– Нехорошо будет с моей стороны не появиться. К тому же, я слышал, его дочь в поисках партнера. – Он поправляет карточку, в глазах вспыхивают колдовские искры. Я меняю положение, выпрямляю ноги – мне нет дела до его личных демонов.

У меня самого их полно.

В голове всплывает кукольный образ брюнетки – любимицы Тома Примроуза, хотя я давно не видел ее личика на страницах журналов или где-либо еще.

Киваю и движением плеча выражаю согласие.

– Лучше ты, а не я.

Молчание Алистера вызывает странное ощущение внутри. Не свожу глаз с карточки, которую он крутит пальцами.

Медленно поднимаю взгляд, он ловит его и удерживает.

Ноздри раздуваются сами собой.

– Нет.

Он принимается барабанить пальцами по столу.

– Это не просьба, Джонас.

Он вообще редко просит. Алистер рос, путешествуя по миру со своей матерью-шотландкой и серебряной ложкой в заднице. Его никто и никогда не учил хорошим манерам. Он берет, что пожелает, не испытывая вины. Было бы славно, если бы это не было всегда мне во вред.

На острове Аплана при небольшой численности населения уровень преступности всегда был довольно высок. Это не было сделано специально, просто здесь существуют конкурирующие группировки тайных структур, нашедших убежище на юге и в иных, менее комфортных, районах проживания.

Люди уверены, что преступная сеть существует только в крупных городах, но на самом деле, развернуть ее в небольших туристических поселениях гораздо проще.

В крепко сплоченных небольших сообществах реже заводятся крысы, очень многое будет на кону, если кто-то решится на предательство.

Так мы с братом и получили политическое влияние на Аплане; его связь с высокопоставленными преступными авторитетами грозит появлением в жизни множества врагов, однако им несложно управлять выборами.

Вдавливаю кулак в стол и сжимаю зубы до боли в челюстях.

– Тебе известно, что семья Примроуз меня ненавидит?

Не без оснований, надо сказать, учитывая совершенную мной попытку убить ее главу.

Впрочем, вражду начал он, когда убил моего отца.

– Это известно всему Аплану. – Алистер пожимает плечами и постукивает кончиком пальца по карточке. – Именно поэтому тебя не ожидают там увидеть.

Глава 2

Ленни

Стук не прекращается.

За дверью моей спальни кто-то всегда стоит и барабанит, рискуя пробить дыру. Им необходимо мое присутствие, мое лицо для пиар-хода или подпись для какого-то спонсорского взноса.

Моя фишка в том, что я выполняю все, о чем просит папочка. Так было до сегодняшнего дня, по крайней мере. Я выполняла все с улыбкой на лице так долго, что люди перестали замечать, когда она пропадает.

Фасад поизносился, солнечный настрой потух, но они будто не замечают. И продолжают обращаться ко мне по любому поводу. С очередным делом. Ради встречи с очередным человеком. Ради того, чтобы «Примроуз Риэлти» – а точнее, папочка – стала богаче.

Рано или поздно приходится учиться многозадачности. Переворачивать ногами страницы журнала по истории искусств, пока команда визажистов наносит на лицо кремы и хайлайтеры.

Тонкой соболиной кистью доводить до совершенства картину акварелью, пока чьи-то руки закалывают твои волосы, не замечая, что рискуют повыдергивать пряди.

Тебя запихивают в коктейльное платье перед предстоящим мероприятием, посещение которого тебе совсем неинтересно, а ты любуешься алой тканью, чувствуя, как зарождаются мысли о кровопролитии.

Я спускаюсь в фойе по лестнице с двойным маршем, и первой вижу маму, ее карие глаза вспыхивают, когда я останавливаюсь на последней ступеньке.

Сегодня папочка устроил праздник по поводу моего возвращения домой. По крайней мере, так звучит официальная версия.

Но я знаю настоящую причину. Сжимаю перила, ощущая на себе пылкие взгляды мужчин и женщин, мечтающих, скорее, о том, чтобы повыдергивать все шпильки из моей прически. Здесь, должно быть, собралась половина острова, и всех их волнует один вопрос: с кем Ленни Примроуз, этот любимый ребенок, захочет встречаться.

Словно папочка позволит мне иметь в этом вопросе собственное мнение.

Мама протягивает руку, обнимает меня за плечи и оглядывает платье.

– Ты прекрасна и свежа, как персик.

Склоняет голову, и белокурые пряди прически боб шевелятся у ее подбородка. Тут же чувствую выступивший на лбу пот. У меня нет повода для беспокойства, я точно знаю, что каждый волосок на своем месте, макияж безупречен и не потечет, но внутри все скручивается в узел – я уверена, публика найдет к чему придраться.

Пальцы сжимают синтетическую ткань платья, будто желая спрятаться на случай, если я плохо их отмыла. Перед тем как спуститься вниз, я держала их под струей горячей воды, сидя в своей ванной, пока коже не стало больно, но мне все еще кажется, на них остались следы краски.

Вытянув руку, мама мизинцем опускает язычок молнии на платье спереди вниз, увеличивая вырез и цокая при этом языком.

Все тело мое напрягается от страха, что она увидит кисть, которую я спрятала между грудей.

Я никуда без нее не выхожу на тот случай, если вдохновение нахлынет внезапно.

Да и просто на всякий случай.

Пальцы мамы замирают, когда она замечает ее, затем тянут язычок вверх, но ненамного, все же оставляя большую часть моей груди открытой.

Вздохнув, она качает головой.

– Полагаю, остается только смириться.

Я невольно задаюсь вопросом, ждет ли она от меня предложения сменить платье, хотя его прислала с прислугой именно она, настаивая, чтобы оно было на мне сегодня вечером.

– Ты выглядишь уставшей, Элен. Проблемы со сном?

В горле встает ком.

От недовольства в легких вспыхивает жар – только она и папа называют меня полным именем, и я это ненавижу.

– Со мной все в порядке, мама.

Пальцы ее скользят по моему плечу, поправляя одну из бретелей.

– И мне кажется, ты похудела. Может, надо опять посетить твоего специалиста? Как его имя? Доктор Гольдштейн, верно?

– Нет, – быстро отвечаю я, освобождаясь от ее хватки. Упираюсь каблуком в ступеньку позади и откашливаюсь, видя, как озадаченно хмурится мама. – Я хотела сказать, со мной все в порядке. В посещении нет необходимости.

– Но ты выглядишь нездоровой…

– Просто нервничаю из-за праздника. – Выдавливаю из себя улыбку и проскальзываю мимо, спрыгнув с последней ступени. – Найди меня через час, я буду как новая.

В глубине души я даже верю в то, что говорю. Или, по крайней мере, хочу верить.

Однако шестьдесят минут спустя ничего не меняется, если не становится еще хуже. Я нахожусь рядом с папой, обняв меня, он развлекает группу деловых партнеров рассказами о студенческих годах в Беркли.

Взгляд мой прикован к величественному портрету маслом над мраморным камином в гостиной – изображению нашей семьи в стиле импрессионизма. Я сижу между братьями, родители стоят за нами, фигуры их крупнее и массивнее, чем на самом деле.

Если бы я знала, когда работала над картиной, что однажды присутствие их станет удушающим, сделала бы фигуры значительно меньше. Впрочем, в последнее время они будто не являют себя миру в полную величину.

Да и мне не под силу несколькими мазками изменить восприятие реальности.

Рядом с камином расположился кабинетный рояль, седовласая женщина за ним тихо наигрывает мелодию, скользя взглядом по толпе гостей. Я задумываюсь, пытаясь представить, какой видится эта вечеринка тем, кто стоит на идеально ухоженной лужайке и все еще ждет возможности попасть в дом.

Можно ли разглядеть через окна первого этажа, что происходит внутри, или вид на океан за домом способен отвлечь от уродливой действительности?

– Разумеется, я со всем этим покончил ради детей, – говорит папа мужчинам и крепче прижимает меня к себе.

Один из слушателей вскидывает бровь, пристально смотрит на меня и ухмыляется, оторвавшись от горлышка бутылки пива. Затем вновь припадает к нему, а я начинаю ощущать странный дискомфорт, он распространяется по телу и ползет по позвоночнику.

Что-то в человеке кажется мне знакомым. Здесь что-то не так.

Сглатываю неприятные ощущения и объясняю себе их волнением. Или дело в том, что во время подготовки к выходу я запихала в себя полторта «Красный бархат»?

– Они уже далеко не дети, малышка Ленни выросла, – говорит мужчина, подталкивая папу локтем, и облизывает губы так, что к горлу поднимается тошнота.

– О, не напоминай мне, – смеется папа. – Представляете, в этом году ей исполнилось двадцать три. Организовала вечеринку в Вермонте, куда пожелала отправиться, чтобы развлечься. Первую, устроенную без моего участия.

Я непроизвольно фыркаю, но, кажется, этого никто не замечает.

На мои слова и реакцию по-прежнему не обращают внимания. Все как обычно.

Я уже и не помню, когда в последний раз папа устраивал для меня вечеринку, да и побег к тете едва ли можно объяснить желанием развлечься, скорее стремлением избавиться от кошмаров и спасти себя.

Однако чего не сделаешь, чтобы сохранить имидж семьи.

– Невероятно. – Темные глаза мужчины смеются, и он делает еще глоток пива. – Как дела в Вермонте, Ленни?

Спазм сжимает горло, странное чувство давит на ребра – причина этого в его остром взгляде, прикованном ко мне, словно в ожидании промаха или ошибки.

Я невольно задаюсь вопросом, что ему известно.

Мог папочка все им рассказать, а сейчас просто притворяться?

Я отвечаю уклончиво, но, кажется, мужчину устраивает услышанное. Задав еще несколько вопросов, он теряет ко мне интерес, а меня начинают водить по комнатам, чтобы приветствовать всех, попадающихся на пути.

Папочка обнимает меня то за плечи, то за талию, словно боится, что толпа поглотит меня. Откровенно говоря, собравшиеся напоминают мне стадо гиен, жаждущих получить каждый свой кусок, отчего появляется ощущение, что папа что-то задумал.

В глубине души я мечтаю навсегда оставаться в неведении по поводу причин организации этого праздника.

Мне было бы намного легче получить хоть какое-то удовольствие от мероприятия, если бы можно было не разглядывать с пристрастием каждого встречаемого нами холостяка, опасаясь, что именно его папа выбрал мне в спутники жизни.

Он же продолжает знакомить меня с политиками, главами компаний, влиятельными иностранцами. Внимание этих мужчин, вероятно, польстило бы любой женщине, я же после окончания каждой краткой беседы чувствую себя облитой грязью.