Мистер Буги, или Хэлло, дорогая

Половина тележки была в сладостях. Так себе покупка. Нужно взять что-то более существенное, к примеру…

– Конни? – окликнули ее за спиной.

И она обернулась, удивленно глядя на своего дядю.

«Поверить не могу, что он здесь делает?» – подумала она, но вслух безрадостно сказала:

– Привет, Хэл.

Он был в своей куртке и в полосатой черной рубашке под ней. В свободных джинсах, на которых не было ни капли из луж – он по воздуху от стоянки долетел, что ли?! – ноги его казались вообще бесконечными. Хэл производил чертовски сильное впечатление, и Конни растаяла при виде него, хотя напомнила себе: он, мать твою, вчера здорово развлекся с той девицей.

– Ты здесь за покупками? Не ожидал увидеть.

– Это я не ожидала, – сказала она. – Далековато забрался от дома.

– Тоже заехал кое-что прикупить… – он был тоже с корзинкой и показал ей пачку лунных пирогов «Грэмс» в шуршащей упаковке.

– Не думала, что у тебя нет поблизости супермаркетов.

Сказала – и одернула себя. Зачем язвить?! Какая ей, в конце концов, разница, пусть катается на своем чертовом «Плимуте» сколько хочет туда-обратно! Хэл невозмутимо ответил:

– Я на самом деле проездом не просто так. Хотел спросить, я, случайно, не оставлял у тебя дома свои очки?

– Мог бы просто позвонить.

И снова недовольство в ее голосе! Она попыталась себя осечь, но не смогла. Только поджала губы и толкнула тележку вперед. Хэл пошел за ней.

– Оставлял, – сказала она и намекнула: – Они все еще там. Можешь съездить за ними, тебе без проблем их отдадут. Стейси. Или Милли. Я ее наберу.

Она свернула в боковой узкий ряд с сухими завтраками, надеясь, что он отстал. Во рту было горько. Но совсем плохо стало, когда Хэл снова оказался у нее за спиной:

– Не думаю, что они мне помогут.

Конни сдержала себя и желание сказать, что вчера Милли очень даже помогла, – и молча потянулась за хлопьями «Корн Флейкс». Но не успела коснуться красной коробки – Хэл сам снял ее с полки и отдал Конни в руки.

– Спасибо, – бросила она и нейтрально добавила: – Нет, я серьезно. Не трать время.

– Я не трачу, – возразил он и снова достал Конни яблочных джексов от «Келлогс», когда она привстала на цыпочки. – Ты столько всего купила.

– Это на Хэллоуин, – сказала она и добавила: – Нас ведь девять человек.

– Девять? Многовато для такого домика.

– Я не знала, что ребята притащат друзей. Думала, будет просто междусобойчик.

– Девять, – задумчиво повторил Хэл. – И что же, ты одна из всех поехала за покупками?

– Мы сбросились, – почему-то начала оправдываться Конни. – И мне дали в помощь Чеда.

Хэл ухмыльнулся и осмотрелся. Между узких полок, кроме них двоих, никого не было, и Конни почувствовала себя ужасно глупо.

– Ну и где же твой Чед? – спросил он ехидно. – Что-то я его здесь не вижу.

– Он не мой!

Хэл привалился плечом к стойке с хлопьями и понимающе кивнул. Конни порозовела.

– Что? Не смотри на меня так. Он на машине и согласился отвезти покупки домой.

– Очень благородный жест, – одобрил Хэл. – Позвони ему и скажи, пусть едет куда хочет. Он на сегодня свободен.

– Нет, не свободен, – возразила Конни и снова толкнула тележку.

Хэл шагнул следом.

Она слышала его дыхание у себя на макушке и чувствовала спиной, что он стоит слишком близко. Конни бросила короткий взгляд на сферическое зеркало под потолком. В искаженном отражении она увидела, что Хэл буквально навис над ней и смотрит, чертовски пристально смотрит.

Что ему нужно?

– Я сам отвезу тебя домой, – сказал он и накрыл ручку тележки своей рукой – так близко к пальцам Констанс, что она невольно их отдернула. В этом было столько контроля и странной настойчивости, что она обернулась через плечо. И застыла. Он наклонился к ней, и теперь их глаза оказались почти на одном уровне. Хэл улыбнулся и уверенно взял тележку.

– Звони, – повторил он. – Так будет куда удобнее. И потом. Я бы ужасно хотел пообедать с тобой, Конни.

– Боюсь, у меня нет времени.

Она мягко попыталась увезти тележку. Это было так же бесполезно, как попробовать вырвать мышь из когтистых кошачьих лап. Хэл уверенно втиснулся между ней и стендом с газировкой – и Конни оказалась в западне. По левое плечо – он, по правое – стеллаж. Хэл покачал головой:

– Нам столько нужно рассказать друг другу. Семейные узы. Кровь не водица, и все такое.

Констанс засомневалась. Одна ее часть болезненно ныла: она знала, что произошло вчера, и это свербело в темени. Другая же молила согласиться. Какая разница, с кем он спал? Он ее дядя. Всего-то ее родственник.

Он тебе не кровный родственник, Конни, фактически – чужой человек.

Она могла бы пообедать с ним – действительно… просто так. Почему бы нет?

Потому что он странный, и ты это чувствуешь. Какого дьявола он так себя ведет?

Хэл закинул руку ей на плечо и прижал к себе по-семейному тепло. По-семейному – и немного больше.

– Но только кафе выбери сама, – сказал он. – Я здешние места плохо знаю. И еще зайдем в секцию с порошками и средствами для уборки, о’кей?

– Мне самой туда нужно, – буркнула Конни, и Хэл понял: сдалась. – Обедать – так себе идея. Пока мы ждем заказ, некоторые продукты могут испортиться.

– Двум бутылкам молока и пачке бекона ничего не будет, – поморщился Хэл, – и потом, мы всего-то на час-другой. Ну давай.

Он обезоруживающе улыбнулся – слишком мягко и ласково, чтобы Конни могла на него злиться. И она улыбнулась ему в ответ, чувствуя, что его рука на плече стала легче и теплее.

– Уважь своего старикана, – картинно приложил руку к груди Хэл и рассмеялся. – Старшим отказывать нехорошо.

Глава шестая

Ловушка для охотника

Чед думал, это какая-то шутка. Сначала его зовут в магазин, он срывается с места, топит в непогоду. А потом его гонят прочь.

Черт возьми, как он мог усмотреть в Констанс логичного человека?! Он думал, она адекватная. А теперь какого дьявола она творит? В колледже она казалась ему другой, почти нормальной, пускай он и не считал, что она ему ровня. А сейчас, оставшись с ней один на один, он понял: либо что-то случилось с этой девчонкой – что-то из ряда вон, отчего она вела себя не как обычно. Либо он в ней обманывался. И лучше бы первое, чем второе. Обидно: кругом него и так одни идиоты, а с Конни было по крайней мере сносно в одной компании, и он не хотел разочаровывать ее. Пусть думает, что они дружат, пока ему это выгодно. Его всегда без проблем пускали с ней в клубы, где он хотел бы оторваться, и она могла подкинуть ему деньжат, если у самого с ними было туго…

Чед дважды спросил по телефону, уверена ли она, чтобы он уехал. Она сказала – да и да оба раза. Очень серьезным тоном. Таким, когда что-то с тобой реально случается, и ты в небольшой – размером с Эмпайр-стейт-билдинг – панике говоришь: да нет, все о’кей. И буквально ходишь по раскаленным углям, сдерживая крики боли. Чеду это не понравилось, главным образом потому, что он не хотел выручать Конни и стаскивать с этих углей. Это требовало времени и усилий; ему было просто лень с ней возиться.

Все же Чед спросил: «Кто довезет тебя до дома со всеми покупками?» Он представлял, сколько всего накупит Конни. Она запнулась, прежде чем ответить, и неуверенно сказала: «Друг».

Это было уже ни в какие ворота. Почему этот таинственный друг не мог с самого начала отвезти Конни в магазин? Почему она не может назвать его имени, на крайний случай сказать что-то типа: «Да это Марк, Питер или Терренс, ты его не знаешь, какая разница?» Но Чед чувствовал: знал. Или видел. У него было слишком живое и яркое воображение, и он представил этого друга черным высоким нечто возле Конни.

У нечто были белые глаза-точки и хищная улыбка. И Чеду представленное не понравилось.

Есть люди, которые по оттенку твоего голоса могут сказать, что ты рыдала всю ночь, и даже назвать причину, почему. Кто-то хорошо разбирается в фактах, логических связях и прочей ерунде; кто-то – в человеческих взаимоотношениях. И хотя Чед был очевидно плох в отношении второго, но даже он почувствовал здесь бемоль вместо диез. Какую-то фальшивую ноту. Запинку. Как дрожь в голосе или явное заикание, когда лжешь.

И он бы вышел из машины, непременно, и даже на какой-то миг захотел так сделать. Но тут ему пришло в голову, что это, быть может, объясняется очень просто.

Вдруг тот самый друг – это Тейлор?

Он обрадовался. А что? Вполне правдоподобное предположение. Чед знал, что Тей обязательно приедет. И что он всем нравится и рано или поздно, но становится всеобщим любимчиком. Несмотря на многие свои недостатки, плохим или скучным человеком он не был и к такой девчонке, как Конни, мог найти подход. И потом. Друг – это друг. Он вряд ли сделает плохо. А кто он такой, чтобы вмешиваться в личные дела Конни? Черт возьми, никто.

Он чувствовал, что торгуется со своей совестью, потому что хочет пристегнуться и уехать с дождливой парковки, чтобы провести день по-своему. В таких случаях про таких же вот «Конни» говорят: я думал, она вполне взрослая девочка, чтобы самой во всем разобраться.

Чед немного успокоился. Аргументы – их было много, как ходов в лабиринте, когда вслепую движешься из одного коридора в другой, – подействовали. Какой-то из них даже по логике окажется верным. Он взвесил все за и против за пару секунд, буркнул в телефон: «Как знаешь» – и вырулил со стоянки супермаркета, по памяти направляясь домой.

Он надеялся, что Карл подключил к допотопному телевизору приставку и они смогут немного развлечься.

* * *

– Ты будешь салат или мясо?

– Я… – Конни запнулась и задумчиво почесала в затылке. – Трудно сказать. Что здесь вкуснее?

– Не знаю. Но можем взять и то и другое, – успокоил Хэл.

– Нет-нет, этого будет много, – поморщилась она и поерзала на стуле. – Пожалуй, лучше салат.

– Тогда мне – мясо по-французски. Будешь пить содовую?

– Колу, пожалуйста.

– Тогда колу и содовую. Спасибо.

Официант все записал в блокнот и вежливо улыбнулся. Улыбка – будто из форточки сквозит:

– В нашем кафе действует акция. Всем парам предоставляется хэллоуинская скидка – тринадцать процентов.

Конни усмехнулась. Как это все нелепо прозвучало.

– Это мой дядя.

– Если что, – заявил Хэл с непроницаемым лицом, – мы можем и притвориться парочкой, будто кто-то проверит.

Официант задержал карандаш над блокнотом, Конни перекинула взгляд на Хэла. Что он сказал?

А потом сообразила, что это шутка и что у него смеются глаза. На какой-то момент замерла, не зная, что ей делать. Но официант рассмеялся, и Хэл вместе с ним – вслух.

Когда они остались наедине, Хэл обвел глазами стены и, задержавшись на паре больших грязных пятен на бежевой краске, заметил:

– Ох уж эти чертовы системы скидок. Их придумывают дегенераты. Я понимаю, им нужно подогнать под какой-то свой мизер все эти дебильные условия, но черт – не до такой же степени параноидально.

Конни машинально кивнула. В некоторых вопросах он может быть дьявольски занудным.

– И чисто технически мы с тобой тоже можем считаться парой, – невзначай добавил он.

Конни резко подняла на него взгляд, которым до того уткнулась в клетчатую красную скатерть. Одно это слово звучало слишком интимно. Может, с кем-то другим это было бы забавно. С Хэлом – нет. Она покраснела, примерно в тон скатерти, и пожала плечами, не зная, что сказать.

Очень скоро принесли их заказ. До того они сидели в почти полной тишине. У них за столиком была настоящая ледяная Арктика, и официант, взглянув на хмурые лица, предложил бесплатный аперитив. Тогда почти в голос они возразили:

– Я за рулем. – Это был Хэл.

– Я не пью. – А это – Конни.

Хэл бросил на нее быстрый взгляд, смерил им.

«Конни-Конни-Конни. Я здесь для того, чтобы найти повод убить тебя. Не делай так, чтобы мне было трудно сделать это, Констанс. Побудь плохой девочкой и сделай что-то по-настоящему дерьмовое. Взбеси меня», – подумал он.

Перед ней поставили салат с анчоусами. Перед ним – мясо по-французски с домашним майонезом, грецкими орехами и горячим сыром. Посетителей в это время хватало. Местная молодежь отдыхала возле стойки и заказывала молочные или легкие безалкогольные коктейли. Кто-то пришел сюда на ланч. В углу возле большой кадки с искусственным деревом, печально поникшим пластиковыми листьями, сидел бородатый мужчина с ноутбуком. Хэл и Конни были на виду, у панорамного пыльного окна. Кажется, они нарочно сели там, где их было видно с самых разных ракурсов и почти всем в этом кафе. Это был столик на двоих, но им казалось, между ними пролегла пропасть. Конни могла бы поклясться. Все как в чертовой кэрроловской зазеркальной Алисе. Если хочешь удержаться на месте, беги изо всех сил. А хочешь сдвинуться вперед… – она бросила на Хэла короткий взгляд и остолбенела: он смотрел, не отводя глаз, – …беги вдвое быстрее.

– Ну что ж, – медленно проговорил он. – Наконец рад действительно познакомиться с тобой поближе, Конни.

– Да, – невпопад ответила она и отпила колы, потому что во рту было сухо, как в пустыне.

Поближе – как с Милли? Она сделала еще глоток и неловко бормотнула:

– Да, познакомиться – это хорошо.

Хэл взглянул на нее искоса.

– Мы с тобой ведь никогда даже не знали, что есть…

Друг у друга – наверное, так он должен был продолжить, но Констанс испуганно перебила:

– Вот удивительно, верно? Нечасто так бывает. Я-то думала, у меня, кроме отца и его тетки, никого больше нет. Про бабушку Гвенет даже не вспоминала… Это так странно. Сколько тебе лет, Хэл?

Все это она протараторила, потому что, видит бог, не смогла бы слушать это спокойно.

Он сделал глоток содовой (пил спрайт из банки, потому что брезговал здешними кое-как помытыми стаканами) и ответил:

– Тридцать четыре. А тебе?

– Ого, – пробормотала она.

– Неправильный ответ, – мягко заметил Хэл. – Не «ого», а «двадцать».

Конни вскинула брови и убрала за уши каштановые волосы:

– Откуда ты знаешь?

Он жалобно улыбнулся и слегка прищурился.

– Конни, бога ради. Взгляни на себя в зеркало. Я бы дал тебе меньше, но логика… ты же учишься в колледже. Вроде первогодка?

– Все так, детектив Оуэн, – сказала Констанс, хотя спина была все еще холодной. – Ты наблюдательный.

– Ерунда, – сказал он и взял нож в правую руку, а вилку – в левую. – Просто хорошо помню себя в твоем возрасте.

Конни подцепила вилкой салатный лист и кусочек тунца. С интересом подняла на Хэла взгляд. Хэл уже энергично жевал свое мясо, вовсю работая челюстями. У него были выступающие скулы и слегка курносый нос. При всей красоте его лица мимика была ни к черту – как у манекена. Он выглядел спокойным. Чертовски невозмутимым. Прямо нечеловечески. Почти неживым.

– В каком колледже ты учился? – спросила Конни.

Он перестал жевать. Пару секунд смотрел перед собой, будто что-то обдумывал или вспоминал. А затем ответил:

– В Атланте. Но там ничего интересного, так. Менеджмент… Все такое.

– Ясно.

– Ну да, не инженер, не врач и не литератор. Обычная скучная профессия для обычной скучной работы.

– Зато нет такой ерунды, как с моей.

Хэл приподнял брови, и Констанс продолжила:

– Кафедра изобразительных искусств. Учусь быть сносным художником. И планирую работать в анимации, быть может. Однажды.

– Очень творческий выбор, – отметил Хэл.

Конни улыбнулась.

– Я даже жалею, что туда пошла. Со стороны, конечно, кажется – реально круто. Сиди и рисуй целыми днями, подумаешь. Это тебе не высшая математика.

– Я так не говорил, – сказал Хэл и выпрямился. – Я не имел в виду «творческий» в смысле «бесполезный».

– Чаще всего именно так и говорят, – криво улыбнулась Констанс.

– Кто же?

– Чед. – Она усмехнулась. – Стейси. Джо, моя мачеха. Много кто. Да все, вообще-то.

Хэл опустил взгляд в тарелку и провел по передним зубам языком. Затем снова посмотрел на девчонку. Она была как нахохлившийся обиженный воробей. Что за характер. Честолюбивая. Конечно, все понятно. Она еще так молода. Не может найти себя. С друзьями неполадки. С семьей. Обычная девчонка. Учится в колледже. Живет в достатке. Трахает себе мозги в отсутствие реальных бед.

– Проблемы с приятелями? – пробормотал Хэл. Это почти не звучало как вопрос.

Констанс покачала головой.

– Нет. С ними все нормально. Никто из них не обязан как-то поддерживать мой выбор. Они просто шутят. Меня вообще-то не особо колышет их мнение. Я тоже подшучиваю над ними, так что мы квиты.

Хэл поставил локоть на стол, а в ладонь лениво уткнулся гладко выбритой щекой.

– Вот как?

– Угу.

– И никаких обид между вами?

– На такие пустяки не обижаются, – улыбнулась она, и Хэлу стало зябко. – И потом. Это мой выбор. В любом случае я никого к себе близко не подпускаю, чтобы меня могли реально задеть.

– Почему же?

– Не хочу доверяться полностью.

Хэл кивнул и нехотя развез по тарелке сырную начинку.

– Иногда кажется, что только себе и можешь верить, – заметил он, опустив взгляд.

– Семье еще, возможно. Если у тебя, конечно, хорошая семья.

Хэл чуть дернул уголком верхней губы. Семья.

Он боготворил свою мать. Отца не знал: матушка говорила, он был военным и пошел служить, когда призывали в Ирак. А оттуда уже не вернулся. Он наивно задавал вопросы про отца. Хотел знать, в кого пошел мастью: при невысокой и относительно миниатюрной брюнетке-матери и такой же ее родне как мог родиться шестифутовый пепельный блондин Хэл?! И кожа у нее была белее снега, а он загорал, как дьявол у адской жаровни. Она была кареглазой. В общем, полная его противоположность. И наконец, все из семьи, кого он видел на фотокарточках, не похожи на него.

Уже много лет он стер и спрятал свои наблюдения, навесил замок и решил, что не будет к ним возвращаться, а значит, они не совсем уж правдивы. Мать красилась в блондинку, и иногда он даже обманывался, что она всегда блондинкой и была. Хотя видел – маленьким – совсем другое. И не сознавался себе, почему его дяди, тети, бабушки и дедушки, двоюродные и троюродные немногочисленные родственницы знали его порой не лично. Так, есть какой-то там Хэл Оуэн, которого они отсекли от семьи, проведя между собой и ними жирную линию.

Он посмотрел на свою племянницу. От вкуса мертвой плоти пополам с горелым сыром на языке ему стало дурно. Он пришел сюда разыгрывать свою карту, а выходит, она его обдурила. Конни отвечала совсем не так, как он ожидал. Она и вела себя иначе. Хэл знал, что должна делать женщина, чтобы он ее убил. Он почти молил Конни, чтобы она сделала что-то такое, от чего он взбесится.

– Просто жалко, что мы с отцом друг друга в этом плане не понимаем. И с его женой – тоже.

Господь всемогущий, вот пусть только не сейчас живот скрутит, пожалуйста.

Хэл почувствовал, как закололо холодком кончики пальцев и губы и как болезненно сжало ему горло.

Та девчонка в ванной. Громкие хлопки влажных тел друг о друга, ритмичные вздохи на его коже. Ему было тошно. Хотелось отмыться. Или сделать. Все. Как. Надо.

Он положил вилку в тарелку и потер себе кадык.

– Все в порядке? – спросила Конни и нахмурилась.

Он привел ее сюда не чтобы очаровываться, а чтобы понять, как подобраться к ней поближе. Это его обычное свидание. Свидание хорошего парня с гребаной сукой. Если она не осучилась сейчас, это может случиться потом. Нужно думать от этом. Хэл снова потер кадык и беспокойно опустил глаза.

Он очень хотел увидеть в ней грязь, потому что от грязи нужно избавиться. Устранить ее. Грязь не жалко уничтожить. У него труп в подвале, и он вчера ночью, чтоб не сдохнуть от отвращения к себе и агонии, охватившей его голову, подумал, что однажды он мог бы кинуть на одно одеревенелое тело еще несколько, в том числе – Конни.

Она чуть склонила голову набок. И он мог поклясться, что это лучшая из всех голов, какие ему доводилось видеть. Если ему доведется отсечь ее или передавить ремнем, он ее, может, отстрижет от шеи и спрячет куда-нибудь. Чтобы возвращаться, как к таинству.

Потому что на него никто и никогда так не смотрел.

Странная и беззащитная смесь жалости. Чувства вины. Она думает, что сказала что-то не то? Или сделала?

– Тебе дать воды?

Он покачал головой и неловко кашлянул.

– Еда невкусная? Тебе точно не плохо? Ты побледнел.

Побледнеешь тут, мать твою. Конни поджала губы:

– Прости, что нагрузила своими загонами. Я это, оказывается, умею делать.

– Никаких загонов, – тихо сказал Хэл. Ему это стоило очень больших усилий. – Что ты, тыковка. У тебя, говоришь, отец по новой женился? А что твоя мать?

Кажется, она умерла. Что там было, он не помнил. Мама говорила, то ли несчастный случай, то ли…

– Стало плохо с сердцем, – скривилась Констанс, но совладала с собой и спокойно продолжила: – Обычное дело. Сейчас столько стрессов.

– Н-да. – И он добавил очень искренно: – Сочувствую.

– Все в порядке. Прошло время, я со всем свыклась, – солгала Констанс.

– Отец, по-видимому, свыкся быстрее тебя, – заметил он и добавил: – Раз уже снова женат.

Она кивнула и поковыряла свой салат. Хэл задумчиво присмотрелся к ней.

Волосы – цвета темной меди. И глаза – как топь. Он когда-то давно едва не утонул в болоте, было дело, в лагере в Нью-Джерси, и навсегда запомнил густой цвет прелой травы – у себя на светлых шортах и на футболке. Он был тогда молокосос, но понял сразу, что такое смерть. И вот теперь у нее были глаза цвета смерти.

Она ни на мгновение не похожа ни на кого из тех, кто досаждал бы ему фактом своего существования. Как он ни старался, знал, что не удастся ее возненавидеть. Более того – он бы отдал очень многое, чтобы Конни жила, не потому, что он был ее не кровным, но родным. А потому, что чувствовал: он с ней одного духа.

Но это невозможно. Пощадить ее – значит пощадить их всех.

Та сука должна умереть в Хэллоуин. Все они должны умереть. И она – тоже, потому что теперь отлично его знает и, не будучи дурой, догадается обо всем. Он не попадался никогда до, не попадется и теперь. Вопрос безопасности. И Конни именно поэтому должна быть мертва, даже если он не найдет сейчас то, чего в ней так отчаянно ищет.

– Возможно, – только и ответила она про отца. – Но я думаю, он от безысходности женился.

– Разве?

– От одиночества, – уточнила она. – Не хочу его оправдывать, но после маминой смерти, должно быть, ему было одиноко.

И поняла, что снова солгала. Нет, не было. Он выждал столько дней траура, сколько полагалось для приличия, а после оказалось, они с Джо уже давно встречались. Конни было тяжко принять ту истину, что отец изменял матери. Знала ли та об этом? Терпела, чтобы сохранить семью, или хотела развестись, но не успела? Кто теперь скажет: Мелисса Мун в могиле, ее тайны умерли вместе с ней. И Конни старалась о них не думать: это была область тьмы, и она не могла ненавидеть еще и отца, который после смерти первой жены так сильно изменился, будто…

Будто бы и не было у него вовсе никакой дочери.

– Ты как раз оправдываешь, – со скукой сказал Хэл и отпил еще содовой. Ему было паршиво. Он решил, чтобы ей стало тоже. Когда людям плохо, они вскрываются. Вся грязь из-под ногтей наружу лезет. – Вообрази, что ты влюблена, тыковка.

Он и сам не заметил, как ступил на очень зыбкую почву. Но уходить с нее было уже поздно. У Конни загорелись щеки и уши. Она поправила волосы, так, чтоб они свисали вдоль лица и хотя бы малость скрывали ее румянец. Хэл был беспощаден и не сразу понял, что расставил ловушку для себя – тоже:

– Не знаю, была ли ты когда-то.

Все только ради этого. Это был вопрос без вопросительной интонации. Хэл бросил камень и набрался смелости. Аккуратно, шаг за шагом, прямо в топь. Интересно, сразу провалится или еще побалансирует на рыхлой, зыбкой почве? Констанс уткнулась в свой салат и небрежно ответила:

– Не думаю, что любила по-настоящему.

И он сначала обрадовался, а потом оторопел. Так, значит, никого не было. Или был? Но не искренно любимый, а просто кто-то для развлечения? Тогда она ничем не лучше их всех. Ему стало легче и сложнее расставлять свои капканы.

– Трудно в это поверить. – Змеи, рыбы и ледяные дорожки не настолько скользкие и изворотливые, как чертов Хэл. – Ты очень привлекательная и интересная девушка. Парни таких любят, уж мне-то можешь верить.

Но этот фокус с ней не сработал. Он говорил то, что привык говорить всем без особого труда, – но стоило ей хоть раз посмотреть на него, как сердце рванулось вверх и его сильно-сильно сдавило, будто кто-то сжал в кулак. И Хэл запнулся, не стал продолжать, растерянно глядя на Конни.

«Он почему-то сегодня сам не свой», – подумала она.

– У меня был парень, – медленно сказала Конни, задумчиво водя кончиком ногтя по столешнице. – Но мы с ним не сошлись.